Ситуация не сказать чтобы и впрямь оказалась чрезвычайной и безвыходной, но без вмешательства Дилюка разрешиться действительно не смогла бы.

Торговый обоз с вином, ещё с полуночи отправленный в Ли Юэ, намертво застрял в грязи. И не случайно. Потому как двое неизвестных — поговаривали, что один из них был невелик ростом, в красном пальто свободного кроя и белых панталонах; второй же, высокий, голенастый и словно бы обстриженный секатором наспех, запнувшийся о собственную ногу и кубарем скатившийся в каньон, перемазавшийся в глине так, что одно это позволило ему сохранить инкогнито, — устроили засаду. Грянул взрыв, дождевая вода пронзительно зашипела паром — и пути намертво запечатало грязью и камнями. Ни вперёд, ни назад.

Нарушители скрылись, не тронув товар — о целях их оставалось лишь гадать.

Ну а непогода, сердито мечущая с небес косые ливневые иглы, не способствовала быстрому разбору завала; рыцари Ордо Фавониус также не подоспели бы вовремя, а вино было эксклюзивным, заказанным Цисин в честь дня рождения самой Нин Гуан и таких потрясений пережить явно не смогло бы; мало того — доставлено должно быть в строжайшей тайне от именинницы и в чётко оговорённые сроки. Дилюк заключил контракт и обязательства со своей стороны выполнить должен был во что бы то ни стало, потому и отправился на подмогу своим людям сам.

На кону стояла репутация.

Смена в таверне начиналась в полдень, опаздывать было дурным тоном — и Дилюк, по уши изгвазданный в грязи, ворочая тяжёлые валуны и оскальзываясь на слякоти, мысленно добавил в список дел непременно лично встретиться с Беннетом и Кли. Захотелось как-то вдруг повидаться, по душам поговорить час-другой. Соскучился.

А ещё он поймал себя на мысли, мелкой и малодушной, предательски удобной, недостойной потомка великого рода Рагнвиндров, что не следовало ему отпускать Чарльза сегодня: тот бы подстраховал в таверне и никаких накладок не случилось бы. И тут же за мысль эту себя упрекнул.

Царица рожает, как-никак!

Как итог: примчался в таверну Дилюк с опозданием в час, взмыленный, грязный, злой как маг Бездны, которому прищемили лапу медвежьим капканом. Сбросил мокрые плащ и жилет, остался в одной рубашке. Вытер лицо полотенцем. Кое-как отряхнул брюки и скрепя сердце решил, что и так сойдёт: заставлять посетителей ждать ещё хоть сколько-нибудь он не мог себе позволить.

Занимая привычное место за стойкой, внутренне окаменел и приготовился к неизменной встрече с Кэйей, к его невыносимо едким нападкам, ответить на которые с достоинством получалось далеко не всегда. И принялся за работу.

А позже с немалым облегчением обнаружил, что укромный угол у винтовой лестницы, самый любимый-ненавистный угол, откуда что ни день — сверкал насмешливо ледяной осколок в обрамлении графитового контура ресниц, пустовал.

Кэйа таверну не посетил. Видно, вчерашняя обида сказывалась.

Радость Дилюка, впрочем, длилась недолго.

— Кого я ви-и-и-ижу! — сладко и томно, разогретым на солнце мёдом, протянулось позади, а Дилюк стиснул зубы, нарочито медленно поправил воротник — и лишь после этого обернулся к вошедшему. — Не предполагал, что ты появишься сегодня! Думал, спрячешься, заляжешь на дно и заставишь меня побегать за тобой; поманишь, а потом сам же и пошлёшь. Ну, знаешь, как обычно. О! Хорошо выглядишь, кстати! Новая рубашка?

Кэйа, устроившись не в излюбленном месте, а у барной стойки аккурат перед Дилюком, сложил локти на стол. Умостил на ладони подбородок и невинно улыбнулся.

— Перестроил график, — нахмурился Дилюк, скрещивая руки на груди. Окинул его быстрым изучающим взглядом.

В нём как будто бы что-то изменилось. Причёска та же, глаз — неспокойное генциановое небо после грозы, дрожащее влажными бликами, а в голосе — хруст накрахмаленного бархата, эхо вчерашней отгремевшей ссоры; лучше не смотреть ему в лицо, не слушать его, не обращать на него внимания. Кэйа прав. Вчера Дилюк повёл себя недостойно: вызвал его на разговор и с первых же минут вспылил сам, снова; сам же пытаясь помириться, он сам же и срывался на звенящий гневом рык, не давал Кэйе и слова вставить, а после гнал прочь — сколько Кэйа терпел его неудачные штурмы, вспомнить страшно и стыдно. И ведь терпел же.

Вот уже три месяца как у них не получалось не то что помириться — поговорить.

Дилюк одумался, простил и затосковал; сам виноватым себя ощутил. Но разговоры не клеились: одна провокация, одна-единственная, хватало и этого, — и он вспыхивал сухой травой под яркими искрами чужих насмешек; а в насмешках Кэйа себя не сдерживал. Дошло до того, что однажды, крепко перебрав, тот перегнулся через стол и нахально ущипнул Дилюка за зад. В порыве страшного раздражения Дилюк затащил его в подсобное помещение, намереваясь отчитать со всей строгостью, на какую был способен, — и сам не понял, как оказался прижат к стене. Кэйа желал примирения не меньше, чем он сам, не понять этого было невозможно. Но Дилюк не хотел так, у стены, в темноте и пыли. Мучимый чувствами и въедливой виной, он хотел поговорить, объясниться. Признаться, в конце концов! А изрядно выпивший и утративший над собой всякий контроль Кэйа уже запустил руки к нему в штаны. Бесстыдно и жадно, точно Дилюк спрятал в них бутылку одуванчикового вина.

Что-то твёрдое там, конечно, нашлось. Но не бутылка вина. А Кэйа уже опустился на колени, уже завозился с пряжкой ремня — и Дилюк, не придумав ничего лучше, быстро подхватил его на руки. Поцеловал в щёку коротко и страстно. И вышвырнул в окно.

Закрыл ставни наглухо.

С тех пор о них, кажется, уже анекдоты по всему Мондштадту ходить начали. Он бы не удивился, если бы узнал, что сочиняет их Кэйа. Он бы удивился, если бы узнал, что сочиняет их не Кэйа.

Но довольно о прошлом. Странность отыскалась.

Накидка. Вместо белого меха — пламенно-рыжий в тёмную полоску, свалявшийся и нечёсаный, как если бы с убитой лисицы грубо и неумело содранный чем-то вроде штопора; сочетание с бело-синими тонами отвратительное и безвкусное, даже по меркам Кэйи должно быть перебором. Однако же.

Почему-то именно нелепый рыжий мех и повеселил Дилюка, смягчил острые углы.

— Тебе как обычно?

— Разумеется. Ах да! — Кэйа вдруг приподнялся, приосанился и как-то странно, с ласковым паскудством, улыбнулся. — Я сегодня не один: с компаньоном. Угостишь и его тоже?

— Что за компаньон? — сузил глаза Дилюк, напряжённо замер.

— Ба! Я же вас не представил, моя вина! Секунду! — И Кэйа убрал локти, потормошил что-то у себя на коленях — пышным веером над столешницей расправились белёсые усы. Следом за ними показалась и недовольная, заспанная кошачья морда. Лобастая, глазастая и розовоносая — самая что ни на есть кошачья и самая наглая из всех, которые Дилюку доводилось когда-либо видеть; кроме лица Кэйи, конечно же: тот был вне конкуренции. — Вот! Мой новый друг, знакомься!

Сняв с плеча пушистый хвост, который Дилюк изначально и принял за мех, Кэйа пощекотал рыжей кисточкой себе щёку и с невероятно довольным, почти торжествующим, видом посмотрел на Дилюка. Тот же ошарашенно созерцал «нового друга»: кот, взъерошенный, безобразно лохматый, широко зевнул. Дилюк подавил собственный зевок и машинально пригладил волосы на макушке.

— С животными нельзя, — только и смог выдавить он.

— Да брось! Толстяк Люк будет хорошо себя вести. Правда, дорогой? — Последнее относилось уже к коту. К… Как он его назвал?! Нервным тиком тронуло левое веко — Дилюк шумно выдохнул, потёр лоб. Его не предупредили о том, что сегодня праздник: Всемирный день котов с невыносимыми именами? — Он не мой, он Кли: она нашла его, сняла с дерева. Вернее, сначала она сняла дерево — ну, ты знаешь, как она это умеет, — а потом уже в кроне обнаружила… — продолжил между тем самозабвенно вещать Кэйа, кося на Дилюка из-под чёлки и мягко почёсывая кота за ухом. Тот, щуря возмутительно жёлтые глаза, с видимым удовольствием подставлялся под ласку, негромко урчал. Предатель. Дилюк уже возненавидел его всем сердцем. Их обоих. — Но сейчас она наказана. Представляешь, ночью сбежала с Беннетом и устроила бомбёжку в каньоне! Говорят, торговый обоз зацепило, ты ничего не слышал об этом? Нет? Так что я временно присматриваю за её новым другом.

У Дилюка задёргалось и правое веко. Найдёт Беннета — всё-таки не поленится и достанет широкий отцовский ремень. С серебряной пряжкой. Даст ему новую жизнь; «ему» — не Беннету. Отнюдь не Беннету.

— Имя «другу» сам придумал? — любезно улыбнулся Дилюк, откупоривая бутылку не штопором — ножом. Стэнли, сидящий по левую руку от Кэйи и ожидающий свой кофе, взглянул в лицо Дилюку, на эту его улыбку, на нож — и беззвучно сполз со стула, стёк, как шапка пены с позабытого пивного бокала; сбежал, оставив на столе шляпу.

— Я знал, что тебе понравится, — прикусил губу Кэйа, порозовел щеками, как если бы в довольном смущении, на деле же, как подозревал Дилюк, чтобы не расхохотаться в голос. — Думаю, Толстяк Люк не откажется от чашки молока. Правда, Толстяк Люк? — И почесал коту живот; когтистыми лапами тот обхватил его за запястье и громко заурчал, выражая всестороннее согласие. Взмахнул хвостом, точно бы пренебрежительно подгоняя Дилюка.

На столешницу упала пара рыжих волосков.

Это стало последней каплей.

— Покинь. Таверну, — раздельно процедил Дилюк, угрожающе нависая над Кэйей. — Немедленно.

— Я жду заказ. Кстати… Ты только что насыпал в вино кофейные зёрна?..

Дилюк моргнул, опомнился и на мгновение перестал сердиться; но лишь на мгновение. Со всей строгостью и ответственностью он осмотрел потемневшее содержимое бокала, качнул последним, тонкой плёнкой багрянца покрывая стеклянные бока, и вдохнул аромат. Дурманящий и крепкий, другой, но всё ещё узнаваемый безошибочно. «Полуденная смерть» и зерновой «Мнеморок». Сомнений ни на грамм: он действительно ошибся; увлёкся Кэйей — нет, отвлёкся — и испортил напиток.

Что ж, бывает.

В последнее время всё чаще.

Повторно оценив полученный коктейль и возможные последствия его употребления, их в особенности, Дилюк сунул бокал Кэйе под нос.

— Твой заказ.

— М-м! Какая пре…

— А теперь выметайся! — рявкнул свирепо. Грохнул кулаком по столу.

Тишина в таверне воцарилась до того полная, что фоновый монотонный стук дождевых капель по подоконнику остался единственным звуком, едва ли нарушающим её; даже Шестипалый Хосе, хвала Архонтам, заткнулся. А взгляды десятков посетителей — все как один — устремились на Дилюка. Тот почувствовал их на себе, ощутил пылающим от гнева и необъяснимого стыда лицом, и догадался, что в этот самый момент заготавливаются будущие анекдоты о нём и Кэйе. И был готов проклясть этот воистину неудачный день.

— Можешь не верить мне, но я здесь по делу, — необычайно серьёзно начал вдруг Кэйа. — Я, конечно, рад видеть тебя — всегда, ты же знаешь, — но я пришёл к Чарльзу: сегодня его смена, верно? У него кошка, Царица, ты же в курсе? — Дилюк скрипнул зубами, механически кивнул. — И я надеялся, что и за То… за новым другом Кли он присмотрит. У меня дельце. Важное. — Кэйа отвёл взгляд, криво усмехнулся и самому себе покачал головой. — Может быть… Раз уж ты здесь… Присмотришь за ним? Он послушный, Дилюк, ты можешь оставить его в подсобке, только окно закрой заранее, ну, то самое…

— Вон.

Никакого упоминания о подсобке вслух. Никогда. Ни за что.

Не при всех.

— Другого я и не ожидал, — горько, но беззлобно рассмеялся Кэйа. Вскочил с места, звякнул морой по столу и перехватил кота поудобнее. — Идём, Толстяк Люк, нам здесь не рады!

Подобрав забытую Стэнли шляпу, он нахлобучил её на рыжие уши и ушёл в той же тишине, гордо и уверенно, точно сам покинуть заведение вздумал, а не был решительно выдворен; ушёл, провожаемый десятками взглядов — и одним особенно жгучим и яростным. На грани с неподдельной злостью. И вместе с тем страдальчески виноватым.

Снова.

***

Карминно-красным истлевал небосклон, расширялся и темнел, наконец очистившись от ливневых туч. «Доля Ангелов» закрывалась раньше обычного: Дилюк был измотан и измучен, усталость валила его с ног, а желание зевнуть широко, не сдерживаясь, превратилось в навязчивую идею. Последний посетитель покинул общий зал полчаса назад, уборка была худо-бедно закончена, и Дилюк уже запирал двери и предвкушал долгий сон без сновидений, когда в спину ему внезапно врезался весьма увесистый булыжник.

И завопил голосом Паймон:

— Мастер Дилюк, скорее! Там сэр Кэйа!

— И что, что там сэр Кэйа? — ударившись лбом о дверь, глухо простонал Дилюк. Кажется, в отличие от его сил и терпения, проклятый день заканчиваться ничуть не собирался. — У него моры не хватит, чтобы оплатить мои услуги няньки — так ему и передай. Или нет. Просто скажи, что не нашла меня.

— Нет, вы не поняли! — Тонкие пальчики с необычайной силой впились ему в волосы, больно дёрнули пряди. — Он на утёсе Звездолова! И он пытается покончить с собой!