Соблазн кажется огромным, он невыносимо жжёт изнутри. Просто разжать ладонь и уронить пачку таблеток в чемодан. Закидать их вещами и лишиться к ним доступа до самой Осаки — звучит так несложно. И дальше останется только выдержать до появления Жени, чтобы узнать правду. В голове всё выстраивается чётко, как по линеечке. В реальности же… ну, Аня почти не сомневается, что так гладко не получится. Всё, что может пойти не так, обязательно пойдёт не так, и всё такое прочее. Аня долго размышляет и заканчивает всем, что всё-таки кладёт в рот горчащую таблетку.

Нельзя. Сейчас ей никак нельзя бросаться в эксперименты. У неё соревнования всего через несколько дней, она знает, что на её качественное выступление рассчитывают. Сперва — командная задача, потом — личные проблемы. В конце концов, Женя же никуда не исчезнет после Осаки, всегда можно будет встретиться с ним в другой раз. По меньшей мере, Аня очень на это надеется.

В Осаке она на блокаторах, и вокруг всё стерильное, лишённое запахов. В том числе и Женя; каждый раз, оказываясь рядом с ним на катке или в отеле, Аня невольно делает глубокий вдох и втайне надеется всё-таки что-нибудь почувствовать, уловить отголосок запаха, который бы всё прояснил. Но ничего не получается. Единственный результат, которого она добивается — Женя замечает, как она стабильно пыхтит рядом с ним, и начинает смотреть удивлённо.

— У тебя всё в порядке? — мягко уточняет он на очередной тренировке. Звучит максимально корректно, но Аня всё равно неловко краснеет. Она чувствует необходимость объяснить своё поведение, но вместе с тем понимает, что честное объяснение будет звучать нелепо. С другой стороны, выдумывать на ровном месте какую-то небылицу и врать в глаза тоже не хочется. В итоге Аня делает нечто сильно среднее: всё-таки говорит правду, но осторожными, безопасными кусочками, не спеша выкладывать сразу всё.

— Мне стало интересно, на что похож твой запах альфы, — говорит она смущённо. — Я думала, у меня получится что-то почувствовать, но… нет, через блокаторы совсем никак. Мне просто любопытно, вот и всё, — строго говоря, нисколько не всё, но Аня полагает, что не слишком соврала, не проговорив свои мотивы до предельной прозрачности. В конце концов, ей действительно любопытно.

Женя улыбается ей, но как-то не слишком весело, и отводит глаза перед тем, как ответить.

— Знаешь, наверное, оно и к лучшему, что не получается. Скорее всего, тебе бы не понравилось, — заявляет он с преувеличенной, явно фальшивой лёгкостью. Так, словно всеми силами пытается сделать вид, что его это не трогает — хотя его со всей очевидностью трогает, ему совершенно точно не всё равно. Аня понять не может, в чём дело, теряется в догадках, пытаясь объяснить себе Женино поведение. Сперва у неё внутри всё обрывается: неужели не он? Что ей должно не понравиться — в его запахе есть кофе? цитрусы? мускус? И откуда он знает, что ей всё это не понравится? Алёна проболталась? Больше ведь никто не знает таких подробностей! Аня пытается не запаниковать — нет-нет, Женя её единственная зацепка, и мысль о том, что он может оказаться её альфой, уже стала слишком приятной, уже не хочется так просто от неё отказываться. Аня цепляется за оброненные мимоходом слова «скорее всего» — значит, Женя уверен не до конца. Получается, не Алёна и не разболтала. А ещё, возможно, всё-таки не кофе, не цитрусы и не мускус. Быть может, ещё есть шанс на терпкую полынь и густой дым от костра. Аня надеется именно на этот шанс.

— Почему ты так думаешь? — спрашивает она с замиранием сердца. — А вдруг всё будет как раз наоборот? И твой запах меня совсем очарует? Я же нравлюсь тебе, разве нет? Почему бы тогда не попробовать?

Она слишком запоздало понимает, куда именно смотрит Женя — не куда-то абстрактно в сторону, а на её плечо. Прямо на спрятанную под одеждой метку. Аня невольно ёжится под его взглядом, и почему-то ощущает себя страшно виноватой, и давит глупое желание прикрыть плечо ладонью. Женю же метка как будто заставляет не просто вспомнить о дистанции между альфой и чужой омегой, но и увеличить её ещё сильнее; Женя упрямо жмурится и мотает головой: — Нет. Не стоит. Это будет лишнее.

— Но я же тебе нравлюсь! Вижу, что нравлюсь, не отрицай! — настаивает Аня. Она не понимает, почему Женя так упрямится, почему не хочет дать им ни малейшего шанса. Неужели всё из-за метки? Она что, по-прежнему так сильна, хотя оставившего её альфы уже давно нет рядом? Непостижимо. Почему это так работает — так ужасно несправедливо работает! Аня хочет сказать, что нет у неё никакого альфы, что метка давно ничего не значит, никогда ничего не значила, но так долго мнётся, подбирая слова и набираясь смелости, что упускает момент. Губы Жени окончательно сжимаются в жёсткую линию.

— Да. Но это только мои проблемы, — твёрдо возражает он. И, пользуясь тем, что его уже некоторое время пытается дозваться тренер, срывается на голос, оставляя Аню в растерянности.

Растерянность, впрочем, быстро трансформируется почти что в ярость.

Да проклятая же метка!

Вечером в душе Аня снова трёт плечо мочалкой до красноты, дерёт так, что кожа после долго ноет. Конечно, так с меткой ничего не поделать, и Аня прекрасно осознаёт, что больше истерит, чем пытается смыть клеймо. Ей требуется время, чтобы успокоиться и перейти от бессмысленных попыток содрать впечатанный в плечо след зубов к чему-то более вменяемому. Она совершенно точно не хочет из-за этой дурацкой метки поссориться с Женей — а Женя очевидно всё-таки полагает, что она чужая омега и не желает лезть поперёк уже установившихся, как ему кажется, отношений.

Значит, надо просто объяснить ему, как всё обстоит на самом деле. Только осторожно. Возможно, даже не стоит с этим спешить. Аня пока старается хотя бы вернуться к тому спокойному, комфортному общению, которое у них было до случившегося небольшого спора. Поначалу Женя реагирует на её попытки подойти к нему настороженно. Но Аня заставляет себя перестать бесполезно принюхиваться, старательно избегает скользких тем, и постепенно Женя успокаивается. К прокатам между ними всё становится по-прежнему.

И это замечательно. Потому что если бы во время прокатов Аня продолжала переживать из-за Жени, она рисковала бы наворотить ошибок. Теперь же у неё на душе спокойно. Она безошибочно исполняет обе программы. Остальные ребята в команде тоже заряжены на успех, тоже показывают всё лучшее, на что способны. По совокупности усилий — это безоговорочная победа с большим отрывом. Аня думает, что с празднованием подождут, хотя бы пока не пройдут показательные — но расписание гала так неудобно стыкуется с обратным рейсом в Москву, что в итоге отмечать решают немедленно, сразу после произвольных. Готовясь к праздничному вечеру, Аня вытаскивает из чемодана и гладит нарядное платье — она очень надеялась, что будет повод в нём покрасоваться, и вот, повод есть. После платья настаёт черёд причёски и макияжа; Ане приятно прихорашиваться, ей нравится смотреть на своё отражение в зеркале и видеть там очень симпатичную девушку. Ну, и ещё она рассчитывает, что Жене она в таком виде будет нравиться ещё сильнее и что Женя, возможно, передумает и перестанет так упорно от неё отказываться. Эту мысль тоже нельзя сбрасывать со счетов, в ней слишком много затаённой надежды.

Нехитрый план как будто работает и не работает одновременно. Во время вечеринки Женя смотрит на Аню с откровенным восхищением, дважды подходит, чтобы сделать сдержанный комплимент, — но и только. Он всё ещё остаётся предельно корректен, не позволяет себе ни прикосновения, ни слова лишнего. Аню терзает глухое разочарование. Она всё чаще поглядывает на Женю и мысленно заклинает: ну же, пожалуйста! разреши себе больше! заметь, что я не против!

Он не замечает — или не позволяет себе замечать. Аня рассчитывает, что у них всё-таки есть ещё шанс уже сегодня сдвинуться с мёртвой точки, когда видит, как в конце вечера всем раздают высокие, чуть запотевшие бокалы с шампанским. Вообще-то, конечно, она не пьёт. Но, может быть, им не хватает именно той небольшой дополнительной степени свободы, которую даёт глоток алкоголя, чтобы наконец хоть кто-то решился на объяснение? Да и потом, что плохого случится от одного раза? Здесь же совсем немного! Аня принимает из рук Вики бокал и пытается скрыть смущённую улыбку.

Ну что, за чудо?

Поначалу кажется, что совсем ничего не происходит. Шампанское приятной кислинкой прокатывается по языку — и только. Никакой свободы, никакой кружащей голову раскрепощённости не ощущается. Аня разочарованно вздыхает и старается набраться смелости, чтобы всё-таки объясниться с Женей. Ей точно придётся рассказывать, откуда взялась метка, возможно, даже в неприятных подробностях. На это сложно решиться, и становится всё сложнее с каждой минутой. Аня тянет так долго, что алкоголь наконец начинает действовать — совсем не так, как от него ожидалось. Голову действительно мягко кружит, а ещё по телу медленно расползается жар, почему-то скапливается внизу живота — а потом вдруг пронизывает острым голодным спазмом, и Аня едва успевает, пискнув, осесть на диван.

Жар душит её, наваливается тяжёлым плотным одеялом, невыносимо вскипает в теле. Аня запоздало понимает, на что это похоже, опознаёт ноющую мучительность с внезапной ясностью. Течка. Видимо, шампанское разрушило эффект от блокаторов, кажется, в инструкции ведь было что-то такое — Аня думает об этом вяло, медленно, словно проталкивая мысли сквозь густой слой ваты. Она пытается подняться с дивана — колени беспомощно подгибаются, и слышно, как от этого движения между ног позорно и громко хлюпает смазка, которой вдруг становится очень много разом. Аня вжимается в угол дивана, стараясь затаиться, и осторожно, медленно дышит через рот, чтобы на неё не наваливались в придачу хотя бы удушающие запахи. На удивление, её плачевного состояния пока не замечают: верхний свет в комнате уже успели потушить, ребята вовсю обмениваются прощаниями и готовятся расходиться. Сейчас. Сейчас они все уйдут, и Аня тоже попробует осторожно добраться до своей комнаты. Ей стыдно просить помощи, будучи в таком виде. Надо потерпеть. Либо течка потихоньку утихнет, либо Аня дойдёт до своей комнаты и примет ещё блокаторы. Как-нибудь это всё разрешится.

Ей кажется, она очень долго сидит, закрыв глаза и мучительно выжидая. Голоса постепенно стихают, и то и дело хлопает закрывающаяся за кем-нибудь дверь. В какой-то момент Ане кажется, что она наконец осталась одна; потом становятся слышны приближающиеся шаги, и у Ани нервно колотится сердце. Конечно, не могло быть так хорошо, чтобы её никто не заметил. Минута позора наступит вот прямо сейчас.

— Ты в порядке? — слышит она знакомый голос и нерешительно приоткрывает глаза. Дальше случается две вещи разом: Аня видит склонившегося над ней Женю, у которого на лице тревога смешивается со старательно сдерживаемым возбуждением, а её ноздрей касается запах — знакомый, глубоко отпечатавшийся в памяти, заветный. Густой дым от костра, пряная полынь и вдруг обнаружившаяся яркая нота свежего шалфея, от которой окончательно оплавляются суставы и бесстыдно разъезжаются ноги.

— Нет. Я не в порядке. Ты мне нужен, — выдыхает Аня. И обхватывает Женю за шею, тянет к себе, забывая бояться того, как жалко она будет выглядеть выпрашивающей ласку. Восхитительный запах будоражит, раскаляет сильнее прежнего. Аня жмётся лицом к Жениной шее, чтобы ярче чувствовать желанный аромат, забирается пальцами под воротник рубашки и ласкает брачную железу. От предвкушения Аню бьёт сладкая дрожь: он, наконец-то он, теперь у них всё будет хорошо, всё будет правильно, начиная вот прямо с этой минуты.

— Ты совершенно неприлично выглядишь. И пахнешь тоже, — шепчет ей Женя. Прикасается к Ане бережно, гладит щёки и плечи, а Аню даже от этой простой ласки трясёт, обжигающе прошивает насквозь.

— Поцелуй меня! — задыхаясь, просит она и беспорядочно царапает Женины плечи сквозь рубашку: ей всё кажется, что он по-прежнему слишком далеко, она всё пытается притянуть его ещё ближе, вжать его в себя. — Пожалуйста!

Она боится отказа, боится в эти мгновения доверчивой уязвимости снова услышать «нет». Но Женя целует. Аня восторженно стонет ему в губы, и ресницы от наслаждения опускаются сами собой. В ней снова начинают трепетать хрупкие мечты: когда-то растоптанные жесткой реальностью, сейчас они снова оживают, потому что реальность вдруг становится восхитительно на них похожа. Аня неумело, но старательно отвечает на поцелуй, снова и снова жмётся губами к губам Жени, утопая в горячей ласке. Ей сладко и электрически-хорошо. Она совершенно забывает о том, где она. И её совсем не пугает, когда ладони Жени сперва ложатся ей на колени, а потом движутся вверх по бёдрам, сминая и задирая юбку.

— Можно? — тихо спрашивает Женя и ведёт кончиками пальцев по коже, вдоль самой кромки нижнего белья. Аня нежно улыбается в ответ. Она гладит Женю по лицу, смакует каждое мгновение согревающей близости и не понимает, как сейчас можно сказать «нет», не решиться на большее, когда всё так замечательно складывается.

— Да, — просто говорит она и кивает. — Да, конечно.

Женя проворно соскальзывает ниже. Опускается на колени, стягивает с Ани мокрые от смазки трусики и наклоняется, обнимая её подрагивающие бёдра.

В первый миг, ощутив прикосновение горячего языка, Аня несдержанно вскрикивает. Для неё откровение, что близость бывает такой: яркой до остроты и совсем безболезненной. Она цепляется за обивку дивана, едва отдавая себе отчёт в том, что делают её руки. Оглушительное наслаждение терзает Аню снова и снова, беспрестанно вспыхивает в ярчайшей точке там, где влажную плоть неумолимо ласкает Женин жаркий рот. Из груди сами собой рвутся полузадушенные сладкие всхлипы. Аня не понимает, это Женя тянет её за бёдра, заставляя опуститься ниже, или это она сама сползает по спинке дивана ему навстречу. Она только чувствует, как продолжаются откровенные и влажные ласки, как прикосновения губ и языка пронзают её удовольствием, вышибая дыхание, и как мелко дрожит от наслаждения собственное тело.

Ей словно становится холоднее, когда Женя останавливается. И кажется, что всё вот-вот закончится, и безумно мало, и хочется ещё.

— Не оставляй меня, — просит Аня. Хватается за Женину рубашку, торопливо скручивает и дёргает ткань, пытаясь расстегнуть пуговицы. — Побудь со мной ещё. Пожалуйста. — Она восторженно вздрагивает, когда Женя обнимает её, льнёт к ласковым рукам и изнывает от предвкушения, позволяя спустить платье со своих плеч. Метка вдруг вспыхивает между ними снова, наполняет воздух запахом мускуса и кофе. Аня стыдливо пытается прикрыть её платьем — как будто метка от этого станет менее заметной, хотя и понятно, что ничему это не поможет, — но Женя мягко перехватывает её метнувшиеся к плечам руки.

— Не стесняйся, Анечка, — уговаривает он. На миг Ане хочется заплакать, когда Женя снова целует её, словно не обращая внимания на то, как отчётливо от неё пахнет другим альфой. Она вновь обвивает руками шею Жени, послушно откидывается на спину, когда Женя укладывает её на диван, и прикрывает глаза, растворяясь в том, как её плеч и шеи касаются ласковые горячие губы.

— Я не стесняюсь, — сбивчиво бормочет она и зарывается пальцами в светлые волосы, чтобы надёжнее удерживать Женю рядом. — Я только боюсь, что тебе неприятно, всё-таки чужой запах… ах! — Её выгибает, когда она чувствует, как размашисто и влажно проходится по метке горячий язык, и фраза повисает в воздухе неоконченным обрывком.

— Не страшно, — шепчет ей Женя. И продолжает зализывать и выцеловывать отпечаток чужих зубов на её коже, пока Аня хватает ртом воздух, задыхаясь под неожиданно приятной лаской. — Это всё не важно, Анечка. Если ты хочешь мне довериться, то всё остальное не важно.

— Я хочу, — тихим эхом откликается Аня. Она не уверена, что понимает, как след другого альфы на ней может быть не важным, но позволяет тёплым словам убедить себя, а стараниями Жени посторонний запах на плече почти исчезает, забивается полынью и шалфеем. Аня снова тянется к его рубашке, продолжает расстёгивать пуговицы, надеясь на этот раз одолеть их все. И робко добавляет: — Я хочу, чтобы мне было хорошо с тобой.

На несколько мгновений Женя обнимает её крепче, горячо целуя в губы. И очень серьёзно обещает: — Я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо, Анечка.

Её платье и бюстгальтер, и без того сползшие с плеч, Женя сдвигает ещё дальше вниз, осыпает поцелуями обнажившуюся грудь. Аня выгибается ему навстречу, растворяясь в нахлынувших ощущениях. Боже, как же приятно — она чувствует себя раскалённой, наэлектризованной, неостановимо горящей изнутри. Ей кажется, что Женя высекает искры из её тела, когда чиркает языком по коже или по напряжённым соскам; что у неё на груди и плечах должны остаться ожоги от долгих, настойчивых прикосновений губ. Аня податливо обнимает его бёдра ногами, убеждённая, что в этот раз ей не будет больно, просто не может быть больно после всего того удовольствия, что она уже испытала с Женей, сама тянется расстегнуть и приспустить его брюки и доверчиво шепчет: — Где же ты раньше был? Я так тебя искала!..

Она только мельком успевает увидеть внизу его эрекцию и спешит смущённо вскинуть глаза, предпочитая смотреть в лицо — это ощущается не таким неловким. Лицо Жени кажется ей ужасно серьёзным: кажется, она совсем загрузила его со своими пожеланиями. Аня хочет было сказать ему, чтобы он выкинул всё это из головы, что ей в любом случае наверняка будет с ним лучше, чем с её предыдущим альфой, но ей не хватает времени, чтобы начать говорить, только чтобы сделать глубокий вдох, набираясь решимости. Одной рукой Женя обвивает её плечи, крепче прижимая Аню к себе, а другой рукой помогает себе, мягко толкается между Аниных разведённых бёдер, вглубь её тела. Заготовленные было слова срываются с губ Ани стоном, крепнущим по мере того, как Женя погружается в неё до конца. В их соединении есть что-то сокрушительно сладкое, и в том, как плавно, почти бережно движется Женя, как восхитительно тепло ощущается его ладонь на её бедре. Аня приглушённо стонет ему в рот, когда Женя целует её, и сама захлёбывается тем, как её собственный стон причудливо переходит в вибрацию.

Почему это происходит с ней только сейчас? Почему она не могла встретить своего альфу сразу? Зачем был нужен этот ужасный длинный путь?

— Тебе хорошо? — негромко спрашивает Женя. До сознания Ани не сразу доходит вопрос; она покачивается на нежных волнах удовольствия, видит лицо Жени близко и одновременно словно в расфокусе, смотрит на движение губ, не понимая его, недоумевая, почему это не поцелуй. Медленно-медленно она понимает, что за слова были к ней обращены, — и, осознав наконец, спешит кивнуть.

— Да! — всхлипывает она и тянется к Жене, мажет губами по его губам, напрашиваясь на поцелуй. — Да, да! Не останавливайся!

Женя обнимает её крепче и целует снова. Его движения постепенно ускоряются, становятся более размашистыми, менее осторожными — и пронзают Аню наслаждением всё чаще, всё ярче. Аня выгибается, теснее прижимаясь к Жене, упирается вздыбленными сосками ему в рёбра и блуждает руками по его спине, мнёт пальцами то рубашку, то обнажённую кожу. Её перемалывает оглушающим удовольствием; она стонет в голос, позабыв об осторожности, теряет ощущение времени, плавится в жарких, тесных объятиях — и под конец растягивается на узле, вскрикивая от наслаждения, вцепившись в Женю изо всех сил.

Сладкая судорога отпускает её медленно, подолгу не ослабевая. Аня продолжает обвивать бёдра Жени ногами, гладит его по щеке и по волосам и тихо тает от счастья. Она чувствует глубоко внутри узел и горячую сперму, чувствует, как её сбитое дыхание перемешивается с загнанным дыханием Жени, ловит на себе ласковый, полный нежности взгляд — и улыбается в ответ непослушными губами. Аня совсем тает в тёплых руках, нежится в объятиях и всё никак вспомнить не может, где находится; она вообще с трудом способна думать о чём-то, кроме Жени, к которому она продолжает ластиться, и что-то помимо Жени воспринимать.

Женя же, очевидно, мыслит трезвее неё — в какой-то момент он вдруг обхватывает Аню крепче, тесно вжимает её в себя. Аня не понимает причин, но послушно льнёт к Жене, доверяя безоговорочно. Запоздало она слышит шаги за спинкой дивана, а потом чувствует рывок — кто-то пытается оторвать Женю от неё. Узел внутри немедленно начинает саднить; Ане жутко представлять, как больно ей могло бы сейчас быть, не держи её Женя так тесно, что она оказывается от него почти неотделима.

— Ты что творишь? Чтоб тебя! Отпусти её немедленно! — слышит Аня яростный рёв, в котором угадывает голос Сергея Викторовича. И тут же следует ещё один рывок — но Женя держит всё так же крепко.

— Прекратите! — огрызается он на грани альфа-тона. — Вы пораните Аню, там же узел! Перестаньте так делать!

Сама Аня сгорает от стыда и испуга. Ей легче проглотить язык, чем вступить в спор, будучи пойманной вот так унизительно, полураздетой, с разведёнными ногами, натянутой на член альфы. Аня прячет лицо у Жени на шее, старается вся как можно сильнее спрятаться за него. Благо, это несложно: Женя и сам старается закрывать её своим телом, и полы его распахнутой рубашки тоже прикрывают Аню, делают её немного менее выставленной напоказ.

— Отпусти её, — с нажимом повторяет Сергей Викторович, но уже сдержаннее: упоминание об узле, похоже, слегка охлаждает его пыл, и он прекращает попытки немедленно расцепить Аню и Женю. Женя же, наоборот, не успокаивается нисколько — Аня продолжает ощущать в его теле мелкую дрожь нервного напряжения.

— Отпущу, как только смогу, — говорит он было рассудительно. Но тут же взрывается снова: — Да не стойте же здесь! Уйдите! Не смотрите на неё! — А вот это уже совершенно точно альфа-тон. Но вместо того, чтобы напугать Аню, он причудливо резонирует в ней и даже отзывается в груди отзвуком тепла. Её альфа защищает её как умеет — это помогает набраться смелости и выступить на его стороне.

— Уйдите, — эхом повторяет Аня. У неё получается скорее испуганный писк, но она не сдаётся: — Пожалуйста, Сергей Викторович!

Тренер припечатывает её тяжёлым взглядом. Таким, что Аня не сомневается: им с Женей обоим крепко влетит. Возможно, с кого-нибудь даже спустят шкуру за то, что кто-то посмел орать альфа-тоном на старшего.

— Жду тебя в коридоре, — наконец говорит Сергей Викторович и всё-таки уходит. Стоит двери закрыться за ним, и у Ани внутри словно что-то ломается. Аня вжимается лицом Жене в плечо и плачет, пытается выплакать застарелую боль и свежее унижение разом.

— Аня, Анечка! — восклицает Женя у неё над головой. И гладит её по волосам, заставляет поднять лицо и сцеловывает слёзы со щёк, осыпает тёплыми прикосновениями, пытаясь утешить. — Анечка, милая, прости меня. Я дурак и подвёл тебя… нет-нет, только лежи спокойно, пожалуйста! Иначе будет больнее. Я отпущу тебя, как только у меня получится, обещаю. Только не шевелись сейчас, потерпи, очень прошу. И постарайся расслабиться, ладно? — он старается утешать Аню, а у самого такая горечь в голосе, что только растравливает слёзы — он, похоже, одного себя в этих слезах винит. Аня всхлипывает ему в плечо.

— Ты ни при чём, — убеждает она, пытаясь проглотить свои панические рыдания. — Я просто… не понимаю… почему нельзя просто оставить меня в покое? Почему кому-нибудь обязательно нужно всё испортить? Мне же было так хорошо с тобой! Почему всё не могло так и остаться? — Она яростно вытирает лицо ладонями, стирая следы бессильных слёз. И, отдышавшись продолжает уже спокойнее: — Женя, я ни в чём тебя не виню. Мне просто стало обидно, что нам с тобой испортили… момент близости. Я приняла это близко к сердцу, вот и всё. Это ты меня прости, что напугала тебя.

Она принимает совет и пытается расслабиться, не зажиматься нутром. Поцелуи, которыми Женя продолжает осыпать её заплаканное лицо, в этом помогают: Аня отвечает на них, старается больше думать о том, как приятна ласка — и постепенно узел внутри перестаёт ощущаться и саднить так сильно. Потом он и вовсе опадает, и в тот же миг Женя разжимает объятия и выскальзывает из неё. Аня тянется за ним: ей неуютно и холодно без его рук, и она вдруг начинает ощущать себя до пугающего уязвимой.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — признаётся она. И надеется, что её «хочу» ещё имеет над Женей хоть какую-то силу. — Ты можешь остаться? Останься, пожалуйста, — она льнёт к Жене, водит ладонями по его горячей груди и в шаге от того, чтобы начать за Женю цепляться. Она может с ним ощущать себя нормальной, полноценной омегой и боится это ощущение потерять; боится Женю потерять. Ей панически кажется, что если он уйдёт, то уже не вернётся. И то, как Женя заботливо приводит в порядок её одежду, сейчас только сильнее тревожит Аню, кажется ей знаком того, что они вот-вот расстанутся, и между ними всё закончится.

— Не тревожься, Анечка, — мягко уговаривает Женя. Бережно прячет Анину наготу под платьем, пытается разгладить смявшуюся ткань на плечах и обещает: — Я буду рядом для тебя. Мне жаль, что теперь у тебя будут неприятности из-за меня, но… Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь — просто скажи, ладно? Я буду счастлив быть полезным для тебя. — Он опускает взгляд на Анины бёдра, испачканные в смазке и сперме, хмурится, говорит: — Подожди минутку. Здесь где-то оставались салфетки, — и встаёт. Аня нехотя отпускает его, неотрывно следит за ним взглядом, пока он не возвращается. На одном из столиков действительно остаются салфетки; Женя насухо стирает с Аниной кожи густые влажные разводы, а у Ани его забота отзывается в груди острой нежностью.

— Ты всегда будешь мне нужен, — доверчиво говорит она. Они с Женей помогают друг другу окончательно одеться, и в коридор Аня выходит, крепко держа Женю за руку — она кажется самой себе не такой уязвимой, когда физически чувствует, что он рядом. В коридоре их поджидает Сергей Викторович, который, очевидно, за время ожидания накрутил себя по новой.

— Ты вообще соображаешь, что творишь? — в гневе набрасывается он на Аню. Аня съёживается под его криком; Женя проворно выскакивает перед ней и заслоняет её плечом.

— Не надо! — твёрдо говорит он. И вдруг заявляет: — Хотите на кого-нибудь поорать — поорите на меня. Аня ни в чём не виновата.

А у Ани едва сердце не останавливается, когда она понимает, что Женя, кажется, решил принять всю вину на себя. И что следующей же фразой он может заявить совершенно чёрт знает что, выгораживая Аню, и это закономерно может кончиться для него плохо. С другой стороны — он же, наверное, понимает, на что идёт, когда делает такие заявления? Или просто говорит то, что выведет Аню из-под удара? С него ведь, кажется, станется. И как же понять?