Розовый шип больно впился в щёку, а пара бутонов в волосах запутались намертво — цельными их уже не вынуть, только по лепесткам и разбирать один за одним. Кэйа и поморщился, и голову ниже пригнул, а всё одно неудобно было. Перебраться бы куда подальше от кустов колючих-царапучих, да хоть и в тот же опустевший вольер Рассвета — птицу Дилюк ещё поутру рано выпустил, — а нельзя.

Обнаруживать себя теперь никак нельзя было.

Не один он был во дворе.

Дайнслейф в сопровождении рыцарей Ордо у ворот кованых находился. Деловито так, важно смотрелся, но будто бы и непринуждённо — как он всегда себя держал. Руки за спину заложив, прохаживался неспешно. А перед ним — Дилюк. Бледный, со спиной прямой и в сталь словно бы закованной; как у плиты прошлой ночью стоял, один в один. Настроен был решительно, руки также за спину заложил — с места своего Кэйе видно было, как крепко в кулаки их стиснул.

Белым клубящимся теплом вырывалась изо рта тревожность. Сердце за Дилюка трепетало, но поделать ничего не мог Кэйа сейчас — только выжидать.

«Как услышишь, что в ворота постучат, так и схоронись тотчас же, — шептал Дилюк ему под звёздным небом; губами мягко касаясь его виска, рубаху с него стягивая и на плаще расстилая. — Я выйду, говорить буду. А ты и не вмешивайся».

Кэйа и не вмешивался. Таился и ждал, как с Дилюком условились. Выбора-то у него и не было особо: пожелай Дилюк предать его — ничего не сумел бы Кэйа противопоставить ему. Но всякие сомнения он прочь от себя гнал, потому как пусть и глубоко несчастен был Дилюк, и в грехе страшном погряз, а сердце имел пылкое и страстное, и от слов своих не отрекался — по службе ненавистному королю уже судить можно было.

Пообещал помочь — значит, поможет.

Потому Кэйа хоронился в розах, взором цепко за рыцарей цеплялся — и за Дайнслейфа, как за колючку особенно острую и занозистую.

— Где пленник, дракон? — Сталь в голосе Дайнслейфа резала розовый рассветный воздух, как разогретый нож — масло. — Мне знаком этот взгляд. Неужто одного раза тебе мало было?

— Нет его здесь, — напряг плечи Дилюк. А в сторону Кэйи даже мельком не взглянул. Гранитная твёрдость. — Скажи мне лучше, что там с отцом моим? Увидеть его хочу хотя бы издали. — И вскинулся, ногой топнул своенравно и упрямо. — Покажите!

— Ты не в том положении, чтобы диктовать свою волю. — Дайнслейф подошёл к Дилюку ближе. Рыцари за его спиной перегруппировались в две колонны; а Кэйа и заприметил: у самого низкого и пухлого — связка ключей медным звоном на поясе.

Тут-то Кэйа и встрепенулся, сорокой востроглазой на ключи уставился.

«Запоминай, у кого ключи, — наказывал Дилюк в перерывах между медовыми поцелуями; за волосы голову Кэйи оттягивал властно, но без резкой боли, чтобы шею его — для зубов своих и губ обнажить. — Выкрасть их тебе нужно будет. Через какие ворота вошёл — через те выйти и сможешь, по-другому башню тебе не покинуть. Зачарована она».

Кэйа и сглотнул сухо, из роз шипастых высвободился и в сень дуба переместился сквозняком вёртким, чтобы видеть пухлого стража лучше. Пальцы на холодное наткнулись, дёрнулась от неожиданности кисть: а там, на земле, нож с янтарным потёком! Тот, что Кэйа выронил, когда с Дилюком ссора вышла. Сунул Кэйа его в рукав, увереннее почувствовал себя: пригодится же наверняка.

— Я за годы службы никогда ни о чём не просил! — взвился меж тем Дилюк и сам к Дайнслейфу шагнул. — Увидеть его хочу! Это не такое уж большое дело!

— С чего бы вдруг такие чаяния?

— Удостовериться, что жив он, а король Альберих не лжёт мне!

Кэйа и ахнул тихо, и самому себе рот закрыл ладонью. Такой дерзости король наверняка не стерпел бы — повелел бы наказать строптивого дракона тотчас же. Но его и не было здесь. Зато был Дайнслейф, верный приближённый отцовый, его незримая тень, его правая рука, сжимающая карающий клинок. Он-то и выбросил вдруг руку вперёд слитным неуловимым движением. И слишком поздно видно стало, что ладонь-то не пустая у него была: металлический ошейник защёлкнулся на шее дилюковской громко и звонко, как если бы зубьями лязгнула гончая Разрыва, и вспыхнул алыми символами. Остроугольным «смирением», «покорностью» витой-перевитой, и «безволием» — такими же рунами, как те, что на стене над плитой расписаны были.

Дилюк и оцепенел, и застыл совсем уж каменным, и взглядом потух, а сердце Кэйи, напротив, — бесновато и заполошно забилось, как огнём ярым объято оказалось. Ещё одна короткая перебежка — и схоронился он в розах позади стража с ключами; в тень его второй тенью врос. Руки нервно заломил.

«Драконом обращусь — тогда только ключи срывай и беги».

Но не хотелось уже бежать.

Дилюка спасти хотелось.

— Прекрати, дракон, — между тем равнодушно качнул головой Дайнслейф. И материализовал электрическую Порченую цепь, в кольцо на ошейнике вдел, а свободный конец бросил себе за спину не глядя — рыцарям. А те и подхватили цепь, протянули вглубь территории, к другому кольцу, которое на стене. Которое над плитой. — Однажды ты уже сглупил, так не повторяй прежних ошибок. Неси свою службу как подобает, не противься воле короля. И скажи уже, где узник?

— Нет его здесь. — Сухо выдохнул Дилюк. Голову совсем низко склонил, а руки по бокам повисли плетьми безжизненными. Каждое слово явно с неимоверным трудом давалось ему: — Невиновный он. Не нужен вам. Дайте ему уйти.

— Неверно говоришь, — так же сухо проговорил Дайнслейф — и ударил Дилюка по лицу наотмашь вдруг. Звонко, хлёстко, унизительно и болезненно наверняка. — Ещё раз: узник — где?

Кэйа и зубы стиснул, руками за стебли розовые схватился — и опомнился лишь тогда, когда укололо болью, а кровь по запястьям струиться щекотно начала, манжеты запятнала свежим металлическом; запахла тонко и неприятно. Разжал он ладони пробитые, дрожащие, и на колени бросил стебли гибкие и плотные, переломанные надвое.

А Дилюк вспыхнул вдруг столбом белого пламени и облик человечий враз потерял: кровавым фонтаном взметнулась грива, опала тяжёлыми прядями, шею длинную и гибкую обтекла. Одежда сплавилась с кожей, заискрила чешуёй, встопорщилась роговыми наростами. Дайнслейф же с места не сдвинулся, когда прямо перед ним громадный дракон развернулся во всей своей мощи, крылья серебряные распростёр и взревел гулко и страшно. Воздух содрогнулся, лепестки в волосах Кэйи задрожали щекотно, а оттого — ещё более страшным вой драконов показался.

Но щёлкнуло металлическое кольцо позади, в стене, и руны вспыхнули так же, как и на ошейнике, а цепи резко выровнялись — дёрнули, дракона к плите поволокли. А Дилюк и рухнул наземь тяжело, как парализованный, как с хребтом перебитым, точно у отца его. И протащило его по земле, а ту вспороло когтями и шипами его, разворотило хвостом и крылом заломанным. Дилюк и шеей дёрнул, и крылами свободными оземь забил, а встать так и не встал.

Зрелище жуткое и внушительное, Кэйа как зачарованный, как проклятый смотрел на чужую боль. И не верил, что должен уйти. Оставить Дилюка здесь. Вот так.

Но уговор есть уговор — и зубы он стиснул крепко-крепко, до боли, и вперёд метнулся змеёй чёрной и злой. Рыцаря пухлого сцапал и рот ему зажал, грубо надавил ладонью окровавленной. Жизнь чужую отнимать не думал, но в свободную руку лёг нож с янтарным потёком — и жалости в сердце ни на грамм; не после того, свидетелем чего он невольно стал.

А стражи другие на дракона все как один смотрели, почти чудом вышло, что никто не заметил исчезновение рыцаря. Никто не услышал клокотание крови во вспоротом горле, хрип предсмертный, задушенный чужой рукой. В розах обмякшее тело Кэйа схоронил, ключи в карман сунул — и отвернулся. Перебрался ближе к воротам, всего ничего до них уже оставалось: десять саженей* да два рыцаря отвлечённых на страже.

— Не забывайся, невиновных не бывает здесь, дракон. — Дайнслейф же уже переступил через драконов хвост, подошёл к морде Дилюковой и бесстрашно заглянул в его раззявленную пасть, исходящую пеной. — Что бы ни наговорил он тебе — не верь. Прохвост тот ещё. — И склонился вдруг ниже, почти нежно убрал с морды драконьей прядь гривы и в глаз мутный и неподвижный взглянул. Добавил, как если бы важнейшей тайной по дружбе крепкой и давней поделиться вздумал: — К тому же пленник он необычный: с кровью королевской. Драгоценный дар Босациусу, спасителю нашему великому. В честь годовщины победы. — И отстранился резко, брезгливо смахнул с рукава длинный алый волос. — Так что мы не отпустим его, дракон. Что бы вы ни задумали — ничего у вас не выйдет.

На этом всё и закончилось.

Упало у Кэйи сердце, загрохотало, расколотилось на пыль серебряную и колючую, что та чешуя драконова. Звоном всю округу огласить должно было, но пока что в висках Кэйиных затерялся он, звон, и далее никуда не пошёл.

«А с тобой что будет, коли сбегу?» — спрашивал он тогда погодя, греясь у догорающего костра и боком к Дилюку прижимаясь.

«Накажут, — равнодушно пожимал плечами Дилюк. Носом Кэйе в висок утыкался. И дышал ровно и спокойно, так, как не мог дышать лжец. — Но не убьют. Я им нужен, а ты простой пленник, ничего худого от твоего бегства не случится».

Кэйа и верил. Вот он сбежит, а Дилюк выследит его спустя время — это Дилюк ему так пообещал, — и встретятся они, найдут друг друга. Видеться будут изредка, миловаться. Всё хорошо станется.

Не станется, выходит.

Раз уж пленник он особенный, то неизвестно, что ждёт Дилюка за непослушание теперь; неясно, что сделают с ним, какое наказание страшное изобретут и чем измучить вздумают. Мороз по коже от перспектив нерадостных, уголь крошащийся — в лёгких вместо воздуха плотного, розами и кровью пахнущего.

А выход — вот он, совсем близко, а смятение в груди — битым серебром и сердечными осколками; и чем-то кровавым, чем-то рубиновым и блестящим, как два Дилюковых глаза. Но он обещал. Обещал Дилюку всё сделать в точности, как тот скажет. Он не мог подвести его и всё испортить.

И самому себе простить не мог свой выбор.

Утешительным оправданием: уж коль он покинет земли башни, то во что бы то ни стало разузнает, что с Крепусом Рагнвиндром произошло на самом деле; жив ли тот, цел ли тот, а если и да — где разыскать его можно. Кэйа сам же кхемик какой-никакой, вдруг и своими силами сумеет Крепусу помочь жизнь его жить? Выкрадет его, тогда и вытащить Дилюка из кошмара его пленного труда составить не должно. Он поможет Дилюку, спасёт его, выручит — отплатит за все долги разом. Так и порешил Кэйа, так и убедил себя. Рукоять ножа сжал крепче, спиной к Дилюку повернулся и шаг к воротам сделал, а по ощущениям — кожу снимал с себя живьём.

И услышал вдруг:

— Кэйа Альберих, яви себя! По камню башню разберём, а отыщем тебя всё одно!

Не обернулся Кэйа, но застыл.

«Звать тебя будут. Три раза позовут — не выходи, — было последним наказом Дилюка. Всё там же, у костра, глаза в глаза. — И на меня не смотри. Посмотришь — пропадёшь».

— Яви себя, Кэйа Альберих! — громче повторил Дайнслейф. А затем Кэйа услышал. Звон клинка, влажный хруст — и глухой рокот драконов, полный едва сдерживаемой боли.

До ворот две короткие перебежки остались. И даже рыцари уже не казались угрозой железной.

— В последний раз зову тебя, Кэйа Альберих! Не будь трусом и яви себя! Иначе не жить твоему дракону!

И хруст повторился, а затем ещё раз — и ещё. С ужасом обернулся Кэйа, не смог удержаться, и увидел, как Дайнслейф равнодушно вгоняет и вынимает и горла Дилюкова клинок. Ровные полосы ран зияли под челюстью багряным, густой кровью истекали — Кэйа уже примечал следы от таких же, он помнил. И ярость в нём взыграла кипучая, и злоба, и ненависть, каких отродясь у него не водилось. Нож в рукав он сунул решительно, а сам выбрался на свет яркий и перед Дайнслейфом встал.

— Его зовут Дилюк! И руки свои нечистые убери от него: это я тебе нужен, не он!

— Верно, — одними уголками губ мёртво улыбнулся Дайнслейф. Кинжал из пузырящейся кровью драконовой глотки вынул, о рукав вытер небрежно и за пояс сунул. И скомандовал рыцарям отрывисто: — Взять его.