Дулс знает легенду их маленькой деревни наизусть. легенду про златокрылую птицу, чей размах крыльев был так огромен, что с лёгкостью мог затмить само солнце, отражающееся в переливающихся золотом перьях. Одним взмахов крыльев он поднимал волны и ураганы, и был он истинным владыкой небес.

      Сяо порой подолгу смотрит на солнце, почти не щуря золотых глаз; смотрит с томной грустью во взгляде, словно скучая по далёким временам, которых уже нет возможности возвратить. Дулс никогда не окликает его в подобные моменты — терпеливо ждёт, когда воспоминания, захватившие его в свои силки, ослабят хватку.

      В далёких временах златокрылая птица была покровителем их краёв — можно было позвать её по имени, что чудом не затерялось в быстро сменяющихся веках, и она обязательно откликнулась бы на зов. Укрыла бы своими крыльями, пригрела бы — не было никого сердобольнее неё, не было людского хранителя отзывчивее неё.

      В Сяо — неподдельный интерес к истории родных краёв Дулс; она позволяет брать ему любые книги, терпеливо объясняя все нюансы общения. Как бы он не хотел — он не может вечно отгораживаться от людей, рано или поздно придётся выйти к ним и начать… новую жизнь. Ведь он больше не птица в клетке.

      Но именно ею он и предпочёл бы быть. Остаться. Стоит слишком долго пробыть в заточении — опасность начнёт чудиться в свободе.

      Впрочем… действительно ли птица, которой вырвали крылья, может считаться свободной?

      Каждый приход златокрылой птицы на землю отмечали пышным празднеством — было принято оставлять на открытом окне миску с миндальным тофу, чтобы задобрить покровителя, и оставленное на пороге перо было знаком, что весь последующий год пройдёт в достатке и счастье, ведь это был след того, что златокрылая птица заглянула в гости. Люди с радостью придумывали множество примет — влюблённые специально искали холмы повыше, да ждали ночь яснее, чтобы рассмотреть в небе созвездие златокрылой птицы — считалось, что те, кто свяжут себя любовными узами под светом этих звёзд, век неразлучны будут.

      Где все эти традиции теперь?

      — Люди до сих пор празднуют… возвращение златокрылой птицы? — спрашивает Сяо, перелистывая страницу книги.

      Дулс может лишь улыбнуться и отвести взгляд, делая вид, что заинтересована в готовке больше, чем в разговоре. Лукавит с этим, но не с ответом.

      — Давно нет.

      Сяо лишь хмыкает в ответ, щурясь. Не высказывает обиды или разочарования — не осталось даже скорби.

      — Что тогда? — продолжает Сяо. — Обычно, праздник заменяется другим праздником. Что пришло на смену?

      Желания отвечать на его вопрос нет, и всё же Дулс, обещавшая ему быть честной с ним, ставит на стол тарелку с миндальным тофу, а после отвечает:

      — День её свержения с Небесного трона.

      — Скорбят?

      — Празднуют.

      Сяо опускает взгляд — мажет им по тарелке с тофу, и, явно что-то вновь вспомнив, прикрывает глаза, так больше ничего и не произнеся. Дулс резко захотелось откусить себе язык, чтобы не произнести те слова, что уже нельзя вернуть — как и не воротить сделанного. Потому она улыбается — и за себя, и за Сяо, и надеется, что сумеет растормошить его.

      — Попробуй тофу, я очень-очень вкусно готовлю! Тебе обязательно понравится!

      В ответ ей — кивок. Сама она может лишь вздохнуть.

      Пусть величие златокрылой птицы не гасло с веками, но доброе её имя было омрачено — обвинили её в предательстве Небесного порядка, сочли, что не место ей на звёздном небе, и согнали в людской мир, не позволив больше загореться её яркому созвездию. Забыли люди о том, что когда-то праздновали её приход в этот мир, и возрадовались свержению своего покровителя.

      Легенды говорят, что в ночь, когда свергли её, небо горело, точно днём — так догорали её перья, когда она падала с небес на землю, и звёзды её созвездия вместе с ней. С тех пор каждый год людской глаз радует яркий звездопад, символизирующий победу Небесного порядка над злом, предавшим мир; с тех пор не звал больше никто златокрылую птицу, как и не видел больше.

      Говорили, что она действительно сгорела в ту ночь, и радовались этому, даже не желая разобраться, что же за зло совершила златокрылая птица. В те времена люди слепо верили всему, что скажут — сейчас, сквозь века, люди не видят причин ворошить прошлое. Праздник есть праздник.

      Дулс долго не решалась спросить у Сяо хоть о чём-то, но он, сохраняя в себе благородство даже после того, как его имя запятнали, приравняв к великому злу, рассказал всё сам, отплатив правдой за проявленную доброту. И правда была в том, что во время защиты чести одной из своих сестёр он ранил в бою другого хранителя Небесного порядка — это обернули не в его, вышедшего из сражения без каких-либо увечий, пользу, и пролитую кровь посчитали веской причиной для изгнания.

      Даже его милая, его любимая сестра, обезумевшая от печали и злости, не заступилась за него, застав принять изгнание молча, с крепко стиснутыми зубами. Всё, что он помнит после — безумно долгий, кошмарный сон.

      От которого его пробудил чужой голос — отчаянный, молящий о спасении, и позволивший впервые за несколько мучительных веков, проведённых в глубоком сне, раскрыть глаза.

      Чтобы узнать, что люди празднуют его свержение, как великий праздник.

      Дулс кладёт голову на плечо Сяо, и чувствует, как его бьёт крупная дрожь — хочется забрать всю боль себе, хочется забрать все его дурные воспоминания, все его кошмары, чтобы он не помнил, не знал, не ощущал, каково это — когда наживо вырывают златые крылья те, кому он доверял больше жизни; когда его свергли те, ради которых он был готов пойти против Небесных порядков. Но всё, что она может — аккуратно коснуться его спины, и со всей любовью, на которую она способна, провести ладонью по давно зажившим, и всё же до сих пор болящим рубцам на месте, где раньше были крылья. Златые, прекрасные крылья, некогда способные укрывать собой целый мир.

      Однажды они укрыли её — одну единственную, словно она ценнее всего, что могло существовать за пределами их встретившихся тогда взглядов. В ужасную бурю, разбушевавшуюся в самый неподходящий момент, когда Дулс оказалась далеко от дома. И пусть это не были действительно те могучие крылья, давно сгоревшие, а всего лишь его плащ, Дулс взаправду почувствовала себя благословлённой, взаправду почувствовала себя спасённой.

      Она позвала его из отчаяния, внезапно вспомнив рассказы бабушки про хранителя их краёв, и совершенно не ждала того, что он откликнется на её зов, ведь считала, что в нём поселилась глубокая, справедливая обида на людей. И всё же он откликнулся, пришёл и спас. С тех пор Дулс поклялась себе сохранить веру в него — заместо всех, кто отвернулся от него давным давно.

      И она сохраняет свою клятву, невесомо касаясь губами тонких шрамов.