Над головой трещит старая люминесцентная лампа, помигивая тусклым холодным светом. Звук мерзкий, раздражающий, так и хочется от него отмахнуться, как от жука назойливого. Только не получится ведь. Киса задирает голову, непрерывно глядя на источник шума из под челки, и думает, что не он главная причина этого треска. Это вовсе не сраная больничная лампа. Это его жизнь трещит по швам, летит в самые что ни на есть Тартарары. Причем почти с фанфарами, под адский грохот она катится на дно. 

Киса, конечно, мог бы начать кичиться тем, что ожидал этого. Как тогда, с первой дуэлью, когда он затирал про то, что был готов к смерти Мела. Нихрена он, к слову, не был готов, как оказалось. Но сейчас бессмысленно все это говорить: некому и незачем. А ото лжи, даже такой мелкой и на вид безобидной, тошнит, крутит живот прям до боли. Правильно Мел все говорил - от нее одни беды.

Холод пробирает до костей, хотя в больнице отопление выкручено на максимум. Киса кутается в свою куртку и неторопливо поднимается с лавочки - всю задницу себе отсидеть успел. Руки, как всегда, заледеневшие, не отогреваются даже в карманах, хоть к батареям подходи и грей о них. Он бросает взгляд в сторону окна, где стоит отец Мела. Мужчина нервно очки поправляет, то и дело пачку сигарет теребит дрожащими руками. Он тут денно и нощно сидит, как замечает Киса. Да они сами сидят тут столько же - насколько это возможно в их случае. 

Они.

Хэнк сидит на полу, уперевшись пустым взглядом перед собой, и вообще не двигается. Они не разговаривали за все эти дни вообще. Молча таскаются из ментовки обратно в больницу, а из больницы в ментовку, изредка по домам расходясь - все это в мертвой тишине. А что им делать? Киса не знает, как заговорить, как подступиться и нужно ли это вообще. Честно говоря, ему уже все равно на то, что Хэнк натворил. От его поступка все еще больно, все еще перекручивает нутро. Он так и не простил его, но Кисе плевать. Ему нужен Хэнк. В какие-то моменты абсолютного отчаяния ему хочется все бросить, подойти и привычным жестом ткнуться в чужую куртку, чтоб сильные руки обхватили и согрели. Кисе ужасно хочется, чтобы все снова стало нормальным. 

Но “нормальная” жизнь рухнула еще задолго до того, как на этой сраной вечеринке Рауль нажал на курок и проделал у их друга в шее дыру размером с пуговицу. Это началось, как только они решили создать этот клуб идиотский. Теперь же из-за всего этого их мотает из больницы в отделение полиции, где задают сотни и сотни одинаковых вопросов. Киса зубами скрипит и упорно молчит, изредка выливая на ментов ту ложь, которую им Бабич приказал выдавать. От себя блевать тянет, но он держится до последнего. Нельзя сдаваться, не сейчас уж точно. 

Киса этот коридор перед отделением реанимации выучил уже до каждой мелкой трещинки. Настолько, что готов сказать сколько сколов на выкрашенной в голубой стене: их шесть. Он пялится на эти грубые куски голой белой штукатурки, и ему мерещатся пулевые отверстия. От этой жути хочется закинуться чем-нибудь помощнее и забыться. Но он не может. Просто не может позволить себе эту слабость сейчас. Не когда Мел лежит под десятком трубок, не когда его отец выглядит бледнее смерти, не когда по коридору то и дело мельтешит Анжелка, едва сдерживающая рыдания.

Киса растирает озябшие ладони и подходит к одному из окон. Во дворе больницы почти никого нет. Замечает только торопливо шагающую фигуру в темно-синем пальто. Хмурится, когда узнает Илюхиного отца, который, откровенно говоря, зачастил. Не Кисе об этом беспокоиться, это вообще не его дело. Но, судя по всему, Кудинов вовсе не ради попыток откупиться сюда ездит. Ну, либо он, наоборот, слишком старается подлизаться. Принес в первый день кофе и перекус для отца Мела, а потом долго шептался с ним. К вечеру этого же дня снова приехал, только привез еду уже и для Кисы с Хэнком. Никто из них не стал включать упрямца и с сухим “спасибо” оба приняли пакеты из кондитерской. Честно говоря, Кисе плевать на чужие мотивы. Ему бы со своей жизнью разобраться. 

Вот и сейчас будущий мэр - или уже нет, - говорит с Мелениным, аккуратно его плечо сжимает и выводит за собой, чтобы, очевидно, покурить. Киса все время выступает молчаливым наблюдателем, только Анжелка из всех посетителей пытается его в разговор затянуть. Она как раз сейчас проносится мимо Хэнка и замирает под дверями реанимации. За ней верной собачонкой следует Алексей. У парня синяк красуется на пол лица - тоже заботливо выданный Раулем подарок. “Лучше бы у Мела тоже был просто синяк,” - думается Кисе, когда он окидывает яркое пятно на чужом лице. Анжелка кулачки свои маленькие сжимает, пялится на запертую дверь, прежде чем к Леше ткнуться в плечо. Дочь Бабича в первые два дня старалась прорваться внутрь, но даже грозная фамилия отца ничего не решила. И она сдалась, как и все они. 

Киса смотрит на разбитую девушку и впервые понимает ее на сто процентов. А еще ему завидно от того, что ее держит в руках Леша. Ему тоже хочется этого, только с другим человеком. Но Хэнк сидит на полу, все так же не реагируя ни на что. От этого Кисе только сильнее истерить, да ломать вещи хочется. Мог бы, выбил бы двери эти чертовы. Но это не поможет, никак не заставит Мела очнуться и прийти в себя. И от этого еще поганее на душе становится. Киса ненавидит чувство беспомощности. 

- Ну че вы сидите? - спрашивает Анжела на грани очередной истерики, - Мы так и будем просто ждать?

- А че ты предлагаешь, м? - Киса смотрит на нее с вызовом. 

- Не знаю, блин, ну хоть что-то мы должны сделать! 

- Сидеть и не рыпаться - вот че ты щас можешь сделать.

- Эй, ну хватит вам, - мягко осаждает обоих Леша. 

- Ну да, конечно, только дрянь свою за губу закидывать и может, - бурчит под нос Анжела, пытаясь застегнуть куртку трясущимися руками - видимо, не одному Кисе холодно.

- Че ты щас сказала?

- Что слышал, Кислов, - и так злобно на него зыркает, что Киса непроизвольно останавливается.

Это отрезвляет, с головой окатывает ледяной водой. Он что серьезно собирался сейчас полезть на убитую горем девчонку? 

- Хорош уже, серьезно, - Киса чуть было не вздрагивает от этого тихого скрипучего голоса. 

Оборачивается и смотрит на Хэнка, впервые открывшего рот за прошедшие дни. Киса замечает, что тот всячески избегает его взгляда, да и вообще на него пытается не смотреть. Этот факт болезненно пронзает сердце так, что Киса едва с ног не валится. Очень больно, больнее, чем когда они морды друг другу били, чем когда дерьмом всяким кидались друг в друга. Но Киса обиду на пополам с этой болью  проглатывает, не до них сейчас.

- Мелу лучше от ваших терок не станет, - продолжает Хэнк, - Так что либо сядьте молча, либо валите. 

Удивительно, но Анжелка не начинает спорить. Только Лешу за руку хватает и садится обратно на скамейку, да ближе к парню жмется. Хочется колкость какую-нибудь на этот счет вставить, но в голове пугающая пустота. К тому же сил нет совершенно, даже на то, чтоб презрительно цокнуть или глаза закатить. Киса выдыхает и возвращается к окну, за которым потихоньку вечереет. Они снова провели здесь целый день и ничего нового о состоянии Мела не получили. "Стабилен" - это все, что они знают. Только в случае Мела стабилен - это нихрена не хорошо. 

На улице начинает накрапывать. “Чертова весна,” - думает Киса, наблюдая за тем, как медсестры торопливо скрываются под козырьком служебного выхода. На душе откровенно говоря погано. Но так уже не первый день, просто он отвык от такого. Обычно получалось все быстро загасить таблетками, а на трезвую голову подобное не воспринималось никогда. 

Киса просто устал, на самом деле очень сильно устал: до слез, практически до воя. А еще он безумно тоскует. Тоскует по чувству свободы и защищенности, по ощущению братства. Черт, он так по всему этому скучает. По Генке с глупыми шутками, по заумным фразочкам Мела, по глупому смеху Хэнка. 

Господи боже, как он тоскует по Хэнку. 

По всему: от объятий до подколок, от поцелуев до разговоров. Какую-то пару дней назад у него было все, были все они, а теперь ничего, кроме осколков старой жизни. Гендос пропал с радаров и, возможно, уже никогда не вернется к ним. С одной стороны, хорошо, что он сбежал из этого захолустья, с другой же Киса чувствует себя так, будто бы потерял брата. Мел вообще неизвестно очнется ли когда-нибудь. Киса силой воли себя заставляет себя выбросить жуткие мысли из головы. Он просто повторяет: "Он очнется, конечно, он придет в себя". Есть Хэнк, но в таком состоянии, что и не скажешь что он действительно здесь. 

Черт.

Киса быстро намокшие глаза вытирает рукавом куртки, надеется на то, что никто не успел заметить его слез. Шмыгает носом привычно, прежде чем развернуться и посмотреть на Хэнка. Тот вернулся к своему вегетативному состоянию, только кулаки, лежащие на коленях, то и дело сжимает. Киса и так знал, что ему больно, но по одним жестам понимает - все хуже, чем ему казалось. 

Они сидят в тишине, даже Анжелка с Лешей не разговаривают. Им не о чем говорить, потому что все думают только об одном - о Меле. Если кто-то откроет рот, может не сдержаться и вместо слов выдать вой. Больно всем, да так, что кричать хочется раненым зверем. 

Раздаются шаги в коридоре - это вернулись Кудинов и Меленин, пропахшие сигаретным дымом. Оба изможденные, с осунувшимися лицами и трясущимися руками, похожие, как братья близнецы. Эта схожесть могла бы выбить кого угодно из колеи, но Кисе откровенно плевать. Пустым незаинтересованным взглядом окидывает мужчин и обратно к окну поворачивается. Отец Мела не разговаривает ни с кем, только кивает Анжеле и Леше в знак приветствия. Уже хорошо, что он их хотя бы заметил, значит, не все так плохо. 

- Здрасьте, дядь Стас, - вяло здоровается Анжелка, отлипая от Лешиного плеча.

- Привет, Анжел, - Кудинов пытается улыбку дрожащую выдать, у него она почти даже получается, - Вас с Алексеем подвезти до дома? Только Влада сначала забросим.

Смотрит мимолетно на Меленина, которому кажется абсолютно все равно, что там Стас планирует. Неудивительно. Киса сам не находит сил на разговоры, а уж ждать какой-то живости от отца Мела совсем глупо бы было. 

- Да, давайте, - Анжела поднимается на своих тонких ножках, держится за чужую руку. Кажется, что если она отпустит Лешу, то сразу рухнет - так сильно у нее коленки трясутся. 

- А вы?.. - Кудинов окидывает Хэнка и Кису быстрым взглядом.

- Спасибо, не надо, мы сами справимся.

У Кисы желания ехать домой нет совершенно. Дома обеспокоенная мама, встревоженный Антон, и то и дело заглядывающий к ним Хэнкин. Последний своим присутствием раздражает до зубного скрежета. Но Киса ничего с ним сделать не может, и это бесит просто неимоверно. К тому же сидеть на заднем сидении машины Кудинова, зажатым между Хэнком и Анжелкой тем более не хочется.

К своей чести Кудинов не настаивает, кивает коротко и ведет за собой остальных к выходу. Киса долгим взглядом эту толпу провожает, так и не отлипая от окна. Они, как всегда, с Хэнком досиживают допоследнего, пока к ним подходит особо раздраженная медсестра и очень настоятельно рекомендует им покинуть стены больницы. Кисе накричать на нее хочется, ему абсолютно плевать на ее правила сраные, у него друг там лежит и умирает. Но знает, что не исправит это нихрена, их просто вышвырнут и не пустят сюда. Так что молча к Хэнку подходит, пинает едва ощутимо его по ботинку и говорит:

- Пошли.

Первое сказанное слово оказывается неброским, безэмоциональным и попросту пустым. Он мог бы сказать другое, что угодно. Может, и следовало заговорить о них. Но Киса не знает, как начать. У него всегда были проблемы со словами. К счастью, этого достаточно, чтобы заставить Хэнка зашевелиться, и это уже, несомненно, радует. 

Киса выскальзывает в ночную прохладу, ежится невольно и плотнее руки в карманы куртки прячет. К их счастью, дождь кончился, а во дворе никого нет. Темно так, что черт может ногу свернуть, только пара тусклых желтых фонарей подсвечивает дорогу. Киса сворачивает за угол, достает сигареты, которыми он заменил привычную траву. "С одной дряни на другую," - думает он мимоходом, прикуривая. 

Останавливается у колонны, прячась от возможных взглядом, и видит, что Хэнк все это время шел за ним. Чуть дымом не давится от неожиданности. А тот молчит, ни слова не говорит, хотя выглядит взволнованным. Это почти радует Кису - хотя бы сменил свое страдальческое полумертвое выражение лица.

- Будешь? - протягивает пачку сигарет, непривычную щедрость проявляя. 

Видит, как у Хэнка пальцы трясутся, когда он тянется за сигаретой. В груди от этого сердце замирает. Невозможно, невыносимо видеть Хэнка таким. Он привык, что ему все нипочем, даже синяки и ссадины заживают, как ни в чем ни бывало. 

- Спасибо, - хриплый шепот в ответ.

Киса недолго смотрит на него, прежде чем протянуть зажигалку. Огонек освещает лицо Хэнка, подсвечивает залегшие под глазами тени, обманчивым блеском жизни в глазах отражается. Кисе хочется родного лица коснуться, привычным жестом по щеке скользнуть, а потом на затылок ладонью нырнуть. Притянуть к себе, губами сухо ткнуться в чужие, чтобы вот так и просидеть до утра. Хочется сделать все то, чего раньше не ценил. Вот блин.

Курят в молчании, Хэнк стоит рядом плечом к плечу почти, прислонившись к холодной колонне спиной. Если закрыть глаза и очень-очень постараться, можно подумать, что все нормально. Что они в очередной раз ночью сбежали ото всех, чтобы пообжиматься под звездным небом. Что они вернутся домой, а на следующий день в школе увидят Мела, крутящегося возле Анжелки. Что они приедут в мастерскую, где будет их ждать Гендос с ящиком холодного пива. И все будет хорошо. 

Киса невольно всхлипывает, не успев задушить порыв эмоций. Стыдно перед Хэнком за эту слабость, да так, что хочется сбежать тут же, скрыться за стенами домов. Но чувствует твердую  руку на плече и замирает. 

- Не надо меня жалеть, - сбрасывает цепкие пальцы и съезжает вниз, приземляясь на холодный асфальт.

Тушит сигарету и утыкается лицом в колени, лишь бы спрятаться от Хэнка. Он никогда раньше так не делал. Но сейчас сил смотреть на него нет. Внутри все крутит и вертит от боли, переворачивает наизнанку и давит на органы. Кисе кажется, что он умирает.

- Кис…

Слышит, как Хэнк садится рядом, все так же плечом плеча касаясь. От него тепло прет, как от печки, так и хочется прижаться ближе. Киса только крепче колени руками обхватывает, сотрясаемый мелкой дрожью. 

- Кис, прос…

- Не надо, - перебивает его Киса, не поднимая головы.

Он не готов говорить. Он не готов слушать извинения. Он вообще ни к чему не готов.  

- Посмотри на меня, - просит Хэнк, и звучит это внезапно так трогательно и почти надрывно, что Киса слушается. 

Глаза открывает и голову в его сторону поворачивает. Хэнк смотрит прямо на него, в самую душу глядит и все видит. Киса знает наверняка, потому что они друг друга выучили уже. Наизусть заучили, вдоль и поперек. 

- Мудак ты.

Хэнк в ответ хмыкает невесело, даже спорить не пытается. Киса знает, что внутри у него после убийства бармена что-то сломалось. Только вот не уверен, все или еще что-то осталось. 

- Я знаю.

- Ненавижу тебя.

- Знаю.

Киса от этого только смеется полу задушено, пока сам чуть ли не умирает от боли внутри. Какой же Хэнк…

Смотрит на него, сломленного, подавленного, понимает, что уже не соберешь его. Так и будет сидеть развалившейся игрушкой, с внутренностями в виде пуха наружу. Да Киса и сам такой, перевернутый и переломанный. И ничего с этим не сделаешь, не починишь уже никак его. 

- Не прощу тебе этого никогда, - признается Киса, разглядывая мокрый асфальт перед собой.

Говорит честно, невольно радуясь, что хоть где-то он может сказать правду. Слышит, как Хэнк шумно выдыхает, выпуская клубы сигаретного дыма, и тут же тушит окурок о землю. Ему больно. Кисе так же больно. Без ножа обоих вспарывает, жестоко и беспощадно.

- Если скажешь, что знаешь, я тебя прям здесь придушу, - смотрит снова на Хэнка. 

- Души.

От этой фразы, брошенной таким равнодушным тоном, становится еще больнее. Киса думает, что не надо было этого говорить, не сейчас хотя бы. Но ничего с собой сделать не может, никак язык не удержит. Дальше сидят в тишине, нарушаемой только звуком капающей воды, оба поглощенные собственными мыслями. Киса задумчиво ногти ковыряет, пытаясь пересилить себя. Надо заставить себя заговорить, пока не потерял еще и Хэнка. А без него и сам Киса потонет, считай вместе со Спилбергом сраным и барменом на дно ляжет. 

- Как думаешь, Мел очнется?

- Я не знаю.

Хэнкова честность бьет под дых, но это все еще лучше сладкого приторного вранья, которое говорят остальные. 

- Я б на его месте очнулся, - Киса внезапно хмыкает, - Потому что если он не очнется, Анжелка сама его прибьет.

- Придурок, - говорит Хэнк и заходится негромким нервным смехом.

- Ну а че, я бы побоялся.

И сам улыбается впервые за эти дни. С Хэнком взглядами сталкивается, и улыбка пропадает. Вглядывается в родное лицо, которое выучил уже на всю жизнь судя по всему. Он не хочет ему врать, но и помириться хочет до дрожи. Киса вздыхает тяжело, пропуская холодный воздух через легкие, прежде чем сказать:

- Я серьезно не смогу простить тебя.

- Знаю.

Киса губы поджимает бьет его в плечо несильно. 

- Сука.

Все таки не выдерживает, утыкается ему в плечо с тихим жалобным звуком, мягко сминая руками куртку. Хэнк всего лишь секунду медлит, прежде чем прислониться ближе, своим виском к его макушке прижаться. Киса слышит его задушенные всхлипы и сам плачет беззвучно. Чувствует влажный поцелуй в макушку, как Хэнк его за голову обнимает, и сам инстинктивно ближе жмется, как щенок побитый. Может они все потеряли, но все еще есть шанс сохранить друг друга. И Киса не готов этот шанс упустить.