Пронзительным визгом Паймон оглушило Дилюка.

Поразило как ударом молнии, насквозь тонкими электрическими нитями пробрало — и запустило цепную реакцию. Сердце рванулось прочь: в пропасть, за Кэйей, к Кэйе — к этой невыразимо любимой ходячей катастрофе; но к катастрофе, с каждой секундой увеличивающей свои масштабы. Промедление недопустимо. И Дилюк, оскальзываясь на мокрой траве, матерясь с чувством и так, как никогда не позволил бы себе в обществе — благоговейный ужас перед отцовским ремнём был глубок и непоколебим, — бросился с обрыва.

Пусть Кэйа только посмеет погибнуть! Он самолично убьёт его. И завершающим штрихом затолкает шляпу ему в…

«Щёлк!» — раскрылся планер, затрепетал крыльями. Потоки воздуха подхватили Дилюка, надёжно удержали в парении и понесли вперёд; наконец-то злые ветра утёса оказались полезны.

Агональной пеной в крови заката кипела облачная дымка. И погружаться в неё оказалось чем глубже, тем неприятнее. Та же, обрадовавшись добыче, окутала как влажной простынёй, сыростью прибила волосы и просочилась под одежду; где не смогла — бусинами воды осела поверх. Не видно ни зги: скручиваясь в белёсые спирали, затрудняла обзор и развеивалась неохотно, медленно. А когда развеялась наполовину, Дилюка холодным потом прошибло. Утяжелило сердце морозным и крошащимся, как если бы набило льдом под завязку: острым, сыпучим, протёртым в блестящую пыль; как если бы Дилюк глотнул этой самой дымки — и сам из неё состоять начал.

Зелёная шляпа отыскалась метрами ниже. Крылья планера — угольным росчерком, остриём, направленным к линии горизонта.

Кэйа летел не к отмели и не к каменному навесу утёса.

Он устремлялся в открытый океан.

Где не было островов, не было кораблей, и подводных скал, ломаными хребтами выпирающих из воды и таящих редкие сокровища; где буйствовали метровые волны, а чайки срывали голоса, противясь штормам и ломая крылья.

Остаточные сомнения развеялись вместе с клочьями тумана: Кэйа летел на верную погибель.

Посмел, он всё-таки посмел! Каков нахал!

Ему не жить.

— Кэйа! Кэйа, назад! — драл Дилюк горло, упрямо следуя за ним. — А-а, да чтоб тебя!

Ветра отшвыривали слова назад, били их о скалы, рассекали на короткие эха: «Эй-а, эй-а! За-ад! За-ад! Е-бя!..»

Ветра хохотали.

Кэйа не оборачивался. А Дилюк не понимал. Давился криком, обидой, злостью и комковатым страхом — и не понимал. Они же всё разрешили, так почему?..

Но воздушный поток, тёплый, мощный, неизвестно откуда взявшийся, вдруг подхватил его и подбросил выше, толкнул вперёд и выбил прочие мысли из головы; все, кроме одной: в эту самую минуту он поравнялся с Кэйей и завис над ним. Над идиотской шляпой, которую тот неизвестно с какой целью умыкнул у Стэнли — если они выживут, Дилюк непременно спросит, — и над лебединой накидкой, белыми перьями полощущейся позади.

Подгадав момент, Дилюк сложил крылья планера с хлопком — и хищной птицей спикировал на беглеца.

Врезался в него больно и тяжело, повредил каркас его планера и немного — собственную гордость, хлёстко получив по лицу жгутом синих волос. И вцепился в Кэйю мёртвой хваткой, прижал к груди с ликованием и сумасшедшим восторгом; со злостью, выразить которую можно было исключительно криком.

Раскатистые эха, улюлюкая, вторили ему.

— Дилюк, ты с ума сошёл! — взвыл Кэйа, брыкаясь и пытаясь отпихнуть его от себя. — Я три месяца!.. Ты не посмеешь всё испортить!

— Ещё как посмею!

Крылья планера Кэйи смялись окончательно, вывернулись наизнанку и забились о воздух чем-то сломанным и болезненным — камнем, с размаху, Дилюк влетел в воду вместе со своей драгоценной добычей. Болью, как от могучего удара Стража руин, оглушило. Вода залила нос и рот, опалила глотку, а перед глазами потемнело и чёрным поплыло. Деревянной тяжестью на плечах — намокший плащ; Дилюк сбросил его, в два мощных гребка достиг поверхности и вместо едкой влаги глотнул воздуха; не воды — для разнообразия. Сплюнул соль: не то морскую, но то кровавую из рассечённой губы, — и забился в волнах, ища глазами Кэйю.

А волны бушевали, горбатили пористые пенные спины и рокотали утробно, как дикие коты.

И здесь коты.

Ещё один такой день — и Дилюк окончательно возненавидит их. Нет, Диона, раздражённо закатывающая глаза при виде него и переманивающая постоянных клиентов возмутительно удачными коктейлями, здесь ни при чём. Совсем нет.

— За мной, скорее! — настиг его оклик того, кто очень даже при чём, и Дилюк наконец разглядел прибитую водой иссиня-чёрную макушку в кружеве пены.

Шляпу Кэйа потерял.

Хоть одно хорошее событие за сегодня.

Холод сковывал движения, намокшая одежда тянула ко дну, но адреналин в крови распалял жарче и придавал сил; злость — гибким хлыстом по груди изнутри, вокруг сердца — петлёй; и по плечам, по бёдрам, подгоняя и понукая. А Кэйа плыл быстро и легко, с непринуждённой грацией, естественной красотой. Как если бы был рождён не в подземном королевстве, а в далёких морских пучинах, братом сладкоголосым чаровницам-сиренам из сказок. Полным ртом хлебнув воды, Дилюк закашлялся и опомнился, перестал смотреть на его облепленную мокрой тканью… поясницу. И тогда-то понял, что плывут они не в сторону берега.

— Стой, куда?! — хрипло выдохнул он, пытаясь ухватить Кэйю за лодыжку.

— Таких вредителей, как ты, ещё поискать нужно, — возмущённо брыкнулся Кэйа — и неожиданно поднялся на воду, встал на ноги; Дилюк не успел удивиться: руками врезался в подводную скалу, стесал костяшки кроваво и щиплюще — и понял.

Нет.

Не понял.

Ни на одной из карт этот каменный пик не был указан. Додумывать некогда: Кэйа уже протянул руку, помог выбраться из воды. И завертелся на месте волчком, взбаламутив пену звонкими плесками и словно бы тотчас позабыв о существовании Дилюка. А Дилюк поднялся кое-как, дал себе десять секунд на отдых — и яростно набросился на него. Повалил Кэйю, подмял под себя; накатила волна, с грохотом-хохотом накрыла обоих пудовым одеялом — не смыла с гладкого камня, но глотнули морской горечи оба.

— Что ты, мать твою, вытворяешь?! — зарычали, кажется, одновременно.

— Нет, Дилюк, нет! Подожди секунду! Всего секунду! — отчаянно сопротивлялся Кэйа, барахтаясь в воде, взбивая её рябью и окольцовывая их белёсым пенистым. Дилюк же, шепча на повторе «идиот, идиот, какой же ты идиот!», приник к его солёным губам своими. Сердито толкнулся языком. А Кэйа замычал, хлопнул его ладонью по лопатке; не помогло — ударил коленом в живот, в солнечное сплетение.

Перед глазами потемнело, в лёгких красным огненным бутоном выстрелила боль и рассыпалась лепестками жгучего пепла. Ахнув, трудно закашлявшись, Дилюк ослабил хватку, скатился с Кэйи — и чудом, что не со скалы.

Сказать по правде, не таким он представлял себе их воссоединение. Вовсе не таким. Да и с поцелуем как-то не заладилось.

А Кэйа, ошалелый, с дико сверкающим глазом и кривой улыбкой, трактовать которую можно было как угодно, встал на колени — и воздел руки к небу.

— Правильно, молись, — глухо пророкотал Дилюк, засучив рукава рубашки и сгруппировавшись для броска. — Теперь только боги помогут тебе!

А в следующее мгновение в небе над их головами соткалась гигантская морозная снежинка. Узорная, стеклянно прозрачная, в облаке мерцающего снежного вихря — настоящее произведение элементального искусства. Ослепила блеском граней, разбросала по волнам мириады серебряных искр-бликов.

И взорвалась ледяными кристаллами.