Просыпаться было обидно — снилось что-то хорошее, но настолько невнятное, что оставалось только тихо улыбаться, пытаясь задержаться подольше в восхитительном ощущении неги и спокойствия. Тихие голоса поблизости тоже давали странное чувство покоя, которому не мешали даже не очень удобные носки, почему-то не снятые с вечера. Стоп. Носки. Какие, к черту, носки, где я нахожусь и кого слышу рядом?

Два мужских голоса — один другого краше, даже глаза открывать не хочется, чтобы не разочароваться в первом впечатлении, каковое было весьма приятным. Звучный низкий баритон что-то спокойно объяснял звенящему тенору, втолковывая какие-то, судя по интонации, банальные истины, но свет разума никак не мог достичь второго. Вот подниму я сейчас веки, окажусь где-нибудь у знакомых или в больнице, и всё, прощай, блаженство…

Тем не менее, разговор становился всё более чётким, хоть и тихим, а слова, звучавшие как-то слишком плавно и певуче, медленно достигали ещё не совсем проснувшегося мозга.

— … Но мы же не можем бросить её просто замерзать, на улице холодно!

— Мы никого нигде бросать не будем. Но пусть сначала выспится, потом узнаем, кто это и откуда.

— Почему тогда в моей кровати?

— Ты принёс её, тебе и стать её проводником. Я залечил рану, но мысли и чувства её скрыты за снами, словно за ветвями цветущих дерев.

Давайте, глазки, открывайтесь! Ну не может быть в больнице такого диалога, скорее, меня просто глючит после того, как я всё-таки поднялась, дошла до дому и упала спать, не переодевшись полностью!

Первые секунды три я созерцала потолок, кажется, отделанный камнем. Хорошим таким камнем. Красивым, серым, с выточенным ветром рельефом, похожим на волны. Красивый потолок, одним словом. Только незнакомый от слова «совсем». Потом взгляд медленно, словно пришибленная черепашка, каковой я себя и ощутила после попытки пошевелить хоть пальцем, заскользил по остальной обстановке комнаты — шторки (веселые такие шторки, вышитые ирисами), стенки (стенки как стенки, каменные разве что, но это лечится штукатуркой и обоями или же просто коврами-гобеленами), вторая кровать с сидящими на ней огненно-рыжим и черноволосым мужчинами, причем второй мог похвастаться еще и внушительными такими крылышками… Новый Год же вроде еще не скоро, а костюм крутой, крылья как живые — вон, даже двигаются в такт дыханию и словам.

И все-таки, где я? Вот на какие чертячьи рога занесло на этот раз? Вписок поблизости, знакомые с которых могли бы подобрать мою тушку на улице и принести в дом, точно не было, а все друзья пока разъехались, ведь отпуск на границе ноября и декабря дает шанс спокойно порадоваться жизни в тепле южных курортов по вполне себе божеской цене… Стоп.

Крылья. Двигающиеся, пушистые даже на вид, черные крылья, вать машу. Либо это очень дорогая и качественная амуниция для косплея, либо — поздравляю, Сашенька, у тебя глюки.

— Она проснулась, Тано!

Все-таки глюки. Интересно, я сейчас замерзаю в сугробе или лежу где-нибудь в приемном покое «Скорой», дожидаясь живительного укола в отмороженную задницу? И черт, хватит читать во время рабочих перерывов всякий бред, вон, ЧКА уже мерещится!.. Или не мерещится? Сознание, конечно, может генерировать потрясающие по своей реалистичности глюки, но не настолько же всеобъемлющие! Небеса милосердные, во что я опять вляпалась, не имея на то ни малейшего желания?..

Кажется, я назвала сидевших мужчинами? Была не совсем права, каюсь. Нет, к мужскому полу относились оба, но Ортхэннер почему-то был куда больше похож на подростка, внезапно решившего отрастить патлы и помахать ими на концерте какой-нибудь новомодной группы. Мелькор же, спокойный и чуть улыбающийся, был этаким «добрым папой», который в свою очередь ведет сына на концерт, а после этого — прячет улики от мамы. Но что-то меня занесло, видимо, то средство, после которого меня посетил сей глюк, оказалось чересчур забористым.

Так. Спокойнее, Саша, спокойнее, в любом случае ты скоро проснешься, и всё это окажется просто сном. Хорошим ли, плохим — неважно, главное, проснешься. А завтра суббота, можно будет выспаться как следует и досмотреть сезон любимого сериала, да и пара-тройка фильмов на жестком диске тоже найдется, как раз для расслабления мозга подойдет…

— Тано? — и голос, как у подростка, почему я сразу этого не заметила? — Тано, она не такая, как Эллери Ахэ, они — цветы и травы, вольный ветер в золотых полях, а в ней кроны древ, что держат собой мысли и слова…

Красиво говорит. Хорошо хоть, большая часть слов проходит мимо моего сознания, не задерживаясь в нем всякими красивыми оборотами, подобные которым я в последний раз видела в Гомеровских пьесах. Спору нет, звучит это весьма мягко и гладко, но вот слушать подобное постоянно — без понятия, как при этом не сойти с ума. Да и глаза такие… Честные-честные, прямо как у котика, который успел сожрать кусок мяса до того, как его заметили. Золотые такие глаза, сияющие, прямо как прожекторы в каком-нибудь шоу.

А я еще немного — и точно поверю в существование параллельных миров, потому что не бывает в глюках такой точности. Лежу, значится, в кровати, смотрю на все происходящее большими и очень удивленными глазами — поскольку двигаться не выходит от слова вообще, искренне пытаюсь понять, что тут творится, а Мелькор, очевидно, заметивший состояние легкого «шта?», прячет предательскую улыбку. Впрочем, Ортхэннер не лучше — бегает вокруг того спального места, где уложили меня, что-то там тараторит себе под нос и то и дело умоляюще смотрит на своего Учителя. Детсад, черт бы его побрал.

Где-то на шестом круге беготни мельтешение Ортхэннера начало вызывать легкое головокружение, и я, наивная душа, попыталась высказать это вслух — ну не убьют же меня за просьбу бегать чуть медленнее, не прикидываясь рыжим любопытным тараканом с полного попустительства Черного Валы? К слову сказать, роскошные гривы что Учителя, что Ученика вызывали жесточайшую зависть густотой и цветом волос, каковые в нормальном мире можно было видеть только в рекламе очередного средства для мытья головы. Собранная в незатейливую прическу (две пряди с висков перевязаны тонким шнурком) шевелюра Мелькора даже на взгляд казалась шелковой и гладкой, словно — правильно! — во всё той же вездесущей рекламе, отливая синевой в лучах дня. Ортхэннер в этом плане был похож на одну из моих однокурсниц — такие же тяжелые рыжие волны, переливающиеся медью и янтарём, и, наверное, легко держащие любую прическу, какую только пожелают сотворить с ним дети Эллери Ахэ. Даже руки зачесались, если честно — но сомневаюсь я, что мне разрешат запустить пальцы в эти волосы. Разве что незаметно, чтобы не ронять авторитет Умного И Хорошего Ученика, именно с больших букв.

Попытка издать звук провалилась еще на этапе «вдохнуть поглубже» — приступ кашля буквально скрутил в клубок мое бедное тельце, которое, похоже, успело простудиться, пока лежало в снегу (или лежит, вдруг все-таки все это мне кажется?), и в итоге эффект получился прямо противоположный. Забегав еще быстрее, Ортхэннер начал что-то говорить под руку Мелькору, который просто подошел ближе и начал водить рукой над тем, чем теоретически была я. Кашель после этого стих практически мгновенно, но не менее задушенный хрип, вырвавшийся вместо «Спасибо», свел на нет попытку заговорить.

— Тано, что с ней? — мозг, привыкший к общению с странными людьми (правильно, столько лет в играх еще прожить надо, не рехнувшись), отфильтровал все сравнения, метафоры и прочие литературные красивости, пропустив их мимо ушей.

— Ничего страшного, — а Мелькор, однако, общается куда более адекватно по сравнению со своим учеником, не строя многоэтажных конструкций из словесных оборотов. Приятное открытие.

Следующая попытка обрести голос оказалась чуть более успешной — спасибо Ортхэннеру, додумавшемуся дать воды в небольшом деревянном кувшине. Похрипев, как персидский кот на сосиску, я наконец смогла четко сказать ровно две вещи, которые были важнее всего на данный момент.

— Надеюсь, это всего лишь глюк… И в любом случае — Майрон, не мельтеши, голова кружится, — золотоглазый замер на месте, услышав одно из своих имен (надеюсь, в этом варианте Арды он носил его), после чего завертелся вдвое быстрее. Спасибо, блин, большое.

«Just donʼt say Iʼm damned…»* — разумеется, будильник никак не мог зазвонить в другое время. Сумка, судя по всему, лежала где-то рядом, но дотянуться до нее сейчас было выше моих сил.

— Звук идет от моей вещи… Дайте мне ее, пожалуйста, — сформулировать фразу так, чтобы не пришлось прямо сейчас отвечать на вопросы об устройстве, назначении и принципах работы мобильных, удалось с первого раза. А вот отключить музыку — с четвертого, потому что мозг никак не хотел включаться и решать задачку, ответ на которую и должен был остановить сигнал. В итоге после второго повтора музыка стихла, и я, оторвав взгляд от экрана телефона, увидела уже два голодно-любопытных взгляда, которые дали бы сто очков вперед какому-нибудь экспериментатору из детского мультфильма. Небеса милосердные, пусть мне дадут еще немножко спокойствия, а потом уже спрашивают!..

— Я не слышал раньше подобной музыки, и язык этот тоже незнаком мне, — медленно, но с азартом начал Мелькор. Вать машу, за что? Ну почему именно эта песня, именно это время и именно я?..

***

— Нет, я не могу сделать так, чтобы играла мелодия, которой не будет в этот момент внутри, и нет, сейчас можно играть только то, что уже записано, потому что мне неоткуда взять другую музыку, — допрос продолжался уже минут двадцать. Бедный смарт был осмотрен, обнюхан и чуть ли не облизан со всех сторон, в итоге чего Черный Вала и его ученик засыпали меня градом вопросов.

Я понимаю, что обоим было любопытно, как действует неизвестный предмет, но я все еще ощущала себя очень побитой черепашкой, и объяснять, почему телефон не может играть что-то кроме записанного (рассказывать про сам факт наличия диктофона и радио я не рискнула), сил просто не было. Еще и Ортхэннер тараторил что-то про цветущие луга, ирисы и прочие цветочки, не замечая, что почти девяносто процентов его речи проходит мимо моих ушей.

Связи, кстати, не было. Вообще. Даже экстренный вызов завершился, не успев начаться. И вот это уже было звоночком к панике — глюк либо затянулся, либо никогда таковым и не был, и вот во втором случае стоило начинать волноваться. Если я правильно помню оригинал («Черная Книга», конечно, де-факто таковым не является, но и Мелькор тут не Моргот), то мне повезло попасть в самое начало истории, еще относительно спокойное и мирное.

— Ортхэннер, скажи, а Морхэллен уже забегал на огонек? — вдруг получится изменить сюжет, убрав одну из причин атаки на Хэлгор? Особенно с учетом того, что время для майар, эльфов и валар идет иначе, чем для людей — срок жизни все-таки абсолютно иной, и то, что эльф или майа запишет как короткий визит, вполне могло оказаться годом-двумя. А мне этого хватит, надеюсь.

Саурон завис. Вот прямо как мой рабочий комп после шестой-седьмой вкладки хрома, пока сам не отвиснет обратно — фиг работать будет. Еще и цветочки все эти… Как они понимают друг друга с этой образностью речи? И как мои слова выглядят для них, интересно? Надо будет узнать, когда разберусь с собственным тельцем, которое, судя по всему, вылечили, но не кормили от слова вообще. Это и понятно — во сне вливать всякие бульоны и прочую траву опасно, а проснуться я смогла только полчаса назад.

— Он в долине, говорит о металле с кузнецом, — Мелькор отреагировал быстрее, и, как умный человек (человеком он не был, но почему бы не использовать выражения именно так, как привыкла за больше чем двадцать лет сознательной жизни?), потрепал по плечу все еще стоявшего в позе суслика Майрона. Тот моргнул, все-таки отвис и с некоторой надеждой поинтересовался:

— А откуда ты знаешь имена наши, что поет ветер… — бла-бла-бла. Еще минуты на две красивостей, которые можно спокойно опустить, не боясь потерять смысл речи.

— Приношу извинения, если просьба покажется наглой, но если меня покормят, я расскажу все, что знаю о вас, — а еще поставлю работать солнечную зарядку и подключу к ней электронную книжку, благополучно забытую в сумке с прошлых выходных. Благо, Джон наш Рональд Руэл свет Толкин обитается на карте памяти во всех возможных переводах и оригинале, а про «ЧКА» и говорить не надо, настольная книжка должна быть везде.

Принесли какой-то странной еды, которая оказалась довольно вкусной, несмотря на абсолютно неизвестные ингредиенты в составе. Попытались накормить с ложечки — Ортхэннер под искрящимся смехом взглядом Мелькора изображал нянечку целую минуту, после которой я поняла, что если я хочу наесться спокойно, то надо брать ложку самой, поскольку одновременно жевать и смеяться не очень удобно. Налили вкусный сок, похожий на смородину, но более сладкий — как будто добавили сахара. Может, так и было, но я предпочла уточнять.

Еда закончилась, как и тот небольшой перерыв, который она давала. Благополучно сев на кровати, я еще раз окинула взглядом комнату — при постройке явно считали, что в одном помещении должен жить полк солдат, хранить тут же снаряжение и заодно устраивать гуляния. Ничем иным объяснить размеры жилища я не могла, но в данном случае это был плюс, поскольку чуть меньше часа назад я своими ушами слышала, что жить я буду вместе с Ортхэннером, который и являлся единственным обитателем комнаты.

Книжка была извлечена из сумки и чехла, который не раз спасал верную электронную спутницу от превратностей жизни, сохраняя ей стекло, а мне — нервы. Пальцы привычно утопили кнопку включения, клавиши управления мягко засветились изнутри, а на экране появилась обложка книги, которую я читала последней.

Интересно, на каком языке я разговариваю? Это явно не родной русский, не эльфийская речь, описанная у все того же дедушки Толкина, да и вообще — странно звучал он. Если не прислушиваться, то кажется, что говорю на русском, как и окружающие, а вслушиваюсь — и голова сразу наполняется незнакомыми звуками и словами. И как будет звучать речь, если я рискну читать вслух? Как родной язык или это странное наречие?

Итак, 'Книги' — 'Настольное' — 'ЧКА'. У Ортхэннера и Мелькора глаза сияют так, словно я им конфеты пообещала. И ладно фаэрни — он еще фактически подросток, но Черный Вала? Где тот страшный, жестокий и так далее, которого показывал нам «Сильмариллион»? Вот это вот чудо с восторгом на лице и пушистыми крыльями (каюсь, успела пощупать)? Не верю. Вот вообще не верю. А зрители тем временем ждут…

***

Моего голоса хватило ровно до того момента, как по книге Ирмо начал стирать память захваченным эльфам, поскольку читать шепотом было не только неудобно, но и банально больно — вечная непроходящая зимняя почти-простуда делала подобное занятие весьма неприятным, хуже этого было разве что выражение лиц Мелькора и Ортхэннера. Обиженно-испуганно-недоверчивое, как будто я перед ними сама убивала этих эльфят, умудряясь каждого побить, задушить на глазах каждого котенка и еще как-нибудь поиздеваться над нежной эльфячьей душой.

— Но… как они могли, Тано? Это же дети, они никому не причинили вреда, за что они так?.. — полные слез глаза Майрона разжалобили бы даже налогового инспектора, если бы таковые присутствовали при чтениях. Черный Вала был куда более сдержанным, он просто тихо морально страдал, изображая драму-ламу. Черт, а я еще «Сильм» хотела предложить, если все-таки окажется, что сие не глюк, но что-то как-то страшновато — вдруг еще удар хватит от чувств…

— Радость моя золотоглазая, успокойся, это просто… Легенда, да, — я все же не смогла удержаться и провела рукой по волосам Ортхэннера, который уселся на кровать рядом со мной еще минут десять назад. Ну один в один подросток — такой же «нищасный», как мой младший брат после скандала с предками, и на мою руку отреагировал практически так же — дернул головой, пытаясь слезть с покрывала и сделать вид, что это не он тут страдает и вообще, сильный и независимый. Как говорил один друг — «сам себе самолет».

— Я… Если это все мне не снится, то наиболее точно будет сказать, что я пришла из другого мира. И эта книга, хоть и похожа в самом начале на вашу историю — просто легенда, которую записали, чтобы много людей могли ее узнать. Жестокая, но красивая выдумка, как детские сказки, — голос окончательно сел, да и Майрон все-таки отодвинулся так, что до него я банально не дотягивалась. А волосы у него шикарные — так и хочется снова их потрогать, но это желание пока что получалось держать на поводке. Успела уже пощупать, причем так, что этот бессмертный пацан умудрился обидеться на сие действие.

Мелькору, судя по глазам, поплохело еще сильнее. В чем-то я его понимаю — если у нас такие сказки, то чем же живут взрослые? Если это читают дети, то что их ждет потом? И он был прав, в общем-то, поскольку ничего хорошего там не было. Но сейчас это не главное. Надо бы вывести обоих из этого ступора страданий, потому что нафиг мне два психующих потенциально всесильных мага, каждый из которых с легкостью создавал новых существ, а значит, и прибить теоретически может? Правильно, оно мне не надо.

— Мелькор, если ваш мир хоть немного совпадает с описанным, я обещаю, что постараюсь сделать все, чтобы история пошла иначе, — особо лучше не стало. Судя по выражению лица, главное «зло» решило, что оно должно Превозмогать! Пожертвовать! Спасти! И что мне делать? Объяснять, что книжка — это книжка? Дать «Сильм»? В конце концов, попросту потребовать прекратить истерику? Ну не поможет же. Сама такой была пару лет назад.

Главное Черное Зло с все тем же скорбным лицом куда-то смылось, оставив уже немного хрипящую меня наедине с Ортхэннером. Рыжик тоже не блистал энтузиазмом общения, будучи морально подавленным из-за услышанного и оскорбленным моими почесушками, причем второе он старательно демонстрировал, мол, посмотрите, как она меня обидела, я ведь Ученик и вообще великий и могучий. Еще где-то бродит Морхэллен, тоже обиженный и оскорбленный, потому что Мелькор не оценил его талантов. Скажем честно — по обеим книгам это было немного (совсем немного, самую капельку, где-то литров на тысячу) несправедливо, и именно в обиде Морхэллена было положено начало уничтожению творений Черного Валы. И если я не хочу получить в итоге все ту же резню эльфяток, то надо предотвратить сам уход Курумо на Валинор. Не люблю я подростков, и нелюбовь эта зачастую взаимна, поскольку у них — истерики, психи и выбрыки в сторону «Никто меня не любит, все злые», у меня — полное непонимание причин такого поведения. Нет, с физиологической стороны все абсолютно ясно, но логика действий заставляет мой мозг ломаться на много-много маленьких мозговичков.

— Майрон, можешь мне помочь? — вставать было сложновато, хотя после еды организм перестал намекать на желание побыстрее закопаться в могилку и не вылезать лет этак очень много. — Иначе я упаду, и собирать мои кости с пола все равно придется тебе.

Чует мое сердце, что с этим парнем я еще навоююсь (в моральном плане, разумеется, не хочется расстраивать и без того не сильно веселого Мелькора), и что авторитет придется выгрызать зубами. Это явно не тот тип людей, которых можно купить за шоколадку, впрочем, шоколада у меня тоже нет. А что есть? Телефон; наушники (где-то пар шесть, три из которых были куплены за символическую сумму в переходе и использовались как совсем запасной вариант); зарядка — одна из тех вещей, за которые я сейчас благодарна своей привычке таскать в сумке все, что туда влезает; книжка в чехле — вон, лежит на кровати, сиротливо светясь в потолок; переходники всех сортов и цветов; шарф; перчатки; запасные перчатки; коробочка из-под еды, в которой я предпочитаю таскать обед на работу; вилко-ложко-нож, дешевый вариант туристического мультитула; нож (а он-то тут откуда?); карточки и железо, выпавшие из кошелька, и сам кошелек с пропуском. Жаль, что сумка маленькая, впрочем, этого барахла мне хватит надолго.

Благополучно вытряхнув сумку на кровать, я поковыляла дальше, опираясь всем своим живым весом на Майрона, что-то шипевшего сквозь зубы. Ну да, не цветочек и не эльфячья принцесса, а честные семьдесят пять кило мяса, но увы, отдуваться придется именно золотоглазому, поскольку другого выбора у него все равно нет. Интересный, кстати, вопрос — если я была в зимней одежде, а под одеялом обнаружила только колготки и длинную блузку, то, выходит, кто-то меня раздевал. Кто именно? И где моя одежда?

Ноги слушались с каждым шагом все увереннее, и, навернув около десятка кругов по комнате (помним про размеры, да?), я смогла топать самостоятельно, хоть и медленно. Прогресс, однако.

— Ортхэннер, как думаешь, мне стоит выйти наружу в таком виде или взять где-нибудь другую одежду? — и в ответ снова шипение про терновник, на который я похожа своим поведением. И кактусы (откуда тут кактусы?). И что-то еще, наверное, тоже такое же милое. Ну что ж, не хочет — не надо, пойду так. Я стыдливостью не страдаю, а эта блузка вообще изначально была платьем, так что все нормально.

Мир перед глазами как-то пошатнулся, потемнел, и вместо двери я почему-то увидела перед лицом пол, покрытый мягким ковром. Было обидно — ради чего я ковыляла, вися на майа, все эти круги? Ради очередного обморока, который даже и причины-то особой не имел? «Вот черт!» — и сознание снова потухло под крики Майрона, видимо, пытавшегося дозваться до Мелькора.

***

В этот раз, ради разнообразия, проснулась я в тишине. На все той же кровати, глядя на все тот же потолок (ну почему он каменный и даже не окрашен? Хозяин, конечно, барин, но ведь красиво будет!), а за окном уже царил вечерний полумрак. Или не вечерний — я без понятия, на какую сторону смотрит комната, и потому вполне может быть, что уже рассвет, а я все еще дрыхну, как котейка на батарее. В пользу идеи с рассветом говорил и тот факт, что рядом со мной уютно сопел в две дырочки гроза хоббитов и прочих Бильбо, пока что еще не страшный и не ужасный, а, скорее, просто уставший. «Он что, наблюдал за мной ночью, что ли?» — промелькнула в голове мысль, впрочем, сменившись спокойно-расслабленным «Красивый все-таки, чертяка!». Молодой, симпатичный майа, еще не тронутый ни войной, ни смертью. И вырастет в столь же прекрасного Хранителя Арты, только вот уже не будет так мирно спать, не видя плохих снов.

Руки сами потянулись к Ортхэннеру, и тот даже не дернулся, когда моя ладонь легла на висок, убирая с лица тяжелую прядь. Как дома, только с брата я снимала книжки, под которыми тот периодически засыпал, когда сон оказывался сильнее желания дочитать до конца. Майрон чуть повернул голову, и теперь пальцы свободно скользили по гриве, разбирая спутавшиеся волосы на отдельные прядки, которые потом убирались за голову. И чего он дергался? Не ем же я его живьем, просто люблю чужие волосы, когда они проходят между пальцев, оставляя ощущение живого тепла. А он еще и рыжий, прямо солнышко на подушке.

— Зачем? — неожиданный тихий вопрос откуда-то со стороны двери. Майа вздрогнул, но так и не проснулся, а я, выпутав руку из волос, максимально тихо поднялась с кровати, оставив Ортхэннера лежать в одиночестве, и уже довольно уверенно прошла к Мелькору, замершему черно-белыми пятнами у выхода.

— Зачем или почему? — классический вопрос. — И вообще… У тебя есть какая-нибудь кухня, где можно сесть и поговорить?

Сейчас уже было понятно, что это никакой не глюк, и что мне предстоит провести тут некоторое время. Надеюсь только, что смогу изменить историю, ведь так хочется, чтобы все было хорошо!..

Кухня тут была, и уют в ней тоже был — тепло огромной печи, запах чего-то вкусного из духовки, специи в коробочках и множество других вещей, говорящих о том, что здесь хозяйничает тот, кто влюблен в свое дело. Но перед рассветом в помещении было пусто, и поэтому можно было говорить спокойно. Усевшись поудобнее на широкий диванчик, я подобрала под себя ноги и выжидающе уставилась на Мелькора, который стоял передо мной, изредка поводя крыльями.

— В ногах правды нет, садись рядом, — голос после сна был низким и чуть хриплым, и стоявшая на небольшом столике рядом вода была очень кстати. — Ты ведь уже понял, что я — не одна из Детей Илуватара?

Черный Вала кивнул, располагаясь на стуле с узкой спинкой. Специально что ли ее меняли, чтобы крылья не мешали сидеть? Впрочем, это можно выяснить позже.

— В моем мире вы — просто имена в историях. Одну из них я читала вслух, другие говорят иное. Я не знаю, что я тут делаю. Может, Эру решил, что ваша жизнь не должна идти так, как описано в той книге? Или это просто случайность, игра Небес Великих, которые решили начать новый тур? Люди в моем мире не живут больше ста лет, и вряд ли я увижу, чем закончится история второго твоего фаэрни, — на этой фразе я на мгновение прервалась, вспоминая, сколько всего нужно рассказать. — И вряд ли я доживу до того, как Лаан Гэлломэ превратится в маковое поле. Да, ты слышал, что может произойти, и я буду стараться сделать так, чтобы видимость осталась, а суть была иной. Я не хочу такой судьбы ни для тебя, ни для твоих учеников.

Говорить было сложно — Мелькор, сам того не замечая, живо реагировал на каждое слово. Нет. Нельзя ему знать, что будет после, да и про гибель Хэлгора зря я им рассказала. Теперь будут жить, зная, что при малейшей ошибке это может произойти.

— А насчет Ортхэннера… У меня был брат, который так же не любил принимать сочувствие и так же мог спать с чем-нибудь на лице. Да, твое творение красиво, но я смотрю на эту красоту, как на зверя, которого нельзя посадить на цепь. И не думаю, что Майрон знал ласку от кого-то помимо одной-двух из твоих эльфяток. А Сердцу Арты ведь нужно тепло, верно? — я говорила спокойно и тихо, вспоминая, как читала впервые обе книги; как хотелось увидеть и поговорить хоть с кем-нибудь из валар — и спросить их, почему именно так, а не иначе; как менялось лицо Ортхэннера, когда я дошла до пленения Мелькора.

Вала молчал, и глаза на его лице казались двумя черными провалами на белоснежном мраморе. Это не тот Моргот, о котором было сказано в «Сильмариллионе», нет. И он не должен стать бескрылым и слепым, как в «ЧКА». Только вот как это сделать? Как добиться того, чтобы история пошла по иному руслу?

Тишина становилась все более тяжелой, и разбить ее было некому — только свет становился ярче, да птицы за окном начинали свои трели.

Спустя десять минут тишина стала оглушительной, словно весь мир чего-то ждал в этом рассвете. Это било по ушам, особенно после моего короткого рассказа о том, почему я знаю их и зачем хочу остаться здесь. Хотелось сказать хоть слово, разбить это молчание, но тишина была сильнее слов.

Просто замечательно. Теперь и я в той же чертовой меланхолии, которой страдает наш Великий Темный Зло. Хочется то ли повеситься, то ли закрыться в комнате и долго, с наслаждением страдать, но, Небеса Милосердные, я не собираюсь устраивать из собственной жизни такое посмешище! Впрочем, есть дела и поважнее, чем самокопание и высокоморальные терзания, коим сейчас предавался Мелькор — например, выяснить, сохранилась ли все-таки моя одежда, которая явно понадобится мне в ближайшее время, или найти новую. Жалко, конечно, будить Майрона, он такой милый, когда спокойно спит и не пытается казаться более взрослым и независимым, чем есть на самом деле, не шугается попыток проявить эмоции и вообще весь такой рыжее солнышко.

— Тано! — легок на помине, однако. Долго жить будет, если не прибьют раньше всякие особо резвые, а предотвратить сие — одна из моих основных задач. — Тано, исчез терновый венец…

Никакой оригинальности. И фантазии. А еще внимательности, поскольку заметить мою тушку на диванчике хоть и сложно, но можно, да и Черный Вала вряд ли стал сидеть в гордом одиночестве посреди кухни, хотя мало ли чего я о нем не знаю. Вдруг кухня — это священное место страданий всего Хэлгора, и по ночам тут проводятся трагические плачи о загубленных сковородках, чересчур привередливых небесах и непослушных детях?

— Она здесь, Таирни, перед моими глазами, — тихо ответил ученику Мелькор. Он так и собирается ходить рыцарем печального образа? Интересно, а если дернуть за крыло, он отвлечется?..

Под едва разборчивые возмущения Ортхэннера я слезла с диванчика, поежившись от холода плит, и подошла вплотную к крылатому. Первое воспоминание не подвело — перья и правда были мягкими, очень-очень пушистыми и похожими на ощупь на мохеровые нитки. Раз перо, два перо, три перо… Где-то двадцать четвертое сдалось под натиском аккуратного подергивания и осталось в руке, щекоча запястье самым кончиком, а Мелькор таки обернулся, удивленно глядя на мою руку.

— Привычка. Ты же все-таки тут такой большой и страшный, прямо как черный кот, а вот крылья у тебя мягкие, — не дожидаясь вопроса, ответила я, поудобнее сжимая перо. — Я только одно возьму, все равно оно готовилось выпасть, так что и потери не заметишь…

Кажется, такой бред перед ним несли впервые. Ничего страшного, слабую нервную систему надо развивать, чтобы потом был шанс выполнить план, постепенно рисовавшийся в голове.

— Майрон, можешь показать, где будет мое жилье и как туда пройти? А то я заблужусь, умру от скуки и стану призраком.

Следовало еще раз все обдумать, включая теоретически имеющуюся идею по перевоспитанию Курумо, которого сначала еще поймать надо. Я двинулась к выходу, в последний раз проведя свободной рукой по крылу валы и держа во второй черное перо. Будет, так сказать, символом иной истории — той, которой я должна не допустить; той, где Ортхэннер станет Гортхауром Жестоким, а Мелькор потеряет крылья. И мне все равно, случайно ли я попала сюда или же меня специально притащили в этот мир, но после того, как я увидела, какими в нем стали якобы книжные герои, я сделаю все, чтобы знакомый мне страшный сюжет не повторился.