Ты знаешь, мне

Такие снятся вещи,

Что, если они вещие,

Нам гореть в огне.

Когда они оказались в гостевом домике, Му Цин привычно занял уединённый угол и, ничего не говоря, погрузился в глубокую медитацию. Фэн Синь смотрел на него, словно ожидая от него хоть каких-то слов. Но вскоре он начал корить себя за такой глупый проблеск надежды, способный причинить лишь тупую боль, — было очевидно, что Му Цин считал их отношения сугубо рабочими. 

Лишь Фэн Синь додумывал, видел то, чего на самом деле не было. 

Глубоко вздохнув, он заставил себя успокоиться и отвернуться, напоследок лишь украдкой залюбовался тем, как замедляется дыхание, как разглаживается до этого напряжённое лицо. 

Весь образ Сюаньчжэня выражал воцарившееся умиротворение. 

Наньян, не в пример ему взбудораженный, пусть и отвернулся, но никак не мог успокоить собственные мысли. Они крутились в его голове, проносились со скоростью ветра, поселяя в сердце и сомнения, и надежды, и страхи, и веру. Фэн Синь неосознанно вновь задумался о том, насколько сегодняшнее поведение Му Цина разительно отличалось от привычного. Даже создавалось впечатление, что он стал более открытым — и от этого Фэн Синю казалось, что, видя эти изменения, он вовсе не переоценивал себя, не пытался увидеть то, чего нет. 

Му Цин определённо стал намного меньше язвить и стал словно более… осторожным в своих словах?

И, о боже, подарил свою заколку. И до сих пор её не забрал. 

Может быть, забыл?

Фэн Синь коснулся заколки, которую даже не посмел снимать на ночь, но, словно опасаясь того, что наспех собранный пучок рассыплется, спешно убрал руку. 

От промелькнувших мыслей стало дурно: неужели сейчас, боясь лишний раз дотронуться до чужого подарка, Фэн Синь пытается убедить себя в том, что его глупые чувства, которые он отчаянно пытался уничтожить, забыть, превратить в полную противоположность, вернулись, принеся столько головной боли? Он мучил себя, вспоминал всё произошедшее после его пробуждения, вспоминал сражение с демоном неурожая… 

Неужели Наньян имел на эти чувства право?

Неужели даже спустя столько лет у него появился шанс забыть и исправить ошибки прошлого?

Фэн Синь зажмурился, сжал зубы и перевернулся на спину, уставившись в потолок. Лёжа в доме, пропахшем старыми бревнами, свежим бельём и умиротворением глухой деревеньки, он старался заставить себя ни о чём не не думать. 

Если он сейчас позволит себе нырнуть с головой в эти фантазии, голос в голове точно не затихнет до самого утра, начнёт изводить, говоря ужасно болезненные слова. 

Те, которые всегда хотел сказать себе Фэн Синь. От них бы захотелось улететь, воспарив над землёй, чтобы потом врезаться в неё на скорости, пропахав лицом. Ведь сбежать от самого себя невозможно.

Фэн Синь шумно выдохнул, перевернулся на бок снова, протёр глаза, и это ожидаемо не помогло. Движения не способного заснуть от одолевающих его мыслей бога становились всё более нервными, резкими. Это состояние выбешивало, заставляло злиться на самого себя всё больше с каждым мгновением.

Фэн Синь лишь хотел заснуть, забыться, чтобы проснуться на следующий день и понять, что ему приснилось всё: и беспокойные взгляды Му Цина, и забота в чужом голосе, и заколка…

Но в то же время он понимал, что, закрыв глаза, он ни за что не заснёт, а снова столкнётся со своим подсознательным двойником — и кто знал, что Он решит выдать на этот раз? Помня прошлую ночь, Фэн Синь искренне сомневался, что ему предложат сыграть в кости.

Где-то за окном послышалось пищание и треск крыльев — на охоту вылетели первые летучие мыши. Вслушиваясь в эти звуки и пытаясь сосредоточиться на них, Фэн Синь всё же усмехнулся — по злой иронии эти животные считались символом удачи, счастья и долголетия. 

Из всего перечисленного у него было только последнее — и то к сожалению. 

Он и не заметил, как заснул, едва сомкнув уставшие глаза. 

Вскоре его окутала знакомая тьма, но в этот раз не помогало проморгаться: глаза словно были подёрнуты тёмной вуалью. Фэн Синь поморщился — отсутствие зрительного контроля заставляло нервничать. Он попробовал пошевелиться и встать, но вдруг отчётливо ощутил тяжесть на своих бёдрах и крепкую хватку на запястьях.

— Что за херня, — прохрипел Фэн Синь, пытаясь пошевелиться, выдернуть руки, чтобы протереть запястья. — Что ты творишь?

— Мне так стыдно, — хихикнул Он, и в голосе слышалось что угодно, кроме стыда. — Прошлой ночью ты был так послушен и открыт передо Мной, но не получил совершенно никакой награды…

— Ох, можешь не волноваться, я не держу на тебя зла за это недоразумение и тем более не жажду продолжения!

Фэн Синь старался вырваться, зная, что это бесполезно: здесь они были даже не равны по силе, Он мог запросто добиться своего, потому что знал наперёд каждый шаг противника.

Словно в подтверждение этих слов чужая рука, выпустив левое запястье, скользнула к паху, сжав сквозь одежды член. Фэн Синь замычал, дёрнул освободившейся рукой, попытался ударить своего двойника в лицо, но, едва коснувшись чужой кожи, потух, словно огонёк, лишённый воздуха. 

Восседая на его бёдрах, Он засмеялся, склонив голову и ласково потёрся щекой о руку, которую Фэн Синь не посмел одёрнуть: он касался лица Му Цина — эти ощущения он ни с чем не мог перепутать, ведь помнил его черты лица даже лучше, чем свои. Не отдавая себе отчёта, Фэн Синь скользнул пальцем к чужим губам, аккуратно, будто боясь, что они исчезнут от прикосновений, проведя по ним — и если раньше он боялся поверить собственным ощущениям, почти лишённый зрения из-за повязки, сотканной из тьмы, то сейчас он ахнул, узнавая часть лица, на которую засматривался непозволительно часто.

— Прости, что не предупредил, — извинился Он с интонацией, будто каждое слово, слетевшее с его губ, — стрела, выпущенная прицельно в сердце. — Я принял облик Му Цина, чтобы ты точно мог кончить… Знаешь, что воздержание от постельных утех очень вредит мужскому здоровью? Я ведь так волнуюсь за тебя, мой милый Синь-эр, — последние слова были сказаны, казалось, с искренним беспокойством, но, что хуже всего, голосом Му Цина. 

Фэн Синь убрал руку от чужого лица, чтобы опереться на оба предплечья, и предпринял очередную попытку выбраться из-под чужого тела, заведомо зная, что это бесполезно. Но Он — Фэн Синь был уверен, что на лице сияла наглая ухмылка, — лишь поёрзал задницей по его паху и склонился, выдыхая в самое ухо:

— А-Синь, я так хочу тебя в себе, уверен, твой член будет прекрасно смотреться в моей заднице.

Фэн Синь всхлипнул и почувствовал, как начинает терять связь с реальностью, которая и так норовила прерваться в любой момент: он всё это время боролся с собой, пытаясь напоминать себе, что всё это происходило во сне, что сейчас на нём сидит не Му Цин, а он сам — точнее, плод его больного воображения, попытка сбежать от реальности и почувствовать себя любимым. 

— Или… ты хочешь иначе? — бессовестно продолжал Он. — Скажи мне, а-Синь.

Фэн Синь почувствовал, как спала вуаль, закрывающая обзор, и посмотрел в глаза напротив, подёрнутые обманчивой дымкой. Казалось, он не мог оторваться от созерцания чужого лица, казалось, целую бесконечность. 

Возможно, именно из-за этого он вскоре он почувствовал, что больше не считает нужным противиться — он ведь сам того желал примерно сотню лет? И этот вопрос, мягкое, нежное «ты хочешь иначе?» — будто бы Фэн Синь имел право выбрать — всё это было подобно удару прямиком в солнечное сплетение, выбил воздух из груди. Он почувствовал, как задыхается: когда в последний раз ему предоставляли выбор? 

Ощущение близости тела Му Цина, такого желанного, горячо дышащего ему в ухо, заставляли дрожь пробегать по телу.

— Я… не знаю, чего хочу, — выдохнул Фэн Синь. Он правда не мог понять своих истинных желаний — странная, неправильная близость сводила с ума.

— Я могу сделать для тебя что угодно, — задумчиво сказал Он. Теперь чужой голос звучал так, что его было совершенно невозможно отличить от Му Цина: даже интонации те же, а не только голос и ощущения от прикосновений. И, что самое пугающее, он даже дышал точно так же: размеренно, но иногда, затаив дыхание, раздражённо выдыхал, словно изо всех сил сдерживался от произнесения очередной грубости. — Могу разговаривать с тобой обо всём и ни о чём одновременно, могу целоваться с тобой, пока тебе не перестанет хватать воздуха, могу быть с тобой нежным, а могу грубым, могу довести тебя до состояния, когда ты будешь умолять тебя трахнуть, а могу… — язык коснулся чужого уха, — оседлать тебя и срывать с твоих губ мольбы и хрипы. Я всё могу, ведь я не настоящий, а-Синь. 

— Хорошо, тогда для начала… обними меня.

И Он, улыбнувшись так, будто Фэн Синь был самым глупым из людей, что когда-либо ему встречались, обнял — руки обвили тело, оглаживая напряжённые сильные плечи, неловко прижатые к телу. Принявший чужой облик, Он прижался своим виском к чужому и блаженно выдохнул, словно мечтал об этом всю свою жизнь. Затем Он потянул Фэн Синя на себя, и он неожиданно для самого себя расслабился. 

Му Цин — заставлять себя вспоминать о том, что это не он, было слишком больно, — отпрянул и посмотрел с лаской. Ощущение неправильности происходящего кричало где-то глубоко внутри: никто не мог смотреть на него так: ни Му Цин, ни Се Лянь, ни матушка с отцом или даже совсем маленькая сестра, ни сам он. Фэн Синь не смел позволить себе пошевелиться; его до сих пор аккуратно поглаживали по спине, и из-за этого было страшно даже дышать. Вдруг иллюзия чужой заботы рассеется, и Фэн Синь вновь окажется в темноте, в мареве воспоминаний, которые он годами заталкивал в самые дальние уголки своего сознания?

Му Цин, вновь приблизившись и обняв его, шепнул на ухо:

— Не думай ни о чём, сосредоточься на ощущениях. Я рядом.

Сказав это, он провёл по спине Фэн Синя, слегка царапая. Он в ответ на это, сам того не ожидая, выгнулся, прижавшись к нему грудью. Фэн Синь всегда, на самом деле, был отвратительно чувствителен. 

Воспринимал мир он в основном через ощущения — именно поэтому он помнил каждую черту лица Му Цина, мог повторить каждый изгиб его тела: он долго смотрел, представляя, как должна ощущаться под пальцами его бледная кожа, выглядящая совсем прозрачной, почти как лёд; как должны перекатываться под ней объёмные, но натянутые, подобно тетиве лука, сильные мышцы… А затем — в редкие моменты близости, когда они, юные и наивные, сидели плечом к плечу, — Фэн Синь запоминал, прокручивал моменты в памяти и фантазировал о тёплых объятиях, жарких поцелуях и контакте кожей к коже.

— Скажи, чего ты хочешь сейчас, а-Синь, — прошептал Му Цин в губы, и Фэн Синь, забывшись, почувствовал, как в уголках глаз скопилась предательская влага. — Я сделаю всё, чего ты хочешь. Позволишь?

— Пожалуйста, — выпалил он, прикрыв глаза. Смотреть в чужие глаза было страшно. — Пожалуйста, поцелуй меня.

На лице напротив на мгновение появилось искреннее удивление. Он замер, но, не успел Фэн Синь разочарованно выдохнуть, как почувствовал на своих губах чужое дыхание.

— Ты просишь меня об этом потому, что я выгляжу как Му Цин или…

— Если честно, то я не знаю, — Фэн Синь смотрел на него с прикрытыми глазами, но после этого вопроса открыл их, чтобы увидеть чужой взгляд, узреть в нём истинные эмоции. — Наверное, не поэтому. Просто… Кажется, что я могу доверять только тебе. Всё так сложно, и пока я здесь, то…

— О, — на губах засияла улыбка, и облик Му Цина тут же сменился обратно. На Фэн Синя снова, словно отражение, смотрело его подсознание. В Его глазах горел огонь. — Ну как, всё ещё поцеловать тебя?

Фэн Синь, заворожённый, осторожно кивнул и почувствовал на своих губах само воплощение нежности. Он целовал его, словно Наньян был самой большой ценностью в его жизни, и от этого неосознанного сравнения щемило сердце. И Он, прекрасно понимая, какие чувства вызывает, улыбался в поцелуй, распаляясь всё больше. Вскоре каждое Его действие всё больше напоминало границу нежности и страсти. 

Фэн Синь не мог не отвечать — он цеплялся за происходящее, боялся сойти с ума от мыслей о том, что всё происходит лишь в его сне, но не мог не плавиться под своими-чужими руками. А Он смелел, обводил лицо Фэн Синя пальцами, цеплял, неаккуратно царапая шею, путался пальцами в волосах — и невыносимо хотелось раствориться в этом моменте, никогда не возвращаться в реальность, лишь бы так было всегда.

— Ты такой вкусный, — признался Он, и по телу Фэн Синя от хрипотцы в голосе словно пробежала волна мурашек. — Что Я могу для тебя сделать?

— Перестать притворяться тем, кого так сильно заботит, что я чувствую. Не говори, не спрашивай… — не выдержал наконец Фэн Синь, и голос его прозвучал неожиданно грубо. Он словно смотрел на своё отражение, слушал, что он говорит, и всё это казалось таким неправильным, искусственным, невозможным. — Лучше действуй — смелее, с улыбкой. Как в последний раз.

И Он, хоть и посмотрел на Фэн Синя с непередаваемым выражением лица, послушался — взгляд тут же изменился, и голова, склонённая на бок, посмотрела так знакомо, с хитрецой. Взгляд обжигал, язык то и дело скользил по пересыхающим губам, и Фэн Синь впился в них уже сам, не дожидаясь Его инициативы. Поцелуй отдавал жадностью, и руки, до этого почти, как плети, висящие вдоль корпуса, словно ожили, обвили Его, прижав ближе, словно желали впитать в себя.

Фэн Синь ненавидел притворство, которое поначалу сквозило в Его словах и действиях, — и теперь, когда ловил ртом тяжелое дыхание, а поцелуи всё больше больше напоминали тренировочный бой, всё, казалось, шло как надо. Они стаскивали друг с друга одежду, как оголодавшие псы: холодная на вид кожа столько лет прятавшегося во тьме подсознания обжигала, и Фэн Синь был готов умереть от этих ожогов. Но он не успевал думать: представ перед ним совершенно обнажённым, противник-любовник успел опрокинуть его на спину. 

Фэн Синь распахнул глаза, сталкиваясь со своим-чужим голодным взглядом. Вновь возникло ощущение неправильности происходящего — оно противно зудело под кожей, не позволяя насладиться ощущениями, погрязнув в них с головой. Но Он не позволил погрузиться в мысли: оседлал бёдра, и, выгнувшись совершенно бессовестно, заёрзал по возбуждению. 

Фэн Синь глухо зарычал: отдавать контроль было страшно, но он помнил, что абсолютно всё в его снах было подконтрольно Ему — очевидно услышав его мысли, подлец обворожительно улыбнулся. А затем, подмигнув, Он привстал над ним и опустился, впуская в себя член. 

Фэн Синь всхлипнул — всё это было сумасшествием, происходило так быстро, что он не успевал даже осознавать. Но двойника, казалось, ничто не смущало: Он откинул голову и на пробу двинулся, сначала поднявшись и почти выпустив член из себя, а затем опустился. Фэн Синь, выдохнув сквозь зубы, откинул голову: пусть все ощущения были недостаточно реалистичны, но они умело дополнялись Его подначиваниями, томными взглядами и хриплыми просьбами, звучащими так пошло, что хотелось от неловкости закрыть лицо. 

Но, не ощущая запахов тел, не видя, как покрывается румянцем кожа, так похожая на его собственную, бог всё равно не смел заставить себя вспомнить, что всё это происходило не на самом деле, а во сне, что никто, кроме него самого, не опустился бы так низко. Фэн Синь смотрел, боясь сморгнуть воплощение своей давно придушенной похоти, впитывал каждое движение на нём, пытался запомнить, как хорошо ощущать близость.

— Я скоро, Синь-эр, — выдохнули ему в губы, тут же целуя с жадностью, на которую невозможно было не ответить.

Фэн Синь обнял Его, прижимая к себе, продолжив вбиваться навстречу ему. Он заскулил ему в ухо, заставив потерять темп и — почти — рассудок.

— Ах, я почти! — выдохнул бог в свою-чужую шею, целуя и прикусывая, но аккуратно, сдерживая, словно боясь оставить метку. 

В ответ на это Он приоткрыл рот, словно желая что-то сказать, но, откинув голову, начал ласкать себя, одновременно насаживаясь на член Фэн Синя, и от одного этого вида, от Его всхлипов защемило сердце. Потерявший темп, он двигался беспорядочно, чувствуя приближающуюся разрядку. Уже было совершенно неважно, где он и с кем — хотелось лишь, чтобы ощущения возбуждения, такое мучительного, исчезло. 

Фэн Синь кончил быстро, едва успев хоть что-то запомнить и осознать, почти болезненно. Отчего-то с его губ сорвалось имя — он не успел запомнить и понять, чьё — не оправившись от оргазменной судороги, он тут же почувствовал, как его вырывает из тьмы, словно тряпичную куклу.

— Эй, Наньян, — вновь голос Му Цина, — Фэн Синь, что с тобой? Фэн Синь! Блять, проснись, а то… — нервные нотки. — Я сейчас вышвырну тебя на улицу!

Фэн Синь распахнул глаза и уставился на него в ужасе: из-за резкого пробуждения казалось, что его словно окатили ледяной водой, и слова Му Цина звучали подобно ударам в гонг. Наньян не сразу почувствовал своё тело из-за этого, но вскоре он, боясь показаться слишком нерасторопным, опомнился, пошевелился на пробу и вспыхнул: недвусмысленное ощущение влажности на бёдрах и в районе паха, жар на щеках и дрожь в ногах намекали, что не все события сна остались там. 

Фэн Синь вдруг захотел заснуть, желательно навсегда. Взгляд Му Цина проделывал в нём дыру, чужие глаза сияли в темноте, отражая отблески луны, любопытно заглядывающей в окно, но хуже всего стало, когда тот сделал первый шаг в попытке подойти ближе.

— Гуй тебя дери, ты меня звал… 

— Я… тебя звал? — Фэн Синь не мог поверить, что издавал во сне, ещё и настолько непристойном, хоть какие-либо звуки. Чувствуя, как голова кипит, он не мог даже представить, в какой момент мог позвать Сюаньчжэня.

— Да, ещё и так, что выдернул меня из медитации! Что с тобой творится? — недовольно ворчал Му Цин, но, к счастью Фэн Синя, он не посмел подойти слишком близко. — Что вообще с тобой в последнее время происходит? Для чего ты спишь, почему так странно себя ведёшь? — Сюаньчжэнь заговорил по-странному отрывисто и подошёл ещё ближе. — Твоя постель похожа на поле боя… Тебе что-то снилось? Лучше скажи сейчас, мы могли оказаться в опасности — вдруг ты под влиянием врага, и…

— Со мной всё в порядке, — не слишком убедительно прохрипел Фэн Синь, которого покрыл холодный пот. Он задрожал, едва сдержавшись от глупого желания привычно обнять самого себя за плечи. — Правда, всё в порядке, мне… — он с трудом подбирал слова, — ничего не снилось… правда, ничего не снилось.

— Ты говоришь сбивчиво, отчего звучишь так, будто не только проснулся, а подрался с парочкой непревзойдённых одновременно и еле унёс от них ноги, — занудно начал Му Цин. Его интонация не терпела возражений, а взгляд был направлен куда-то вглубь Фэн Синя, словно намереваясь проанализировать его поведение. Он вздрогнул: если Сюаньчжэнь с этой его противной дотошностью продолжит в том же духе, то он определённо поймёт, что именно послужило причиной странного поведения Наньяна и при каких обстоятельствах его позвали. 

— Я серьёзно, всё в порядке! — несмотря на суровый взгляд напарника, почти прорычал Фэн Синь. — Мне ничего не снилось, я просто…

— Просто что? — сложив руки на груди, Му Цин откинул волосы, даже не растрепавшиеся и не спутавшиеся за время путешествия. — Просто решил меня позвать? Забавы ради? Твой голос звучал… отчаянно?

Фэн Синь был готов взвыть. Он чувствовал, что ситуация безвыходна, ведь отчаяние в его голосе тогда даже такой закостенелый девственник смог бы связать с весенним сном, если бы взглянул внимательнее. Дрожь прошла по телу Наньяна в несколько волн, и вскоре он не мог перестать мелко подрагивать, словно лист на ветру.

Му Цин хмыкнул, и Фэн Синю стало ещё хуже от осознания: теперь точно догадался — просто не позволяли сказать его принципы и глупое желание казаться вежливым даже рядом с ним, как и банальная неловкость сказать о том, что Фэн Синь кончил, выстанывая его имя, находясь в нескольких чжанах. 

Сюаньчжэнь — воплощение лжи, пусть даже во спасение — смотрел на своего напарника, склонив голову.

Фэн Синь увидел в этом жесте насмешку и взорвался, не выдержал. Быстро вскочил, откинув одеяло, не боясь того, что Сюаньчжэнь увидит пятно на нижних одеждах, взъерошенность и предательский румянец. 

— Со мной всё в полном порядке, но из-за того, как ты насел, я начал сомневаться! Мне надо выйти и остыть, жди к рассвету.

Фэн Синь выпалил это на одном дыхании и стремглав выбежал из домика. Быстро оглядевшись кругом, он рванул в чащу леса. Воздух был прохладный и влажный, он мог бы заставить неприятно поёжиться, если бы Наньян сейчас мог хоть что-то такое почувствовать. Но сейчас его хлестали ветки, царапали, как когти дикого зверя, покрытые острыми иглами кусты, но единственное, что он мог испытывать — это ощущение душившей его и нарастающей с каждым мгновением паники. 

Как же быть дальше? 

Он так опрометчиво сбежал — это было более чем глупо. Ведь, вполне вероятно, на самом деле Му Цин ничего не заметил. 

Но разворачиваться было поздно: Фэн Синь остановился как вкопанный. Ноги болели, царапины на руках должны были уже начать затягиваться, но нижние одежды всё равно были испачканы следами крови, тонкими и толстыми — алый узор, словно вышитый нитями, на идеальной белизне казался по-жуткому красивым.

Фэн Синь вышел к берегу большого озера, поросшего высокими, выше человеческого роста, травами. Они, пожухлые, свистели из-за ветра, продувающего каждый стебелёк, словно исполняли какую-то очень печальную мелодию. Этот звук завораживал, и Фэн Синь замер и прикрыл глаза. 

Он пытался успокоить дыхание, заставить себя не думать о произошедшем, не вспоминать, как потерял голову во сне, поэтому пытался впитать всем своим телом, прочувствовать кожей музыку ветра в стеблях прибрежной поросли, раствориться в ночной прохладе.

— Ты… совсем сумасшедший? — он не понял, сколько прошло времени, прежде чем на берег озера из леса, но не оттуда же, откуда Фэн Синь, вывалился Му Цин с чжаньмадао наперевес. В его волосах так неаккуратно запутались сухие веточки и старые листья, и Фэн Синь, обернувшийся на окрик в страхе, испытал желание распутать чужие волосы, извиниться за то, как себя повёл и… 

Глупость полнейшая. 

Он заслуживал только пощёчин, презрительных взглядов, злых слов, пропитанных ядом, и кулаков, пробивающих грудину. После всего, что ему приснилось — невозможно было смотреть на Му Цина и чувствовать себя как раньше. Узнай он об этом во всех подробностях, лично бы убил, и Фэн Синь бы принял смерть с улыбкой на губах. 

Но в груди билось несмелое желание узнать: если бы не было этого сна, если бы Му Цин не увидел своего напарника таким жалким, мог бы он допустить мысль сблизиться? Обнял бы он когда-нибудь Фэн Синя? Потянулся бы, чтобы поцеловать? Пусть с братской нежностью, пусть не с мыслями о настоящей, не платонической любви — не важно. 

Мог ли Фэн Синь узнать — хотя бы тогда, сотню лет назад, было ли возможно рассчитывать на его ласку?

Наньян не знал, но ему стало страшно от того, как быстро к нему приближался Му Цин, как тяжелы были его шаги, как тень на точёном лице оттеняла горящие глаза. 

Почему Сюаньчжэнь злился?

Не помня себя от страха услышать «ты мне противен» или холод в голосе и подытоживание о том, что миссия провалена, Фэн Синь всем телом повернулся к нему. Казалось, всё его тело было сделано из дерева, не гнулось, не могло двинуться без противного скрипа. 

Он молчал и боялся заглянуть в чужие глаза. Му Цин приближался к нему, тяжело дыша, — явно был очень зол, будто пытался сдерживать свои порывы. Раздражённый вздох сорвался с его губ, и Фэн Синь в очередной раз вздрогнул.

— Ты в своём уме? Блять, у меня слов не хватает — ты просто выбежал из дома посреди ночи и… Что с тобой творится?

— Со мной всё в порядке.

— С тобой вообще ничего не в порядке, Фэн Синь! — выкрикнул он, и в голосе проскользнуло отчаяние. — Ты… никогда раньше не был так безрассуден.

Фэн Синь усмехнулся: чтобы Сюаньчжэнь и давал прошлому ему положительную оценку? Удивительно. Он точно проснулся?

— Сотня лет вот уже прошла, — пожал плечами Фэн Синь, внутренне надеясь, что злость Му Цина была направлена только на его внезапный уход. Но, тем не менее, всё же встал полубоком, будто опасаясь, что напарник увидит больше, чем нужно. 

Наньяну казалось, что он грязный, что Му Цину нельзя видеть его, и от этого было невыносимо больно.

— Да мне плевать, сколько лет прошло, сколько воды утекло! — голос Му Цина звучал громко и отчаянно. — Ты подвергаешь опасности себя, меня, нашу миссию, все Небеса… Пошли обратно, а? Там обсудим, что хочешь, тут оп…

— А я тут обсудить хочу, мне здесь нравится, — глупо запротестовал Фэн Синь, и тот зарычал.

— Да как ты не понимаешь!...

— Так объясни же мне, что я должен понять.

— Блять… Это то озеро, в котором водится тварь, убившая мальчишку! Ты решил приманкой подработать? Просто непробиваемый идиот!

Фэн Синь ничего не ответил, лишь усмехнулся, мельком взглянув себе за спину.

— Ты ещё и смеёшься! У меня слов нет — кто ты и куда дел настоящего Фэн Синя? — Му Цин сказал это, подойдя ближе и глядя ему прямо в лицо. Фэн Синь вынужденно уставился ему в глаза, чувствуя, как беспомощен под чужим взглядом. — Мы уходим, ладно? Просто… проспись, я не знаю? Может быть, это позволит тебе почувствовать себя нормально? 

Он продолжал говорить не затыкаясь, и это было так непривычно для него. Обычно тащить слова из Му Цина надо было силой, но сейчас он только и рассуждал об опасности, в которой они оба сейчас оказались, о том, что завтра же они найдут лекаря, который проверит Фэн Синя на предмет отравления…

Фэн Синь слушал вполуха, боясь поверить в то, что всё это продиктовано не чужим гневом и желанием поскорее расправиться с миссией, а искренним беспокойством. Потому что в таком случае он мог оправдать как предательскую реакцию своего тела, так и отвратительный, пошлый сон, навязанный его же подсознанием.

За спиной едва слышно раздался всплеск, но никто не обратил на него внимания. Судя по всему, боги посчитали, что в этом озере водилось много рыбы, потому что на рынке ими было встречено очень много рыбаков, предлагающих свежий товар.

Но в момент, когда всплеск послышался совсем близко, боги поняли, как сильно они ошибались. Но было уже слишком поздно: на шее Фэн Синя, стоявшего ближе к воде, сомкнулись огромные щупальца, не позволяя вдохнуть и опомниться. Не успел он моргнуть, его затянуло под воду.

Му Цин, во мгновение ока оставшийся на берегу в полном одиночестве, не смог соединить отчаяние, ужас и осознание произошедшего, накрывшее его вместе с озёрной водой, ни во что, кроме череды едва ли связанных между собой ругательств.