В голове — полная разруха. Устоявшийся творческий беспорядок превращается просто в беспорядок без системы и осознанности — мысли не собираются вокруг хоть чего-то привычного и любимого, лишь вокруг любимого. От последнего — немного некомфортно и бесконечно странно; фокус с искусства впервые сменился на одного конкретного, живого и находящегося рядом человека, осязаемого — Кавех до сих пор чувствует руку Шер на своём плече, которую, видимо, она и не думает убирать.

      — Неожиданно видеть тебя заинтересованной в компании неплатежеспособных людей.

      — Советую тебе подумать трижды, прежде чем снова сказать хоть слово, Гринберг.

      На фоне, едва занимая место в мыслях, звучит разговор — Санера вежливо просит подруг прекратить, устало вздыхая; Сайно не вмешивается, зная, насколько это гиблое дело; Кавех преданно оглядывается на Шер, не имея интерес к кому-то, кроме неё.

      Кавех пытается договориться со своим мысленным беспорядком, но совершенно ничего не получается — только откинуться на спинку диванчика, чтобы запрокинуть голову и постараться заглянуть в глаза Шер, ради того, чтобы привлечь внимание и оказаться к ней ближе. Хочется развернуться к ней, вцепиться в неё и не отпускать, пока она не скажет, что всё в порядке, и он может вернуться, но заторможенность и неповоротливость из-за алкоголя мешает — вместо этого он нащупывает её ладонь на своём плече и обхватывает, неловко сжимая.

      И тогда Шер наконец-то смотрит на него. Смотрит на него. Взгляда отводить не хочется — даже холод в светло-алых глазах чарует, пусть и совершенно не вяжется с общим огненным образом.

      Очень долго Кавех жил — и продолжает жить, — с мыслью, что, наравне с самой сутью искусства, в жизни главное оставить свой след в истории. Нечто, что увековечит человека, позволив остаться в памяти будущих поколений, окончательно слившись с собственным творчеством. Каждый раз, когда на него нападал творческий кризис и нежелание притрагиваться к чертежам, Кавех пытался заставить себя двигаться, повторяя одну и ту же заученную мысль:

      Что останется после меня, если я сейчас сдамся?

      Теперь же… Кавех всё ещё желает оставить своё наследие, но медленно формируется совершенно новая мысль:

      Что достанется мне?

      Кавех не цепляется за материальное — он готов потратить все деньги на благотворительность, отдать последнюю рубаху нуждающимся. В этом случае — речь про нечто возвышенное, эмоциональное и… людское, пожалуй. Наравне с поэтической возвышенностью — противоречивая приземлённость и конкретика. Пусть собственный разум предает его, настойчиво напоминая, что он ничего не заслужил, ничего не достоин, и всё же, всё же…

      Хотя бы раз… хотя бы раз я могу получить хоть что-то хорошее от жизни?

      И с этой неозвученной мыслью он наблюдает за тем, как Шер, прикрыв глаза, вздыхает, а после, словно вспомнив о чем-то важном, понемногу оттаивает, произнося:

      — Пошли, пьянь, — она хлопает его свободной рукой по второму плечу, с намёков мотнув головой в сторону выхода.

      — Куда? — заторможенно шмыгает Кавех, слишком расстрогавшись с того факта, что на него вновь обратили внимание. Словно и не было утреннего разговора.

      Словно Шер его не ненавидит.

      — Домой.

      — Ты меня больше не выгонишь?

      — Ты сам выгнался, я даже не собиралась этого делать, — усмехается Шер, прежде чем вновь обратить внимание на притихших друзей, наблюдавших за ними, — я без понятия, что он вам наплёл, но я всё равно не собираюсь разбираться с этим.

      — Как жаль. Я надеялась, что услышу твою версию событий, — смеётся Азалия, — это, знаешь ли, любопытный случай!

      — Зали!

      — Ничего не могу поделать со своим интересом, — Азалия расслабленно улыбается Санере, явно не думая следовать её невысказанному совету промолчать, — дендро — самый активный элемент, способный вступить в огромное количество реакций… но не с крио. И всё же вы занятно взаимодействуете, несмотря на несовместимость элементов.

      Шер хищно щурится, явно не оценив ни интереса, ни шутки и всё же быстро меняет вернувшийся холод на усмешку.

      — Чёрт с тобой, Гринберг, — Шер мотает головой, настойчивее потянув Кавеха из-за стола, — думай, что хочешь, но отчитываться перед тобой не буду.

      Азалия не настаивает, хохотнув чему-то своему и молча проводив взглядом уходящих Шер и Кавеха, уже начавшего о чем-то причитать. Санера обеспокоенно подсаживается ближе и понижает голос:

      — Почему ты вечно донимаешь Шер? — Санера пытается строго нахмуриться, но выходит скорее жалобно. — Давно ведь всё в прошлом, могли бы поладить наконец. И к чему это всё было? Ты говорила, что у твоего алхимика гео Глаз Бога. Самый пассивный элемент. Так что странно слышать подобные рассуждения от… тебя.

      — Я просто люблю дразнить её. Это напоминает мне попытку покормить дикого льва с рук. Опасно, но крайне забавно, — смеётся Азалия, прикладывая указательный палец к растянутым в улыбке губам, словно намекая, что это должно остаться между ними двумя и вздохнувшим на фоне Сайно, — к тому же… мне действительно смешно с того факта, что они, знакомые неполный месяц, ведут себя как престарелая пара, отметившая гранитную свадьбу. Иначе не могу описать очаровательный сентиментализм Кавеха и готовность Шер даже посреди ночи тащить его, ненаглядного своего, нетрезвым домой.

      Санера силится что-то ответить в защиту своих близких друзей, но сама же понимает провальность этой идеи, расплываясь в мягкой, неуверенной улыбке.

      Отрицать слова подруги не выходит, как и не выходит оставить всё, как есть. Как бы она ни любила Шер и Азалию по отдельности, хочется, чтобы самые важные люди для неё наконец-то нашли общий язык, но каждая встреча оставляет после себя лишь одну мысль — это действительно настолько наивное желание?

      — Это нетактично с твоей стороны, — спокойно, без явного упрёка в голосе произносит Сайно, сложив руки перед собой на столе, — не стоит напоминать человеку о том, что он желает забыть. Знаешь же, что она хороший человек, несмотря на свой прошлый род деятельности.

      Обычно лукавая улыбка Азалии сменяется на насмешку — они оба слишком хорошо знают её, чтобы не распознать тонкую грань между эмоциями.

      — За полтора миллиона кто угодно будет хорошим человеком. Удивительно, что ей позволено работать матрой.

      — Сбавь обороты, Гринберг, — в голосе проскальзывает холод, что присущ Сайно лишь в момент выполнения своих рабочих обязанностей; ситуация накаляется, несмотря на недавнюю расслабленную атмосферу.

      Санера вздыхает, прижимая уши к макушке — чувствуется и вина, и обида, а от напоминания о деталях знакомства с Шер становится совершенно неуютно. Она рада, что Сайно заговорил об этом, но в груди всё сжимается из-за того, что спорит он с Азалией. Азалия была первой, кому Санера смогла довериться, и дружба с ней ощущается как нечто сокровенное и сакральное, что терять не хочется совершенно. Как и не хочется терять ту тонкую, трогательную связь с Шер.

      — Прости, Санера, — смягчается подруга, избавляясь от насмешки в голосе, — я действительно перегибаю. Я обязательно извинюсь перед ней в следующую нашу встречу.

      — Было бы славно, — Санера неловко приподнимает уголки губ и отводит взгляд, не желая и дальше продолжать эту тему.

      Она просто надеется, что Кавех действительно сумеет стать близким человеком для Шер. Сердце вечно болело за них обоих, вечно остающихся в стороне. Всегда было чувство, словно они оба — бесконечно одинокие люди, которым что-то мешает полностью открыться своим друзьям, чтобы была возможность им помочь.

      То, что они настолько быстро сблизились… значит ли то, что они нашли подходящие слова друг для друга?

🌟🌟🌟

      Шер позволяет Кавеху отстраниться; он садится на бордюр, не заботясь о чистоте своей накидки, и, в очередной раз жалобно всхлипнув, вытягивает перед собой ноги, бросая взгляд в сторону недалеко протекающей реки. В ответ остаётся лишь вздохнуть и, уперев руки в бока, произнести:

      — Тут останешься? Домой не пойдём, да?

      Кавех поднимает на неё взгляд — глаза всё ещё красные, и сам он кажется до того разбитым, что становится даже жалко этого дурака. Опять надумал что-то?

      — Ты ведь не хочешь, чтобы я возвращался? Не хочешь меня видеть?

      Чтобы успокоиться, Шер глубоко вдыхает и медленно выдыхает, а после садится рядом. Вечерняя прохлада холодит кожу, а остывший по дню камень заставляет неуютно поёжиться из-за появившегося дискомфорта. Ну и пусть.

      — Не хотела бы — не пришла, — спокойно произносит Шер, откидываясь на руки, чтобы запрокинуть голову и посмотреть на звёзды, — у меня, вообще-то, была тяжёлая смена. Последнее, что я планировала, это идти в таверну и забирать какого-то пьяного дурака… но вот я здесь.

      Кавех думает о чём-то своём, неловко стукаясь носками туфель друг об друга. Ему неловко — даже Шер, не слишком хорошо понимающая других людей, может это понять. Усталость после рабочего дня разливается по телу, заставляя её зевнуть — не хочется уже ничего решать или делать, только спать. И всё же нужно договорить с этим дуралеем, раз он так хочет этого.

      — Ты была права, — тихо и хрипло произносит Кавех, отворачиваясь и бездумно вырисовывая бессмысленные знаки на земле рядом с собой.

      — Что? — переспрашивает Шер, неуверенная в том, что правильно расслышала; пусть они не в центре вечнооживлённой столицы и их окутывает блаженная тишина, слова Кавеха слишком сложно разобрать из-за тона, которым он их произнёс.

      — Я говорю, — Кавех в очередной раз всхлипывает и, прежде чем продолжить, прикрывает ладонями лицо, прежде чем запустить их в растрёпанные волосы, которые он оттягивает, щуря слезящиеся глаза, — ты была права. Во всём! Что у меня несносный характер, что меня никто не будет терпеть, что я останусь один такими темпами, что я никому не нужен, что я не заслуживаю ничего хорошего и… и…

      — Я половину из этого не говорила, — шипит себе под нос Шер, поднимаясь, чтобы после этого опуститься ровно перед ним на корточки и защёлкать пальцами, привлекая его внимание, — давай, посмотри на меня.

      Кавех смотрит на неё, но словно сквозь — Шер ни за что в жизни не подошла бы к нему, если бы заранее знала, сколько всего на душе у этого добродушного и чрезмерно доброго парня. Потому что таким отчаянным добрякам тяжелее всего помогать, особенно Шер, не страдающей альтруизмом в принципе — их возведённое в абсолют стремление к самоуничтожению невозможно контролировать. И всё же…

      И всё же она лукавит.

      Ещё как подошла бы.

      Просто потому что это Кавех.

      — Подбирай свои сопли и пошли, — Шер пытается смягчить тон, но совершенно не выходит, из-за чего она сама же безнадёжно усмехается и мотает головой, — проспишься — тогда поговорим. Не позволю тебе снова драматично хлопать дверьми, как миленький мне всё расскажешь.

      Кавех дрожащими руками утирает выступившие слёзы, а после хватается за протянутую ладонь Шер, помогающую ему подняться — едва он встаёт прямо, как тут же хватается за чужие плечи и, зажмурившись, быстро тараторит:

      — Я… я много думал! О том, что я… ты… я бы влюбился в тебя, даже если бы ты была кактусом!

      Если сначала Шер хотела съязвить, сказав, что она заметила его излишнюю любовь к размышлениям, то к концу его слов вышло лишь в удивлении изогнуть брови и выдать недоумённое:

      — Что, прости?

      — Не перебивай! — Кавех настойчиво мотает головой, словно ещё слово, и он снова потеряет уверенность. — Т-ты права, что мы знакомы две недели, ты вообще во всём права, но… но… я чувствовал себя настолько свободно, как с тобой, лишь когда уходил в пустыню и путешествовал с кочевниками. И я хочу… сохранить это чувство. Хочу остаться рядом. И узнать тебя лучше, чтобы… чтобы больше не ссориться. Ты такая замечательная, терпеливая и… и…

      Кавех затихает, резко вздохнув и потеряв запал — его плечи опускаются, и сам он кажется растерянным и поникшим, словно Шер уже успела сказать ему что-то неприятное. Опять накрутил себя.

      И всё же он смотрит на неё, не отводя взгляд, словно ищет одобрения и поощрения — словно хочет услышать, что всё хорошо, что он нужен ей… ему нужно очень многое сказать, чтобы вытащить его из той выгребной ямы, в которую он сам себя загнал, но у Шер нет ни достаточного красноречия, ни сил для подобного разговора.

      — Поговорим, когда ты будешь в нормальном состоянии, — вздыхает Шер, подхватывая его под локоть, — а пока…

      Он вновь мотает головой и выпутывается из хватки. Случился очередной прилив уверенности и смелости. Отшатывается на шаг — смотрит хмуро. А потом — обхватывает Шер за щёки, хотя у самого — уже горят, выдавая смущение.

      — Я не решусь после, если не сделаю сейчас, — шепчет Кавех, — так что… не будь против? Пожалуйста?

      — Пожалеешь же.

      — Пожалею, если не сделаю.

      Дурак, думает Шер, но позволяет ему прижаться в совершенно трогательном и неловком жесте губами к её щеке, скользнув холодной ладонью ниже, к шее. Дурак-дурак-дурак, мысленно причитает она, но не отстраняется, лишь перебирает его светлые пряди, пока сам он прячет горящее лицо в её плече и стискивает в неловких, но крепких объятьях, задрожав в тихих всхлипах. Дурак.

      И дура.