В квартиру Неро ввалился уже под утро, едва переставляя ноги и матерясь чаще, чем дыша. Мысленно, на подсознательном. Чтобы занять голову хоть чем-то; ещё немного, и это станет инстинктом, базовой, жизненно необходимой потребностью: забить голову дрянью прежде, чем окружающая действительность сделает это за него. Или таки дождаться её, действительность; дождаться, пока Тень вновь не выкинет чего-нибудь эдакого и не изничтожит остатки его выдержки.

Свести себя с ума или же оказаться сведённым с ума фамильяром — ты совершенно свободен в своём выборе, Неро!

Вот же паскудство.

Измождённый, страдающий от тяжёлого похмелья: демоническая примесь в крови активно расщепляла алкоголь, — и с омерзительным кислым на языке, он остался бы в той же подворотне, в луже собственного исторгнутого, если бы не Ви. Тень. Тень в облике Ви, какая уже к блядскому чёрту разница. Но фамильяр, вновь обратившись человеком и цепко придерживая Неро за локоть, довёл до нужного дома и помог преодолеть ступеньки одну за одной. Не торопился, позволял тащиться наверх мёртвым грузом.

А Неро казалось, в полубреду или токсическом опьянении, что именно так и могло бы быть: где-нибудь в другой реальности, где Ви находился бы рядом и ему было бы не срать.

Видимо, билет, который Неро вытянул, выигрышным не оказался. Подумаешь, новость! Или просто сам Неро не тот, кого мог бы полюбить такой человек, как Ви, сколько ни убеждай себя в обратном. Сколько бы Ви, настоящий, ни убеждал его в обратном.

Лицемерный ублюдок.

Неро ненавидел лицемерие. И любил Ви.

Такая вот ужасная несправедливость.

В квартире — темень и неизбывные запахи кошачьей шерсти, и чего-то ещё, знакомого: не то плесени из ванной комнаты, не то засохшей крови на плитке там же, не то новой цивилизации, уже три дня как бурно развивающейся в чашке с остатками кофе.

Тошнота накатила спастически, измученный желудок тотчас напомнил о себе тугой болью, и Неро согнулся, кое-как доковылял до дивана и неловко рухнул на подушки, едва не промахнувшись. Сухие цепкие пальцы Ви — ожидаемо на локте: так и не выпустили, не ослабили хват; не бросил, ну надо же! Но сжались, потянули в сторону, помогая выровняться и удержать равновесие. Сцепив зубы, Неро подчинился. Сглотнул вязкое и кислое — не с первого раза успешно.

Попытался сфокусировать взгляд.

Ошибка.

Остаточная мгла стлалась по полу, троилась рябью и выцветала — перед глазами тотчас помутилось и поплыло, и вывернуть кислоту из желудка себе на колени захотелось сильнее, чем противиться самоуправству Тени. Ничего. Пусть котик немного порезвится: должно же быть весело хоть кому-нибудь, в самом-то деле; Неро же не обломщик какой-то, ему для питомца ничего не жалко. Хочет с клубком из нервных волокон хозяина поиграть — пожалуйста! Хочет выгрызть ему хребет — без вопросов, дай только куртку снять! Неро ведь добрый, он справедливый и удивительно честный. Пусть и не безотказный, но сердце у него слишком большое для обычного человека, слишком большое для человека в принципе; Ви не то чтобы много времени провёл среди людей, но… блядь.

Точно.

Это же не его мысли, это Ви шептал ему перед сном о чём-то таком. Было дело, да, Неро вспомнил. Откинулся на спинку дивана, накрыл лицо ладонью и с силой потёр; бесполезно: бисерные вспышки перед глазами не смазали акварель воспоминания, и фантомное ощущение рук Ви на его плечах не исчезло; может, не такое уж и фантомное — Неро ни в чём уже не мог быть уверен.

Диван прогнулся под весом ещё одного тела, устало заскрипел, и Неро отнял ладонь и нервно втянул голову в плечи.

Начинается.

Боковым зрением вырезались из полумрака сандалии с узкими ремешками, и белые ступни в них, и бледные красноватые отсветы — поверх; над тонкими извилистыми венами, оттеняя их рельеф и делая его чётче, резче, и более ярко — по полоскам искусственной кожи. Неро помнил, как целовал ступни Ви, помнил текстуру его кожи и эти же самые вены: их пульс, их мягкость и нежную упругость на языке.

Но отсветы — красноватые. Неестественные. От кошачьих глаз, разумеется, от чего же ещё.

Вспыхнули и погасли за мгновение до того, как Ви заглянул ему в лицо. Посмотрел глупо и пусто. Нелепо облизнулся.

Дрянная кошка.

И для Неро это слишком, это уже край и пропасть, которую не преодолеть ни выпивкой, ни сарказмом, ни чистосердечным — во всё его большое сердце, да-да, верно-верно, — посылом на хрен. В груди заметалось штормом, холодной злой бурей, и плечи дрогнули, раз, другой, затряслись, как если бы он в припадке шумного смеха находился, а по щекам заструилось горячее. Постыдное и узнаваемое.

Кажется, кто-то говорил, что демоны не плачут?

Этот кто-то — тот ещё пиздабол. И явно не знал, о чём трепался.

Шумно всхлипнув, Неро спрятал лицо в ладонях, задрожал крупно и бесконтрольно; зубами застучал и больно прикусил язык, так что белым перед глазами вспыхнуло. Какое же блядство. Нико точно разорвало бы припадком хохота от увиденного. А потом она припоминала бы ему неловкий момент с десяток раз, куда уж без этого, и в бок локтем толкала бы, и подкалывала к месту и нет, возводя тупость шуток в абсолют — и, боги, как же ему этого всего недостаёт.

Как же ему недостаёт Нико.

Но её рядом не было. Ни её, ни Кирие, ни Кредо, ни даже проклятого Данте, только лишь чёрная органическая жижа, принявшая облик того, кого не было рядом также.

Рука Ви исчезла, и Неро качнулся в её направлении, чуть ли не всхлипнул надрывно, но не смог — просто потому что воздуха не хватило; захлебнулся, в собственном яде захлебнулся, в слюне, проглоченных слезах. Потянулся следом, но пальцами натолкнулся на твёрдое с бархатистой поверхностью. Это пантера села у его ног, толстым хвостом окольцевала лодыжку и, вытянув морду, ткнулась лбом в руку и следом, прохладным носом, — в лицо. Принялась медленно и ритмично вылизывать щёки. Тепло, влажно и немного шершаво; не так, как могла бы, как сдирала мясо с костей павших демонов прежде, чем Неро отучил её тащить в пасть всякую дрянь.

Похоже, урок всё же не усвоила. Хвостатая бестолочь.

Шорохом в могучей груди, негромким, как морской волной по гальке — урчание. Тихое, ласковое и ничуть не демоническое. И языком по коже — ещё легче, ещё нежнее, с чем-то откровенно сочувствующим и утешительным; так кошка могла бы ласкать своего котёнка, который сам же свалился с дерева и ободрал бок, попытался оцарапать злостного древесного врага — и ушиб лапу о жёсткую кору. Заголосил мявом на всю округу.

В ласке Тени были вселенское терпение и смирение, была тихая любовь; тише урчания, тише кошачьего дыхания — но была. Кожей, раздражённой от слёз, невозможно было не ощутить её.

Дожили, блядь.

Если это не было дном, то что вообще тогда могло быть им?

Нервно хохотнув, Неро попытался оттолкнуть фамильяра, но тот, придвинувшись ближе, прижался к его ноге, лапу положил на колено тяжело и уверенно. Заворчал и когтями предупреждающе тронул брючину. И Неро сдался, сам же уткнулся лицом в короткую шерсть, улыбаясь криво и ломко, сотрясаясь в беззвучных рыданиях, в истерике. Отпуская себя, отдаваясь во власть ревущего шторма в груди.

Это ничего.

Ничего, правда.

Один раз можно, один раз не считается. Никто не увидит его таким, никто не запомнит — и он сам забудет об этом на следующий же день; постарается. Вероятно, с таким же успехом, с каким пытается пережить разрыв с Ви. Но это тоже ничего.

В собственных мыслях, тяжёлых и неповоротливых, как обезглавленные тела бегемотов, он упустил момент, когда Тень отстранилась. Холод ощутил мокрыми щеками, сморгнул с ресниц влажное и непонимающе нахмурился. И почти сразу же почувствовал, как знакомые руки вновь коснулись его плеч, обняли и привлекли к груди; шнуровка плаща неприятно врезалась в бок, но Неро стерпел. Обнял демона в ответ, позволяя баюкать себя, точно ребёнка, которому приснился страшный сон. Или кошмар.

Кошмар.

Кошмар баюкал Неро и прятал от страшной реальности в колыбели объятий.

***

Осень и зима смазались в единое серое и бесформенное, пахнущее реагентами, грязным снегом, дождём и немного — одиночеством.

Немного. Совсем немного, потому что одиноким себя Неро почти уже не считал.

И даже стал привыкать к тому, что по комнатам теперь непрестанно бродит Ви. Форма пантеры, казалось, фамильяру наскучила, и он принялся охотно учиться новому: человеческим жестам, их естественности, и манере подачи себя, — со временем переняв от Неро больше, чем успел перенять от Ви. Его движения стали рублеными и резкими, порывистыми, а шаг более твёрдым и громким. И в этом всём мало что осталось от плавной текучести Ви, от его гибкости и непоказной грации, но Неро простил это Тени.

Он многое научился прощать ей.

Единственное, что так и не освоила Тень, — человеческая речь. И за это Неро был безмерно ей благодарен: он бы точно обезумел, если бы услышал его; пусть и отдалённо похоже, полутоном, невнятным шёпотом, да хоть как-нибудь — отрывком стихотворения, многозначительным смешком или усталым вздохом. Он не смог бы справиться с этим, точно не смог бы. Но Ви в его квартире молчал, а Неро избегал смотреть в его стеклянные глаза — и всё будто бы стало как надо.

Как должно было стать.

Зима холодела и синела длинными ночами, звенела наледью в ветвях парковых деревьев. Всё реже демоны посягали на мир людей, предпочитая ютиться в норах Нижнего мира и драться между собой за место потеплее; постепенно залегали в спячку. И работы у Неро также становилось всё меньше, а свободного времени — больше. Так что он теснился с Ви в одной квартире, зачастую толкаясь с ним локтями на кухне или в спальне.

В спальне даже чаще.

Уже с месяц как он сдался и прекратил сопротивляться, когда Ви забирался к нему под одеяло.

Диван слишком узкий для двоих, и Тень едва помещалась, но и ей также хотелось в тепло. Тень. В облике Ви по-прежнему, как стало привычным, словно так было всегда, но именно в постели Неро называл её Тенью. Чёрт знает зачем придумал себе это правило, но только так — и никак иначе. В остальное же время, смертельно уставший и проигравший самому себе, он называл демоническую сущность именем Ви. И обнимал её — его — ночами, целовал в затылок и гладил по волосам; это же нормально, ничего предосудительного, многие целуют домашних питомцев перед сном, верно? Уже одно это, нездоровое насквозь, сломанное и нежное, которую некому было подарить, помогало провести ночь без сновидений.

Конечно, не обходилось и без трудностей.

Его Ви боялся щекотки, поджимал плечи и тихо смеялся, когда Неро целовал выступающий позвонок шеи; уязвимость и секрет, разделённые на двоих, что-то личное, из далёкого прошлого, доверенное вместе с распахнутым сердцем. А этот Ви… Тень. Тень не дёргалась, никогда не дёргалась от щекочущих прикосновений. Лишь поворачивала голову и долго смотрела на Неро, очевидно не понимая, хочет ли тот поиграть или же просто решил приласкать её перед сном.

Видеть тупое непонимание в дорогих сердцу чертах лица невыносимо — и Неро всегда отворачивался первым. Лицом утыкался в подушку. И жмурился, жмурился, жмурился, крепко стиснув зубы. А со временем наловчился прятать лицо до того, как Тень посмотрит на него, и при этом почти не чувствовать себя жалким. Успех!

Они многому научили друг друга. Многому друг у друга научились.

И как-то продолжали существовать вместе.

Крепкие объятия под одеялом, постоянная близость с внешней копией объекта вожделений — казалось бы, но… о сексе с Тенью Неро не думал. Нет, подумал однажды, запутавшись в простыне и случайно забравшись Тени под плащ, что в теории это должно быть возможно, — и сам себе такую оплеуху отвесил, что в ушах звенело оставшуюся ночь. Тотчас согнал фамильяра с дивана и запер в ванной. А сам закрылся на кухне, с ногами умостился на стул, очень неудобно и очень «да насрать вообще, боже!» — и принялся ломать сигареты в руках одну за одной. Курить не курил, но отчего-то помогало и это.

И, вслушиваясь не то в шорохи в ванной, не то в звон в собственных ушах, много думал, много плохого — о себе.

Да как он посмел, безнравственное чудовище; и сам себе ответил, раскатывая нервный смешок по нёбу вместе с горечью: дело же не в постели и ласках, а в одиночестве. В его одиночестве, сером, скучном, но ничуть не ужасающем и бесконтрольном, нет-нет.

Да, наверное, всё-таки немного он ощущал себя одиноким.

Постепенно и зима пошла на убыль, свернула ледяные вихри и растопила их в солнечном янтаре. А после зарядили ливни. Прибили занимающееся тепло, вмесили в грязь ударами-каплями, так что не подняться и не растечься по воздуху приятным. Из-за дождей ароматы клейковины почек и молодых листьев сделались совсем одуряющими, потому на ночь приходилось закрывать форточку и томиться в духоте. Дышать спёртым воздухом и немного — запахом волос Ви, которого не было, но который при толике воображения всё-таки можно было себе представить.

Утыкаясь носом в вихрастый затылок — само собой как-то получалось, — Неро представлял. И дремал под мерный стук капель, обнимал угловатые плечи Ви.

Он уже привык.

Что случилось ещё: демоны ушли гулять, сезон спаривания и прочее дерьмо, в которое Неро вникать очень бы не хотел, а пища — люди — интересовать их совсем перестала. Кровавый террор прекратился. Город же отряхнулся от страшной трагедии, как мокрый пёс от влаги, — и продолжил жить. Жить. Сводки новостей перестали быть тревожными, а люди на улицах — серыми и запуганными.

Редгрейв вернул себе утраченное спокойствие, срастил сломанный хребет, — и, из неприятного, квартплата резко подскочила.

Неро только хмурился, потирая подбородок и сосредоточенно разглядывая счета. Всегда одно и то же. Никаких скидок герою и спасителю, ага, держи карман шире, мечтатель.

Вот так и вышло, что апрель встретил его грязью, влажной духотой и полнейшим безденежьем. Из уютной квартиры в центре пришлось съехать в жуткий клоповник, на окраину. В ход пошли деньги, отложенные для Кирие.

«Это херня, это ненадолго, — убеждал себя Неро, опрокидывая в себя рюмку горячительного, пока Ви не видел. — Всё будет на мази».

Пить так и не бросил, но закладывать за воротник получалось в разы реже, чем раньше, потому что Ви его бутылки с поистине кошачьей грацией и псовым рвением — вот же сука хвостатая — сбрасывал с балкона. Вместе с сигаретами — их-то за что?!

Однажды Неро взбесится и сбросит самого Ви вместе с его книгой! Точно-точно и точно-точно никогда, конечно же.

Да и книгу, которую В… Вергилий оставил ему, Неро с собой не привёз. Вернее, так и не достал со дна рюкзака, но это считалось тем же самым: своего места в квартире, на полке она так и не нашла. И не найдёт. Потому что Ви не вернётся — это становилось таким же очевидным, как одежда Неро, которую Тень успешно имитировала на сымитированном теле Ви.

Пожалуй, ей даже шло.

В растянутом свитере и мешковатых джинсах, взлохмаченный не без чужих стараний — Неро был почти рад видеть его таким. Почти. Потому что радость — это что-то из другой жизни, что-то невозможное, лишённое серых красок и ограниченное воображением; сейчас, вероятно, его не смогло бы порадовать ничто. Но Неро честно любовался Ви в своей одежде, однако лишь до тех пор, пока не понял, что именно это означает.

Что это стало концом всему.

Уже через три дня он посмотрел на Ви — и не узнал его. Черты его лица исказились, сделались простыми и линейными, как будто ребёнок неуклюже портрет нарисовал. Однотонное восковое лицо, две красные бусины в центре и жуткая полукруглая прорезь рта; татуировки на коже — нелепая мазня, текучая и неспособная сформировать определённый узор.

Тень стала забывать облик Ви, вот что, блядь, случилось.

И Неро, недолго думая — не думая вообще, честно говоря, — вылетел из комнаты в коридор, сунул руку в карман куртки и вынул револьвер.

Трясущимися руками проверил барабан и вставил дуло себе в рот. А услышав шаги за спиной, дёрнулся, как от удара ножом — и спешно нажал на спусковой крючок.

Сдвоенный выстрел грянул раскатом грома.

И ничего не стало.