«В шумной толпе переполненной улицы

Сбившись плечами как твердь в твердь

Так, что даже отрывались пуговицы

Смотрят друг в друга Жизнь и Смерть»

Потомучто — «Жизнь и смерть»

Ледяной осенний ветер трепал блёклые волосы девочки, идущей по мосту. Она была вполне обычной с виду, о таких говорят «серая мышь»: невыразительные черты лица словно выдавали бесхарактерность. Но глаза. Глаза были будто не её. Жёсткий взгляд словно принадлежал человеку, умудрённому опытом, целеустремлённому, бескомпромиссному и готовому идти по головам. Этот взгляд, пронзающий прохожих, заставлял их поёжится и потупить свои взоры, в которых мелькали то страх, то напряжение. Жесты её были грациозны и изящны, что совершенно не вязалось с внешней угловатостью и неказистостью человека, привыкшего склоняться, сгорбившись под взглядами людей, и отступаться при малейшем напряжении.

Впрочем, то была лишь незначительная песчинка в море тех перемен, что должна была претерпеть эта оболочка, вобравшая в себя две души. Оставлять всё, как есть, Геллерт не собирался. Это только начало. Начало его нового становления.

Разговор с Лукой требовал переосмысления и детального анализа. Верить ему нельзя. Но и отказаться от его предложения Геллерт не мог, прекрасно понимая, что угрозы не беспочвенны. И за ними стоит гораздо больше, чем тот озвучил. Гарсиа — главная проблема, решений которой пока нет и не предвидится. Несмотря на то, что для старика уже идёт второй век, надеяться на то, что он вдруг помрёт от старости не приходится. Кто-кто, а Лука переживёт и ныне живущих. Фламель недоделанный… только у того можно отобрать камень, а откуда этот черпает силы — очень большой вопрос. Но выглядит он лучше всех остальных долгожителей, даже тех, что младше него ни на одну дюжину лет. Поэтому, ждать пока эта проблема решится сама — дело неблагодарное.

«Я найду тебя, когда понадобишься» — что может быть пренебрежительнее? Что-что, а подбирать слова этот старый умник всегда умел.

«1945 год…

Небольшой домик на окраине какого-то богом забытого посёлка показался Геллерту отвратительным маггловским пристанищем, куда он бы в жизни добровольно не сунулся. Это хуже идеи Альбуса о встрече в маггловском кафе, состоявшейся пятнадцать лет назад. По своей воле, он бы никогда не вошёл в эту халупу — но когда на тебя наставлено не меньше дюжины волшебных палочек, а тело сковывают многочисленные чары — выбирать не приходится.

— Оставьте нас, — махнул рукой старик, показавшийся из дома. Авроры и Мракоборцы с недоумением переглянулись, вызывая усмешку Геллерта и раздражение этого странного старика. — Оглохли?! — гаркнул он, — А ты, завоеватель, за мной, — пренебрежительно бросил Гарсиа. — Бежать можешь даже не пытаться, тут такие чары, что тебе и не снились, — впрочем это, Геллерт чувствовал и сам.

Старик скрылся в доме под удивлёнными взглядами, один из которых принадлежал и Геллерту. Он медленно обернулся на застывших Авроров, а затем, надменно подняв голову, прошёл в эту развалину, зовущуюся домом.

Внутри было душно из-за натопленной печки, отчего Геллерт презрительно скривился: старик возомнил себя магглом? Впрочем, выглядит он ничуть не лучше этих животных, считающих себя высшими существами. Если бы не мощные защитные чары, можно было бы подумать, что здесь живут нищие магглы, а не этот безумец, разрушивший все его планы в мгновение ока, подобно карточному домику... 

— Сел, — Лука указал Геллерту на старый стул, стоящий около стола, с которого свисала белая, не менее старая, скатерть. Грин-де-Вальд задумчиво стоял, наблюдая за тем, как старик подкидывает полено в печь. Как этот жалкий магглолюбец мог всё разрушить? Омерзительно. — Кому я сказал сесть? — тоном, не терпящим возражений, повторил Гарсиа, но Геллерт не шелохнулся, чуть выше подняв голову. Ничтожество.

— К чему весь этот фарс? — высокомерно спросил Геллерт, — Зачем меня привели в это убожество? Встретиться можно было и в более… презентабельном месте.

— Ou se yon moun pouri. Kòwonpi ireparabl…[1] В ногах правды нет, сядь уже, раздражаешь, — покачал головой старик, повернувшись к Грин-де-Вальду. 

Он был одним из немногих, в чьём взгляде не было ни страха, ни почтения. Лука смотрел на Геллерта, словно на глупого ребёнка, и это порядком злило.

— А ты и есть глупый ребёнок, возомнивший себя властителем! На деле же, как был merde…[2] — проворчал Гарсиа, и Грин-де-Вальд нахмурился: никаких вмешательств в сознание он не чувствовал. — Больно надо мне читать твои гнилые мысли, когда на твоём лице и так всё написано, — фыркнул старик. — Ты — лишь пародия властителя. Дешёвая, но вычурная подделка, а не политик. 

— В таком случае, за мной бы не шли люди, — с презрительной ухмылкой сказал Геллерт, медленно осматривая это отвратительное место. 

— Ты уже попался дважды. А это — очень веский повод задуматься о том, всё ли правильно ты делаешь. Был бы ты таким проникновенным оратором, как о тебе говорят дураки, тебя бы охраняли, как зеницу ока. А потому, я могу сделать только один вывод: нет у тебя верных сторонников. И помяни моё слово: не через год, но через два-три или пять они и не вспомнят про тебя. Значит, хреновый ты политик, Геллерт. Лучших не забывают, когда они хотят, чтобы их помнили. А ты, как бы сейчас не выпендривался, именно этого всегда и хотел. В конце концов, был бы настоящим политиком и дипломатом — не сделал бы столько глупостей. Убивать — много ума не надо, как и интриги строить. А ты попробуй обустроить мир так, чтобы люди жили достойно. Все. Никого не ущемляя. Достигни этого без кровопролитий. Вот тогда, я скажу, что ты — достойный политик, каких ещё не видывал наш старый прогнивший мир. Но на это-то тебя и не хватит, революционер вшивый. Ишь, дом мой ему не нравится! — Лука подошёл ближе, почти вплотную, оказываясь почти на полголовы ниже Геллерта, но смотря на него не просто свысока, но как на низшее существо. — Я ж говорю, wairangi[3]. Ты сам себе придумал что-то и уверовал в это — а потом обижаешься, злишься, людям жизни калечишь. Думалку включи свою, если она у тебя не отказала ещё. Для меня нет высших или низших — так думают только сильно ограниченные люди. Я, может, и жалкий магглолюбец, Геллерт, но я не мясник. В отличие от тебя. 

— Это всё, что ты хотел сказать мне? — высокомерно спросил Грин-де-Вальд, сдерживая кипящую внутри ярость за холодной маской. Сейчас не время давать волю эмоциям.

— Я всего лишь надеялся увидеть в твоих глазах раскаяние, — мрачно ответил старик. — Но теперь вижу, что был прав, помогая Альбусу. В твоих глазах есть всё: злость, раздражение, ненависть, высокомерие… но в них нет ничего живого. Ты мертвец. В тебе нет света. Ты стал сгустком злобы и ненависти, воплощением разрухи. Ты не сумел сохранить в себе ни жалости, ни сострадания, ни любви — ничего, что сделало бы из тебя человека. Chen-chen lanmò. Ou merite li,[4]— сказал Лука, смотря в безразличные глаза, которые на миг прищурились в тщетной попытке понять сказанное.

— Твой друг ничем не лучше меня, — задумчиво произнёс Геллерт. — Но отчего-то ты помог ему, а не мне. Сделал из него героя. Но ведь, он такой же, как и я.

— Да, он не лучше тебя, а в чём-то и хуже, — согласился Лука. — Вы оба — манипулируете людьми в своих интересах. Лишь с той разницей, что ты делаешь это открыто, а он — старается не привлекать внимания и не превращает всё в балаган или кровавую бойню. Только вот, в отличие от тебя, он разумен и не переходит дорогу тем, кто может навредить ему. Потому что знает: я терплю его грешки до тех пор, пока он не переходит границ разумного. Захвати ты одну страну — я бы и не посмотрел в твою сторону. Но тебе же было мало, — старый Гарсиа окинул Геллерта ничего не выражающим, но тяжёлым взглядом. — Вини себя, а не меня в случившемся. Ты убил себя своей же глупостью и непомерной жаждой власти.

Голос этого лохматого старика был тих и спокоен, но Геллерт знал наверняка, что стоит сделать малейший шаг в сторону: и этот тихий Лука убьёт его без промедлений, не задумываясь ни на миг. Ему для этого не помеха ни отсутствие палочки, ни мощные защитные чары вокруг, что блокируют магию. Потому что это его чары и его дом, который окружён его верными людьми.

— Глупость, согласен, — медленно кивнул Геллер. — Но не жажда власти. Это стремление сделать мир таким, каким он и должен быть. К слову, план не мой, он продуман Альбусом. И я очень сомневаюсь, что за двадцать пять лет он сильно пересмотрел эти взгляды. Но он решил действовать иначе: выставив себя победителем зла, — сказал он и брезгливо добавил: — А ты идёшь у него на поводу, как какой-то дурак…

— Без меня, тебя уничтожили бы твои же сторонники. Через пару лет, не больше. Поняв всю твою гнусную ложь, — мрачно заметил Лука. — На крови и лжи — мира не построишь. Без капли света внутри — любим людьми не будешь, их не проведёшь, — произнёс он, пристально смотря в глаза Геллерта, словно пытаясь отыскать в них тот самый свет. Но слегка качнув головой, Лука отвернулся к окну и сложи руки за спиной, показывая, что разговор окончен, — Se pou kalòj la anseye ou panse, depi ou pa konnen ki jan yo viv nan mitan moun…[5]»

Это был последний разговор Геллерта с кем бы то ни было перед заключением в Нурменгард. Разговор, который он вспоминал много раз на протяжении первых пяти лет в серых стенах камеры. Но времени утекло с тех пор очень много, а потому он давно не возвращался к тому дню. Это было неприятно и бесполезно. Только вот, старик знал, как заставить других вспоминать то, что помнить не хочется. Это можно рассматривать, как какой-то изощрённый вид мести. Ключи, оставленные для Геллерта на полке — от того самого дома. Чтобы он помнил каждую секунду тот день. Чтобы помнил, куда приводят ошибки.

А ведь, как нужно было всё просчитать буквально за час, чтобы заставить Геллерта наступить себе на глотку и вернуться в тот дом — и нет, не просто вернуться, а чтобы жить в нём. Разумеется, он помнит, как Геллерту было противно там находиться. Лука Гарсиа никогда ничего не делает просто так. Интересно только, откуда он узнал, что Геллерту некуда идти? Или же это так легко было просчитать?

Как бы Грин-де-Вальд ни хотел остаться в той подворотне, но глупо было думать о том, что Лука не предусмотрел и это. Сейчас, к сожалению, Геллерт не в том положении и не на столько силён, чтобы ослушаться старика. Да и, каким бы омерзительным не был дом, он всяко комфортнее подворотни и чар трансфигурации, которые постоянно нужно поддерживать. А потому, скривившись, он трансгрессировал.

За половину века, здесь почти ничего не поменялось. Лишь деревьев стало больше, да забор накренился сильнее. Отперев дверь, Геллерт прошёл внутрь.

В доме оказалось холоднее, чем на улице. На столе лежала записка с указанием, где найти продукты, хранящиеся под особыми чарами, воду в колодце и дрова в сарае за домом. Геллерт усмехнулся и щёлкнул пальцами, чтобы согреть дом чарами. Но ничего не произошло. Нахмурившись, он попытался призвать стакан со стола. Тщетно.

— Pouilleux le bétail,[6] — процедил он сквозь зубы, со злостью ударив рукой по облупившейся печной трубе.

— Почему ты злишься? — тихо спросила Шейла.

Геллерт прикрыл глаза, стараясь унять бурлящую внутри ярость. Сделав несколько глубоких вдохов, он медленно открыл глаза. Ну ничего. Он обыграет этого старого паршивца. Обыграет и за всё отыграется. Ничто не сойдёт с рук. Нужно время.

Маг спешно вышел из дома, чтобы трансгрессировать в Лондон. Однако, на крыльце и рядом с ним магия не работала. Очевидно, купол распространяется до забора.

Геллерт, стараясь держать себя в руках, направился к калитке. Но какого же было его удивление, когда он понял, что минимальное расстояние, на которое может подойти к ней — пять шагов. Сколько бы он ни шёл и даже ни бежал — калитка оставалась в пяти чёртовых шагах.

Часто вдыхая холодный осенний воздух, Геллерт стоял, с ненавистью смотря перед собой. Такой подлой ловушки от старика он не ожидал совершенно. Чёрт возьми, он снова недооценил его.