Шепард вваливается на Нормандию не в первый раз, но чтобы так: конечно, впервые. За спиной обломки Цитадели, а её пытаются поймать и втащить десятки рук, как происходит всегда, когда она победила.

– Любимый, – смеётся она, касаясь руки Гарруса. – Ты что, плачешь?

– С тобой попробуй не заплачь, Шепард, – говорит он. Она приваливается к нему, абсолютно счастливая и разбитая, поднимает руку, чтобы вытереть его мокрую щёку, но у неё не хватает сил.

– Я же здесь, – говорит она. – Я жива. Не плачь.

Она оглядывает команду, и понимает, что одним «не плачь» тут не обойдётся, потому что даже у Джокера глаза на мокром месте. Зелёные, как болота, цветущие ряской; как хмурая весна.

– Я тоже плачу, Шепард, – информирует Сузи, – но мысленно.

– Хорошо, – говорит Шепард. – Хорошо. Поплачьте, меньше в туалет ходить будете.

– Твоё утверждение спорно, – говорит Сузи, и тоже пытается её подхватить. Шепард почти не чувствует, что хромает – но чувствует, как она проходит через десятки рук. Они обнимают её, гладят, прикасаются к ней – как будто всю жизнь сдерживались, а сейчас, когда чуть не потеряли её снова, поняли, насколько зря они не касались её раньше.

– Ты жива, – повторяет Гаррус, словно не веря. – Ты действительно вернулась.

– Конечно, – она закрывает глаза. – Нам ещё кроганов усыновлять. С десяток.

– Рекс убьёт вас, – фыркает Лиара.

– О, – говорит Шепард, отключаясь. – Ему надо будет постараться.