Вступительные кадры — сцена нашего расставания

Ты уходишь, боль расставания нарастает.

Каждый кадр возвращает нас в счастливое прошлое,

Бередя старые раны.

Когда Фэн Синь вышел из своего дворца, его вдруг начало мучить странное предчувствие, и отчего-то казалось, что он сейчас же должен развернуться, запереться в покоях и больше никогда не высовывать носа из дворца. Может быть, ему повезёт, и его посчитают мёртвым, избавят от обязанностей, с которыми он совсем не справлялся…

«Больше ни шагу вперёд», — навязчиво зудело в голове нечто, напоминавшее какое-то внутреннее чутьё, и призывало вернуться во дворец. От этого ощущения стало страшно: по спине пробежал холодок, онемели руки.

Похожее состояние было ему давно знакомо: предательская трусость просыпалась в нём каждый раз, стоило ему покинуть свою территорию и отправиться во дворец Линвэнь или на очередное собрание.  

Но Фэн Синь всё же упрямо сделал единственный — невероятно тяжёло ему давшийся шаг. Затем ещё один. 

И обнаружил, что даже не умер от этого — к сожалению. 

Но, если бы он усилием остатков своей воли не переборол этот неожиданно возникший и абсолютно беспочвенный страх, ни за что бы себя не простил.

Впрочем, это чувство не могло пройти, не оставив после себя никаких следов: каждый раз, пытаясь избавиться от него, Фэн Синь напоминал себе человека, пытающегося залатать сильно прохудившуюся одежду парой заплаток. Распускающиеся нитки можно было временно прикрыть цельным куском ткани, но ни за что — вернуть в целое состояние, ведь старая ткань всё равно продолжит рассыпаться от времени.

В познавшей столько боли и разочарований груди вновь начало неприятно тянуть: ощущение, до этого заглушаемое более насущными проблемами, наконец нашло себе выход. В горле предательски встал ком, из-за которого вскоре дышать стало совсем тяжело. Фэн Синь, чертыхаясь и чувствуя себя последним слабаком, остановился. 

Точнее — встал как вкопанный посреди одной из широких дорог Небесной столицы, и ему показалось, что пространство вокруг него начало сжиматься. Фэн Синь потирал виски, а в голове, не замолкая, шептал противный голос, словно почувствовал долгожданную слабину: «Опять ты, слабак, не можешь держать себя в руках — даже по делам выйти не можешь, не сжавшись в комок посреди улицы. Позорище». 

Фэн Синь до боли — тупой, пульсирующей, как кровь в его венах, — сжал кулак, на этот раз с такой силой, что кровь заструилась, стекая капля за каплей на мостовую под его ногами.

Голос, как бы ни хотелось того признавать, был прав. Каждый выход из дворца обязательно приводил к обострению ощущения неправильности его нахождения здесь, к страху, что рано или поздно все это поймут, а его с позором выкинут с небес. 

Но никогда ещё в таком состоянии у него перед глазами не вспыхивали один за другим образы из прошлого: поле растоптанных и залитых кровью цветов, оглушающий шум битвы, отступающие за его спиной товарищи… Но сам Фэн Синь не смел двинуться: его одолевали мечтания о том, как, не успев вознестись, он бы с наслаждением в полуприкрытых глазах поймал ничем не защищённой грудью стрелу. Тогда бы он окропил эти и так запятнанные человеческой жестокостью растения собственной смертью; кашель с кровью начал бы рваться из его разорванной груди, в которую бы уже впились новые стрелы, словно ищейки, почуявшие слабость загнанной жертвы, и…

— Эй, Наньян, — излишне ровный тон голоса словно вбил недостававший ему стержень, и Фэн Синь тут же выпрямился и развернулся, чувствуя, как сейчас порежется о лезвия, сокрытые в темноте чужих глаз. — Ты…

Но отчего-то, стоило взглянуть в ту сторону привычно, с затаённой где-то глубоко внутри злобой, Му Цин отшатнулся и замолк.

— Иди по своим делам, а? — Фэн Синь не нашёл сил на колкость, но воспользовался неожиданным молчанием вечного соперника. Он даже не повысил голос, потому что ни сил, ни времени ни на это, ни на драку, на которую, очевидно, рассчитывал тот, не было. Му Цин, к удивлению, молчал и не двигался, будто бы и правда понял, что сейчас не время для разжигания их давнего конфликта. 

Фэн Синь отогнал предательские мысли о собственной слабости, но вдруг ощерился, и крик непроизвольно вырвался из его горла — как позорно, так легко сорвался!

— Блять, просто услышь меня уже, наконец! Иди дальше по своим ёбаным делам! Просто оставь меня! Почему тебе надо вечно засунуть свой любопытный нос не в твоё собачье дело, а? Сгинь, просто отвали от меня!

Фэн Синь не мог заставить себя замолчать, хотя где-то глубоко внутри, вероятно, он хотел: когда он кричал, он привлекал к себе внимание, и это было… неправильно. И слова, которыми он прогонял Му Цина, такие жестокие — острее стрел, которые Наньян использовал в бою. За них было стыдно, ведь Сюаньчжэнь даже не успел ему ничего сказать. 

Фэн Синь сжал губы в тонкую полоску и вновь стиснул кулаки, воткнув ногти в свою ладонь — ощущение лёгкой боли отвлекало. Он тяжело вздохнул, надеясь, что это мгновение слабости не будет замечено. 

Ком в горле никуда не делся, но теперь стало казаться, что он мешает не то что дышать полной грудью, а жить: каждый раз, когда он чувствовал, как спирает дыхание, ощущение собственной безнадёжности наваливалось сверху, накрывало с головой. Но сорваться, показать свою слабость было нельзя, ведь их отношения с Му Цином уже давно напоминали соперничество двух хищников, только и ждущих послабления со стороны друг друга. Они зло скалились, показывая острые клыки, но не спешили перейти в открытое кровавое противостояние, лишь искали слабые места друг друга.

Только Му Цин даже не догадывался, что Фэн Синь был слабым местом целиком, просто умело притворялся, будто хоть чего-то стоит, чтобы оставаться рядом с Его Высочеством.

Притворялся, вероятно, успешно. Фэн Синь то и дело стремился придать своему злобному оскалу больше жёсткости, чтобы выиграть в этом глупом противостоянии. Не показаться недостойным своего противника.

Но каждый раз, когда, задыхаясь, он не мог выдавить из себя ничего, кроме агрессии, он ненавидел то, насколько слаб.

Фэн Синь с трудом сдержал позорный всхлип, чтобы не выдать себя. 

Настолько жалким он стал — ещё и каким-то неведомым образом богом заделался. Тут точно возникла какая-то ошибка.

Ничтожество. 

Он никогда не заслуживал вознесения — это всё чья-то злая шутка, ну почему же он… до сих пор здесь?

Му Цин смотрел на него, мертвецки побледневшего, неверяще, и губы, от которых Фэн Синь отчего-то не мог оторвать взгляда, странно дёрнулись. 

Интересно, что сейчас можно было бы прочитать в чужих глазах, если бы Наньян осмелился в них взглянуть? Презрение, ненависть? Или, что ещё хуже, — жалость?

— Сумасшедший.

Фэн Синь усмехнулся: чтобы сойти с ума, нужно было хоть когда-либо в нём находиться. 

Но он, вероятно, никогда не был в своём уме. 

И никогда — сам по себе. 

Фэн Синь — не человек, а искусно выточенный инструмент: надёжный телохранитель — почти что его верный пёс — способный защитить наследного принца от нападок врагов государства, спасти от одиночества. Он — средство достижения более высокого статуса для своих родителей: послушный, робко опускавший голову, когда разговор его не касался, — то есть почти всегда. 

Он никогда не смог бы стать любимым ребёнком, достойным членом общества или, упасите Небеса, чьим-то возлюбленным. 

Фэн Синь улыбнулся — уголки губ поползли вверх, резко контрастируя с повлажневшими глазами.

Хвала всему сущему, но Сюаньчжэнь ушёл. Конечно, его можно было понять: не было ничего приятного в том, чтобы смотреть на то, насколько чужой человек жалок. 

Му Цин запросто мог бы воспользоваться этой возможностью и наконец добить своего вечного соперника, впиться в его глотку острыми кошками, как настоящий хищник, но видимо, даже у него была хоть совесть — и не сказать по этим недо-благородным замашкам, что когда-то он был простым слугой. 

Когда они с Фэн Синем впервые встретились, спрятать красоту Му Цина, тощего, угловатого, колючего, как ёжик, было невозможно даже за старым тряпьём, которое тот, смущаясь и огрызаясь, трепетно называл одеждой. Когда он стал служить Его Высочеству, хотелось вывести его на эмоции и хоть как-то привлечь внимание. Оно было единственной валютой, доступной для тогдашнего неловкого и не до конца осознающего своих желаний Фэн Синя, который, наверное, впервые в жизни заинтересовался кем-то, кто ничего ему толком не мог дать. 

Это было чем-то новым: от родителей он всегда слышал, что должен заводить только полезные связи и не сметь даже думать о том, чтобы сблизиться с прислугой. Фэн Синь всегда старался слушать родительские наставления, даже если внутренне противился им.

Но чужие громкие слова, неумелые и тогда ещё не способные по-настоящему ранить, были тем, что позволяло каждый день, просыпаясь, определять примерный перечень дел, в который обязательно входило всего два дела.

Во-первых, украдкой взглянуть на Му Цина лишние пару мгновений, впитать его образ, чтобы потом, прикрыв глаза, вспоминать каждую маленькую черту.

Во-вторых, не быть замеченным Му Цином.

Фэн Синь был тихим наблюдателем, сумевшим заметить, как ответственно юный слуга подходил к неожиданно свалившейся на него благодати в виде работы на члена королевской семьи. 

Му Цин трепетно, но с небывалой настойчивостью протирал каждую пылинку и настолько очаровательно хмурился, когда у него что-то получалось недостаточно идеально, что Фэн Синь, наблюдавший за этим и боящийся дышать, лишь бы не попасться, начал чувствовать странное, но уже знакомое тепло в груди.

Он не знал, как работало его сердце: первое время они с новым слугой даже почти не разговаривали ни о чём и не имели ни возможности, ни времени, ни даже желания узнать друг друга ближе. 

Но Фэн Синю хватило несколько десятков раз скользнуть взглядом, заметить чужую озабоченность комфортом Его Высочества, ответственность, лёгкость и ловкость движений на тренировках, и он понял, что начал тонуть. Из-за этого хотелось глазами выцеплять фигуру Му Цина среди других всё чаще, сталкиваться с ним взглядами и почаще разговаривать — пускай даже о погоде или о других глупых банальностях, но переливы чужого голоса — такого мелодичного, но холодного, с нотками хрипотцы — слишком завораживали, чтобы позволять себе отказываться от такого удовольствия.

Появившиеся без какого-либо предупреждения мысли пугали: Фэн Синь помнил, как горечь от осознания того, что он не любим в ответ, стекала капля за каплей, заполняя его сердце, некогда утопленное в глупом предвкушении ответа. 

Он помнил, как потом ныло за рёбрами, как он чувствовал себя совершенно крошечным и ненужным: почти так же, как в детстве, когда, стоило ему начать обучаться, совершенствуя боевые навыки, чтобы стать достойным наследного принца, матушка стала его отталкивать, а всю свою любовь, пусть и холодную, дарить младшей сестрёнке Фэн Синя.

Но даже боясь отказа и боли, он всё равно не мог не наблюдать: смотреть на Му Цина, пусть издалека, было так волнующе. Каждая его черта, подмечаемая телохранителем принца, запросто могла всколыхнуть столько чувств, сколько он, казалось, в жизни не испытывал. 

Сначала Фэн Синь позволил себе обратить внимание на невероятно ровную для простолюдина осанку — словно Му Цин воспитывался в приводной семье уважаемым гражданами. Затем взгляд телохранителя то и дело цеплялся за нахмуренность чужих бровей, уголки которых были едва заметно и невероятно красиво вздёрнуты. 

Но больше всего Фэн Синь любил ловить иногда насмешливый, но чаще острый, недоверчивый, почти звериный взгляд абсолютно чёрных глаз, иногда сверкающих в его сторону, когда он позволял себе выйти из импровизированной засады и что-то сказать. 

Хотелось утонуть в этой черноте, поймать ответный и заинтересованный взгляд слуги, чьё сердце бы однажды оттаяло. До звёзд перед глазами хотелось, чтобы Фэн Синю доверились — не потому что он телохранитель, не потому что учился с пелёнок быть верным охранником, а из искреннего желания сблизиться, лучше узнать — чтобы можно было спросить о чём угодно, ответить на тысячи незначительных глупых вопросов.

Наньян потёр виски: в голове гудело с такой силой, что казалось, будто она вот-вот лопнет. 

Вспоминать о Му Цине тех времён, когда они только познакомились, почему-то было намного больнее, чем о Се Ляне. Но в то же время не скрытых от него воспоминаний о Му Цине было ничтожно мало. 

Их словно огромной волной вымыло из его памяти, но Фэн Синь знал: однажды он вспомнит, и если это его не убьёт, то это будет величайшей удачей. 

Или — вполне возможно — его вечным проклятием.

Фэн Синь сам не заметил, когда успел сползти по стене — от ещё большего позора его спасло только то, что в это время каким-то чудом улочка, по которой он шёл к дворцу Линвэнь, оказалась пуста. 

Он с трудом встал на ноги, словно наспех слепленные их рваного тряпья, и ступил пару шагов, опираясь на стену. От того, насколько он был слаб, хотелось взвыть и влепить себе очередную пощёчину, да посильнее.

Но он должен был встать на ноги, чтобы никого не подвести. 

Фэн Синь отдышался, попытался заглушить в голове противный голос, а затем выпрямился и пошёл вперёд. 

Фэн Синь вышел на улицу, уже более оживлённую, и ему начало казаться, что его не существовало. Он проплывал среди небожителей, которые не смотрели на него, а сам он в ответ не смотрел на них. Словно из-под воды он слышал их голоса, такие живые. Совсем не как его — глухой, грубый, способный искренне только гадости говорить одному-единственному человеку во всём мире.

Он здесь чужой, совершенно выбивающийся, ненужный.

Небеса не приняли его ещё в первый раз, когда он был младшим служащим Се Ляня, и правильно сделали.

Фэн Синь наконец дошёл до дворца первой богини литературы, и ему показалось, что с момента, как он проснулся, прошло несколько сотен лет. Такое простое действие, как дойти из своего дворца в другой, теперь словно отняло у него столько сил, сколько раньше не забирала ни одна самая напряжённая и опасная битва.

Когда за Наньяном закрылась дверь, он хотел было открыть рот и поздороваться с Линвэнь, извиниться за опоздание, но не успел. Его глаза расширились в неверии, и показалось, что все усилия, которые он провёл над собой, прошли даром. У него мелко, едва заметно, задрожали руки, ком снова встал в горле, мешая сказать что-то более длинное и осознанное, чем:

— Сюаньчжэнь!

Фэн Синь посмотрел на него, вальяжно (по меркам Му Цина) рассевшегося, явно чего-то ожидающего. Точнее, кого-то. Наньян невесело усмехнулся и подумал о том, что даже сейчас соперник оказался лучше: пунктуальный и исполнительный бог войны. В отличие от него — божественная маска человека, достойного своего звания и юго-восточных территорий, продолжала трескаться, и от отчаяния страшно хотелось взвыть.

— Приветствую, Наньян, — уголок губ Му Цина едва заметно дёрнулся вверх. К его счастью, он даже не намекнул на то, что это не их первая встреча за сегодня. Фэн Синь позволил себе немного расслабиться. 

Очевидно, что и Му Цин, и Линвэнь, как раз мелькнувшая где-то за стеллажами и попросившая ещё немного времени, ждали только его. От осознания этого стало так стыдно, что Фэн Синь почувствовал, как сердце ухнуло вниз. Но Му Цин больше ничего не говорил, лишь смотрел как-то странно и непривычно, будто с долей интереса, непонимания — и не было видно ни толики ненависти.

— Прошу прощения, надеюсь, не заставил вас долго ждать, — выдавил из себя достаточно громко, чтобы услышала Линвэнь, давно заученную фразу Фэн Синь, чтобы разбавить неловкую тишину, — увы, мои жалкие ноги по длине не сравнятся с непревзойдёнными ходулями генерала, потому скорость моего передвижения оставляет желать лучшего…

Конечно же, он не мог не сказать подобного, особенно после всего, что произошло при недавней встрече с Му Цином. Фэн Синь должен был действовать на опережение теперь, лишь бы тот не посмел нанести удар первым.

— Могу оказать вам, Наньян, неоценимую услугу по вытягиванию ног, совершенно не потребовав платы, — сверкнул зубами Му Цин, и Фэн Синь почувствовал долгожданное ощущение в груди, словно наконец начало закипать долго готовящееся блюдо, и от этого в предвкушении свело пустой желудок.

— Даже бесплатно? Я не посмел бы так нагло воспользоваться вашей добротой, генерал!

— На вашем месте я бы брал, пока дают, вы ведь в этом… довольно успешны.

Му Цин заулыбался шире, и растянувшаяся улыбка на бледном красивом лице смотрелась убийственно красиво. Фэн Синя потряхивало от того, насколько эти слова прилетели точно в цель: он ведь и правда умел только брать — новые поручения, новые долги, новых служащих… а когда-то исполнял любые, даже самые странные капризы наследного принца, брался за самые глупые дела. 

Инструмент всегда оставался инструментом, даже если умудрился случайно попасть в золочёный дворец.

— Ты! — кулак Фэн Синя оказался быстрее его языка и почти влетел в скулу Му Цина. К сожалению — или к счастью той частички души Наньяна, которая считала лицо Сюаньчжэня несправедливо, до ужаса красивым, — тот тоже не медлил, да и его движения — выточенные, парящие, бесконечно элегантные, ни одного лишнего — прекрасно сочетались с его острым языком.

Кулак Фэн Синя гулко влетел в ладонь, с лёгкостью сдержавшую удар.

— Я же ничего такого не сказал… пока, — явно провоцируя, ухмыльнулся Му Цин: Фэн Синь видел в его глазах разгорающееся пламя и нехотя выдернул руку, разрывая контакт.

Тем не менее, Наньян чувствовал, как ци наполнила его тело — это всегда происходило перед их серьёзными стычками — чтобы сконцентрироваться в кулаках.

— Если вы задумали тут устроить очередную вашу бесполезную драку, — холод в глазах и голосе из ниоткуда появившейся Линвэнь остудил пыл обоих, — искренне советую вам передумать: у Сюаньчжэня в последнее время не так много добродетелей, чтобы влезать в долги, у Наньяна… увы, ситуация и того хуже.

Оба притихли, словно нашкодившие котята, и опустили головы вниз. Фэн Синь лишь скосил взгляд в его сторону: как это у экономного и исполнительного Му Цина не было достаточно добродетелей?

— Отлично, все в сборе и даже не успели затеять драку. Я расскажу о миссии на южных территориях, которая, как вы, думаю, уже успели заметить, поручена вам двоим, — Линвэнь, не размениваясь на никому не нужные почести, устало вздохнула и заговорила с нотками грубости в голосе. — Сразу предупрежу: каждое подозрительное разрушение в мире людей ляжет на ваши генеральские плечи. Все ваши добродетели будут выкачаны из вас лишь для того, чтобы быть бережно переведенными в людскую валюту для выплаты за всё, что вы там решите натворить в пылу своей придури. Я понятно объясняю, или мне рассказать ещё об одной причине, почему выяснять отношения на миссии — плохая идея?

В ответ ей послышалось наигранно вежливое «нет, всё предельно ясно» сразу с двух сторон с завидной синхронностью.

— Прекрасно, тогда, если позволите, буду краткой — вы и так опоздали, — фраза была сказана тоном, не терпящим возражений. Никто из присутствующих и не посмел ответить отрицательно, и Линвэнь довольно продолжила. — Как вы помните, на южных территориях в последнее время, мягко скажем, не совсем спокойно, но даже несмотря на это постройка храмов для уважаемых божеств никогда не стоит на месте. Однако не замечали ли вы, что в последнее время количество верующих если и увеличивалось, то крайне незначительно? А ещё почти все возносимые вам молитвы были довольно просты для исполнения?

Оба кивнули.

— И вы ни слова не слышали о странных происшествиях с демонами, от мала до велика, на ваших территориях, как и о том, что на юге один за другим трагически гибнут строители храмов, не так ли?

Сюаньчжэнь и Наньян переглянулись неверяще и покачали головой. Линвэнь кивнула. Она явно ожидала такой реакции:

— Существует нечто, что мешает определённым — наиболее важным, серьёзным — молитвам ваших верующих доходить до вас, поэтому почти все они были направлены на рассмотрение верховному богу войны, Цзюнь У — от безысходности жителей, вероятно. Но наиболее интересна одна деталь: несколько верующих, чьи молитвы не дошли до вас, но дошли до владыки, отреклись от вас. Их не сотни и не тысячи — к вашему счастью. Всего пара–тройка десятков. Пока что… В принципе, думаю, вы понимаете, что это произошло по вполне понятным причинам. 

Наньян и Сюаньчжэнь, для которых эта информация стала открытием, никак не отреагировали, но Линвэнь бесстрастно продолжала добивать их словами:

— Заметили ли вы, что вам стали приносить меньше подношений? Причина проста: люди, на чьи молитвы не ответили, потеряли веру в своих богов, а затем поведали о произошедшем своим знакомым. Они, пусть пока не отреклись от вас, но прислушались. Вас считают слабыми божествами, которые не могут справиться ни с чем опаснее парочки мелких духов.

Фэн Синь не мог пошевелиться и выразить свою реакцию на это хоть как-то: возможно, Му Цину, который являлся богом дольше, это было не так заметно, но он в последнее время и вправду, казалось, на собственной шкуре испытал, каково это — резко терять верующих. Он чувствовал, что стал немного, но слабее. Он винил себя, но, выходило, это была не столько его вина?

— То есть нам нужно обнаружить, кто помешал нашим верующим направлять молитвы нам? — Му Цин, тем не менее, оживился от очевидно неприятного для него осознания, что настолько важная информация о его территориях может не доходить до него, и его голос зазвучал более звонко и менее сдержанно, чем обычно. Фэн Синь невольно уставился на его профиль. 

— Верно. Но не всё так просто: смею предположить, имеет место предательство кого-то из относительно сильных небожителей, — южные боги смотрели на неё с непередаваемыми выражениями лиц. — Думаю, вы оба понимаете, что разорвать связь между верующими и их божеством не так-то просто, — Линвэнь говорила прохладно и совершенно спокойно. Так, будто каждый день инструктировала богов войны о том, что им предстоит отправиться на задание, где главным их врагом будет не демон, а кто-то из небожителей, которых они каждый раз видят рядом на собраниях во дворце Цзюнь У. — Вероятно, что всё имело простую и вполне очевидную цель — ослабить вас двоих. Поэтому советую подумать, что именно вас связывает, кроме южных территорий, и быть готовыми ко всему. 

Наньян и Сюаньчжэнь переглянулись: конечно, оба знали, что связывало их общее прошлое. Но какая именно его часть?

— Не смею подвергать сомнениям ваши решения, — задумчиво начал Му Цин; ровный, мелодичный голос заполнил пространство вокруг них, — однако почему идём только… мы?

Фэн Синя передёрнуло от того, каким тоном было сказано это «мы»: неужели презрение Му Цина к нему было так сильно до сих пор? 

— Задание не из лёгких, очевидно, но я не могу выделить никого из богов войны для помощи, думаю, генералы сами прекрасно понимают причины, — Сюаньчжэнь смотрел в почти ничего не выражающие глаза Линвэнь.

А Наньяна не отпускало неприятное чувство в груди: неужели Му Цин так не хотел отправляться на задание с ним? Конечно, этого стоило ожидать, но…

— Считаешь себя выше моей компании, генерал? — слова сорвались с губ быстро, не успел Наньян их достаточно хорошо обдумать. 

— Что ты несёшь? — Му Цин вцепился в него взглядом, и Фэн Синь почувствовал себя последним глупцом: как он мог выдать такое, да ещё и не наедине? Слова, словно не принадлежащие настоящему ему, рвались наружу. Фэн Синь тяжело задышал. — Даже не думал о подобном, а теперь, кажется, начну.

— Тогда с чего такие вопросы задаёшь? — Фэн Синь проигнорировал сказанное, ведь ему давно казалось, что они с Му Цином говорят словно на разных языках.

— А с того, что я хотя бы смог додуматься до того, что это задание может быть слишком опасно для двух небожителей, один из которых только недавно вознёсся.

— Ну прости уж, в следующий раз буду расторопнее, — пообещал Наньян, буквально выплюнув эту фразу в лицо начавшего заводиться Сюаньчжэня.

— С чего ты взял, что у тебя будет следующий раз?

Их лица застыли оскалами на расстоянии, идеального для нанесения точного и крайне болезненного удара. Воздух между ними искрил, готовый разразиться пожаром.

— Вам предстоит жить друг с другом в мире людей и выполнять совместную миссию, а вы напоминаете не богов войны, а детей, не поделивших игрушку. Не знаю, что между вами там происходит, но… вам не стыдно? — усталость в голосе Линвэнь с каждым произнесённым словом слышалась всё отчётливее. Оба генерала отпрянули друг от друга и демонстративно отвернулись. — Благодарю за тишину. Не успела упомянуть о том, что это задание в силу некоторой специфики может занять долгое время, и именно поэтому я не могу дать вам ни одного напарника, особенно из других богов войны. Это определённо скажется на каждом дворце, поэтому наиболее рационально будет…

Фэн Синь дальше слушал вполуха, но смотрел прямо, боясь даже мельком взглянуть в сторону Му Цина и увидеть разочарование в его глазах. Как можно было так глупо сорваться? 

Сегодняшний день, казалось, был намерен его убить или склонить к позорному бегству с Небес.

Но вдруг Фэн Синю показалось, что его, отчуждённого, выкинуло из реальной действительности, и он почувствовал себя так, будто его тело ему не принадлежало. 

В голове промелькнула фраза, сказанная голосом ещё совсем юного Се Ляня: «А-Синь, представляешь, что тут написано? „Любовь позволяет человеку жить, вдыхая силы двигаться дальше, несмотря ни на что“ — звучит красиво, конечно, но мне кажется, что есть вещи, которые гораздо лучше справятся, чем эта вся любовь, не считаешь?». Фэн Синь смутно припоминал, что тогда Его Высочество с особой охотой впадал в крайности, имел склонность отрицать всё услышанное, а ещё, почувствовав бунтарский дух, начал прогуливать первые занятия по внешнеполитическим связям и экономике государства Сяньлэ.

Фэн Синь в то время почти всегда с ним соглашался, ведь как он мог иначе? Отказ единственного близкого человека его возраста мог расстроить юного принца. Но эта цитата всколыхнула в излишне осторожном, боящемся лишнее слово сказать телохранителе воспоминания о заветной детской мечте, и Фэн Синь в сердцах воскликнул: «А вот давай поспорим, Ваше Высочество? Я верю, что всегда буду шагать вперёд, несмотря ни на что, потому что верю, что именно сила любви поможет мне преодолеть любые невзгоды! Я верю!..» 

Се Лянь тогда звонко рассмеялся и пожелал удачи — больше в шутку, — но Фэн Синь хранил эти искренние, пропитанные ещё детской наивностью слова в своём сердце очень долго.

Но не мог понять одного: почему он их не помнил до этого момента?

Фэн Синь попытался сосредоточиться, поймать выскальзывающие воспоминания, но тупая боль в висках, сжимая, не позволила погрузиться в водоворот тысяч мыслей и обрывочных воспоминаний, что так манили.

Он распахнул глаза.

— Эй, Наньян, — голос Му Цина прозвучал слишком близко, будто бы он говорил, склонившись над его лицом. — Что ты тут устроил? Так испугался задания?

Фэн Синь нехотя распахнул глаза, не зная, чего боится больше: того, что его ощущения окажутся верны… или наоборот? Но, увидев лицо Му Цина дальше, чем предполагал, Фэн Синь почувствовал, как усмешка сама сверкнула на губах: на что он вообще рассчитывал? 

Что Му Цин будет беспокоиться? О нём? Как смешно — недоверчивость ясно читалась во взгляде Сюаньчжэня с того самого момента, как Наньян переступил порог дворца Линвэнь. Фэн Синь даже не сразу заметил, что богиня оказалась к нему настолько близко, что при желании могла дотронуться рукой:

— Вероятнее всего, это последствия потери верующих, — предположила она, изучив его холодным взглядом. — Сюаньчжэнь, на миссии не веди себя, как… — Линвэнь словно одёрнула себя, поскольку манера её речи в очередной раз за непродолжительный промежуток времени рисковала перестать быть вежливо-отстранённой. — Оба следите за духовными силами и друг за другом. Вы напарники, запомните это. Пожалуйста.

— Знаю я, но, к сожалению, насчёт него не уверен, — закатил глаза он. — На миссию отправляемся только мы вдвоём, или можно взять кого-то из младших служащих?

— Лучше только вы, ведь, учитывая его состояние, Наньян вряд ли сможет поддерживать своих младших достаточным количеством духовной энергии. Особенно в случае, если понадобится сражаться. К тому же, они должны остаться здесь, чтобы выполнять различные мелкие поручения и молитвы верующих, пока вы будете на задании, — отрезала Линвэнь. 

Фэн Синь хотел совершенно жалко оправдаться, ведь он единственный знал, что его состояние связано только с его собственной слабостью:

— Всё в порядке со мной, просто… голова болит, — ляпнул он, даже не подумав. Но даже в такой глупости, как головная боль, признаться лучше, чем в болезненных видениях и в звучащем в голове противном голосе.

— Охотно верю, — хмыкнул Му Цин, — все боги войны славились вечными головными болями, скверным характером и неумением врать. Впрочем, кое-что радует: случись с тобой что до окончания миссии, весь юг станет моим.

Чужая бравада явно была провокацией и вряд ли имела под собой реальную угрозу. Но, тем не менее, Фэн Синь вскочил на ноги:

— Мечтай! Я хоть сейчас готов отправиться на миссию, — заверил он. Он был почти уверен, что вина за его состояние, может быть, и лежала на плечах чёртовой крысы, посмевшей покуситься на них, но точно не полностью. Фэн Синь осознавал, что большая часть последствий — только его проблема, но ни разу не помеха миссии. Поэтому поторопиться ничто не мешало. — Можем хоть сейчас.

— Перестань вести себя как ребёнок, — закатил глаза Му Цин. — Нам нужно ещё…

— Не смотри на меня, будто чем-то лучше меня, я и сам знаю, что нам нужно! — Фэн Синь хотел протянуть руки вверх, к лицу, лишь бы заткнуть свой глупый рот. Почему он не мог просто успокоиться и уйти во дворец? Но он, к своему стыду, продолжал. — Почему ты просто не можешь поверить, в то, что я могу? И ты сам прекрасно знаешь, что чем скорее мы отправимся, тем лучше будет. 

Несмотря на громкие слова, Фэн Синь в очередной раз за день испытывал чувство стыда, ведь и сам понимал, сколько всего нужно сделать перед тем, как отправиться на длительную миссию — но непонятное, иррациональное желание задеть, увидеть чужое лицо, искажённое гневом, было сильнее любых аргументов.

— Будто бы ты сам мне когда-то верил, — огрызнулся Му Цин, опасно сверкнув глазами. Фэн Синь замолчал — захотелось себя ударить за неудачно выбранные слова. — Ладно, предлагаю встретиться завтра, раз ты так настаиваешь.

Сюаньчжэнь смотрел на него косо и, кажется, намеревался сказать что-то ещё. Так, будто это «что-то» — острее ножа и способно разрубить его сердце на крошечные кусочки. Но стоило Му Цину взглянуть куда-то за спину Фэн Синя, как он неловко поджал губы, стремительно отвернулся и спешно вышел. Однако у самых дверей бог юго-запада вспомнил о том, что они не назначили время встречи. Откашлявшись, он сухо произнёс:

— Жду на рассвете.

Наньяну ничего не оставалось, кроме как молча согласиться: всё, чего он хотел сейчас, — поскорее покинуть дворец Линвэнь, избавиться от жгущих его кожу и нутро взглядов — осуждающих? сочувственных? презрительных? — и постараться соскрести остатки своих сил и гордости.

Будь у Фэн Синя хоть какой-то выбор, он бы отказался от этого задания: оно не вписывалось ни в какие планы, выглядело откровенной насмешкой и вынуждало прикладывать огромное количество моральных сил на одно лишь поддержание своей репутации бога войны.

Но как мог он, относительно недавно вознёсшийся, приложить руку к раскрытию кого-то настолько могущественного, да ещё и связанного с Небесами? Того, кто сумел сломить веру людей сразу в двух богов? 

Фэн Синь не представлял, кем надо было быть, чтобы провернуть подобное и не попасться. В голове промелькнула совершенно глупая мысль о том, что на такое был способен один лишь Цзюнь У — Наньян невольно оглянулся, будто опасаясь, что хоть кто-то мог услышать, о чём он подумал. 

Но, усмехнувшись собственным мыслям, Фэн Синь вернулся к осознанию того, что буквально завтра в это время он уже будет на миссии, бок о бок с Му Цином…

Это напоминало насмешку ещё больше, чем само задание. Как могли два человека, обречённые на вечную ругань, стать напарниками и успешно раскрыть того, кто решил их ослабить? Вряд ли их могли бы остановить жалкие угрозы остаться без благодетелей. Ведь стоило ненависти вспыхнуть, она не смела погаснуть.

Ненависть — слово крутилось на языке, словно Фэн Синь размышлял о ней совсем недавно, но никак не мог вернуться к изначальной мысли.

Почему отголосками в его голове раздавались все грубые и обидные слова, что они когда-либо говорили друг другу с Му Цином?

Фэн Синь совершенно не мог ни на чём сосредоточиться — в его мыслях был такой беспорядок, что становилось страшно. 

Он, погружённый в себя, чувствовал себя путешественником, забредшим в густой лес: мысли окутывали его, как лианы, и он не мог из них выпутаться, хватался то за одну, то за другую…

Вдруг Фэн Синь подумал: а не Линвэнь ли является предательницей? Ведь ослабить Наньяна и Сюаньчжэня можно и без хитроумных планов — просто вынуждено оставить их наедине на долгое время, а дальше они и сами прекрасно справятся!

Смех, пугающе хриплый, вырвался из его горла.

Наньян не помнил, как дошёл до своего дворца. Но, стоило ему переступить порог, как он сообщил всем немногочисленным младшим служащим о полученном задании, спешно распределил обязанности, попросил собрать ему в дорогу необходимые заклинания и амулеты, а затем заперся в своих покоях.

Стоило разгорячённой коже бога соприкоснуться с прохладной тканью постели, его вновь поглотила темнота.

Фэн Синь почувствовал, как оттуда к нему потянулись руки. Он даже не дёрнулся — свои руки он бы узнал из тысячи других. 

— Как скучно, ты даже не сопротивляешься, — в Его голосе была слышна ухмылка, наглая и жестокая, такая, что об неё легко было порезаться, как о тысячу лезвий.

Фэн Синь хотел ответить, но не мог. Казалось, что он совершенно не был властен над собственным голосом — он открывал рот, но не мог произнести ни звука. Фэн Синь прижал руку к собственному горлу, но у него получилось не сразу: руки тряслись, а сам он не понимал, как такое возможно: почему он не властен над собственным телом?

— Ну, тише, не бойся, мой хороший, — Его руки скользнули по телу, оставляя холод на коже. Он ощущался даже сквозь одежду, даже во сне, словно всё это и вправду происходило в покоях Фэн Синя, а вовсе не в его сознании. — Я буду твоим ртом, я ведь читаю каждую твою мысль, Синь-эр. 

Фэн Синь чувствовал, как свои-чужие руки поглаживают его грудь, вызывая дрожь по всему телу и усиливая спутанность мыслей. Он, словно довольный эффектом, усмехнулся и совершенно невинно поправил воротник:

— Ты так чувствителен к моим прикосновениям, так дрожишь, кого же ты представляешь на самом деле…

Его слова звучали с обманчивой лаской, словно желая отвлечь от смысла сказанного. Но всё это очевидно было поддразниванием, попыткой вывести из себя — и Фэн Синь под Его руками напрягся всем телом и попытался выскользнуть из объятий, но его окутал чёрный туман, сковав в кольцо.

— Ах, сегодня кое-кто и не думает покидать твои мысли! — захохотал Он за спиной, а затем резко материализовался перед лицом Фэн Синя, сияя хищной улыбкой. — Ох уж этот Му Цин.

Произнесённое имя было подобно неожиданно зазвучавшему грому. Фэн Синь, напряжённый донельзя, начал пытаться вырваться из окутавшего его кольца тумана, но оно становилось всё плотнее, оплетая его, словно кокон, совершенно не давая пошевелиться. В голове билась единственная мысль: «Но ведь я ненавижу его, ненавижу!»

— И не стыдно тебе врать самому себе, Синь-эр? — рука скользнула вдоль линии челюсти, намеренно задев горящие от ненависти и смущения уши. — Неужели не помнишь…

В этот момент Фэн Синь особенно сильно напряг руки, и нити тумана, клубящегося, не дающего пошевелиться, лопнули, рассеявшись. Тот едва не рухнул, но из последних сил выстоял на ногах: весь он горел ненавистью, в его глазах и мыслях читалось: «Если сейчас же не заткнёшься, пожалеешь».

Но казалось, что Он вовсе не испугался: когда Фэн Синь сделал пару неуверенных шагов навстречу, Его фигура так и не шелохнулась. Он всё так же стоял, улыбаясь, словно ожидая, что ещё сделает этот жалкий человек, пытающийся казаться сильнее, чем есть. Фэн Синь зажмурился, сжал кулаки и резко бросился вперёд: он хотел сбить Его с ног, ударить, превратить в кровавое месиво. Желание стереть эту мерзкую ухмылку с лица было сильнее любыхдругих чувств.

Вдруг Фэн Синь распахнул глаза, когда, по его расчётам, должно было произойти столкновение, и обнаружил, что Он ловко увернулся и смерил его презрительным взглядом:

— В следующий раз постарайся лучше, но… — не успел Фэн Синь вновь занести кулак для удара, как похожее на его — но не его — лицо изменилось. Теперь на него смотрел Му Цин: удивление явно читалось в чужих глазах, а затем он привычно вздёрнул бровь и хмыкнул. — Ненавидишь, значит? Тогда почему же не можешь попортить это личико? Разве не вы вечно дерётесь?

Фэн Синь сам не заметил, как опустил кулак и разжал его. Хотелось, чтобы Он не смотрел лицом Му Цина, чтобы, раз уж способен залезать в его память, стёр из неё всё, с ним связанное, чтобы…

— Эй, почему же ты отворачиваешься, Синь-эр? — поганец явно издевался и смел говорить это голосом Му Цина. Фэн Синь почувствовал, как позорно дрожат губы. — Ну же, посмотри на меня, неужели ты не хочешь меня видеть?

Фэн Синь ужаснулся: он не мог противиться ноткам нежности в ровном тоне голоса, точь-в-точь как у Му Цина, при всём желании бы не посмел сказать, что не хочет его видеть. Фэн Синь никогда не чувствовал себя более слабым, чем сейчас. Он поднял взгляд, и обманчивое тепло взгляда Му Цина — с трудом заставил себя вспомнить, что это не он — заставило хотеть утонуть в нём и своих чувствах.

— Как ты можешь не помнить, Синь-эр? — печально произнёс Му Цин.

Но, стоило задуматься об этом, одёрнуть самого себя от порочных мыслей, отвести взгляд от маняще блестящих губ, как Му Цин резко потянул его на себя и впился в губы поцелуем.

И Фэн Синь вспомнил — вспомнил, как заменил любовь ненавистью, посчитав, что одно ничем не отличается от другого.

В голове заискрились, засверкали, как в калейдоскопе, воспоминания — о том, как Фэн Синь наконец осознал свои чувства к Му Цину и поклялся самому себе всегда защищать его; о том, как хотелось коснуться, но было нельзя; о том, как во снах ему снились чужие бледные руки с длинными пальцами и острый язык, вылизывающий его шею, — губы Му Цина, пусть и ненастоящего, сминающие его, изогнулись в лёгкой улыбке. Его рука сжала волосы на затылке волосы Фэн Синя, притянув ближе, прижав к себе плотнее, кожей к коже, чтобы воспоминания, подобные сладкой пытке, вспыхивали ещё ярче.

«Сложно быть телохранителем?» — тогдашний Му Цин, когда всё же оттаял, был истинным воплощением наивности. Он смотрел большими глазами, так выделяющимися на красивом юном лице с уже начавшими прорисовываться острыми чертами. Фэн Синь не мог не заглядываться на него, как бы ни старался.

«Научишь меня стрелять из лука?» — и Фэн Синь тогда пообещал научить: он представлял, как благодарен ему будет Му Цин, как засияет его искренняя улыбка, не прикрываемая привычно ладонью, как первые стрелы будут с неприятным звуком вонзаться в землю, как Му Цин будет расстраиваться, а Фэн Синь — успокаивать и обещать, что скоро всё обязательно получится.

«Может статься, мы не только не найдём бусину, но её ещё и кто-нибудь украдёт», — Фэн Синь тогда даже не мог подумать, что невинная фраза может так сильно задеть Му Цина. Но человеческую реакцию предсказать невозможно, поэтому тот, искавший пропавшую коралловую бусину, вскочил на ноги, и лицо его то краснело, то бледнело. В его руках, дрожащих от обиды и волнения, даже сломалась швабра — и Фэн Синь не мог не пошутить неловко о том, что ценные вещи можно было не ломать. Но Му Цин увидел в его словах упрёк — потому вскоре завёлся и Фэн Синь. Тогда так глупо, на ровном месте они поссорились, и слуга сбежал, обвинив пытавшегося их примирить Се Ляня в том, что он не сдержал слово. 

Фэн Синь помнил, как чувствовал тогда обиду: как мог Му Цин, только начавший раскрывать ему своё сердце, даже допустить мысль о том, что телохранитель его может хоть в чём-то обвинить? И что Се Лянь обещал Му Цину? Они общались за его спиной? 

Горький вкус огорчения впервые пробудил едкий шёпот подсознания: «Каждый, кому ты пытаешься открыть сердце, захлопывает перед тобой своё».

Фэн Синю тогда было страшно даже подумать о том, что он мог поверить в эти слова, но где-то глубоко внутри затаились сомнения: день ото дня Фэн Синь чувствовал себя всё более одиноким, пусть и находился среди самых близких для него людей. Се Лянь с головой нырял в самосовершенствование, но с этим хотя бы можно было смириться — Фэн Синь давно привык к тому, что они слишком разные и вряд ли могли бы когда-нибудь друг друга понять и сплести свои линии судеб вместе. 

Но когда Му Цин глядел волком, стоило бросить на него тоскливый взгляд, и огрызался так, будто телохранитель продолжал его обвинять в воровстве и порче вещей, сердце сжималось, изнывая от несправедливости. 

С тех пор отношения между ними заметно охладели. Фэн Синь так и не смог научить его стрелять из лука, но продолжал мечтать, забываясь во сне, о том, как они не ссорятся из-за любой мелочи, как искренне счастливы, как прячутся в саду, как любят, как обсуждают неловко брошенные фразы, ставшие причиной их ссор, а потом говорят, что никогда не оставят друг друга. 

Но настоящий Му Цин успешно избегал его, и от этого было так больно. 

Фэн Синь с первого их разговора надеялся, что зарождающееся в его груди тепло найдёт ответ в чувствах слуги, что любовь поможет ему, но он был слишком наивен. Се Лянь был прав.

«Я хочу уйти», — одна-единственная фраза выбила почву из-под ног Фэн Синя. Он хотел убедить себя в том, что ему послышалось. 

Находясь в своём подсознании, он чувствовал, как его всё ещё целуют, а по его щекам катятся слёзы, а чужие пальцы их вытирают со странной, дикой нежностью. 

«Я ненавижу тебя! — выкрикнул Фэн Синь тогда, выбежав за покинувшим их Му Цином. Се Лянь тщетно пытался его остановить, но телохранитель грубо скинул его руки и рванул вперёд, чтобы схватить уходящего — сбегающего от него (от них) — слугу за грудки и встряхнуть. — Как ты можешь… в такой момент?». Фэн Синь задыхался, говоря ужасные, жестокие слова человеку, за чувства к которому ещё совсем недавно хотел держаться, чтобы выжить.

«Что же, я рад, что ты меня ненавидишь, теперь, выходит, я могу ответить тебе тем же», — Му Цин отодрал его руки от себя, тут же неловко, дёргано поправил одежду. За окном собиралась буря.

Фэн Синь не понимал, почему всё вышло так? У них могло бы быть прекрасное будущее, они могли бы быть счастливы. Хотелось поймать Му Цина, остановить, не дать ему пропасть в сплошной, беспросветной стене дождя, почти такого же сильного, как тот, что плакал на душе.

Фэн Синь начал задыхаться, и его подлое подсознание, наконец, оторвалось от губ, приняв истинную форму. Всхлипнув, он упал на колени, зажимая рот, лишь бы не завыть в голос. 

— Почему… — хрипло выдавил Фэн Синь, наконец обретя голос. 

— Нельзя же вечно бегать от самого себя, — пожал плечами Он и даже посмел ухмыльнуться. — Ты вообще должен быть благодарен мне… точнее, самому себе, за то, что вспомнил это сейчас, а не на задании, сражаясь с демоном бок о бок с тем, кого любишь.

— Заткнись, блять, просто заткнись! — Фэн Синь кричал, задыхаясь. — Я не люблю его, не смей убеждать меня в обратном, ты!

Подлец снова смотрел на него глазами Му Цина и зачем-то тянул руку к его голове, говоря чужим голосом:

— Скажи это ещё раз.

Фэн Синь вскочил на ноги, стараясь убежать. Как загнанный зверь, он метался из стороны в сторону, цепляясь руками за голые чёрные стены. 

На удивление, сбежать ему удалось: он резко очнулся в собственной постели. Ледяной пот пропитал его одежды, а горло саднило от криков — Фэн Синь вдруг подумал о том, что не помнит, поставил ли заклинание, подавляющее шум, когда вошёл в свои покои.

Впрочем, какая разница?

Он сел, непослушными руками притянув к себе колени. За окном ещё даже не планировал забрезжить рассвет, и Фэн Синь приготовился ждать. 

Заснуть он больше не сумел бы: от осознания, как тщательно он сам от себя прятал болезненные воспоминания, как замещал любовь ненавистью, его тошнило.

Фэн Синь сидел в полной тишине и прокручивал каждое из заново обретённых воспоминаний, пытаясь смириться. Он делал это до тех пор, пока не посветлело небо над горизонтом.

Пора.