Что же, дракон ему попался спесивый, хара́ктерный и нелюдимый — не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это: по лестнице спускался быстро настолько, что Кэйа, прихрамывая и сцеживая болезненное шипение сквозь зубы, едва поспевал за ним.

Блестящая медь чужих волос покачивалась перед глазами волнами, обнимала ладные плечи обладателя и трогала его лопатки, а Кэйа сосредоточился на ней, на её витках, чтобы не сбиться с шага. Рассматривал украдкой. И размышлял о своём.

О драконах знали, конечно, все. А Кэйа осведомлён был во многом лучше других. В лаборатории Рэйндоттир на всякое насмотреться довелось, в том числе и на дракона, умирающего от неизвестной болезни. Кхемия поддерживала его жизнь, что-то добавляла ему в кровь, что-то выцеживала из неё; бедняга, опутанный нитями-капельницами-фильтрами, что той паутиной, был совсем плох. Оставался в облике человека, мужчины, но в сознание не приходил. Бредил семьёй, сыном, минувшей войной — как самый обыкновенный человек, право.

А потом исчез.

Кэйа заглянул по обыкновению за чистыми склянками — и не обнаружил его на ложе; ложе и то убрали, а полы вымыли родниковой водой, как после покойника. Альбедо, старший из алхимиков и кхемиков, вопросы задавать запретил. Юный королевич повиновался. А теперь пожалел вот: узнай он о драконах больше, попытайся пробудить и разговорить того, больного, может, сумел бы отыскать ключ к замкнутому Дилюку.

Всё же стоило сделать вид, что жизнь в башне — это то, чего теперь мог желать Кэйа. И продолжать знакомство с фразы «я здесь ненадолго, знаешь ли!» явно не следовало. Пусть дракон думает, что Кэйа — один из многих осуждённых, простой и смиренный, но уж никак не тот, кто найдёт способ выбраться.

А выбраться хотелось до невообразимого.

По многим причинам.

Одна из них как раз вела его по лестнице вниз, а Кэйа проклинал и безъязыкатого кучера, и своё колено, и надменного дракона — последнего само собой; за холодность его лютую и красоту дьявольскую, нечеловеческую, никак не сочетающиеся между собой.

Но вот Дилюк толкнул плечом дверь — и перед ними развернулся широкий двор, закольцованный кустистыми дикими розами. Позади уже — башня высоченным шпилем, и забор вокруг, зубчатый и ввысь стремящийся бесконечно: такой не перепрыгнешь, не перелезешь, а перелететь попробуешь — все кости при приземлении переломаешь. Запнувшись будто бы, Кэйа ударил по земле здоровой ногой: почва каменистая — подкопа не сделать. Погано.

Завертел головой, выискивая, высматривая возможные лазейки. Так просто сдаваться он намерен не был.

Утренний свет заливал двор полупрозрачной позолотой, высветлял светлое, смягчал тёмное. Но, к досаде королевича, ничего интересного больше не показал.

Кудрявые лозы винограда склонялись к земле незрелыми, но уже налитыми гроздьями, и пара ухоженных грядок виднелась поодаль — с содроганием подумал Кэйа, что теперь его выживание во многом зависит от него самого и от странного неулыбчивого юноши-дракона, и поспешил миновать огород. Разглядел и небольшой пруд с кувшинками, и ручей с чистой водой, ведущий к нему серебристой вспученной лентой. И вольер для хищной птицы, почему-то на тяжёлом навесном замке́. Увидал пару пристроек для хозяйственных нужд — пожалуй, и всё.

Всё выглядело опрятным, относительно новым. И пахло так же: чистотой, свежестью минувшего ливня и дикими розами.

Что-то странным показалось, что-то не по нраву пришлось королевичу. Но позже разберётся, как оно тут устроено, так он и порешил. Поторопился нагнать Дилюка.

— Пару раз в неделю буду выбираться за стену охотиться, — сухо пояснял Дилюк, уводя его всё дальше по песчаным тропкам. — Готовить будешь себе сам, я научу.

— А ты? — недоверчиво сузил глаз Кэйа.

— Я люблю сырое, — холодно отрезал Дилюк.

И желание задавать вопросы как-то само собой отпало. Незаметно повёл плечами, поёжился Кэйа. Этот-то и сожрать может, пожалуй.

Взгляд отвёл и тут же зацепился им за каменную плиту на отдалении. Плита большая и круглая, в щербинках, в глубоких трещинах и надписях стёртых; тёмным от неё веяло, страшным, колдовским. Кэйю ноги сами понесли к таинственному объекту. Любил он всё опасное и загадочное, что за слабость такая!

Земля здесь грубее как будто бы сделалась: в рытвинах неясных, с пучками жидкой травы, — не как везде. А в стене над плитой обнаружилось приваренное металлическое кольцо, вокруг него — рунная роспись; Рэйндоттир обучала его таким, Кэйа узнал символы. Острый, с линиями крест-накрест — «смирение», а рядом, тут же, «покорность» скрученным змеиным хвостом. Последний же, «безволие», повреждён отчего-то был. Борозды глубокие поверх него шли, ровные и симметричные, как если бы выскоблить попытались — и не смогли, на половине дела остановились.

Или прервали резчика. Не позволили завершить начатое насильно.

И что-то бурое, тёмное, почти сошедшее, там же пятнами угадывалось. Как и на самой плите в особенно глубоких разломах. Точно ржавчиной подёрнутое или чем ещё похуже.

Внутри всё сжалось в смутном предчувствии дурного. Что за место такое про́клятое?

— А здесь туши после охоты разделываешь? — показательно наивно спросил Кэйа, заложив руки за спину и оглянувшись на Дилюка.

Тот так и не подошёл. Стоял, стиснув руки в кулаки, на отдалении, острый и морозный, как обломок льда, который от глыбы откололи и швырнули на твёрдые камни разбиться.

— Не здесь. У ручья, чтобы мясо от крови мыть сразу. Пойдём, тебе нельзя сюда сейчас.

Кэйа и сам был рад убраться подальше. Оглянулся на плиту, на символы над ней в последний раз и спешно заковылял вслед за драконом.

— А до королевства далеко лёту? — И перевёл тему будто бы невзначай, коснулся локтя Дилюкова своим.

— Не слишком, — машинально посмотрел Дилюк в сторону занимающегося солнца, а Кэйа тихо возликовал: направление отыскано! Проще простого! — Так. — А Дилюк догадался тотчас же. Остановился и грозно на Кэйю надвинулся, так что тому все силы приложить пришлось, чтобы не попятиться в немом трепете. — Не выспрашивай, мне запрещено говорить. Тебе что за печаль? Туда ты уже никогда не вернёшься.

— Ну да, — кисло улыбнулся Кэйа и примиряюще поднял руки. — Просто матери весточку передать хотел: она же места себе не находит. Способа совсем не найдётся?

И заглянул в глаза дракону, жалобно-жалобно, как раненая лань смотрела бы на своего губителя перед последним вздохом. Сморгнул влажное с ресниц и руки на груди умоляюще сложил. Улыбнулся ломко, как если бы и виновато, и просительно, и неосознанно стыдливо разом. Самому себе поверил бы, разжалобился бы, если бы наверняка не знавал, что лжёт и на нежное, сердечное давит.

— Есть сокол, мой личный, — с тяжёлым недовольным вздохом кивнул Дилюк. — Но это для связи со мной, не для узников. Тебе нельзя.

Кэйа мысленно вернулся к громоздкому замку на вольере. Ясно, для чего тот был повешен. Стало быть, ключ где-то у дракона. Вызнать бы, где.

Приободрился, повеселел пленный королевич.

Это ему явно пригодится, пусть пока он и не знал, как именно.

***

— А контракт что? Больно будет? Долго?

Дилюк искоса взглянул на него, не ответил. В волосах его плясали искры, вспыхивали единым мгновением и так же быстро гасли, объятые вечерней прохладой.

У ног трепетал языкастым костёр, а валежник тихо трещал и сыпал горячим, ярким. Кэйа, подставив теплу больное колено, смотрел на огонь и пытал Дилюка вопросами. Знавал он из древних фолиантов Рэйндоттир, что ритуал проводится при свете звёзд: нужно дыхание дракона, огонь; что ещё — было таинством.

Узнать и предстояло.

Но страх неизвестности пьянил, кружил голову и заставлял донимать дракона расспросами, впрочем, пока что безрезультатно.

Так уж повелось, что драконов издревле связывали с узниками магическим контрактом. Для надёжности. Погибнет дракон — узник свободен. Погибнет узник — лишь тогда дракон сможет покинуть башню и либо вернуться к королю на службу, либо на волю податься. По своему усмотрению: принуждать драконов никто бы не осмелился, слишком уж опасно, слишком уж велика их мощь.

Кэйе предстояло то же самое: пройти огненный ритуал, что бы это ни значило.

А тени удлинялись, прятались в траве и изредка тёрлись о ноги голодными котами; позже — растворялись в бархате сумеречной мглы бесследно. От огня приятно веяло теплом — Кэйа неловко клюнул носом, но тотчас же и проснулся сам.

Вовремя, как оказалось.

— Пора, — негромко позвал Дилюк, и тени на его лице показались Кэйе по-особенному чёрными и зловещими. — Вставай. Закрой глаза.

И стащил с Кэйи рубаху вдруг, не грубо, но без излишней бережливости. Одним невероятным усилием воли удалось заставить себя не закрыться руками в защите и стеснении, не оттолкнуть, не сбежать. Кожи коснулось горячая зола, и Кэйю передёрнуло от контраста с ночной свежестью, оплело терновником мурашек. А Дилюк тихо пел, мазал ему спину, плечи, грудь нагретым и сыпучим.

Голос у него был низкий, тягучий и грудной, как сытое звериное урчание; а мотив сам странный, на Ли Юэ-йский похожий был, — но ни слова разобрать не получилось из-за плотного шума в собственных ушах.

— А теперь последнее, — прошептал Дилюк, очевидно закончив. — Не двигайся.

Кэйа замер. Грохотала в висках кузнечьим молотом кровь, сердце било о рёбра, и страшно, и волнительно, и вот же оно — таинство ритуала. А Дилюк перед ним близко-близко; и коснулся его щеки пальцами — нагретыми, в золе, — за подбородок поддел и к себе подтянул. В оцепенении Кэйа послушно подался следом.

— Открой рот. — Руки сместились на плечи, ладонями легли тяжело и властно. — Сейчас может быть неприятно.

Кэйа в немой покорности разомкнул губы, сгорая от странного жара в щеках. Близость костра, не иначе.

— Глотни моего дыхания.

И Кэйа, быстрее, чем подумать смог, подчинился и вдохнул полной грудью — дым, крепкий, густой и горло раздирающий, как табачный затяг; закашляться не успел: по губам мазнуло чем-то. Не пеплом, не гарью — мягким, человеческим. Машинально Кэйа последовал языком и толкнулся им в язык Дилюку неожиданно. Пальцы дракона на его плечах сжались, вонзились в кожу внезапно заострившимися ногтями-когтями. Упругим, горячим и влажным повело по нёбу; а во рту наполненность, тяжесть чужого языка, и горечью, как отсыревшим порохом, — по чувствительной слизистой.

Дрогнул Кэйа, затрепетал весь, но не оттолкнул и сам вцепился в жёсткие Дилюковы волосы. Сердце уже не молотом, а колоколом церковным звенело, гудело на всю округу громким и паническим; да и не колоколом уже — тараном словно бы грудь изнутри пробить пыталось. На волю вырваться.

Что за магию страшную творил с ним дракон?..

Но вот ещё мгновение — и Дилюк оттолкнул его первым.

— Всё уже, не трясись, — отвернувшись, хрипло проворчал он. Торопливо вытер губы; Кэйа с острым неприятием понял вдруг, что тот непременно сплюнул бы, если бы не подумал его, самого Кэйю, хотя бы немного пощадить. — Ты глотнул моего дыхания, я — твоего. Теперь, ежели за стеной окажешься и первый же выдох сделаешь, я сразу почую, где тебя искать. Наши души связались, а жизни переплелись, так и запомни.

Говорил, а сам в глаза не смотрел. На мгновение почудилось, что виноватым ощутил себя как будто бы. Но нет, плечи распрямил, к Кэйе повернулся лицом непроницаемым и из камня белого словно бы высеченным — и понял Кэйа, что ошибся. Всё-таки почудилось. Всё таким же, как и до ритуала, отстранённым и равнодушным был Дилюк. Бесконечно далёким. Неживым.

Ядовитая змеиная кровь.

Оправившись от потрясения, Кэйа потёр по-прежнему пылающие щёки, набросил на себя рубашку, даже не взглянув, что такого начертил на его коже Дилюк. Сел к костру практически вплотную, подбросил хворосту и в пламя не мигая уставился.

— Стало быть, вот так это и происходит? — Заулыбался весело, широко, а взгляда от красных искр не отвёл; глаза, даже тот, что под повязкой, отчего-то слезились. Ладонью потёр занывшее оцарапанное плечо. — А я-то думал!..

— Тебе не следует меня бояться, — наконец молвил Дилюк спустя продолжительное молчание. — Драконы — не самое страшное, что есть в этих землях.

— А что тогда? — Кэйа протянул руки к огню. Во рту сохранялась пороховая горечь.

Дилюк поворошил угли веткой. И ничего не ответил.