Меттанон думал, что его знакомство с братьями скелетами из далекого и холодного Сноудина закончилось, только вот, он забыл о Папирусе. Он свалился как снег на голову. Они случайно пересеклись в Ватерфолле, когда Меттанон заходил за Альфис, что была у Андайн. Меттанон даже сказать ничего не успел, как на него налетел Папирус. Сколько слов, комплиментов и вопросов он услышал в тот миг; мозг кипел. Меттанон встал, его программа не выдержала. Только после криков Альфис о том, чтобы Папирус отлип от Меттанона, тот виновато замолчал и отошел в сторонку с Андайн, молча наблюдая издалека. Но, даже когда Меттанон снова пришел в чувства, Папирус успел проскочить мимо Альфис и все-таки обменялся контактами со своим кумиром. Когда Меттанон с Альфис уходили, казалось, Папирус был на седьмом небе от счастья. Правда, всю свою смелость он растерял во вторую их встречу, которую Папирус долго и тщательно подбирал под график Меттанона.

Не помните каламбур о скелете, который дрожит? Нет? Вот и Папирус не помнил, хотя он точно тогда был похож на скелета от туда, ведь дрожал до мозга костей. Только не от холода, а от страха. Страха заходить в гримерную Меттанона. Для Папируса гримерная казалась интимным местом, чем-то личным и сокровенным для Меттанона. Как-никак его личная комната, где лишь одно зеркало видело его любым.

Время перед дверью гримерной текло невыносимо долго. Папирус не помнил того, сколько он стоял с букетом цветов перед дверью, так и не решаясь постучать. Но он помнил, как сжал руку с букетом цветов в кулак, что обёртка хрустнула, как конфетный фантик, и свободной рукой постучался. Душа Папируса бухнула в пятки, когда Меттанон открыл дверь и показался в проёме.

— Заходи, — Меттанон кивнул головой внутрь гримёрки, отходя от прохода.

Как только Папирус перешагнул порог двери, жар ударил в лицо, а тяжелый цветочный аромат духов приятно пощекотал нос. Папирус потерялся во всем разнообразии вещей в комнате. Взгляд Папируса метался. Он не знал, за что ухватиться, вот, казалось, стояла небольшая софа, но, как только пригляделся к ней, взгляд метнулся на пару горшочков с цветами рядом.

Гримерка была огромной, но из-за того, что в ней было целое пианино, пару шкафов и впечатляющих размеров туалетный столик, комната сразу становилась меньше, а приглушенное освещение только усилило эффект.

Папирус совсем забыл про цветы в своей руке, но, как только взгляд его упал на руку с зажатым в ней букетом, он нервно и резко вытянул руку к Меттанону, несчастно алея от себя самого же.

— А... В-вот!

— Не стоило, дорогой.

Меттанон состроил брови домиком и посмотрел на Папируса грустным, почти обиженным, взглядом, но не отказался от подарка. Он принял букет в манере, что так была знакома Папирусу, элегантно и с огромной благодарностью, что не вооруженным глазом виднелась в жестах рук.

— Не могу не порадовать тебя такими мелочами, — произнес Папирус на одном дыхании, перекатываясь с мыска на пятку.

Меттанон на такой ответ лишь ухмыльнулся и зарылся носом в букет, прикрывая глаза. Все-таки цветы ему нравились.

— Можешь присесть, пока я найду, куда поставить цветы, — Меттанон ушел вглубь гримерки.

Папирус ничего не ответил, только присел на софу, за которую вцепился, как в спасательный жилет. Тишину прерывало лишь мелодичное цоканье каблуков Меттанона, пока он ходил туда-сюда.

— Папирус, — Меттанон хотел было продолжить, но нервное, да, от Папируса прервало на пару секунд, — Мы не сможем долго посидеть, у меня дела вечером, ты не против поболтать часок?

— Как тебе удобно.

Папирус махнул рукой. Он предполагал, что долгой посиделки не выйдет, ведь у Меттанона и правда нет свободных минут. Вечные многочасовые съёмки, фотосессии, записи, встречи, регулярная диагностика. Папирус и прикинуть не мог, когда Меттанон отдыхает, кроме ночи, но ведь все эти часы перед прицелами фотокамер были не зря. Сколько неподдельных эмоций вызывали шоу Меттанона у всего подземелья. Монстры отдыхали от повседневной рутины под викторины, новости, песни и танцы Меттанона. Он столько всего сделал, и Папирус хотел, чтобы Меттанон просто расслабился с ним.

— Ты умеешь играть в карты? — Меттанон потряс коробочкой карт.

— Смотря во что.

— В покер, — губы Меттанона растянула довольная улыбка.

Если честно, Меттанон не помнил, когда он успел научиться играть в карты, но все то время, что играл с Альфис, успел стать чуть ли не профессионалом, а объяснить правила незамысловатой игры на удачу было проще простого. Меттанон раскладывал карты в комбинации, говорил, какая сильнее и какая чаще попадается. Папирус был заворожен. Он слышал о покере от Санса, но тот никогда не показывал, как играть, видите ли, слишком мал для азартных игр. Но, когда Меттанон с столь не присущей ему нежностью и внимательностью рассказывал, как играть, Папирус оттаял на глазах. Меттанон раздавал карты, они вытягивали новые, вскрывались и смеялись с того, что толковых комбинаций не выходило.

— Не понимаю, почему это азартная игра, — Папирус поднял свои карты, что раздал Меттанон.

— Обычно играют на деньги, поэтому азартная.

— Так вот почему Санс не учил меня играть.

— Санс? — рука Меттанона потянулась к колоде карт, чтобы поменять одну, но она вздрогнула, а взгляд от своих карт метнулся к Папирусу.

— Да.

— Он обо мне ничего не спрашивал?

— Вроде нет, — продолжил Папирус после молчания. — Он в последнее время о тебе не говорил, а чего спрашиваешь?

— Просто… — Меттанон замялся, пока перебирал карты в руках, — Мы давно не общались, вот и спрашиваю (он тяжело вздохнул) друзьями были как-никак.

Неловкая тишина повисла вокруг, только ламинированные карты в руках Папируса шумели.

— Я могу передать Сансу от тебя что-нибудь.

— Нет! — щеки Меттанон покрылись лёгким румянцем, который он попытался спрятать за веером из карт. — Спасибо, не надо.

— Как скажешь. Что ж, вскрываемся.

Они сбросили карты. У Папируса фулл хаус, а у Меттанона жалкая пара. Брови Меттанона нахмурились.

— Ты смухлевал, — Меттанон взглянул Папирусу в глаза, — ты поменял карт больше, чем можно.

— Смотреть надо было, — Папирус лишь сложил руки на груди и победно улыбнулся.

После той встречи Меттанон думал, что Папирус быстро отстанет и забудет про него, но он не рассмотрел то, что они продолжат общаться. Встречи продолжались, и они начали выходить за пределы четырёх розовых стен. Папирус и Меттанон прогуливались по Сноудину, но и не только там, зависали в Жаркоземье, даже любовались звездами и вечными водопадами в Ватерфолле; ходили вместе в ресторанчики, когда голод давал о себе знать, но больше всего времени они проводили в гримёрке Меттанона подальше от чужих и любопытных глаз. Они играли в карты, шашки, исполняли глупые желания друг друга и просто молчали. Меттанону было непривычно с кем-то молчать. Он всегда болтал, лишь бы тишина не давила тяжелым грузом, но с Папирусом она превратилась в новый вид общения. Ком от молчания пропадал из горла, что-то теплое, как вода, разливалось по телу, и приятная дрёма накрывала волной.

Меттанон часто пел Папирусу под пианино. Заканчивать вечера чарующим голосом Меттанона стало традицией. Папирус лишь один раз попросил Меттанона сыграть ему что-нибудь потому, что он менялся на глазах. Не читаемые серые глаза Меттанона напоминали воду, в которой отражались тучи во всем своем величии, и не знаешь к чему быть готовым к грозе, дождю или сильнейшему ливню. Душа Папируса, когда он смотрел на живой и чистый взгляд Меттанона во время игры на выступлениях, трепетала и приятно жгла где-то в груди, заставляя задыхаться. Ему хотелось окунуться в эти путающие мозг чувства снова, как можно глубже, лишь бы не выныривать.

Меттанон все-таки поддался уговорам Папируса, его просящий взгляд давил на жалость, а ранить сердце этого подростка было выше сил Меттанона.

— Так, — резкое, но нежное пианино порезало уши, — попробуем это.

Пианино закричало, как от адской и режущей боли, со слезами на глазах, оно молило остановить это безумие, и Меттанон прекратил. Его брови нахмурились, глаза быстрее забегали по клавишам, вспоминая. Руки застыли над ними, а пальцы, словно в бреду покачивались в разных комбинациях. Тишина. Мелодия, яркая и сочная, разрезала ее, словно кнутом. Она, будто кралась, играла, как лиса с зайцем, стихла в унисон голосу Меттанона. Мелодия ласкала тело, словно волны, утягивала за собой медленно и безвозвратно.

"Oops! I did it again.

I play with you heart."

Папирус вздрогнул, не на шутку испугался грозного и насмехающегося Меттанона. Мелодия из-под рук Меттанона вторила приторно-сладкому, но обжигающему голосу. Папирус встретился с взглядом Меттанона. Он оторопел. Величие во взгляде Меттанона резало и сжигало несчастную душу Папируса. Слова вжимали Папируса в софу, пол уходил из-под ног, душа, тлеющая как угли, застряла в горле, стены медленно и мучительно приближались. Папирус не мог и вздохнуть, нестерпимая боль сдавила грудь.

"Got lost in the game, oh baby, baby.

Oops!.. You think I’m in love*."

Меттанон не сдерживал себя, его тело ходило ходуном. Взгляд Меттанона был далеко от реальности; дикость и блаженность единственное, что отражалось в мутной воде серых глаз. Папирус смотрел, как завороженный, на Меттанона, ведь он был неотразим в этот миг. Каждый взгляд, брошенный на Папируса, заставлял Папса краснеть, как маков цвет, и смущаться пуще прежнего. Воздух потяжелел, будто наэлектризовался, и, казалось, что искры плясали в воздухе. Музыка только подгоняла пляску, но она оборвалась, как только пианино замолкло.

— Что-то я немного разошелся, да?

— Нет, — Папирус подорвался с софы, замахал руками и завертел головой из стороны в сторону, — Ты был неотразим, правда, мне очень понравилось!

Папирус в тот вечер был чуть ли не насильно вытолкнут из гримерной, ведь Меттанон после слов Папируса покраснел, казалось, еще чуть-чуть и он бы перезагрузился из-за перегрева.

Когда Папирус в тот ясный вечер уходил домой, то долго вспоминал багровые скулы Меттанона. Его смущённый и робкий взгляд застыл перед глазами, ведь эта не привычная женская нежность смотрелась дико на нем. Папирус не думал ни о чем другом. В голове застряла мелодия песни и ее лёгкий заедающий припев. Только вот, душа была не на месте, она металось как белка в колесе, и, будто где-то вдалеке, догоняла сирена. Папирус повторял слова вновь и вновь. Под ложечкой сосало от близости непредвиденной развязки, и она не нравилась Папирусу.

Но все предчувствия и дурные сомнение пропадали из головы рядом с Меттаноном, который стал для Папируса маленькой весной в его вечно холодном Сноудине. Меттанон будто цвел, оживал и таял. По сравнению с их первой встречей он изменился, все чаще смеялся и получал удовольствие от того, чем он занимался раньше. Особенно от игры на пианино, за которое его спустя долгие месяцы посадил Папирус. Ощущения тогда нельзя было казалось описать словами. Меттанон отдался музыке сполна и, ведь песню не простую вспомнили его пальцы, мелодия, что давно знакома Меттанону из-за Альфис. Он слушал ее до дыр, ведь та власть, самоуверенность и свобода, что ощущалась в песне, даровала Меттанону спокойствие приятное и покалывающее чувство в груди.

Меттанон уверенно называл Папируса своим другом, с которым он мог расслабиться после тяжелых съемок и фотосессий, поговорить о бесконечной ерунде и просто насладиться тишиной. Встречи превращались в дни, проведенные вместе. Время с Папирусом останавливалось и не имело значения. Боль не скреблась когтями в груди и не терзала несчастную и ни в чем не повинную душу, хотя, вру, все-таки осталось кое-что, что не давало покоя, томить не вижу смысла, это был Санс. Меттанон почти рвал волосы на голове, когда слышал язвительные слова в свою сторону от него. Санс всегда говорил что-то. Казалось, ему было важно вставить свое слово, даже если оно было не к месту. Санс просто вбрасывал сухие и резкие фразы, от которых, не посмеюсь того сказать, волосы у Меттанона вставали дыбом. Меттанон отвечал Сансу тем же. Агрессия за агрессией, сухость за сухостью. В отношениях Меттанона и Санса не осталось ничего с привкусом перебродившей вишни и тепла, разливающегося по телу от одного лишь взгляда друг на друга. Да и их отношения совсем не то, что раньше. Они и не пересекались толком! Только когда Меттанон заходил посидеть к Папсу и то редко. Они узнавали друг о друге через Папса.

— Санс, я дома!

— Че как, бро? — Санс выглянул из кухни с улыбкой на лице.

— Отлично, Меттанон просил тебе передать, привет.

— Серьезно?

С этого простого привет все и понеслось. Санс с Меттаноном будто играли в сломанный телефон, которым был Папирус. Он пытался, конечно, чуть смягчать слова, которые они передавали друг другу, но, казалось, Папс все делал только хуже. Наверное, именно из-за этого Папирус не помнил, как пригласил Меттанона посидеть у себя дома, пока метель не утихнет, потому что погода на улицах Сноудина ухудшалась; снег пушистыми и крупными хлопьями застилал все вокруг.

В доме Папируса стояла живая атмосфера шум, гам, смех и хлопанье ладоней звучали из гостиной. Впервые дом братьев заиграл новыми красками для Меттатона. Необъяснимое тепло витало в воздухе, окутывая, словно одеяло, все тело. Не хватало кружки с горячим и пряным глинтвейном в руках и фильма на фоне, а Папируса под боком.

Но дом жил не долго. Жизнь остановилась, когда входная дверь открылась, и в проходе показался Санс.

— Я видимо не вовремя.

Папирус всем телом почувствовал, как напряжение наэлектризовало воздух. Улыбка с лица Меттанона слезла в мгновение ока, руки сложились на груди, а одна нога легла на другую. Ситуация накалялась.

— Так, Санс, — Папирус встал с дивана и указывал пальцем на брата, — сядь на мое место, пожалуйста.

— Че?

— Я сказал, сесть на мое место, — указательный палец руки Папируса с Санса перевелся на диван.

Меттанон и Санс переглянулись. Казалось, они переговаривались глазами. Сансу не хватало бровей, чтобы лучше передать, как он шокирован поведением младшего брата. Меттанон на взгляд Санса лишь передёрнул плечами и закатил глаза.

Эти переглядки продлились вечность, но Санс все-таки зашёл в дом, закрыл за собой дверь и присел на диван.

— А теперь смотрите, — Папирус встал напротив своих друзей. Его зрачки горели не добрым пламенем. — Я сейчас ухожу, а вы, как двое взрослых монстров, выясняете свои отношения. Все недомолвки, все обиды, все будете высказывать друг другу.

— Мы и так все обговорили, нам нечего обсуждать, — встряхивая руками, проговорил Санс.

— Да? Тогда, какого черта, Санс, вы ведёте себя как мои родители в ссоре, а я как ребенок бегаю из комнаты в комнату и передаю едкие слова!

Папирус сложил руки на груди. Он ударял стопой об пол. Он бы сейчас с удовольствием наворачивал круги перед Сансом и Меттанон, выливая свое недовольство на них.

— Мне надоело, что мой брат, — Папирус грустно взглянул на Санса, — И мой, — он сделал паузу, пока взгляд метнулся к Меттанону, — Лучший друг не могут жить в дружбе. Мне больно от этого.

Было непривычно видеть Папируса в подавленном состоянии. Он и вправду нервничал за взаимоотношения Санса и Меттанона. Сердце каждый раз болезненно сжималось от их горящих ненавистью взглядов друг на друга, их мелких перебранок и неискренним словам. Они хорошо общались пару месяцами ранее, так что же успело произойти? Папирусу знать и гадать не хотелось. Они должны сами с собой разобраться.

— Я пошел, — тяжело вздохнув на мертвую тишину в ответ, Папирус рванул к двери.

— Эй! А ну стой! — Санс подорвался с дивана.

— Отвали, Санс! — Папирус развернулся к брату, когда уже дошел до двери. — Я к Андайн, вернусь не скоро.

Хлопок дверью порезал уши и раздробил напряжённую атмосферу на мелкие осколки. Воздух потяжелел, кружилась голова, мысли путались. Хотелось сказать хоть что-то, одного вздоха хватило бы, чтобы лихорадочный ритм души не отдавался эхом по всему телу.

— Пойду и заварю чаю, — надтреснутым голосом от долгого молчания произнес Меттанон.

Санс проводил взглядом Меттанона. Он нервничал, его высокомерная и уверенная походка превратилась в неуклюжую, колени подгибались и казалось, что каблук на ботинках вот-вот отвалится. Несмотря на это, его взгляд оставался равнодушным ко всему происходящему вокруг.

Санс еще какое-то время простоял у дивана в надежде, что Папирус просто неудачно пошутил. Ритм души отдавался в голове от ожидания, что входная дверь вот-вот откроется и там появится брат с улыбкой на лице. Стрелки часов бежали с необычайной скоростью, а душа Санса наоборот замерла в ожидании. Санс двинулся с места только, когда приятный аромат листьев чая послышался с кухни, желание испить чего-нибудь горячего и сладкого было сильнее, и Санс, положив руки в карманы синей куртки, пошел на кухню. Какое было удивление Санса, когда он увидел Меттанона, что кипел жизнью на кухне. Сложилось ощущение, будто он жил с ними, ведь за чем ни полезла бы рука Меттанона, та с первого раза доставала все нужное: банку с имбирным печеньем, которую Санс прятал от Папируса, сахарницу и ложечки. Волнующее очарование затуманило разум, и Санс, пока садился за стол, не отрывал взгляда от Меттанона. Что-то волнующее душу было в каждом его движение и взгляде.

Санс очнулся, когда кружка чая опустилась с глухим стуком напротив.

— Впервые вижу, чтобы он со мной так разговаривал, — кружка обжигала костяные ладони, как олово.

— Рано или поздно он должен был открыть рот в твою сторону.

— Не говори так, будто ты знаешь о моем брате все.

— А что я должен был сказать? — Меттанон сел напротив Санса с кружкой чая и гордо приподнятой головой. — Сказать, что Папирус всегда будет оставаться удобным тебе? Он уже не ребенок и молчать не будет.

Они прожигали друг друга взглядами. Сверлили, желая добраться до самого сокровенного, до души. Сансу показалось, что ладони уже не чувствовали обживающего тепла от кружки, пальцы не отрывались на мили секунды от стекла, когда становилось до боли горячо.

— Я думаю, мы сейчас не об этом должны говорить, — Санс отпил немного чая из кружки, — ведь Папирус хочет от нас не очередной нелепой ссоры.

— Да, я понимаю, — локти Меттанона стояли на столе, а ладони держали кружку, — Прости, что вспылил.

Санс лишь кивнул и глотнул чаю. Как бы Сансу сейчас не нравилась атмосфера на кухне, но он не мог сказать, что компания Меттанона была ему противна, чем до более близкого знакомства. Меттанон не то, чтобы стал лучше в глазах Санса, он просто понял его. Чувства, мысли и взгляд на мир Меттанона стали открыты для Санса. Впервые он видел не сценический образ, который любила добрая часть подземелья.

Казалось, что Меттанон не прекращал говорить, когда они встречались или просто прогуливались по улочкам Сноудина. Меттанон осыпал Санса огромным количеством вопросов, иногда они доходили до абсурда, и Сансу приходилось напоминать о чувстве такта. Щеки Меттанона в те моменты вспыхивали огнем, и он прислонял ладони к горячему металлу. Неловкая улыбка застывала на лице Санса, когда он видел, что загонял самого Меттанона в краску. Но болтливость и легкая бестактность были не единственными чертами Меттанона, которым Санс удивлялся. Санс, казалось, помнил как вчера то, как Меттанон любит и поддерживает своих фанатов. Он никогда еще не видел, чтобы кто-то с горящими от радости глазами разворачивался на оклики своих фанатов. Меттанон всегда останавливался, подходил, разговаривал, фотографировался, давал автографы и, черт возьми, даже успокаивал тех, кто плакал от радости или от нервов не мог и слова из себя вымолвить. Санс обычно молча наблюдал со стороны за всем этим. А то, как Меттанон относился к Альфис! Они будто были в сестринский отношениях, как семья, где Меттанон сделает все что угодно, лишь бы Альфис радовалась. Санс частенько был свидетелем нравоучений от Меттанона. Он постоянно ругал Альфис за то, что она не спит сутками и питается одной дрянью. Альфис все время отнекивалась и пыталась превратить слова Меттанона в неправду, но у нее никогда этого не получалось. Санс постоянно, когда приходил к Альфис, видел забытый продуктами холодильник, такого запаса еды хватило бы на месяц и еще дальше. Меттанон старался поддерживать порядок в лаборатории Альфис, но он никогда не трогал и не переставлял ее вещи с места на места, ведь знал, как она потом будет искать одну кружку неделю, а то и больше. Санс действительно стал считать Меттанона живой личностью, которой он мог доверять.

— Прости, что не сказал раньше о том, что влюблен в другую, — Санс отпил слегка остывшего чая.

— Прощаю, — Санс взглянул на Меттанона. Он смотрел куда-то в стол взглядом полным одиночества и печали и почти не моргал. — Наверное, было сложно решиться сказать, что любишь кого-то, я понимаю тебя, Санс.

— Да, ты прав. Мне иногда самому себе сложно в этом признаться.

Тишина снова пробралась в комнату, словно туман сквозь щели в стенах и полу. Молчание убивало, разъедало, словно кислота, медленно, не щадя никого вокруг. Санс хотел вновь попросить прощения за свой эгоизм к Меттанону, но как только он взглянул на него, то оторопел. В глазах Меттанона застыли слезы. Он молча сидел с кружкой у лица и смотрел куда-то в пол. Как только он моргнул, слеза, словно бриллиант, покатилась по щеке и оставила за собой мокрый след.

— Меттанон…

Казалось, Меттанон только сейчас услышал Санса. Его плечи дрогнули, а взгляд моментально поднялся на Санса. Что-то болезненным уколом отдалось в сердце при виде бегающих огоньков глаз напротив.

— О Азгор.

Меттанон кончиками пальцев дотронулся до влажной щеки. Сердце в один миг сжалось не то от боли, не то от стыда перед Сансом. Он не хотел плакать перед ним, не смотря на все те чувства, которые все еще догорали в нем. Меттанон хотел улыбнуться, чтобы хоть как-то успокоить Санса, ведь он начал нервничать, уже готов был подорваться, чтобы успокаивать, но вместо улыбки уголки губ опускались вниз, а слезы все сильнее застилали глаза.

— Черт, подожди минутку, — Меттанон спешно поставил кружку на стол и, вставая, прикрыл рукой глаза, — Я быстро, — глубокий вздох и цоканье каблуков по плитке сопровождали Меттанона, пока он не скрылся за пределами кухни.

Санс не выносил чужих слез: при виде их он терялся тотчас. В такие минуты он не находил себе места, сомнения терзали душу, а сердце обливалось кровью. Зубы нервно отстукивали чечетку, пальцы в такт им барабанили по столу. Время застыло, пока душу Санса терзало ожидание. Меттанон не возвращался. Санс подорвался со стула. Он больше не мог сидеть на кухне с мыслями, что Меттанон сейчас один варится в своем котле из чувств, ведь Санс знает каково это, знает эту боль, которая не щадит и съедает изнутри.

Санс почти выбежал из кухни. Кое-как затормозился. Он тяжело дышал. Казалось, внутри разгорелось пламя. Оно заполыхало сильней при виде Меттанона, который готов был впасть в истерику. Его взгляд терялся где-то в комнате. Он медленно дышал, его плечи предательски содрогались от новых порывов слез, а кончики пальцев пробила мелкая дрожь.

Санс дальше не мог объяснить свои действия, им двигало что-то запредельное, это нельзя было объяснить. Он не помнил, как подошел к Меттанону, взял того за руки и начал успокаивать, извинялся перед ним и просил слушать, что он ему говорит. Сансом двигало странное желание помочь, будто плакал кто-то дорогой сердцу. Чувства неизвестные, но такие теплые и светлые накрыли Санса с головой.

— Мне так жаль, что тебе приходится меня успокаивать, — сквозь слезы тихим и надтреснутым голосом пролепетал Меттанон, смотря на свои ладони в руках Санса.

— А мне жаль, что я и не подозревал о тех чувствах, что ты хранишь в себе.

Санс пытался заглянуть Меттанону в глаза, чтобы тот поверил в его искренность хотя бы сейчас.

— У меня были такие надежды на тебя, — проговорил Меттанон после долгого молчания; он наконец-то посмотрел Сансу в глаза, — Потому что я, кажется, впервые чувствовал себя с кем-то собой.

Серые глаза смотрели на Санса. Взгляд серых глаз был похож на тяжелые осенние тучи, что готовы вот-вот пролить все то, что копили в себе так долго. Что-то тяжёлое осело у Санса на груди и тянуло вниз вместе с Меттаноном. Санс не мог позволить утонуть себе — теперь и Меттанону — в этих водах.

— А когда ты неожиданно сказал, что влюблен в другую, я чувствовал себя просто ужасно.

Меттанон снова отвел взгляд. Санс не находил в себе слов, он хотел извиниться, но делать это в очередной раз не хотелось и так слишком много сегодня было слов и просьб о прощении.

— Мне жаль, Меттанон, — Санс тяжело вздохнул, — Я не знаю, станет ли тебе легче от того, что я сейчас скажу, но я принимаю твои чувства, принимаю их все. И, блять, мне жаль, что я поступил как… эгоист.

Санс смотрел на Меттанона и надеялся, что тому станет легче, что так он быстрее отпустит свои чувства, которые терзали его душу. Спустя долгие секунды молчания Меттанон кивнул с легкой улыбкой на лице, слезы уже не стекали по его щекам, а пальцы не пробивала мелкая дрожь. В душе обоих, будто прошелся шторм, который сносил все вокруг, и медленно он утих, оставляя за собой покой и тишину.

— Папирус удивительный монстр, — Меттанон аккуратно выпустил свои ладони из рук Санса, — Если бы он не заставил нас поговорить, кажется, я все еще думал бы, что ты ненавидишь меня.

— Да, Папирус и в правду удивителен.

Тишина, неловкая и колючая, в который раз заполнила дом.

— Ты куда?

Меттанон смотрел на Санса, который в один миг оказался на середине лестницы. Они застыли в хрустальной тишине.

— Перекурить, — Санс потряс пачкой сигарет, — Не хочешь составить мне компанию?

Меттанон посмотрел на пачку сигарет в руках Санса, и в голове снова всплыла Альфис, которая будет читать нотации. И что-то новое всплыло в голове, что-то горькое, но приятное до кончиков пальцев. Меттанон не смог устоять перед приятными воспоминаниями, что вспыхнули в душе.

Они курили на балконе, как и пару месяцев назад. Болтали о всяком и не затрагивали что-то конкретное, будто боялись спугнуть интимность зимнего вечера. Они не смотрели друг на друга, да и не хотели, ведь только один взгляд и в голове, как фотопленка, проносились моменты минувшей давности. Им обоим не хотелось вспоминать былое, ведь сейчас вечер другой, спокойный и тихий, не смотря на пургу снаружи. Пурга, будто заметала все то, что принесло боль.

Меттанону впервые спустя время стало легче дышать. Он вздыхал полной грудью, словно не мог надышаться зимним горьким воздухом, пропитанным дымом от ужасных сигарет Санса. Пальцы грело тепло от сигареты, что они курили одну на двоих. Они медленно передавали ее друг другу, не обращали внимая на то, как она быстро сгорает просто так.