«Держи это в секрете». — Вот что слышал Неро раз за разом от Ви, нежась в постели и согревая его, зацелованного, разморённого сексом и обмякшего, в своих объятиях.

Неро пьяный от Ви становился и от самого себя хмелел, от того, что они друг с другом вытворяли, и не сопротивлялся странной просьбе. Ви твёрдым был, занозистым. С ним любовью заниматься как на нестроганых досках спать было: останешься уставшим, измученным, в синяках и мелких зудящих ссадинах.

Неро не жаловался. Каждую ночь он проводил бы так.

Но жестоким похмельем наутро настигала расплата: виски ломило, во рту — сухость и привкус какой-то незнакомый, неприятный, отдающий лекарственной сладостью. А по всему телу будто каток проехался или бегемот, закованный в цепи, на нём лежбище устроил. Или его не Ви седлал, по-кошачьи поясницу выгибая и с губ скусывая медовые стоны, а всё теми же грубыми досками демоны колошматили ночь напролёт, отмщая за убитых сородичей.

Паршивые утра выдавались у Неро, откровенно говоря.

Ви же выглядел явно лучше тайного любовника.

Ночные приключения, казалось, утомляли его в разы меньше. Неро ему тихо и беззлобно завидовал. Он замечал, каким взмокшим и едва волочащим ноги Ви покидал его комнату незадолго до рассвета, и удивлялся, откуда тот силы к утру черпает. Неужели за пару-тройку оставшихся часов ухитрялся отоспаться? Вот бы и Неро так уметь: столько демонов выкосил бы, лишённый необходимости в полноценном сне, не сосчитать. И Редгрейв очистил бы за считаные дни, так что не пришлось бы им торчать в этом захолустье неизвестно сколько; и Ви увёз бы куда-нибудь подальше, где суше, теплее и нет промозглой сырости, рябой чешуёй конденсата проступающей на стенах. Может быть, даже украл его: всё-таки не настолько они близки, чтобы бок о бок колесить по миру как устоявшаяся пара. Чопорный Ви навряд ли согласился бы. А Неро наплевал бы на всё и украл его — и дело с концом. Эх, мечта!

Но покуда ливни выхолащивали Редгрейв в ледяной воде и полосовали округу ножами-струями, мечты мечтами и оставались. И Неро нехотя мирился с тем, на что повлиять был не в силах.

Тень не выздоравливала, так и мучилась простудой. И страдала не она одна: Неро осточертело отстирывать простыни от её носовых выделений, каким-то немыслимым образом просачивающихся сквозь кожу Ви. Нико бог весть что думала о нём уже, наверное, а Ви внимания не обращал, словно его это вовсе не касалось. О, ну конечно!

Неро охотно подколол бы его, ввернул недвусмысленную шпильку, но они редко оставались наедине: Нико, казалось, была повсюду. А надоевшее «держи это в секрете» второй кожей приросло, так что приходилось молчать и, мысленно цедя ругательства, отмывать простыни от тёмно-зелёных, въедливых, отдающих сладостью и мускусом, пятен.

Мало удивительного было в том, что днём Ви на контакт не шёл.

Собственное условие он соблюдал прилежно, должным образом. Не придраться.

И бродил по дому в задумчивости, разговаривал сам с собой и углы обследовал, как будто искал что-то или кого-то. Странным был, непостижимым — обычным для самого себя. А ночью… ночью не до разговоров становилось им обоим: своей дикой животной лаской Ви словно искупления у Неро просил за дневные сдержанность и отстранённость. Он до дна испивал его жадно и голодно, на части рвал и собирал воедино, ледяными пальцами в кожу впиваясь и оставляя на ней багровые пятна; метил Неро, полосовал его спину как зверь, дикий и неприручённый, — но к полудню сходили даже самые глубокие из отметин.

Чтобы следующей же ночью пламенным жжением расцвести на спине вновь.

Неро приручить Ви не стремился. Он не давил, но с каждым разом отпускать его становилось всё труднее. Он привязывался к нему, влюблялся; не хотел держать их связь в секрете и не желал обнимать Ви воровато, украдкой и исключительно по ночам.

Он мечтал встречаться с ним.

Целовать его мягкие губы когда вздумается, а не только тогда, когда ночь накроет пригород жёстким вороновым крылом, уронив растрёпанные перья-облака на небосклон. Развлекать его пустой болтовнёй и внимательно слушать, когда ему захочется вслух порассуждать о чём-нибудь, значимом или нет, — не столь важно. Таскать ему завтраки в постель. Дурачиться вместе, невинно или не очень. Запираться в кладовой, в ванной комнате — да хоть в шкафу! — и воровато запускать руки друг другу под одежду, зажёвывая чужой воротник в попытке заглушить хриплый сладостный стон. И громко хохотать, краснея до ушей, когда Нико случайно наткнётся на них и погонит прочь, «обжиматься где-нибудь ещё, дебилов с недотрахом».

Он хотел этого, отчаянно хотел и изнемогал от несбыточности желания, но, боясь разрушить то немногое имеющееся, вслух просить не решался. Пока ещё нет.

А Ви, словно слыша его мятежные мысли и силясь усмирить их, оставался с Неро дольше, с каждым разом дольше. Прекратил опасаться рассветов, позволяя рассмотреть себя во всей красе, во всём своём утончённом великолепии. Но, сам того не ведая, этим мучил любовника лишь сильнее. Терзал неопределённостью в их отношениях и силы будто бы из него вытягивал ржавыми крючьями. Ломал его выдержку с такой же лёгкостью, с какой страницы своей книги заламывал в уголках, пренебрегая атласной лентой-закладкой.

И самообладанию Неро недолго оставалось.

Четыре жаркие ночи и три дня, прохладных, окаймлённых рисунком дождевых капель на оконном стекле, — и он доломался, решился. Чувствуя себя нездоровым, хронически больным и до краёв заполненным грязно-зелёной пеной невысказанных признаний, он перешёл в активное наступление. Секс пожелал выменять на любовь. Ночные свидания — на регулярные встречи в любое время суток, ни от кого не таясь. На отношения. На нормальные человеческие отношения.

И ударился о стену непроницаемой отчуждённости. Непонимания.

Лицом, грудью, сердцем — влетел с размаху, впечатался в неё, закованную двуслойным железом, и от боли пронзительной ошалел. Разбился. Разлетелся. И сам в свою неудачу, раздробленный, перемолотый в белое костяное крошево, поначалу не поверил.

Потому что долгими ночами, увлечённый телесными наслаждениями, Ви никак не реагировал на его пылкие слова.

Будто не слышал их или не понимал их смысла. И молча позволял Неро поджигать собственное сердце и бессовестно грелся о его пламя, как змея. А сколько бы Неро ни пытался выцепить Ви на откровенный разговор днём, сколько бы намёков ни метал хрустящей солью тому под ноги, тот умело делал вид, что не понимает, о чём речь. Топтал сердце Неро вежливостью и холодным равнодушием. Отмалчивался. Умело избегал Неро, отдавая предпочтение пыльным комнатам особняка и стихотворным текстам, и прятался между их строками расплывчатой недосказанностью.

Те же редкие ночи, когда он не забирался к Неро под одеяло, бесследно также не проходили: по утрам Нико, сердито бормоча себе под нос, разбирала распотрошённые пакеты с продуктами, залитые характерной слизью. Зеленоватой, сладко пахнущей. Неро, регулярно отстирывающий простыни от неё, отлично знал, откуда она бралась.

Ви же причастность Тени к краже продуктов категорически отрицал.

— Да мне-то уж сказки не рассказывай! — в один из таких случаев не выдержал Неро.

Они остались одни: Нико только что ушла в кладовую за шваброй и тряпками, её ворчание долетало обрывками эха и путалось в комковатой паутине под потолком. Неро же скрестил взгляд со взглядом Ви и напирал. Поведение последнего доходило до абсурда: как будто его на улицу вышвырнут или убьют, если он сознается в том, что его котёнок-переросток тайком лакомится сухпайками и консервами.

— Ну хомячит твой котик по ночам и хомячит, мог бы и признаться.

— Это не Тень, — упрямо процедил сквозь зубы Ви, тряхнув волосами. — Это что-то другое. Говорю же, мы не одни здесь.

— Ага, дом с привидениями, — раздражённо закатил глаза Неро. Пнув раскуроченную консервную банку, заляпанную слизью, он спрятал руки в карманы. Сжал их в кулаки, расслабил и снова сжал. Добавил уже на полтона тише: — Кончал бы ты стихи свои жуткие читать. И про то, откуда берутся эти пятна… я как бы курсе.

— Они не жуткие, — машинально отбрил Ви и тут же вскинулся, сощурился. — Да неужели?!

— Тебе сказать?!

— Скажи! — Глаза Ви — уже не тёрн, а малахит с острыми гранями. Неполированный, обломанный, зазубренный. Порезаться можно о его взгляд, о контур длинных ресниц.

Неро не страшно. Что ему какой-то порез? У него вся спина и плечи чуть ли не каждый день саднят от них. Одним больше, одним меньше — он даже не заметит. Ви же не мог не знать об этом: его стараниями, его усилиями; каждая рана — характерный след, его личная подпись на коже с кровью вместе чернил.

Но он дерзил, нарывался, наглец, балансируя на кончике иглы, которую сам же и загнал Неро в сердце. Считал, что ему всё разрешено, — и просчитался.

— Или показать, может, сразу?! — Выдернув руки из карманов и с треском вытащив подкладку, Неро тяжело качнулся к Ви.

Он ему покажет, ох, он покажет! В спальню за шиворот затащит и носом в простыни ткнёт, как котёнка набедокурившего. Толкнёт на кровать, чтобы уж наверняка — размазать новые пятна по покрывалу, доказать, наглядно продемонстрировать, что являлось их источником. Кто. Сработать жёстко, раз уж Ви имел наглость Неро за идиота считать и так бездумно его провоцировать.

Кажется, что-то отразилось на его лице, потому что Ви вдруг недоверчиво нахмурился, скрестил руки на груди и плечи напряг. Встревожился. А Неро решительно хрустнул костяшками пальцев и сделал к нему шаг.

Что-то разбилось наверху.

Вздрогнули оба, застыли.

Мгновенно позабыв и о Неро, и об их безобразной ссоре, Ви развернулся и бегом рванул на второй этаж, перескакивая через ступеньки и на ходу призывая Грифона; оставляя Неро вариться в котле собственного бешенства в одиночестве. Ускользал, сбегал, не замечая, что тот и так кипит уже, столбом плотного пара чадит и выплёскивается горячей пеной. Грязно-зелёной. Невысказанной.

Так и не ставшей воздушным «я люблю тебя».

— Напомни, что я в тебе нашёл, — обречённо буркнул себе под нос Неро, нахохлившись. Расслабил кисти, встряхнулся и принялся убирать беспорядок, не дожидаясь возвращения Нико.

Ви напомнил этой же ночью.