— И что это такое?

Аль-Хайтам едва поднимает глаза от книги: Кавех стоит над ним и гневно трясет в кулаке статуэтку ришболандского тигра из белого мрамора.

— Осторожней, она довольно хрупкая. Как твое эго.

Кавех выглядит так, будто прямо сейчас кинет ее на пол со всей силы. Или разобьет о голову аль-Хайтама.

— Как ты… — он будто сейчас задохнется от собственного гнева, но усилием воли берет голос под контроль. — Зачем ты притащил это убожество в наш дом?!

Аль-Хайтам складывает книгу на коленях и вид принимает исключительно вежливый и сдержанный.

— По-моему, вполне симпатично. И очень дорого.

Насчет «симпатично» он, конечно, приукрашивает. Тигр выглядит так, будто у вырезавшего его мастера был нервный тик: уши не симметрично торчат в разные стороны, он хромает на две ноги из четырех, клыки один короче другого, а в глазах будто запечатлена вселенская мука от осознания собственного уродства. Торговец распинался минут двадцать, рассказывая, какой это уникальный стиль и какие редкие материалы для него использовались, аль-Хайтам закидывал его вопросами просто чтобы посмотреть, как он, бледнея и краснея, будет выкручиваться, и потом ловил на несоответствиях. В конце концов, торговец скинул цену почти в два раза и, возможно, помучай его аль-Хайтам еще, согласился бы даже доплатить, лишь бы он ушел, но это быстро становилось скучно.

Раздражать чувство прекрасного Кавеха гораздо веселее.

— Тебя обманули, — тот щурится. — Поверить не могу, это даже для тебя слишком!

— Поставь туда, где она стояла, — невозмутимо парирует аль-Хайтам. — Если ты ее сейчас разобьешь, я запишу ее в твой долг.

Кавех вполне явственно скрипит зубами, но наконец разворачивается и уходит прочь. Аль-Хайтам прекрасно знает, что это ненадолго.

Кавех начинает ненавидеть эту статуэтку с первой минуты, и то, как он презрительно морщится каждый раз, когда она попадается ему на глаза, стоит каждой потраченной моры. Аль-Хайтам почти воочию видит, как крутятся у него в голове мысли, как бы от нее избавиться.

Он «нечаянно» сталкивает ее с полки во время уборки, но хрупкость оказывается слишком преувеличена: мраморный тигр смотрит на них обоих взглядом «и что вы можете мне сделать, чего со мной еще не сотворили?». Аль-Хайтам закрывает на это глаза.

Потом статуэтка также случайно оказывается в мусоре, а еще чуть позже — на клумбе под окном, и Кавех даже не пытается казаться непричастным, у него с этим зверем кровная вражда и ему, похоже, уже все равно, что его долг может увеличиться еще больше (аль-Хайтам подсчитывает, что еще несколько лет, и он вгонит Кавеха в долги до конца жизни).

Когда несчастная статуэтка оказывается задвинута на полки за книги, аль-Хайтам обещает поставить ее в спальне. Кавех выглядит так, будто его только что предали в лучших чувствах. Но больше к ней — пока — не приближается.

Вечером следующего дня он с шумным выдохом приземляется на диван рядом и тут же негодующе вскрикивает.

— Аль-Хайтам! Сколько раз я просил убирать твои дурацкие книги на место?

Справедливости ради эту он дочитал только что и убрать еще не успел. Кавех потирает копчик и выглядит искренне обиженным.

— Я пострадал ни за что, — дуется он.

— Напомнить тебе, как твоя заколка впилась мне в бедро прямо когда мы…

— Если ты посмеешь продолжить, я выброшу эту книгу прочь! — у него мгновенно алеют уши и щеки, и это слишком очаровательно, чтобы игнорировать. Но книги — это не то, чем можно просто кидаться. Аль-Хайтам протягивает ему руку, чтобы ее забрать.

— Я уберу.

В этот же момент Кавех отводит руку назад.

— И после этого у меня не останется методов воздействия на тебя, так что ты сможешь издеваться надо мной до конца дня, ни за что. О чем ты вообще читал?

— Ты все равно не поймешь ни слова, — он тянется следом, Кавех поворачивается к нему спиной, быстро пролистывая главы — в которых и правда не понимает ни слова, и в следующий миг они начинают нелепую мышиную возню в борьбе за дурацкий томик.

Слишком поздно аль-Хайтам понимает, что попался в ловушку — план настолько тупой, что он даже не берет его в расчет, и именно поэтому он и срабатывает. Он запоздало вспоминает, что силы в Кавехе немерено, и когда книга в порыве борьбы вылетает из его рук со скоростью пушечного ядра, летит она во вполне определенную сторону.

И расходится со все еще трагически взирающим на них тигром буквально в два сантиметра.

— Над меткостью надо поработать, — спустя несколько секунд затяжного молчания комментирует аль-Хайтам, и Кавех стонет, обреченно закрывая лицо ладонями.

— Заткнись. Я посмотрю, как ты будешь целиться в такой ситуации.

— Не понимаю, о какой…

— Такой.

Кавех опрокидывает его с той же легкостью, с какой запустил двухкилограммовый том в воздух, и оказывается сверху. Он зол, взбудоражен, выбившиеся из прически пряди закрывают глаза, щеки все еще горят от недавних усилий, и он красивей всего, что аль-Хайтам когда-либо видел в жизни.

Хорошо, что Кавех об этом не знает. Аль-Хайтаму никогда не хватит решимости произнести это вслух — и вместо этого он тянется его поцеловать.

Утром тигра на месте не оказывается. Кавех, неприлично счастливый для раннего утра, помешивает что-то в кастрюле.

— И куда ты дел его на этот раз? — уточняет аль-Хайтам без особого, впрочем, интереса. Кавех что-то намурлыкивает себе под нос, прежде чем ответить.

— Подарил Тигнари, — он поворачивается и угрожающе машет ложкой. — И так как у тебя притуплены социальные способности, напоминаю, что просить подарки назад невежливо.

Аль-Хайтам и не собирался: утро слишком хорошее, чтобы спорить, да и все равно этот тигр ему самому не очень-то и нравился.

...неделю спустя Кавех врывается в комнату, потрясая бронзовым подсвечником в виде попрыгуньи.