— Хороший снежок, — проворковал ученый кот Васисуалий, наблюдая в окно за тенями в полутемном дворе. — Гладкий, неглубокий, и больше пока не выпадет. Открой-ка мне форточку, Аверий, будь другом и человеком.

И был таков в эту самую форточку. Пришлось оставить ее незакрытой на ночь — то есть, Аверий Осипович надеялся, что на два-три часа, а не до апреля. Васисуалий мог уйти в загул, но в более теплые времена.

Без кота черновик философского трактата не шел, и философ лег спать пораньше — все-таки он еще и дворник, вставать ему рано. И залег, вооружившись шерстяными носками и грелкой.

Васенька вернулся после полуночи. Мокрый холодный нос забуравился под одеяло, мокрые ледяные лапы прошлись по руке.

— Ты чего, снежную кошку лепил, что ли, не дожидаясь марта? — спросонок поинтересовался Аверий Осипович. Потом поинтересовался у будильника, который час. Огорчился очень.

— Н-не, — мыркнул кот. — Валентинку рисовал.

— Так долго? Маслом на холсте?

— Н-не, лапами на снегу. Большую просто. Спи.

И стал сворачиваться в идеальный шар. Сходив закрыть форточку, а заодно в туалет освободить место для воды и на кухню залить в организм воды, Аверий Осипович бесцельно проснулся и возжаждал интеллектуальной беседы.

— А для кого валентинка-то? — пихнул он кота в бок, вернувшись в еле теплую постель. — Для рыжей из пятнадцатой квартиры или черно-белой с первого этажа дома напротив?

— Для всех, — буркнул Васисуалий нелюбезно, но когда его подергали за хвост и за ухо, таки уточнил: — И этих двух, и для рыжей из подвала семнадцатого дома, шпротовой с чердака, черепаховой с пятого этажа, белой с подпалинами из двадцать первой квартиры, ты ее не знаешь, она на пару недель приехала пережидать отпуск своего человека. Ну и всем, кто увидит. А теперь спи и завидуй. Ты-то без меня и одного любовного письма не осилишь.

Аверий Осипович очень хотел последовать совету насчет сна, но мозг зачем-то раскочегарился.

— Нет, уважаемый Васисуалий, ты преувеличиваешь, — не вытерпел он в час ночи и перевернулся на бок, чтобы продолжить беседу. Кот валялся тряпкой между ним и ковровой стеной и, потревоженный движением, спросил «Мры?» Ага, можно продолжать. — Я вполне способен знакомиться с девушками. Просто обстоятельства были против.

— М-м? — отозвался кот скептически даже сквозь сон.

— Да ты не видел, это еще до тебя было, — стал рассказывать Аверий Осипович темному пятну кота в светлом рулете одеяла. Луна светила так ярко, что виден был даже узор на настенном ковре — олени на опушке леса. — Мама мне тогда все уши прожужжала, чтобы я съездил навестил тетку в Подмосковье. Тетя Галя, конечно, милая женщина была, но у нее куча молодых, симпатичных и незамужних дочерей подруг. Тяжелый случай. Но все ж родня. Ну, собрался я с духом, достал пиджак из нафталина и утюг с антресолей, и поехал на электричке. Два часа в одну сторону, что само по себе подвиг. А в гостях самое страшное — обед из пяти перемен блюд, каждого по тазу, мол, мужчина должен есть хорошо, то есть как слон и лев. А я разве слон?

— Эм, — ответил Васисуалий. Слушает, значит, и соглашается — не слон.

— Салата три наименования, борщ, пюре с котлетами, салат сладкий, чай с тортом и блинами. А, еще пирог с рыбой и пирожки с капустой. И морс. Терпеть не могу морс.

— Мэ, — согласился кот.

— Не завидуй, это очень тяжело. А потом еще возвращаться домой в состоянии пищевой комы. И вот еду я поздно вечером обратно, и в вагоне подходит девушка, чистейшей прелести чистейший образец. И спрашивает, не занята ли скамья напротив меня. И смотрит так одобрительно, с надеждой. Милая, конечно, свободно, присаживайтесь, а я буду вас охранять от вечерних алконавтов, и что вы читаете — вижу в сумке у вас корешок книги, солидный, дерматиновый, не роман или детектив какой, а позвольте вас проводить до дома, не стоит благодарности, но телефончик ваш приму и на чай зайду, но только если чай, потому что… И вот думаю я все это, а сказать не могу, язык от переедания не ворочается, пирожки колом в горле стоят, и весь я состою как будто из мяча-желудка и тряпочек вместо рук и ног. И вместо головы тоже, потому что произнести хотя бы «садитесь, конечно», я не сумел, только рыгнуть самым некультурным образом. Некрасиво получилось. И она извинилась и ушла в другой вагон. Вот так моя личная жизнь пала жертвой пирожков и приличий… Вась, ты спишь, что ли? — Аверий Осипович потрепал пушистое брюхо.

— Пытаюсь, — вяло откликнулся кот. — И ты спи, дон Жуан. Будешь будить меня почем зря — сбегу к твоей тетке. Там хотя бы еда есть.

— Не надо к тетке, — перепугался «дон Жуан». — Она уже того, вкушает райскую амброзию и учит ангелов стряпать пирожки. В чьей квартире мы, думаешь, живем?

***

Через четыре часа Аверий Осипович поднялся, не приходя в сознание, пошел варить кофе, чтобы стать человеком, с полчашки эволюционировал до того, чтобы надеть ватные штаны, а по дороге выглянул в окно… Долго думал.

Не додумавшись, выгреб теплого кота из-под одеяла (ничего, этот валенок в любое время дня отоспится), поставил сусликом на подоконник, повернул мохнатую башку во двор, в сторону вытоптанных в снежке борозд.

— А что это? Я ж не смогу подмести эти рисунки пустыни Наска, пока не узнаю их значение!

Васисуалий тоже еще не проснулся, но вместо кофе получил инеистое стекло в нос.

— Вот там, слева — это солнце? — не унимался его человек. — С лучиками такое.

— Н-не, — проворчал кот, но вытечь из сильных хозяйских рук не сумел, пришлось отвечать. — Это мои усы, которые радостно тянутся навстречу всему миру и новым знакомствам.

— А круг в середине? Туловище или голова? Или тарелка?

— Это мое сердце, полное любви ко всем кошкам мира.

— А восьмерка дальше? Знак бесконечности твоей любви?

— Да. — наконец-то согласился творец с трактовкой критиков. —Только не восьмерка, а мои бубенчики.

— Ладно, понял, не продолжай, — Аверий Осипович поспешил отнести его обратно на тахту. Но, уже натягивая свитер, не удержался от комментария: — Только это не валентинка, а реклама получается. Всё про тебя и ни слова про избранницу.

Хм. Подходящая тема для философского трактата. И стал Аверий Осипович всячески эту мысль вертеть-крутить в голове да переформулировывать, пока мел снег, скреб дорожки, сыпал песок туда, где не доскребся до асфальта.

Потом в обед с гордостью смотрел из своего окна на выметенное посреди двора ровное, красивое пятно. Потом еще подумал и полез обратно в штаны и во двор, убирать художество.

***

«Творя добро, — записал Аверий Осипович в черновом файле своего философского трактата вечером, — нужно уметь взглянуть на него, добро это, с другой стороны. Ведь сердечко, нарисованное метлой для жителей одного дома, из дома напротив выглядит как»…

Тут он стер первое пришедшее на ум слово, почесал в затылке и через еще три попытки оставил «афедрон».