Аня изо всех сил борется с соблазном.

Её тянет к Жене невероятно. Хочется его увидеть, обнять крепко, заглянуть в ясные зелёные глаза. Услышать, как он снова называет её своей драгоценной омегой, и понять, что ничего между ними не изменилось, что он к ней всё так же неизменно нежен. Панически не хочется ответить ему отказом и из-за этого всё потерять. Аня старается обуздать глупые чувства и мыслить рационально. Нельзя исключать, что другой такой удачной возможности свести метку ей больше не выпадет, что обстоятельства не совпадут столь же идеально. Тогда она до конца жизни будет вынуждена носить на себе след чужих зубов и дразнить им Женю. Разве это стоит риска? Может, лучше ещё немного потерпеть разлуку, но избавиться сейчас от этой червоточинки, пока она не разъела отношения совсем? Аня решается. Она быстро, не давая себе передумать, отправляет в клинику письмо-подтверждение и только после этого возвращается к раскрытому диалогу с Женей.

>Прости

>Не смогу

>Меня не будет в Москве в эти даты

>Я бы очень хотела с тобой встретиться, правда

>Безумно скучаю по тебе

>Я приеду к тебе в Питер, как только смогу, обещаю

Она уже собирается было объяснить, что собралась сводить метку, и думает только, как бы ей лучше это сформулировать, когда следующие сообщения от Жени вообще снимают необходимость объясняться.

>Эх, не вовремя я. =(

>Ладно.

>Понимаю.

>Ну, в любом случае, в сентябре увидимся на контрольных прокатах.

>И да, буду рад видеть тебя в Питере. =)

>Если у тебя получится приехать.

Аня мысленно клянётся, что получится. Потянувшись за календарём, она сверяет даты и ужасается: идёт третий месяц, как они с Женей держатся на звонках и переписках. Надо написать ему, что она ни в коем случае не отказывается от него, что она просто хочет свести чужую метку, что это в каком-то смысле и для него тоже…

Пальцы Ани замирают над экраном смартфона.

Что, если она не скажет об этом Жене?

Вернее, скажет, но не сейчас?

Что, если она сделает ему сюрприз? Если пока не будет вдаваться в подробности, а позже приедет к нему в Питер уже без метки? Аня осторожно мечтает о том, как Женю это обрадует. Как загорятся счастьем его ясные глаза — представлять себе это очень приятно. Аня отправляет Жене ещё несколько сообщений, пишет о своей любви и повторяет обещания приехать. Они обязательно встретятся, и всё у них будет хорошо, иначе выйдет просто несправедливо.

Подтверждение о бронировании дат из клиники приходит быстро. Чем ближе день операции, тем сильнее Аня нервничает. Что-то внутри неё — глупое, омежье, ничего не понимающее — позорно трусит, цепляется за метку, трусливо скулит и боится остаться ничьей. Аня давит в себе этот нелепый страх как может. Дурацкий инстинкт заставляет дорожить меткой, даже несмотря на то, что ничего хорошего она не принесла. Стараясь как можно меньше обращать на него внимание, Аня поднимает и отправляет в клинику копии медицинских осмотров, подтверждающих, что метка появилась против её воли. Заявление от альфы сверх того о просьбе снять метку с его омеги ускорило бы дело, но Ане день ото дня всё больше нравится глупая, сентиментальная идея не вмешивать Женю во всё это. Она возится с документами, покупает билеты на самолёт, вносит предоплату за операцию и продолжает переживать, не в силах успокоиться.

>Ты уверен, что не сможешь поступить в универ в Москве?

>У тебя же хорошие результаты экзаменов?

>Неужели этого не хватит?

Она наверняка только тревожит ещё и Женю этими лихорадочными сообщениями, но никак не получается сдержаться, в упор не выходит. Аня закидывает его дурацкими вопросами, а он почему-то каждый раз быстро и осмысленно отвечает, словно нет предела его терпению.

>Ну, я прикинул по прошлогодним проходным баллам.

>Порог поцеловать смогу.

>Там вечно все с тележкой олимпиадных дипломов.

>А у меня максимум спортивные.

>Это не в зачёт.

>Только если чудо.

Аня раздумывает над его сообщениями. Ей кажется, что «чудо» звучит всё-таки позитивнее, чем обречённое «ничего не получится». Было бы настолько проще, если бы их перестали так подолгу разделять города! Аня задерживается взглядом на слове «поцеловать», и щёки вспыхивают сами собой. Ох. Она бы хотела, чтобы Женя её поцеловал. Сложно заставить себя перестать думать об этом; Аня борется с соблазном. Её тянет поменять решение, всё переиграть и всё-таки остаться. Она почти заставляет себя думать о том, что поступает правильно, что уже всё решено и не надо дёргаться, но расслабляется только когда оказывается в самолёте — это уже выглядит как точка невозврата. Как там в компьютерных играх это называется? Путь выбран.

Операцию Аня представляла себе совершенно иначе. Ей казалось, это пройдёт под общим наркозом: она просто закроет глаза, а когда откроет их снова, то будет уже без метки, свободная и счастливая. На деле всё вовсе не так радужно. Никакого общего наркоза, делают под местным, долго выскребают отпечатки зубов и зарубцевавшуюся плоть, периодически добавляют наркоз и вкалывают под кожу что-то ещё, резко пахнущее. По плечу много стекает кровь и почему-то кажется мутной. Аня уговаривает саму себя не смотреть, но то и дело косится на открывшуюся рану: это всё равно что пытаться не тревожить языком лунку во рту, удержаться почти невозможно. Её тошнит и от вида крови, и от неприятных скребущих ощущений, которые чувствуются даже сквозь наркозную заморозку. Она зажмуривается было, но так хуже: всё сосредотачивается только на том, что ей планомерно и отвратительно обтачивают плечо, вгрызаясь куда-то вглубь, в самую плоть и как будто бы даже в кость. Аня снова открывает глаза, мечется взглядом по операционной, пытаясь отвлечься на что-нибудь, чем-нибудь себя занять, лишь бы хоть ненадолго перестать думать о том, как с неё понемногу снимают кожу с мясом.

После операции плечо долго болит и ноет. К нему больно прикасаться, на него невыносимо давит даже лямка бюстгальтера. Аня опасается, что у неё после операции останется кошмарный шрам на плече — с другой стороны, это всё ещё лучше, чем чужая метка. Она понемногу принимает обезболивающие, послушно ходит на все процедуры, чтобы плечо заживало лучше, и очень надеется, что всё было не зря. По крайней мере, пока Аню обнадёживает то, что она совсем перестаёт чувствовать на коже невыносимую смесь мускуса и цитрусов.

И когда ей наконец снимают повязку, всё так и остаётся.

У неё теперь, кажется, действительно будет уродливый шрам на плече — следы разрезов выглядят пугающе, и не похоже, чтобы они обещали когда-нибудь окончательно зажить. Аня вздыхает, разглядывая себя в зеркале. Ладно, это уродство можно будет заматывать бинтом или заклеивать тейпом. Главное, что чужой запах и впрямь окончательно исчезает с Аниной кожи.

Аня возвращается в Москву окрылённой. Идея устроить Жене сюрприз по-прежнему зреет внутри неё и приобретает всё большие масштабы. Вместо того, чтобы написать ему, узнать, не утаскивают ли его на какие-нибудь сборы, и договориться о встрече, Аня пишет Лизе. Поначалу она боится не встретить понимание, но Лиза вписывается в авантюру с лёгкостью. Она открыто выкладывает Ане расписание группы Мишина, поверх того уточняет планы Жени на остаток лета, помогает выбрать билеты и обещает встретить. Ей, кажется, нравится такой план чуть ли не больше, чем самой Ане.

Аня покупает билеты на поезд, приезжает в Питер днём, спешит в отеле привести себя в порядок, а вечером, волнуясь, попадает тушью в глаз и портит макияж. Ей начинает казаться, что она глупость придумала, что сейчас она явится не вовремя, и сорвёт тренировку, или сделает ещё что-то ещё совсем глупое и неуместное. Но отступать, когда уже столько сделано, — поздно. И нелепо. И как-то трусливо — в общем, Аня не может себе этого разрешить.

Лиза встречает её на проходной. Проводит на каток, смотрит с ласковым теплом, уточняет: — Он до сих пор не знает? Ты прямо хранишь тайну? Сюрприз-сюрприз, до последнего?

— Ну да. Смысл столько всего сделать, чтобы потом в последний момент всё отменить, — смущённо говорит Аня. Лиза ободряюще похлопывает её по плечу.

— Это клёво, что ты так придумала, — доброжелательно отзывается она. И вылетает на лёд, мигом оказывается возле Жени, чтобы ущипнуть его за локоть. Аня ей благодарна: она на самом деле не думала дальше того, чтобы добраться до катка, не представляла себе, как будет привлекать внимание Жени. А теперь, получается, Лиза делает это за неё, организовывает всё сама. Женя оглядывается на Лизу, смотрит на неё с отчётливым недоумением — а потом поворачивается к Ане, находит её взглядом за бортиком.

Секунда — и он срывается к ней навстречу.

Аня запрыгивает на бортик, пытается поймать равновесие, но всё-таки начинает заваливаться набок, на лёд. И прямо в руки подоспевшему Жене. Женя обнимает её крепко, вжимает в себя так, что дышать тяжело, осыпает щёки беспорядочными поцелуями. Аня задыхается и тает под этим шквалом ласки; Аня обхватывает ладонями его лицо, находит губами горячие губы и захлёбывается сладким жаром. Её снова густым, волнующим туманом окутывает знакомый запах дыма и полыни; Аня дышит им восторженно и жадно. Ей электрически-хорошо в крепких руках Жени, она почти плавится от того, как уверенно его ладони скользят по изгибам её талии, и по телу бегут колкие мурашки. Она всё вернее забывает, где находится; не вспомнила бы вообще, если бы не хлёсткий оклик:

— Разве кто-то объявлял перерыв?

Женя целует её крепче прежнего перед тем, как с сожалением разомкнуть объятия.

— Ты надолго? — негромко спрашивает он и торопливо, лихорадочно гладит Аню по плечам. — У тебя есть планы на вечер? Если нет, то после тренировки мы могли бы…

— Да, — перебивает его Аня. У неё нет никаких планов, и ей достаточно слова «мы», чтобы согласиться на что угодно. — Да, конечно, мы можем. Я согласна.

— Ты ведь даже не знаешь, что я хочу предложить, — нежно упрекает Женя. Аня тычется кончиком носа ему в шею, смущённо прячет лицо и так и не решается сказать вслух, что ей неважно, где провести вечер, если её альфа будет рядом.

Она до конца тренировки продолжает сидеть на бортике и смотрит, как Женя отрабатывает новые программы. За месяцы, прошедшие с последней встречи, он вытянулся, стал выше ростом и шире в плечах, нежные юношеские черты огрубели, стали ещё более точёными. Аня ловит себя на мысли, что эти перемены ей очень нравятся. Она не без труда заставляет себя собраться и поблагодарить Лизу, когда та проезжает мимо. Мысли уже сосредоточены совсем на другом, и так ужасно трудно взять себя в руки и не фантазировать.

Ей кажется, что из-за того, что она продолжает так вызывающе торчать на бортике, Женю выгоняют с катка раньше. Это, конечно, нехорошо с точки зрения тренировок, но Аня сейчас едва ли способна этому огорчиться. Она дожидается Женю из раздевалки и снова бросается ему на шею, ластится и ласкается. Её переполняет нежность; так безумно приятно позволять инстинктам брать верх, по-омежьи сходить с ума от близости своего альфы и не видеть в этом ничего животного или постыдного.

— Я скучала по тебе, — мурлычет Аня. Проводит кончиком носа по тёплой шее, вдыхает уже почти родной, желанный запах, от которого снова начинает сладко кружиться голова, ласкает пальцами брачную железу и чувствует, как в воздухе понемногу мягко и свежо разливается шалфей. — Мне тебя очень не хватало. Как твоё поступление? Получается с московскими универами?

Женя отвечает не сразу. Он обнимает Аню крепко, с нажимом гладит по спине и плечам — и снова и снова зарывается лицом в её волосы, глубоко вдыхает, словно никак надышаться не может.

— Как же ты пахнешь, Анечка, — шепчет он и теснее прижимает её к себе. — Так ярко сегодня… Ты невероятная. С ума от тебя сойти можно. — И пока у Ани по жилам разливается восторженное тепло от того, что Женя заметил исчезновение метки, пусть даже пока не осознал этого, Женя делает над собой усилие и всё-таки отстраняется.

— В московских универах успешно болтаюсь в нижней половине списка, — рассказывает он. Берёт Аню за руку и грустно дёргает углом рта: — Я подожду, конечно, вторую волну, но не думаю, что это что-то изменит. Только если половина народу массово передумает поступать и заберёт документы — но это звучит скорее как фантастика. Видимо, всё-таки останусь в Питере. Тут по поступлению вопросов нет. Ладно, это всё в любом случае выяснится позже. Куда пойдём? Есть пожелания? Может, какие-то места в Питере, которые ты давно хотела посмотреть?

Аня крепче цепляется за его руку — ей жаль, что у него, похоже, ничего не выйдет, но она ценит, что он попытался, — и смущённо предлагает: — Вообще, я бы хотела посмотреть, где живёшь ты.

— Это неблизко, — замечает Женя и кидает взгляд на часы, высчитывая что-то. Аня обожает, как он хмурится, размышляя, и как между бровей залегает очаровательная морщинка. — Минимум полтора часа туда, минимум полтора часа обратно, да и сейчас уже время не раннее… Так я непонятно во сколько верну тебя в город.

— Так не возвращай! — просит Аня. И поспешно исправляется: — Я хочу сказать, я бы с удовольствием осталась на ночь. Если ты пригласишь меня, конечно.

— Если ты останешься на ночь, я буду к тебе приставать, — полушутя предупреждает Женя. Аня охотно прижимается к нему.

— Приставай, — разрешает она.

Они перекусывают на ближайшем фудкорте, потом добираются до Аниного отеля — там Аня хватает едва ли не одну только зубную щётку, торопясь собраться. Присутствие Жени рядом само по себе уже сладко греет. Рядом с ним Аня смелеет и не боится лезть в общественный транспорт. Теперь там можно уткнуться в Женю и дышать им, отсекая себя от других запахов, по-прежнему вызывающих тошноту. Теперь на неё, омегу без метки, больше не кидают косые взгляды: ладоней Жени на её плечах как будто с лихвой достаточно для того, чтобы её уже не воспринимали как ничью и как возможный трофей.

Оценка про «минимум полтора часа» оказывается более чем правильной. Женя живёт в пригороде, и добираться туда неблизко. Аня, впрочем, констатирует это позже по часам; саму дорогу она не особенно ощущает. Её занимает удивительное ощущение принадлежности: Женя очевидно не воспринимает её как свою вещь, как украшение на рукаве, но вместе с тем Аня не менее очевидно чувствует, какую власть он способен иметь над ней, и находит в этом странное, волнующее удовольствие. Возможно, дело в омежьих инстинктах, а быть может, это феромоны альфы кружат голову — уже неважно. Всю дорогу Аня сладко льнёт к Жене, а Женя, в свою очередь, точно так же всю дорогу то и дело наклоняется к ней, чтобы снова вдохнуть запах её кожи.

— Твоя метка сегодня совсем не чувствуется, — замечает он уже на улице, когда они идут от вокзала. Аня неловко кивает.

— Это потому что её больше нет, — смущённо говорит она. И видит, как удивлённо вздрагивает Женя, чувствует, как его пальцы крепче сжимают её ладонь.

— Её что?

— Я не смогла встретиться с тобой в Москве, потому что как раз в это время должна была ехать на операцию, сводить метку, — скороговоркой объясняет Аня. И робко улыбается: — Ты знаешь, у врачей получилось. Метки больше нет. Правда, теперь есть… ну, то что после операции у меня осталось от кожи на плече. Выглядит, мягко говоря, не очень красиво. Не думаю, что теперь смогу носить платья с открытыми плечами или даже майки. Но тебе могу показать, что в итоге получилось. И даже… ты можешь пометить меня, если захочешь, — она едва успевает договорить, когда Женя сгребает её в охапку. Аня тонет и тает в его крепких объятиях.

— Анечка, милая, — потерянно говорит он. — Ты не обязана была… ох, Боже. Сильная моя, смелая моя девочка.

— Обязана была, — возражает Аня, краснея от ласковых слов. Женя выдыхает ей на ухо горячее люблю тебя, и от этого Аню пробирает волнующей дрожью. — Так было честно, по отношению к нам обоим честно. Я сама хотела.

На несколько мгновений Женя обнимает её ещё крепче, вцепляется так, словно намеревается не отпускать вообще никогда. И по голосу слышно, как он не без труда переключается с трагически-серьёзного тона на более лёгкий, когда говорит: — Ну, тогда мне нужно скорее уводить тебя с улицы и прятать. Пока другие альфы не увидели, что такая изумительная омега до сих пор без метки, и не попытались тебя украсть.

В комнате у Жени оказывается уютно и очень мило. Всё аккуратное, чисто прибранное, и даже редкие плакаты развешаны на стене как по линеечке. Аня с интересом всё рассматривает, какие-то вещи с разрешения Жени берёт в руки, чтобы рассмотреть поближе, бегло листает густо исписанные тетради для подготовки к экзаменам и расспрашивает, насколько сложно совмещать интенсивную учёбу с тренировками. Она напрочь пропускает тот момент, когда атмосфера начинает накаляться. Просто в какой-то момент Женя целует Аню, а дальше всё невнятное, потонувшее в сладком и жарком мареве. Дальше Аня обнаруживает себя сидящей на столе с разведёнными ногами, и молния на её платье уже расстёгнута на всю длину, так, что платье держится на плечах практически на честном слове, а ладони Жени проскальзывают под подол, поднимаются по бёдрам и замирают у кромки нижнего белья.

— Ты не против стать моей омегой прямо сейчас? — шепчет Женя, оставляя лёгкие, почти невесомые поцелуи у Ани на щеке и на виске. Аня не против — она так долго думала об этом, дадада, конечно, она согласна — и непослушными пальцами нащупывает и расстёгивает пуговицу на джинсах.

— Я очень хочу, чтобы ты пометил меня прямо сейчас, — взволнованно отвечает Аня. Заводит ладонь под ткань, смыкает пальцы на твёрдой горячей плоти, неуверенно водит рукой вверх-вниз, пытаясь приласкать. Она мало что знает о такого рода ласках и просто надеется, что не делает неприятно, — а потом Женя с тяжёлым выдохом хватает её за бёдра и рывком тянет ближе к себе.

— Ты с ума меня сводишь, — жарко бормочет он, окончательно задирая на Ане узкий подол. Аня свободной рукой обхватывает Женю за пояс, чтобы не упасть, и продолжает неловкие ласки, смущаясь всё меньше и меньше. Платье с каждым движением ползёт с плеч всё сильнее, и Женя зацеловывает обнажившуюся кожу, обжигая прикосновениями губ. Его пальцы наконец ныряют за резинку нижнего белья; Аня послушно приподнимает бёдра, позволяя снять с неё трусики, и перекрещивает лодыжки у Жени за спиной, подталкивая его ближе к себе.

Вне течки всё ощущается мягче, менее ярким — но не хуже. Теперь, когда Аню не так оглушает ощущениями, она отчётливее осознаёт момент проникновения, сладко всхлипывает, выгибаясь. Женя тянет к талии сперва её платье, а потом и бюстгальтер, спуская лямки с плеч. Аня постепенно теряет связь с реальностью, изнывая от пронзающих её глубоких толчков: она хватает ртом воздух на грани стона, беспорядочно шарит руками по Жениной спине, то забираясь высоко под футболку, то спускаясь к самым ягодицам. Ей нравится, как ладони Жени блуждают по её телу, то удерживая за бёдра, то крепко сжимая талию, то накрывая обнажённую грудь и лаская вздыбившиеся соски; нравится собственная бесстыдная нагота. Нравится, как Женя целует её глубоко и жадно — в такие мгновения Аня глухо стонет ему в рот, задыхаясь в поцелуе. Оргазм сводит её тело сладкой судорогой: Аня сжимается на пронзающем её члене и едва не рыдает, когда внутри набухает узел, распирая и невыносимо растягивая. Она слепнет от яркого наслаждения, зажимает ладонью рот, давя рвущиеся из горла беспорядочные звуки, полные удовольствия, и лишь смутным эхом чувствует боль от укуса — Женя вцепляется зубами ей в плечо, оставляя метку.

Аня, кажется, ещё долго сидит вот так — на столе, почти нагая, широко раскинув бёдра, растянутая на узле и содрогающаяся от наслаждения. Женя обнимает её, гладит по спине и плечам, много целует. В его руках Ане горячо и хорошо; она не против, чтобы это никогда не кончалось.

— Я теперь твоя омега? Навсегда? — сумбурно требует она и водит кончиками пальцев по спине Жени, дразнит нежное милое местечко над ягодицами. — Пообещай мне, пожалуйста, пообещай мне.

— Обещаю, — хрипло шепчет ей Женя и целует в плечо, ласкает губами уязвимую кожу рядом со шрамом. — Обещаю, Анечка. Я с тобой. Навсегда.

Уже заполночь Аня рассматривает в зеркале в ванной свои плечи — уродливый след от операции на одном, красиво набрякающая Женина метка на другом, — и думает, что ради второго стоило вытерпеть первое. Полученное горячее обещание греет её изнутри, горит неугасимым огнём, стирая все тревоги и сомнения. Вернувшись в комнату, Аня проскальзывает под одеяло и засыпает в объятиях Жени быстро и безмятежно.

Теперь, когда между ними наконец всё правильно и идеально, Аня рассчитывает на целую вечность вместе. Не меньше.