Шер никогда не интересовалась научными работами учёных из Академии, зная, что ей банально не хватит внимания и знаний для того, чтобы вникнуть в них. Всё, что от неё требуется — знать по каким законам их можно посадить в случае чего.

      Но тема, в которой ей вряд ли были бы равные даже среди напыщенных учёных — влияние поспешных выборов на жизнь.

      Действительно взвешенное и обдуманное решение она приняла всего раз за всю жизнь — в тот момент, когда решилась уйти из дома. Даже если бы её не гнали прочь, она бы всё равно это сделала — Шер была дочерью своих родителей, и им, откровенно не самым лёгким на подъём личностям, было слишком тесно под одной крышей.

      Шер недолго думала, прежде чем уйти от наёмников в матры — ей попросту понравилась компания Сайно и Санеры куда больше.

      Шер недолго думала, когда предлагала Кавеху выпить, зная, что у него и без неё проблемы с этим.

      И совершенно не думала, когда согласилась на предложение уйти из таверны вместе, пусть даже помнила, что он потерял свои ключи.

      Кавех — податливый, эмоциональный. Такому руку протянуть — приластится, чтобы отвлечься от собственных проблем и слишком громких мыслей. Не нужно знать всю его подноготную, чтобы понять о чём он думает — открытая книга, написанная простым и понятным языком даже для тех, кто не учился в академии.

      Шер — дочь своих родителей, вобравшая в себя всё самое худшее, что только могла: необходимость во всепоглощающем внимании и склонность к слишком импульсивным действиям. В обычное время ещё удавалось мыслить трезво и, порой, даже хорошенько обдумать решение — этой же ночью она самолично пустила всё на самотёк.

      Из них двоих всё ещё самая трезвая именно Шер, со смешком опускающая Кавеха на диван в своей гостиной. Кавех же, куда прилипчивее, чем в первый раз, — дело ли в том, что они успели нормально познакомиться, или в том, что в этот раз они дома у Шер? — хватает её за руку, смеётся и заставляет чуть пошатнуться. Шер, фыркнувшая, упирается коленом в обивку, а свободной рукой — в спинку.

      Кавех смотрит хитро своим невозможно-яркими глазами — чудо, что не светятся, как у кота. О пушистом любимце, успевшем куда-то запропоститься, мало думается — больше о том, что чужое тёплое дыхание ощущается дрогувшей ухмылкой. Ни намёка на желание потребовать отпустить — захоти Шер того, без проблем отстранилась бы. Вместо этого — наклоняется ближе, так, чтоб едва ли не в губы произнести:

      — Пытаешься соблазнить представительницу порядка?

      Очаровательный румянец от смущения возвращается — Шер уверена, что дело не только в алкоголе. Он повлиял скорее на том, что вместо неловко отведённого взгляда Кавех прищурился и широко улыбнулся, прежде чем ответить флиртом на флирт:

      — Я ещё ничего не сделал, а представительница порядка уже соблазнилась?

      Шер кусает нижнюю губу, скрывая самодовольную ухмылку — желанное внимание греет душу. Она любит это — отрицать не получится даже в трезвом состоянии. Внимание Кавеха — искреннее, неподдельное, в его обман невозможно поверить, пусть их мимолётные встречи были совершенно сумбурными.

      Возможно, она знала, что до этого дойдёт, ещё когда он сказал, что ждал встречи с ней.

      — Ты веришь… — неловко начинает Кавех, и Шер, уже предвкушая, что он может такого спросить, смеётся, наклоняя голову, позволяя рыжим прядям скользнуть вниз по плечам, — в легенды?

      — А как же очередной вопрос про искусство? — дразнится Шер. — Изменяешь самому себе.

      Кавех наигранно-оскорблённо закатывает глаза — точно не он без умолку за бокалом вина рассказывал ей про основы дизайна, позволяющие оформить не просто комнату, а настоящее произведение искусство, — и смещает хватку с запястья на локоть, чуть потянув на себя. Шер поддаётся, упирается и второй рукой в спинку дивана и смотреть на раскрасневшегося, с блестящим взглядом Кавеха вот так — сверху вниз с его же инициативы, очаровательно.

      — В пустыне есть легенда про благородного огнегривого льва, чей свет становился путеводным для странников, потерявшихся в песках, которым он указывал путь, — размеренно, медленно и почти без запинок начинает Кавех, теребя кончики её рыжих прядей — Шер проследила за тем, чтобы никто из них не переборщил, но сейчас она сожалеет о том, что позволила ему остаться в состоянии болтать, — если проводить аналогии между легендой и моей жизнью…

      — Неженки из Сумеру не знают всю легенду, — перебивает его Шер, хмыкнув, чувствуя отторжение от сказа, что в детстве заменял ей колыбельную — её мать знала лишь колыбельную песков, которую не могла повторить в тени многовековых деревьев, — лев просил за свою помощь благодарность, и люди начали преподносить ему жертвоприношения. В конце концов он обезумел от вкуса крови и стал не спасать людей, а губить их, и они взмолились о герое, способном избавить их от чудовища. В знак победы над львом, герою преподнесли букет из львиного зева. Нет ни романтики, ни львиного благородства.

      Кавех кусает губы, недолго размышляя — словно он, безнадёжный романтик, преданный искусству, даже в подобной кровавой правде способен найти что-то прекрасное.

      — В таком случае… я должен подарить тебе букет из львиного зева?

      Шер прыскает от смеха, мотнув головой, вновь разметав непослушные пряди — она понятия не имеет, к чему он клонит, и за какие заслуги ей полагается букет. Она всегда понимала мораль этой легенды так — за всё нужно платить. И за помощь, и за вознаграждение. Именно потому Шер никогда не просит о помощи, как и никогда не геройствует зазря, получая награду лишь за честно выполненную работу.

      А Кавех заладил про цветы, точно и не слушал её.

      Горе луковое.

      Не выходит воспринимать его иначе — он ведь совершенно безнадёжный, как ребёнок, которому забыли рассказать о том, что мир жесток и несправедлив. До безумия сердобольный, — Шер успела подставить ему плечо в таверне, когда Кавех жаловался ей на судьбу круглых сиротинок, которым он, как бы не старался, не может помочь, — до невозможного преданный искусству и находящий неизвестно откуда силы на то, чтобы везде видеть что-то хорошее.

      Не выходит закрывать глаза на тот факт, что он светлый, яркий, и его свет заразительный. Шер, как бы ей не было плевать на искусство, всё равно так ни разу и не перебила его за всю дорогу до её дома, пусть даже совершенно ничего не смыслит в сочетании цветов, о котором он так распинался.

      В нём есть что-то необъяснимо притягательное — даже вся природная двойственность внутри Шер угоманивается, сходясь на общем мнении, что Кавех… приятный. Располагающий к себе. Шумный — да, иногда раздражающий — да, но зато всегда — настоящий, открытый даже ей, с которой толком не знаком.

      Возможно, именно поэтому Шер ни слова не говорит, когда он касается её щеки и заправляет свободно спадающие пряди за ухо. Как и молчит в ответ на его ухмылку — совершенно наглую, с головой выдающую, что он что-то замыслил.

      И первая наклоняется, накрывая его губы своими, точно зная — пожалеет завтра. Но то будет завтра, а сейчас — Кавех обеими ладонями обхватывает её лицо, мажет большими пальцами по скулам, и становится настолько хорошо и правильно, что нет никакого желания думать о чём-то ещё.

🌟🌟🌟

      Шер просыпается рано утром благодаря давно выработанному режиму — с таким начальником как Сайно опаздывать на работу себе же дороже. Впрочем, сейчас Шер согласна даже на праведный гнев генерала Махаматра, это будет куда проще, чем разбираться с очередным своим импульсивным действием.

      Когда она была младше, ей говорили, что в ней есть и горячая кровь жителей пустыни, и хладнокровный ум людей из Сумеру. Говорили красиво, чтобы вырастить её с мыслью, что в ней есть что-то особенное.

      Правда в том, что в ней нет ничего из этого — в ней склонность к необдуманным решениям от отца, что, по молодости и глупости, выскочил за первую охумутавшую его женщину из пустыни, лишившись былого престижа и карьеры; в ней неумение находить себе место от матери, что, вечно страдающая от недостатка внимания, требовала беспрекословную любовь от единственной дочери, которую она холила и лелеяла.

      Первые годы жизни.

      Пока ещё была эйфория от полученного внимания известного учёного из столицы; пока ещё были деньги, на которые можно было безбедно жить; пока ещё не было осознания, насколько они, на самом деле, друг друга ненавидят, таких совершенно разных и несовместимых.

      Деться от друг друга уже нельзя было — даже если бы они разошлись, отец Шер всё равно уже заполучил отталкивающую репутацию, спутавшись с пустынниками, а мать — выгнана из племени за то, что пошла против устоев и положила глаз на жителя столицы, против которого матриарх была настроена категорически против.

      Вдвоём было проще сводить концы с концами. Ключевое слово — вдвоём. Шер, лишнее доказательство их необдуманной, разрушившей всё связи, была им не нужна.

      Импульсивное решение поцеловать Кавеха не принесёт подобных последствий, конечно же, да и сама Шер не придаёт значения подобным жестам, и всё же…

      Пускать кого-то в свой дом — непозволительная слабость, то самое «сокровенное», о чём она мечтает, и чего чаще всего не получает от других. Дом Шер — маленькая крепость, которую не могут взять ни собственные сомнения, ни внутренние противоречия, порой разрывающие её, ни другие люди. В отличие от родительского дома, у неё — всегда тихо, никогда эти стены не слышали ругани, и Шер дала себе слово, что никогда и не услышат.

      Она не смогла стать дочерью, которой можно гордиться, как и не сумела стать достойной наёмницей или матрой, но свой дом — точно сохранит.

      Присутствие Кавеха сравнимо со сквозняком в мороз; становится совершенно неуютно, хочется закрыть окно, но как не удастся сразу вернуть тепло, так и уже поздно прогонять наглеца, что, вопреки маленькой надежде Шер, никуда не делся за ночь, продолжая приносить в размеренную жизнь воспоминания о давно минувших и не самых приятных моментах прошлого.

      Шер прислоняется плечом к дверному проему, складывает руки на груди и наблюдает за Кавехом, сидящим за её столом с котом на коленях. Обычно недовольная морда старого пухляша довольно светлеет, пока длинные пальцы чешут за ухом. Сам Кавех словно совершенно не здесь — смотрит в окно, из которого льётся солнечный свет, смягчающий тёплыми оттенками обычно совершенно не примечательную кухню. Прозрачные занавески слегка колышутся на сквозняке, но холод не ощущается.

      Есть лишь мысль, что Кавех, на самом деле, хорошо вписывается в её тихое, спокойное утро.

      — Мало того, что переночевал у меня, так ещё и в наглую кота моего тискаешь? — насмешливо фыркает Шер, проходя на кухню и привлекая к себе внимание.

      Кавех, пару раз моргнув, точно отмирая, оборачивается на неё, а после смеётся, продолжая чесать лениво мурчащего кота. Стоило сразу догадаться, что у него есть тёплые чувства в том числе и к животным.

      — Как зовут твоего красавца? — беззаботно интересуется Кавех, расглаживая топорщащийся мех на мягких щеках. Кот даже глаз не открывает, совершенно не реагируя на ласку.

      Шер усмехается на «красавце» и садится за стол напротив, подложив под себя одну ногу. Помнит же, как с Санерой вытаскивала этого своевольного засранца, подравшегося с другим бродячим котом, из реки, куда они оба свалились. Второй убежал, а этот, вцепившись в руки и расцарапав их до крови, никуда не собирался уходить. Так и взяла домой. Жалко же было старого дурака, тогда ещё облезлого и постоянно кидающегося на прохожих. На старость лет хоть сумел пожить нормально — даже сам спокойнее стал.

      — Бандитом, — хмыкает Шер, подпирая щёку ладонью, — Санни зовёт его контрабандистом на пенсии.

      — Почему? — со смехом спрашивает Кавех.

      — Он принадлежал контрабандистам, которых мы арестовали, — делится воспоминаниями Шер, — во время ареста он сбежал, носился по всему Сумеру. Когда поймали — надо было куда-то деть. Теперь вот, остепенившийся, живёт со мной.

      Кавех мягко смеётся и, совершенно не подавая вида, что ночью что-то было из ряда вон выходящее в отношениях двух едва знакомых людей, переводит взгляд обратно на окно, щурясь от солнечного света. Из-за его реакции Шер кажется, словно она… просто напридумывала себе всякого и нет ни единой причины для переживаний.

      Он такой же, как Санера, понимается Шер. Такой же, как Сайно или Тигнари. Совершенно странный, непонятно о чём думающий, но из-за этого комфортный в общении — с обычными людьми у Шер общение не ладится. И это даже лучше, что он также не придаёт значения произошедшему.

      И всё же Шер не может не вздохнуть на букет свежесобранного львиного зева, стоящего в вазе на столе. Потому что он придаёт значения чему-то, что Шер не понимает.

      Единственная причина, по которой Шер не любит эту старую легенду, это личная связь со львами. Её непослушная рыжая копна многими в шутку зовётся гривой, имя — означает издевательское «львица», а созвездие — львиный зев, символ победы над чудовищем под личиной льва, с которого после сняли шкуру.

      Шер случайно отрывает один из цветков, который теребила меж пальцев, и вновь вздыхает.

      Она действительно стала слишком много думать о ненужных пустяках.