Аня долго сжимает упаковку с блокаторами в ладонях, то краснеет, то бледнеет, мучительно размышляя, — и наконец отправляет её в чемодан, так и не прикоснувшись к таблеткам.

Возможно, это очень глупо — а ещё, может быть, это Анин последний шанс. Разве альфе может понравиться запах всего одной омеги в мире? Истинность звучит обнадёживающе и громко, а вот более приземлённое совместимость тревожит. Где гарантии, что её альфа не ускользнёт от Ани, пока она будет сомневаться и бояться, не окажется для неё навсегда потерян? Нет-нет, надо действовать. Нельзя всё отдавать на волю случая и откладывать до следующей встречи с Женей, нужно выяснить сейчас. Он или нет? Она возьмёт блокаторы с собой и просто примет их перед короткой программой, чтобы хорошо откатать и не подвести команду, вот и всё.

На деле, конечно, всё оказывается гораздо сложнее.

К перелёту в Японию течка уже понемногу разгорается внутри Ани, начинает пожирать тело. И кожа снова обретает острую чувствительность, так, что лямки рюкзака больно натирают плечи, по ощущениям — как будто бы до крови, и в собственной одежде тесно и неуютно. Питерские ребята летят в Осаку другим рейсом, возможности быстро всё выяснить и прекратить мучения нет. Аня густо поливает свою маску спреем для волос — в аэропорту ей откровенно плохо от обилия тошнотворных запахов. Их слишком много, они повсюду, от них никуда не деться. Они проникают сквозь маску, лезут в горло и забиваются в ноздри. Аню мутит. Аня старается держаться ближе к кондиционерам, в самолёте включает обдув так, что рискует простудиться, и часто отлучается в туалет — заново обрызгать маску спреем. В конце концов её начинает воротить ещё и от запаха льняного масла тоже. Невыносимо так долго дышать только им одним и ничем кроме. В отеле в Осаке первым делом Аня прячется в своём номере и там старается просто прийти в себя. Отдышаться, перестать находиться на грани обморока. Аня мучительно балансирует на грани между обмороком и жаром течки, жалеет, что решилась на эту авантюру, и только отчаянное желание найти наконец своего альфу заставляет её продолжать и по-прежнему не притрагиваться к блокаторам. Тело ноет всё невыносимее: пытаясь сделать так, чтобы стало легче, Аня закрывается в ванной и там несмело ласкает себя, думая о Жене.

Ничего. Скоро она узнает правду, и всё закончится. Осталось потерпеть совсем немного.

Она так ждёт Женю, но когда наконец видит его утром в коридоре отеля — чувствует дрожь в коленях и не решается подойти. Вдруг Алёна ошиблась и на самом деле всё не так? Вдруг сейчас мечта, которой Аня живёт последние недели, разобьётся на куски? Как тогда быть дальше? Аня уговаривает себя не бояться. Сейчас она просто подойдёт к Жене, сделает вдох и всё поймёт. А потом, вне зависимости от исхода, вернётся в свой номер и примет блокаторы. Звучит несложно. Аня убеждает себя в этом и наконец решается.

— Привет, — говорит она, оказываясь рядом с Женей. Дотрагивается до плеча, привлекая к себе внимание, и словно невзначай оттягивает от лица маску, всю пропахшую льняным маслом, как будто только для того, чтобы показать улыбку.

Стоит сделать это, и у Ани едва не подгибаются колени. Запах слабый, явно придавленный какими-то таблетками, но обострённое обоняние улавливает его отчётливо, узнаёт из сотни других. Тело содрогается от желания, вмиг усилившегося в разы, и Аня, словно загипнотизированная, шагает ещё ближе. Ей странно, что минуту назад она хотела принять блокаторы: как можно вообще желать уединиться с таблетками, когда есть Женя, от близости которого кружится голова? Аня то краснеет, то бледнеет и не знает, как попросить.

Неужели по-простому? Трахни меня?

Как ужасно и грубо звучит. Они могут быть чем-то бо́льшим. Ведь могут?

По самому краю сознания проскальзывает мысль: как хорошо, что она сообразила воспользоваться специальным тампоном, иначе сейчас залила бы весь коридор смазкой и своим течным запахом. Следом за этой мыслью приходит другая: ещё весь день впереди, в нём есть чёткое расписание, есть тренировки. Аня не может прямо сейчас вцепиться в Женю и пропасть в нём, её ждёт тренер. С усилием Аня заставляет себя снова опустить на лицо маску, отсекая себя от соблазнительного запаха.

Женя, конечно, замечает все её метания, все пробегающие по лицу сомнения. И воспринимает их как-то по-своему. Он вежливо уточняет: — Ты в порядке? У тебя всё хорошо? — но при этом почему-то виновато отстраняется. Аня не понимает этого его движения.

— Всё нормально, — убеждает она. И украдкой ласково смотрит на Женю, пока идёт рядом с ним по коридору. Её альфа. Наконец-то. Ане легче и тяжелее одновременно — теперь, казалось бы, она знает правду и может успокоиться, но вместе с тем её неистово тянет к Жене. Мысль о том, чтобы принять блокаторы, теперь кажется невыносимой. Зачем снова мучить себя, подавляя желание, когда наконец можно ему уступить? Когда так будет даже лучше? Аня украдкой ощупывает в кармане блистер с таблетками, продолжая сомневаться.

В конце концов, она ведь уже столько терпела. Почему не потерпеть ещё полдня ради того, чтобы потом вечером уединиться с Женей? Это как будто выйдет естественнее и правильнее, чем снова садиться на таблетки. Аня решается.

Она меняет тампон перед тренировкой, чтобы не пачкать смазкой ни форму, ни каток. Сама тренировка идёт из рук вон плохо. По душному мускусу чувствуется, что на катке есть альфы. Их присутствие мешает. Аня валит много прыжков, успокаивает Сергея Викторовича обещаниями собраться к прокатам — у неё уже бывали такие контрасты между тренировками и соревнованиями, поэтому обещания даже звучат не очень фантастически, — и дальше следит за чужими стараниями с трибун. Вернее, больше следит за Женей, к которому она подсаживается — чтобы быть рядом, вдыхать его запах и чувствовать не тошноту, а лёгкое, сладкое головокружение. У Жени на тренировке были очень хорошие, чистые прогоны, он, кажется, к турниру звеняще готов. Аня всё сильнее подозревает, что Женя, в отличие от неё, на блокаторах, — но надеется как-нибудь это преодолеть.

— У тебя замечательно получается. Если завтра откатаешь так же, то наша команда будет в полной безопасности. Наберём столько баллов, что никаким образом проиграть не сможем, — говорит Аня. И тянется к руке Жени, осторожно касается тёплых пальцев. Голову снова начинает кружить от близости, даже от такой, совсем невинной.

Женя смотрит удивлённо, с отчётливым сомнением.

— Да ну. Я совсем на основную артиллерию не тяну. Мне бы хоть тылы наши прикрыть без больших потерь, — говорит он. И через паузу отвечает на прикосновение, переплетает пальцы с Аниными. Аня радостно улыбается и придвигается ближе. Женин взгляд опять соскальзывает на её плечо, туда, где на коже горит метка, — а потом Женя отворачивается, наклоняется чуть вперёд и начинает преувеличенно внимательно смотреть на лёд.

— Вообще, сегодня все в хорошей форме. Если так продолжится и завтра, то даже мои прокаты дела не испортят, — заявляет он, старательно держась нейтральной темы.

Да как же заставить его забыть про проклятую метку?

Аня льнёт сзади к Жениному плечу. Прямо перед глазами у неё оказывается брачная железа на его шее — Аня думает лишь секунду перед тем, как потянуться вперёд и дотронуться языком до солоноватой кожи.

Женя вздрагивает. Аня жмётся к нему теснее, вылизывает и ласкает брачную железу, теряя стыд с каждой секундой. Умопомрачительный горький запах сгущается вокруг, раскрывается ярче. Втягивая ноздрями воздух, Аня чувствует древесный дым, пряный аромат полыни и наконец разбирает третью составляющую, свежую и прохладную — шалфей. В этом запахе хочется раствориться, потеряться напрочь. Аня чуть слышно скулит, цепляясь за Женю; внутри разгорается невыносимый, болезненный жар. Она не сопротивляется, когда Женя сперва тянет её за запястье, а потом хватает за плечи. В его руках хочется остаться, хочется ему подчиниться.

— Что ты делаешь? — выдыхает Женя. У него глаза дурные, потемневшие, с расширившимися зрачками. Ане кажется, что с такими глазами он будто бы готов прямо здесь завалить её на жёсткие сиденья — она совсем не против, она согласна.

— Я хотела лучше почувствовать твой запах, — честно говорит Аня. Она не знает, как беседовать с альфой о чём-то подобном, — она вообще не знает, как вести себя с альфой! у неё же никакого опыта, ни малейшего! — и старается хотя бы быть искренней, насколько возможно. Даже если от этой искренности самой неловко. Аня смущается, но продолжает: — Мне нравится, как ты пахнешь. Очень нравится, Жень. Я ничего подобного в жизни не чувствовала. А ты… я тебе нравлюсь?

У Жени вспыхивают щёки.

— Ты странная, — медленно говорит он. Снова косится на Анино плечо и неумолимо добавляет: — И чужая. Я не должен ничего чувствовать к чужой омеге. Это неправильно, ты же знаешь.

Теперь настаёт очередь Ани заливаться жгучим румянцем — да чёртова же метка! Она и впрямь как клеймо собственности, чужой собственности, которое никак с кожи не содрать. И Женя его замечает, чувствует даже сквозь одежду, для него это сплетение посторонних запахов как запрещающий знак. Но что дурного случится, если они проигнорируют метку? По факту, у Ани ведь даже нет альфы, который мог бы разозлиться на них за это. Стоит подумать об этом, и влечение к Жене снова начинает неумолимо расти. Сосредоточившись, Аня понимает: его ответ — ведь не ответ даже, а так, увёртка. Она всё вернее чувствует скрытое за этой уклончивостью «да» и тихо спрашивает: — А если я скажу тебе, что эта метка ничего не значит? Твой ответ изменится? Она ничего не значит, Женя, правда. Я не чужая. Я ничья. Честное слово.

Женя склоняется к ней, смотрит в лицо пристально и жадно. Его ладонь начинает скользить по Аниному плечу, наглаживает метку поверх одежды снова и снова, словно пытаясь стереть её. Дыхание обжигает кожу, когда Женя говорит, негромко и низко: — Тогда это очень многое меняет. Анечка, — выдыхает он горячо. И тянет Аню к себе, открыто и без стыда целует в губы.

Аня едва сдерживает радостный вскрик. Боже. Это лучше любых фантазий. Ей жгуче хорошо даже от совсем простых прикосновений: от обнимающих крепких рук, от скользнувшей к щеке тёплой ладони. От жарких губ, ласкающих горячо и несдержанно — Аня обвивает руками Женину шею, как может отвечает на поцелуй, жмётся ещё ближе, утопая в прикосновениях и запахе. Она всё вернее забывает, где находится, чувствует только, что Женя рядом и что это сейчас важнее всего, совсем не противится всё более настойчивым поцелуям, и только громкий окрик заставляет её вздрогнуть и отстраниться:

— Эй, на трибуне! Семененко! Щербакова! Заняться нечем?

Аня кидает быстрый взгляд вниз. Сергей Викторович у бортика выглядит очень рассерженным. Чтобы не сердить его ещё сильнее, Аня послушно выскальзывает из обнимающих рук — как бы ей ни хотелось сейчас прильнуть к Жене как можно теснее, вплавиться в него — и отодвигается, оставляя между собой и Женей несколько пустых кресел. Первый в жизни поцелуй продолжает гореть у неё на губах. Хоть это у неё не отобрали, хоть что-то у неё получается как мечталось, с тем, с кем хочется. Запретить многозначительно переглядываться не может никто: Аня часто ловит Женин взгляд, нежно улыбается и несмело мечтает о большем. У них ведь может получиться?

После тренировки Сергей Викторович ловит её за локоть на выходе с катка.

— Анюта, — говорит он строго и очень серьёзно. — Я надеюсь, ты понимаешь, что командный турнир намного ответственнее личного? Что твои ошибки скажутся на всей команде? Не знаю, что вы там решили устроить с Семененко — но занимайтесь этим вне турнира, ладно? Сейчас не время.

Аня обещает. Она даже объяснить адекватно никак не может, что именно сейчас — самое время, что из-за её экспериментов с блокаторами успех на турнире, возможно, напрямую зависит от её отношений с Женей. Аня даёт обещание, которое собирается немедленно нарушить, и очень надеется, что по её лицу это не слишком заметно.

Вечером после тренировок она долго бродит по коридорам отеля, пытаясь понять, в какой комнате живёт Женя, изнывая от желания его увидеть. И даже подумывает постучаться к Лизе с этим вопросом, когда вдруг чувствует прикосновение к плечу, а потом её снова окутывает густой горчащий запах, вьётся вокруг, как дым от костра.

— За этой меткой тебя и не учуешь толком, — ласково говорит Женя и обнимает. Аня охотно бросается к нему на грудь, снова льнёт к крепкому телу и тает в горячих руках. Ей кажется, что в метке всё меньше силы, всё меньше влияния — вот же, она скоро совсем перестанет иметь смысл!

— Главное, что это тебе не помешало, — шепчет Аня, дрожа. Желание туманит голову; возбуждение тяжело горит в теле. Аня едва способна думать о чём-то, кроме Жени, к которому она жмётся всё теснее, кроме того, что её мучительному ожиданию вот-вот придёт конец. Она не сопротивляется, когда жаркие губы ложатся ей на шею, чуть слышно скулит под откровенной лаской и цепляется за Женю. Ей хватает соображения только на то, чтобы прошептать: — Только не здесь. Нас увидят.

Сперва ей кажется, что Женя даже не услышал — он держит её всё так же крепко, ласкает всё так же настойчиво. Потом его губы скользят вверх по Аниной шее, продолжая волновать нежными прикосновениями, и по мочке уха влажно проходится горячий язык, и Аня за фейерверком разгорающихся в теле ощущений едва разбирает тихий вопрос: — Тогда как насчёт моей комнаты?

Это и близко не звучит, как альфа-тон, но отказаться невозможно, когда желание кипит внутри.

— Да! — почти вскрикивает Аня. И яростно кивает: — Да. Звучит идеально. Я согласна.

Женя легко подхватывает её на руки. Чем меньше Аня контролирует ситуацию, тем сильнее ей это странным образом нравится. И теперь, когда её ноги даже не касаются пола, возбуждение внутри возгорается до невыносимого. Её альфа — отнесёт её туда, куда только захочет, сделает с ней всё, что пожелает. И ей это понравится. Скорее бы. Аня нетерпеливо хнычет и тычется губами ему в шею, смазанно целует.

В комнате Женя опускает её сразу на кровать и проворно раздевает. Мгновенно расстёгнутая олимпийка летит в сторону, следом за ней отправляется футболка. Движения Жени торопливые, прикосновения губ — раскалённые и жадные. Собственная кожа ощущается тонкой, как рисовая бумага, и поцелуи, шквалом обрушившиеся на голые плечи, кажется, могут прожечь насквозь. Аня стонет и тянет с Жени футболку.

Потом жаркая идиллия ломается.

Аню сковывает испугом, когда Женя хватает её за плечо и переворачивает на живот. Есть в этом смутно знакомое, неприятное, неправильное, и в том, как со спины наваливается крепкое тело. Язык влажно обводит брачную железу на шее, потом там, где метка, плеча мягко касаются зубы, а под нижнее бельё проскальзывает горячая ладонь, — и в мозгу у Ани, как граната, взрывается ужасное воспоминание.

Иди сюда, маленькая омега.

Аня кричит и вырывается, отчаянно бьётся под укрывшим её жарким телом. Она съёживается, вся сжимается внутри, инстинктивно готовясь к унижению и боли. Но ничего этого нет — вместо этого Женя просто её отпускает. Аня отползает от него по кровати, вжимается спиной в стенку и дрожит.

Её страх постепенно успокаивается, когда она видит, что Женя смотрит встревоженно и не пытается схватить её и силой вернуть обратно.

— Что случилось, Анечка? — шепчет Женя. Его голос звучит хрипло и дрожит от с трудом сдерживаемого возбуждения, а яркая свежесть шалфея в его запахе совсем теряется, вся затягивается густой дымной горечью. — Я тебя обидел? Сделал тебе больно?

Аня мотает головой. От заботливых вопросов её страх окончательно тает, и становится стыдно за свою вспышку истерики. Аня доверчиво придвигается обратно, снова льнёт к Жене, кожей к коже, и пытается скомканно объяснить: — Нет-нет, ты ни при чём. Просто… мне когда-то сделали очень больно, и я… запаниковала, когда вспомнила об этом. Дело не в тебе. Ты замечательный, правда. И я бы всё равно очень хотела… с тобой… мы ведь ещё можем?.. — она краснеет и мысленно ругает свой язык, который двух слов связать не может, когда разговор касается таких личных, интимных тем. Другие же нормально, спокойно о таком разговаривают. А она что?

Потом Женя её целует. В его запахе снова отчётливо появляется шалфей, пробиваясь сквозь дымную завесу, и это как будто возвращает Аню на несколько минут назад, туда, где она ещё не испугалась и не заистерила, туда, где всё ещё было хорошо. Аня млеет под горячими губами, и совсем про страх забывает, и снова согласна на что угодно, лишь бы с Женей, — его жар и запах сокрушают, ломают любое сопротивление в считанные секунды.

— Если ты по-прежнему хочешь — то мы, конечно же, можем, — шепчет ей Женя. И ласково гладит Аню по щеке: — Я понял, ты очень не хочешь, чтобы я был сзади. Ещё табу?

Ане не хочется об этом думать — но и снова всё сорвать своей истерикой она не желает. А потому честно ворошит воспоминания, ищет, что ещё может всё испортить. И, кажется, находит, неуверенно предлагает: — Ну… я думаю, кусать не надо? И альфа-тон тоже.

Женя кивает. Его глаза даже сквозь пламя желания кажутся очень нежными — и плохо вяжутся у Ани с тем, как откровенно и буднично он спрашивает: — Узел можно?

Вот у кого нет проблем с тем, чтобы говорить об интимном. Аня же опять тушуется, несмело предполагает: — Я думаю, что… наверное, не стоит пока? — и остро ощущает себя виноватой за все эти запреты и ограничения. Вина становится ещё острее, когда Женя вновь кивает и тянется за таблетками. Аня вообще не понимает этого жеста и с ужасом спрашивает: — Это что? Блокаторы? Зачем?

Господи. Он, наверное, передумал иметь с ней дело после всех этих условий и ограничений. Конечно, зачем она нужна ему такая, проблемная, порченая омега. Аня с тревогой следит, как Женя запивает осколок таблетки водой — а потом он снова обнимает Аню, и то, как его пальцы сходятся на застёжке лифчика, красноречивее любых слов убеждает в том, что он не передумал.

— Это совсем маленькая доза. Просто чтобы не терять голову и помнить про табу, — убеждает Женя и мягко целует Аню в шею. Прикосновения плавят, от прикосновений жарко. Лифчик оказывается на полу очень быстро, следом летят остатки одежды — и когда Аня откидывается на подушку, а Женя склоняется над ней, горячо обводя языком метку на плече, между телами уже нет ни миллиметра ткани. Обнажённая кожа пышет жаром; Аня дрожит от нетерпения и тянет Женю к себе.

— Скорее, — скулит она. Любое промедление кажется ей мучительно, убийственно долгим. Пальцы Жени проскальзывают ей между ног — и вдруг замирают.

— Кажется, у нас есть лишние в кровати, — лукаво шепчет Женя. — Ты же не против?.. — он что-то нащупывает и тянет, и из Ани с хлюпаньем выходит насквозь мокрый тампон.

Какой стыд. Аня закрывает лицо руками — Женя осыпает её ласковыми поцелуями, осторожно отводит от лица напряжённые ладони и накрывает губами губы.

— Это ничего, Анечка. Ерунда, ничего такого, — шепчет он совсем рядом. Аня чувствует, как он ловчее устраивается между её разведённых бёдер, как прижимается теснее. Как пронзает её, плавно загоняя до конца, и сам дрожит, сам приглушённо стонет ей в губы.

Аня вскрикивает ему в лицо. Аню выгибает под его горячим телом; она ощущает сладкую заполненность, равной которой не испытывала никогда, похожую на откровение. Ощущения распирают изнутри. Аня задыхается от жара, от тесной близости, и с губ срывается несдержанное: — Ещё!

У Жени в горле клокочет рычание, когда он яростно зализывает метку у Ани на плече, словно пытаясь забить её своим запахом, и движется, вбиваясь в Аню снова и снова. Его восхитительно много: он обнимает её, укрывая своим телом, пронзает её раз за разом, заполняя собой, он снаружи и внутри одновременно. Аня стонет, извиваясь под ним. Её распирает от ощущений; всё, что она сейчас способна замечать и чувствовать — это Женя, его прикосновения и движения, его жар и запах. Аня медленно теряется и плавится в крепких руках.

— Женя, Женечка! — всхлипывает она и снова сбивается на стоны. Ей жгуче хорошо, и с каждым толчком её обжигает изнутри всё сильнее, мучительно-сладко и невыносимо. Так и должно быть, так и должно быть — она распадается на стоны, переходящие в крики, мягкими волнами наслаждения её уносит в полузабытье, восхитительное, как никогда раньше. Это и близко не похоже на её жалкие попытки самоудовлетвориться — гораздо острее, ярче, полнее. Лучше.

Несмотря на оргазм, у Ани остаётся смутное ощущение неправильности происходящего — оно поднимается внутри в тот момент, когда Женя выскальзывает из неё до сцепки, и на какое-то время так и остаётся маячить на краю сознания. Аня обнимает его крепко, тянет за плечи, заставляя опуститься на неё, лечь всем телом. Она чувствует, как на ещё твёрдом члене, зажатом теперь между их телами, набухает узел, ощущает, как ей на живот стекает горячая сперма, — это и грязно, и хорошо.

— Мой альфа, — сладко шепчет Аня. И гладит Женю по волосам, ловит губами его загнанное дыхание. У неё внутри постепенно стихает жар — стихает по-настоящему, наконец не подавленный таблетками, а естественно утолённый, и по телу разливается мягкая нега. Это стоило того, чтобы рискнуть.

— Моя драгоценная омега, — выдыхает в ответ Женя. Его губы мягко касаются лица Ани, беспорядочно скользят по коже лёгкими поцелуями. Аня крепче обнимает его, оплетает ногами и не отпускает, даже когда опадает узел и Женя приподнимается на локтях, пытаясь отстраниться.

— Побудь рядом ещё, — упрашивает Аня. Ей хорошо лежать вот так, тесно прижавшись к Жене. Все полоумные омежьи инстинкты успокаиваются в этой тёплой близости со своим альфой. — Ты можешь остаться?

Женя рассеянно гладит её по бедру. И виновато замечает: — Я тебя всю испачкал. Тебе бы в душ.

— После. Успеем ещё, — возражает Аня и целует Женю. Её совсем не тревожит густеющая сперма, размазанная по коже, она не находит в этом ничего противного или ужасного. По меньшей мере, ничего такого, ради чего стоило бы немедленно отрываться от Жени и бежать умываться. Женя улыбается, но всё-таки выворачивается — лишь для того, чтобы вытянуться рядом и снова прижать Аню к себе.

Они лежат на узкой кровати, переплетаясь обнажёнными телами, соприкасаясь лбами, и много целуются. Ане уютно в объятиях Жени. Она не понимает, что такого удивительного было в её желании сблизиться, особенно теперь, когда им так хорошо вдвоём, мягко водит кончиком носа по Жениной ключице и отваживается спросить: — Почему ты сказал, что я странная? Там, на катке?

Женя неловко поводит плечом. И не сразу отвечает: — Да так. Я имел в виду, в хорошем смысле. То есть, не то чтобы странная — скорее, необычная. Точно, это слово подошло бы лучше. — Он негромко вздыхает, словно решая, стоит ли рассказывать дальше, потом всё-таки добавляет: — Просто мой запах не из самых распространённых. И не из самых привлекательных. Девчонкам, в смысле, омегам обычно не нравится. Меня удивило, что ты посчитала наоборот. Вот и всё, что я имел в виду.

Откровенность за откровенность, полагает Аня, будет честным. И доверчиво признаётся в ответ: — Это, конечно, ужасно звучит — но я рада, что другим омегам не нравится твой запах. Иначе я бы тебя никогда не нашла. Женя, я так тебя искала! Я ведь… знаешь, я распространённые запахи альф совсем не переношу. Мне плохо от них. Ты, может, единственный альфа, рядом с которым я дышу спокойно. И так потрясающе пахнешь!

— Это из-за метки так получилось? — уточняет Женя, снова поглаживая отпечатавшийся на Анином плече след зубов. Он как-то очень быстро проводит логические цепочки, следующий же его вопрос очень верный: — Ты поэтому упала в обморок на контрольных прокатах? Много альф, от запаха которых тебе плохо?

— Именно так, — сознаётся Аня. И задаёт встречный вопрос, давно её волновавший: — А ты тогда уносил меня с катка, верно?

Женя кивает.

— Я сначала подумал: что же, твой тренер тебя на плече понесёт? Или других девчонок заставит тебя тащить? Надо помочь, — бормочет он. — А потом, когда на руки тебя взял… Сперва я метку почувствовал. А потом, уже сквозь метку — тебя. И как током ударило. — Он чуть слышно усмехается: — Твой тренер меня почти пинками из раздевалки выгоняла. Я отойти от тебя не мог. Всё думал: как же я уйду, если тебе плохо? Если тебе нужна помощь? Пусть даже ты уже чужая — как я могу ничего для тебя не сделать? А потом — потом я как-то и продолжил так думать. Даже если ты чужая — это ведь не значит, что я не могу быть ближе? Видеть тебя чаще, говорить с тобой, помогать, если нужно, пусть даже по мелочам. Главное, чтобы тебе не было от этого противно. Вот я и начал… тереться рядом с тобой. Как-то так.

Аня влюблённо жмётся к нему. У неё от этого признания сердце трепещет сладко и больно, слова Жени её трогают. Женя её заметил, даже несмотря на метку, давно заметил, рядом был, пока она на расстоянии вытянутой руки его найти не могла, глупая девчонка.

Потом они всё-таки отправляются в душ. В узкой душевой кабинке толком нет места для двоих, и Женя пытается проявить благородство — Аня отказывается, затаскивает в кабинку и его тоже. Они с трудом помещаются между стеклянными стенками, много жмутся друг к другу, неловко смеются, пытаясь друг друга намылить, и в целом всё время очень-очень рядом. Ане кажется, что это потрясающе похоже на счастье.

— Какие у тебя планы на межсезонье? — спрашивает она и обнимает Женю за шею, пока он смывает следы спермы с её кожи. — Я надеялась встречаться с тобой почаще. Никаких турниров, никаких тренеров, только мы с тобой. Так можно?

— Будем пробовать, — обещает Женя. И даже расширяет это обещание: — Всё время, которое не пожрут сборы и экзамены, я готов отдать тебе. Надо будет только состыковать графики и города.

После душа они обмениваются телефонами, и Аня возвращается в свою комнату совершенно счастливой и умиротворённой. У неё всё хорошо, отныне и впредь всё будет хорошо. Она глотает блокаторы, чтобы быть готовой к завтрашнему прокату, и безмятежно засыпает.

Утром её накрывает ужасом — простыня под ней вся мокрая, а в теле снова разгорается жар. Течка слишком сильно набрала ход, блокаторы её уже не останавливают, их нужно было принимать сразу. Аня холодеет, понимая, что в таком состоянии она не сможет нормально откатать короткую — и уже не успеет ничего сделать.

Нужно было дольше остаться у Жени вчера! Или хотя бы согласиться на узел, позволить ему повязать её. Может быть, тогда сейчас было бы проще, может, это сильнее утолило бы течку. Аня старается не утопать в сожалениях и искать выходы. Она принимает ледяной душ — это ничуть не помогает — и продолжает принимать блокаторы, закидывает в рот таблетку за таблеткой. Должны же они помочь хоть в какой-то концентрации! Не может быть, чтобы от них совсем не было пользы!

Она не считает, сколько таблеток успевает проглотить перед тем, как наконец чувствует эффект. Никогда ещё блокаторы не действовали так сильно — у Ани словно стынет всё внутри. Она перестаёт ощущать запахи напрочь, любые, и осязание как будто тоже слабеет — но это стоит того. Ей хватает на точный, безошибочный прокат. На то, чтобы занять первое место и принести команде максимально возможный балл. Не больше. Остаться на мужские прокаты она уже не в силах, не знает, как дела у Жени. Её мутит, а позже, в раздевалке, мучительно рвёт. Наружу выходят остатки таблеток и много желчи. Обессиленная Аня не в состоянии вернуться в командный кик, чтобы болеть за ребят. Она сквозь кашель и боль выплёвывает в унитаз всё, что её организм пытается горлом вытолкнуть наружу, а потом просит у тренера разрешения вернуться в отель. Видимо, лицо у неё очень зелёное — Сергей Викторович уступает моментально, не споря, и сам её провожает.

Только по дороге в отель, когда Ане удаётся немного отдышаться в автобусе, Сергей Викторович начинает задавать вопросы. Ане бесконечно стыдно с ним, с мужчиной, с посторонним альфой говорить о таких вещах, но всё-таки она признаётся: — У меня течка. Сильная. Очень. Блокаторы не помогли. Вернее, помогли, но ненадолго, мне пришлось принять очень много. И я, похоже, отравилась, — заканчивает она тихо.

Сергей Викторович вздыхает.

— Что у тебя за вечные проблемы с блокаторами, — беззлобно ворчит он. И говорит: — Анюта, надо решать эту проблему. Желательно успеть до следующего проката. Займись, пожалуйста, этим вопросом, ладно? Ты всем очень нужна, все на тебя рассчитывают.

У Ани сердце уходит в пятки, когда она осторожно, пугливо уточняет: — В каком смысле — «заняться этим вопросом»? Как? Блокаторы же… не работают…

— Ну мы же в Японии, — невозмутимо говорит Сергей Викторович. — Здесь можно самого разного рода услуги найти. Я позже пришлю тебе ссылки как пример. Посмотри, подумай.

Аня глотает вопрос, откуда Сергей Викторович всё это знает.

Поначалу ей не до ссылок. Она принимает душ, чистит зубы и какое-то время просто лежит на кровати, завернувшись в халат. Аня всё надеется, что течка не вернётся, но эта надежда быстро рушится. Тело снова горит, жар внутри не успокаивается. Глупо ждать, что он остынет сам собой. Вынужденно Аня берёт в руки телефон.

Первая ссылка от Сергея Викторовича ведёт на сайт какой-то клиники. Аня прогоняет иероглифы через английский переводчик и разбирает, что вроде бы клиника обещает на какое-то время заблокировать течку напрочь. Непонятно, надолго ли, непонятно, какие последствия, но в краткосрочной перспективе — звучит как вариант. Открыв вторую ссылку, Аня заливается краской и едва не роняет телефон. Это что-то… очень похожее на бордель? Аня заставляет себя продолжать читать, краснея всё отчаяннее. Сайт обещает услуги «специально обученных альф», которые «укротят любую течку» — звучит ужасно и грязно. Но на сайте вроде как мелькают положительные отзывы. Значит, можно и так?

На экране маячит ещё один значок уведомления. Аня машинально тыкает в него — но это уже вовсе не от Сергея Викторовича. Это от Жени.

>Анечка, ты в порядке?

>Мне сказали, тебя тренер увёз сразу после твоего проката.

>Тебе плохо?

>Я могу чем-то помочь?

Последнее сообщение окончательно всё смешивает у Ани в голове — там и так сумбур, а теперь вообще ничего не понять. Чему обучены эти «специальные альфы»? Что они умеют такого, особенного? Сможет ли Женя справиться с её течкой, если ему довериться, — или всё-таки нельзя ещё раз рисковать? Риск уже привёл её сюда, к едва не сорванному прокату короткой, к тому, что произвольная под угрозой. Стоит ли?

Аня до боли сжимает в пальцах телефон.