Что есть искусство?

      Кавех размышляет об этом, сидя в полутьме над чертежами, нервно сгрызая карандаш. На языке — горечь и от треснувшего дерева, и от алкоголя, а перед ним — детский лепет, не заслуживающий того, чтобы называться полноценной работой.

      Искусство это совершенство линий, думает Кавех, лёгкой рукой делая отметки на полях, это дом, спроектированный так, чтобы в каждой комнате хватало света, а за окнами всегда были прекрасные пейзажи.

      Это комната с идеальным балансом между картинами и растениями. Идеально подобранный каждый предмет декора.

      Кавех делает глоток вина, не мелочась на бокалы — пьёт с горла по уже устоявшейся привычке.

      Это грамотное использование всех возможных цветов. Умение отличать морской зелёный от нефритового, чтобы понять, где какой выгоднее будет смотреться.

      Кавех глубоко вдыхает да так, что сводит лёгкие — становится тяжело дышать, а зрение плывет, когда он обхватывает голову, ероша волосы и упираясь взглядом в абсолютно бестолковые чертежи.

      Это его дом, где у каждого предмета — своя история, каждая картина — повешена именно в том месте, где ей нужно висеть, чтобы свет выгоднее всего падал на неё. Это его дом, его мастерская, в которой он чувствовал себя так, словно дышал собственным творчеством, и где он спроектировал Алькасар-сарай.

      Искусство это Алькасар-сарай, вершина его умений, пик его таланта.

      Правда в том, что для большинства искусство это товар. В том числе и великолепие и изящество Алькасар-сарая, что был не больше, чем инструментом для заработка, несмотря на вложенную в него душу.

      Правда в том, что Кавех сам продал само понятие искусства — нет у него больше дома, который он с трепетом обставлял, часами подбирая нужные предметы интерьера, чтобы всё было в полнейшей гармонии.

      Всё, что у него осталось — гора незаконченных чертежей.

      После Алькасар-сарая он так и не смог закончить ни одну работу.

      Кавех выскальзывает из комнаты в коридор. В доме совершенно тихо — аль-Хайтам уехал в Порт-Ормос по работе, оставив Кавеха одного. Это кажется и благословением, и проклятием — совершенно не осталось сил насмешки бывшего друга, не осталось сил терпеть его «как-там-новый-проект», аль-Хайтам единственный, кто не купился на слова Кавеха о том, что у него всё под контролем. Но на аль-Хайтама можно отвлечься, каким бы мерзопакостным негодяем он не был — перепалки с ним занимают все мысли, не позволяя увязнуть в моральном пожирании самого себя.

      Искусство это улыбка, самая широкая так, чтоб точно все поверили в искренность Кавеха, потому что он не умеет иначе. Искусство это каждая из его ярких эмоций — все узнают, если он раздражен, как и все узнают, если он счастлив. Он будет зло говорить сквозь зубы и милую улыбку; будет хохотать сквозь слёзы над самой глупой шуткой в мире.

      Но никто не узнает, что он на грани — Кавех искусно подбирает моменты, чтобы остаться одному и не выливать разочарование в себе на других.

      Тигнари говорит, что рад за него, вновь взявшегося на работу после долгого застоя, и обещает, если нужно будет помочь с советами по растениям — Кавех смеётся, благодарит его и заказывает ещё один бокал вина за счёт друга. Потому что так проще, чем признаться, что последнюю сделку, для которой так и не сумел закончить чертежи, он самолично расторг.

      Люди готовы покупать воздух, если его предложит Кавех. Потому что «Кавех» синоним слова «успех». Все знают его, как автора Алькасар-сарай, все знают его, как гения, все готовы на что угодно, чтобы работать с ним.

      Наверное, не только аль-Хайтам, но и другие близкие что-то да подозревают, когда Кавех в очередной раз остаётся без денег, несмотря на свой талант, но он лишь улыбается и заказывает ещё вина, чтобы заглушить вину.

      Каждый из чертежей, которые успели увидеть потенциальные клиенты, Кавех разорвал и сжёг. Потому что чувствовал себя грязно, чувствовал себя, как предатель — он не готов обезличить свою душу, которую оставляет в работах, лишь бы заработать мору. Не готов присудить ей цену, согласившись с тем, что искусство это лишь способ заработка.

      Он не этого хотел, когда с детства слышал «гений» и «талант» чаще, чем собственное имя.

      Кавех всегда хотел оправдать чужие ожидания, хотел работать для людей, ради искусства, за искреннюю благодарность.

      Но кому это нужно, если он даже собственные ожидания не оправдал?

      Кавех теребит деревянными пальцами брелок на связке ключей. Львёнок, раньше казавшийся милым, напоминает о ночном… неприятном происшествии. От одной мысли, что кто-то узнает о том, что он живёт у аль-Хайтама, внутри что-то обрывается.

      Искусство это умение отвлечь самого себя от тревоги, накатывающей на него волнами прибоя, которые он отражает на холсте. Это въевшийся в одежду запах краски, перепачканные пальцы и абсолютный бардак в комнате, контрастирующий с проясняющимися мыслями.

      Холст утопает в морской пене, и Кавех машинально облизывает кисточку по старой привычке, наклоняя голову. Это маленькая прихоть — учась на Кшахреваре, отдавая всего себя архитектуре, параллельно учиться чему-то ещё. Живопись, литература, дизайн — не имело значения. Главное, что ему это нравилось и легко давалось.

      Потому что он — гений.

      Но кому нужны гении, способные лишь на что-то одно?

      Это маленькая прихоть — всеми силами удерживать внимание на себе. Приковывать все взгляды на себя. Потому что если его замечают, если любят — значит, заметят и истинную красоту искусства, значит полюбят и его творчество.

      Искусство это быть его воплощением.

      Кавех откладывает кисточку, пряча затуманенный взгляд в ладонях, чтобы больше не видеть из того, что он сам создал.

      Кому это нужно, если Кавех не оправдал собственных ожиданий, если предал самого себя, утратив веру в то, что он всё ещё способен на создание искусства?

🌟🌟🌟

      Шер заходит в таверну, и раньше, чем она успевает поздороваться с присутствующими знакомыми, понимает, что отдохнуть нормально ей снова не дадут. Одна знакомая белобрысая макушка на месте — Ламбад смотрит так, словно сейчас скажет…

      — Шер, позаботься о нём ещё разок, а?

      …да, именно то, что она не хотела слышать.

      — Почему бы нам просто не забыть о том, что я матра, и дать мне отдохнуть? — вздыхает Шер, садясь за барную стойку. — Налей как обычно.

      — Жалко же парня, — усмехается Ламбад, послушно исполняющий заказ, — такой молодой, а уже в таком отчаянии. Вот в моё время молодежь была…

      — Просто не наливай ему, раз так жалко, — без зазрения совести перебивает его Шер, усмехнувшись, — спасёшь одну несчастную жизнь от медленно подкрадывающегося алкоголизма.

      — Пусть лучше под присмотром напивается, чем непонятно где, — пожимает плечами хозяин таверны, словно и не заметив вовсе нежелания Шер поддерживать разговор, — к тому же, ко мне часто заходят добрые и ответственные матры, готовые позаботиться о нём.

      Шер вздыхает и закатывает глаза. Слишком тяжело жить, когда душой она — всё ещё наёмница, работающая лишь ради денег, а окружающие видят в ней добропорядочную представительницу порядка.

      Люди так просто не меняются. И этот парень, раз докатился до такой жизни, тоже не поменяется ни за одну, ни за две ночи.

      — Э-эй… Ты!

      Шер иронично выгибает бровь и оборачивается на окликнувшего её парнишку. Заметил, значит. И запомнил, ко всему прочему. Не лучший вариант развития событий.

      И опять она для него «эй, ты». Хотя сама Шер не лучше — познакомиться за ночное путешествие они не успели, и он для неё просто паренёк-пьяница.

      — Чего тебе?

      Парень пьяно опирается на барную стойку, пытаясь выглядеть уверенно и гордо — по задранному носу видно. Выглядит скорее смешно, но Шер заинтересованно подпирает кулаком щёку, не отворачиваясь. Ламбад что-то фыркает про молодежь и возвращается к протиранию стаканов. Остальные посетители то ли привыкли к нему, то ли рады, что он достаёт не их — никто не обращает внимание на него.

      — Ты… — начинает парень, и Шер кусает себя за язык, чтобы не начать передразнивать — так и не договорит же, и не отстанет, — ты… должна молчать о том что… было вчера. Поняла?

      Шер выгибает вторую бровь. Переглядываются с мигом заинтересовавшимся Ламбадом. Ей бы самой знать, о чём она должна молчать. В любом случае разговор обещает быть слишком двусмысленным из-за состояния горе-собеседника — Шер быстро допивает стакан и встаёт со стула, подхватив парня под локоть.

      — Пойдём, выйдем.

      — Эй…

      — Давай-давай, обсудим вчерашнее наедине. Это же секрет, да? Будет плохо, если об этом другие узнают.

      Парень силится что-то сказать — раскрывает рот, но послушно затыкается, кивнув чему-то своему, явно купившись на маленькую провокацию. Таким он кажется чуть очаровательнее, чем прошлой ночью.

      Шер выводит его на улицу — вечерняя прохлада Сумеру чуть отрезвляет её, успевшую выпить совсем ничего, но совершенно не действует на парня, сокрушительно рухнувшего за один из столиков, расположенного во дворе таверны. Эрфан, помогающий Ламбаду в ночные смены и вышедший подышать свежим воздухом, косится в её сторону с усмешкой — Шер предупреждающе щурится на этот ходячий сборник сплетен, напоминая, кому из них будет хуже, если поползут приукрашенные истории её неудавшихся ночных похождений.

      У Шер появляется стойкое ощущение, что её не посвятят в подробности их общей тайны, а продолжат диалог, на котором они разошлись в прошлый раз — парень вновь пьяно всхлипывает, роняя лицо в ладони, и кажется ещё более расстроенным, чем вчера. Совершенно не зная, как поступить, — её прошлые мимолётные друзья по рюмке никогда не доводили себя до такого состояния и не высказывали желание плакать ей в плечо, которое она и не собирается подставлять, — Шер шикает на заинтересованно подглядывающего Эрфана, намекая, что ему пора вернуться к работе. А после, когда во дворе не остаётся никого, кроме них, всё же присаживается за стол.

      — Ну, что случилось?

      Шер не в восторге от собственных навыков коммуникации, но это, кажется, работает — он поднимает мокрые глаза, и она не может не ловить диссонанс с каждого его подобного взгляда на неё — симпатичный ведь парень, привлекательный, а напивается в слюни, словно больше ничего в жизни не осталось.

      Он ведь искусством увлекается? Писал бы картины свои — или чем там занимаются творческие ребятишки. Досуг в таверне — для таких, как Шер. Наёмников, слишком огрубевших, чтобы дрогнуть перед красотой живописи; обычных людей, бывших слишком бедными, чтобы вовремя увидеть, что жизнь это не только выживание и попытка заработать как можно больше.

      — Ты разочарована во мне? — неожиданно произносит заплетающимся языком парень, заставляя Шер фыркнуть.

      — Я вижу тебя второй раз в жизни.

      Парень стонет что-то нечленораздельное снова в свои ладони, пряча окончательно раскрасневшееся лицо. Шер вздыхает, ероша свои волосы, распущенные после трудового дня. Становится смешно от самой себя. Она никогда не думала, что дойдёт до таких бесед.

      — Никому не рассказывай, — едва понятно выдаёт парень. Шер, неуверенная в том, правильно ли она разобрала просьбу, переспрашивает:

      — Что?

      — Что я живу с… с аль-Хайтамом. Это секрет!

      Приходится сдерживать себя от того, чтобы съязвить и закатить глаза. Парень вновь посмотрел на неё, и пусть он всё ещё выглядит зарёванным, всё равно смотрит уверенно — словно это очень-очень важный секрет, хотя Шер откровенно плевать и на него, и на аль-Хайтама, заправляющего сейчас Академией. Пусть это прояснило, откуда такой роскошный дом, но не прояснило, почему это настолько тайная информация.

      Пусть живут хоть впятером, заводят гарем и усыновляют хиличурлов, её это касаться не будет. Парню бы проще относиться к жизни. Может, уменьшится количество поводов выпить.

      — Ты бы меньше переживал о том, что подумают о тебе левые люди, — всё же хмыкает Шер, — самому легче будет.

      — Да как я могу, — слезливо произносит парень, распластавшись на столе и обхватив голову руками, — они ведь… все так верили в меня… и где я теперь? По уши в долгах. И какой из меня гений? Я подвёл всех, особенно родителей.

      — Вы, ребята из академии, действительно словно из другого мира, — мрачно смеётся Шер, устало массируя переносицу, — никогда не пойму таких, как ты. Тяжело вообще понять подобное, когда единственное, что хотели от меня родители, так это чтобы я как можно скорее свалила из дома и перестала быть лишним ртом. И кому из нас не повезло больше, а?

      Шер осекается и бросает взгляд на парня, понимая, что сболтнула лишнего — тот смотрит на неё удивлённо, явно не ожидая ответных откровений.

      Шер сама от себя такого не ждала. Но есть в этом парне… что-то. Что-то совершенно притягательное. Его открытость? Пьяные люди всегда открытые. Шер не хочет слишком углубляться в эти мысли, потому лишь хохочет, фривольно потрепав его по волосам, отвлекая от размышлений, которые ему сейчас явно не нужны.

      Да и вообще никому не нужно размышлять о старых заскоках Шер.

      — Не бери в голову. Глупость сболтнула, — Шер поднимается на ноги, потягиваясь, а после вновь оборачиваясь на внимательно смотрящего на неё парня, — пошли, как ответственная матра позабочусь о тебе снова. И сохраню твой секрет, конечно же.

      Было бы интересно с ним трезвым познакомиться, думается Шер, когда он поднимается следом за ней, явно чуть успокоившись после шутливого обещания.

      Но лучше, чтобы это была их последняя встреча.