Настоящий выпускной, конечно, нам только предстоял. Вся эта выдача аттестатов была хуйней по сравнению с масштабной пьянкой всем классом где-то на базе отдыха. Из класса я общалась только с Фэшем и Дейлой, Маркуша же с Маришкой и Нортом были в параллельном.

Если честно, отсутствию Маришки на выпускном я была бы и рада, если бы не…

— Голову выше, — строго скомандовала помощница Елены Мортиновой, пока та оглядывала нас с Дейлой, проверяя, идеален ли наш боевой раскрас.

На диванчике, сделанном под кожу, скучающе сидела Маришка, уныло листая журналы и активно стараясь не смотреть в мою сторону. Ее Елена уже намарафетила самолично, и поэтому мне тоже было очень трудно на эту невъебенную красоту не пялиться. И иначе я не могу — самой себе слово дала, что на самотек не пущу.

Иначе эти отношения и отношениями не будут, а какими-то ебучими эмоциональными качелями.

Будут ли эти отношения вообще?..

Взглянув в зеркало, я себя и не узнала почти. Мы сидели уже в платьях, чтоб не испортить прическу и макияж, но сверху в каких-то накидках, из-за чего мне казалось, что мы с сестренкой то ли какие-то черные Касперы, то ли дементоры из Гарри Поттера — рожи у нас были соответствующие, так что кошмары мы могли нагонять успешно.

Не, накрасили нас заебись, но лица наши были такими кислыми, точно мы не пить и отмечать свободу едем, а, как минимум, на эшафот.

Из моих волос наконец вымылось зеленое нечто, и они были просто короткими и, впервые за все годы моей жизни, прямыми. В сочетании с платьем, которое я тоже ощущала почти как «мое», так как оно хоть и было с оборочками, как полагается, но черным, с кожаным корсетом и всякими цепками-булавками.

В общем, мамина радость, папин панк. Отец, увидев сие творение, был, конечно, слегка в ужасе, но потом сошелся во мнении со мной, что выглядит очень даже заебись.

Макияж был соответствующий — блядский. И с винной помадой, которая раньше ассоциировалась у меня только с Маришкой, на губах.

(Просто чтобы ощущать ее частицу хотя бы так, хотя бы сейчас — рядом, несмотря ни на что).

— Василиса, — отмерла Резникова. Помяни черта, ага. — Ты выглядишь потрясающе, — почти прошептала она.

Стоило ли говорить, что потрясающе выглядела не только я?

Маришка была нежной, вся усыпанная блестками, в своем ебучем клишированном розовом, но ей шло. Так шло, что я тоже теряла дар речи.

— Ты, — хрипло попыталась научиться говорить я. Пиздец. Пиздец и еще раз пиздец. — Ты тоже.

— Мы… можем поговорить? — Марина перевела вопросительный взгляд на Елену, а та тяжко вздохнула, неохотно кивая.

— У вас двадцать минут, потом пора разъезжаться.

План программы был таков — разные классы тусили в разных рестиках, а мы — так вообще за городом. Но встречать рассвет все сговорились в поле за городом, потому что многие дружили компаниями из разных классов, а последний официально школьный рассвет — мероприятие важное. Даже я чувствовала некоторое волнение, хотя с гимнашкой нашей попрощалась еще перед сдачей экзаменов.

Маришка молча стала чуть поодаль от крыльца и протянула мне пачку своих мерзких тонких девчачьих сигарет. Но я их, сигареты эти, полюбила уже всем сердцем хотя бы за то, что это ее, Резниковой, сигареты.

Мы стояли и молча курили минуты две, а потом — как в карьер с разбега:

— Я еще раз поговорила с матерью, — выдохнула Марина вместе с дымом. — Мне… мне правда страшно. Я не знаю, что будет дальше, как ко мне будут относиться окружающие, зная, что я лесбиянка, я ведь никогда, никогда ни с кем не встречалась, понимаешь? Я не знаю, смогу ли я когда-то завести семью и не бояться при этом нападок от общества, смогу ли я вообще нормально тут жить?.. Мне страшно думать о будущем, очень.

Я стиснула зубы. Мне тоже было страшно, но у меня была поддержка в лице отца, сестры, друзей. Был ли кто-то у Маришки, кроме Дейлы, кто мог бы ее поддержать, убедить в том, что ее решение верное?.. Был. Была я. Но мне же довериться до ссоры она, видимо, просто боялась.

Тогда можно ли назвать то, что происходило между нами, отношениями? Если мне в них не доверяли?

— Но еще больше мне страшно о нем думать, если в этом будущем не будет тебя.

Слова — точно раскат грома.

— А? — не сразу осознала и переварила я.

— Если ты все еще хочешь, чтобы были вместе, конечно, — вдруг начала, видимо, на нервяке, тараторить Маришка. Я впервые видела, чтобы она так волновалась. — Я готова шагнуть в эту неизвестность с тобой, потому что…п-потому ч-что я-я т-тебя люблю, — в конец сникла она. — Слишком долго люблю, — уже шепотом.

Я наконец взглянула ей в глаза впервые за долгое время. Как давно я не смотрела в эти охуительные голубые глаза?

Щеки Маришки от волнения пошли некрасивыми алыми пятнами, но даже так она выглядела слишком. Для меня — слишком.

— Я тоже тебя люблю, — тоже начала шептать я. — Ну, — я неловко потерла лоб. — Я думаю, ты это услышала еще месяц назад. — И я очень надеюсь, что мы и правда… вместе.

Так вот — можно. Можно назвать отношениями, потому что мне в них доверяли, потому что бояться довериться из-за собственных навязанных комплексов и страхов и не доверять, потому что этот человек для тебя никто, — разные вещи.

И сейчас мой отец с гордостью должен стирать скупую мужскую слезинку и поражаться тому, как я выросла, ага.

Я наконец смогла себе позволить обнять ее. Сигареты давным-давно тлели на асфальте под нашими ногами.

Я чувствовала, как Маришку все еще потряхивает и как меня потряхивает тоже.

Мы даже не целовались, я просто крепко ее обняла, чувствуя столь родной и близкий теперь аромат ее парфюма и мягко прикоснулась губами к чужой щеке.

А потом недовольный окрик:

— Рыжая, на выпускной опоздаешь!

* * *

Я обнимала такого же пьяного Драгоция и чувствовала — тепло. Его светлые глаза почти не было видно из-за расширившихся зрачков, где-то за столом над салатом уныло сидела Дейла. Я знала, что еще с полчаса назад она отшила Яриса Чаклоша, нашего одноклассника, потому что, все-таки, Ляхтич не был для нее пустым звуком.

Не был просто развлечением.

Но я знала — сестренка обязательно еще себе отыщет кого-нибудь.

— Спасибо, — вдруг почти прошептал мне на ухо Фэш.

— За что? — недоуменно вопросила я, покачнувшись.

— За то, что в моей жизни появилась, — Драгоций солнечно улыбнулся. А потом вдруг исчез где-то на танцполе под ублюдские саундтреки, подобранные нашими родителями.

А потом мы поехали встречать рассвет.

Я уже была трезвая почти, обнимая своего отца, как в последний раз — торжественность момента догнала и меня. К нам подошел Драгоций, весь растрепанный, в мятом костюме, но счастливый — до одури.

В предрассветный час было удивительно тихо, отдаленно доносился пьяный смех уже бывших одноклассников.

— Василиска, это тебе, — Фэш вдруг протянул целую корзинку — вы не поверите — ландышей. Я даже не была уверена, что в июне они цветут, а тут — целая корзинка нежно пахнущих цветов.

— Ты где их нарыл?

— Да отца твоего сгонять домой попросил, пока мы в автобус грузились. А купил утром еще, когда вы марафет наводили. Подумал — сейчас самое время подарить.

— Это ж охуеть, как дорого, — отец делал вид, что никаких матов не слышит, и просто умиленно улыбался.

— Да похуй, — Фэш снова расплылся в улыбке. — Ты мне, семиклассница, жизнь спасла.

— Предварительно испортив? — для проформы начала ворчать я, точно старая бабка.

— Да ну тебя, мне ее до рождения изговняли.

А потом я не выдержала и прыгнула на него с объятиями — и мы повалились на стебельки будущей пшеницы прямо в своих пафосных нарядах.

Тогда я еще не знала, что отец нас сфоткал, а потом также гордо в вк выложил с подписью «Дети мои».

Тогда — я просто была счастлива.

И, наверное, именно в этот самый момент —

Травинки путались в моих волосах, пока над головой поднималось июньское солнце, озаряя начало новой главы моей жизни, где-то над ухом ржал Фэш, пока рядом торжественно стоял батя с корзинкой ландышей.

— забив на проблемы, на туманное, нихуя не ясное будущее, мы были живыми. Настоящими. Искренними.