Меттатон не находил себе места, за чтобы он не взялся, то оно валилось из рук. Меттатон хотел играть на пианино, но руки в страхе замирали. Душа бегала как белка в колесе, в горле будто встал ком из чувств горьких, как сигаретный дым. Меттатону казалось, что если он выплеснется и сорвется в игре, то станет легче, но не помогало, даже когда он смог сыграть выученную мелодию, которую дослушал до дыр и до отвращения Меттатон сам был как белка в колесе, он бежал, бежал, бежал. Меттатон наворачивал круги по гримерке, хватался руками за голову и думал. Молча ходил туда-сюда, словно заведенная юла. В голове творился полный хаос. Меттатон не слышал самого себя. Его перебивали, перекрикивали, не давали и слова сказать.

Меттатон после часов работы и долгих вечных минут раздумий приходил к Альфис. Он бросал сумку около входа и еле-еле нес себя на ногах до дивана на втором этаже, плюхался на него и подпирал лоб двумя пальцами. Альфис смотрела на него болезненным взглядом. Она мялась недалеко от Меттатона, терла ладони, лишь вздыхала и обещала заговорить с ним в следующий раз.

Вечером во время просмотра телевизора Меттатон заговорил:

— Когда ты мне сказала, что я перегреваюсь из-за чувств, я встал в ступор. Я места себе не нахожу в последнее время, Альфис.

Его серые глаза сверлили телеящик, пальцы подпирали лоб. Испанская речь заполняла тишину.

— Мучают сомнения?

— О Азгор, да! — Меттатон поднял голову и взглянул на Альфис со сведенными к

переносице бровями. — Прошло так мало времени, как я успел отпустить чувства к

Сансу, как тут нарисовались чувства к его (Меттатон в переизбытке чувств поднял

брови и замахал руками) брату! Мне кажется, я все слишком преувеличиваю…

— Ну, узнать в любом случае наедине с собой ты не сможешь. Тебе нужно прочувствовать все с ним и сделать свои выводы.

Альфис смотрела, как Меттатон с закрытыми глазами потирал переносицу. Он дослушал Альфис, вздохнул и кивнул головой.

— Спасибо.

— Всегда обращайся, — пробубнила Альфис, краснея до ушей.

Меттатон понимал, что нужно выбирать. Пресловутое занятие, скажу я вам. Ему нравилась та горечь и холод, что исходили от Санса, но душу не устраивал этот выбор. Ей хотелось чего-то яркого, чистого и сладкого до скрипа на зубах. Этим оказался младший брат Санса — Папирус. Подросток, который почти двумя ногами был в омуте и грязи взрослой жизни, но, не смотря на все это, он был лучиком самого яркого света. Меттатон запал на этого временами неуклюжего, но харизматичного, как старший брат, подростка. Что-то в нем было такое, от чего Меттатон еле держал себя в руках рядом с ним. Где он еще во всем подземелье сыщет такого преданного фаната, что видит в тебе целую личность, а не просто образ?

Меттатону нравилось, когда острые скулы Папируса алели, когда слегка подрагивающие ладони прятались за спину, а плечи прижимались к голове с треснутой улыбкой на лице. Меттатон уже целых полгода смотрел, как Папс краснел и стрелял глазками на него, а желание зацеловать его не исчезло по щелчку пальцев. Руки при встречах так и тянулись обнять, но они, почему-то, никогда не позволяли себе такой нежности, только мяли пальцы друг друга, когда в интимной тишине держались за руки и не смотрели друг на друга.

Они и в это раз зависли в тишине разговора, который исчерпал себя. Папирус костяшкой ковырял что-то в покрывале постели.

— А как ты относишься к... — Папирус не договорил. Он вспыхнул, как зарево.

— Папирус.

Меттатон секундой ранее сидел на стуле, а теперь сидел перед Папсом на корточках, будто перед ребенком, и аккуратно заглядывал тому в глаза.

— Да...

— Папи, мне приятно было посидеть и поболтать с тобой, — теплые ладони Меттатона легли на колени Папирусу, — но уже поздно и мне пора домой.

Папирус смотрел Меттатону в глаза и не понимал, что его удивило больше, что Меттатон назвал его Папи, — так к нему обращался лишь Санс — или то, что Меттатон смотрел на него снизу вверх. Взгляд, дурманящий разум, был по-весеннему свеж, отчего сперло дыхание, а сердце прыгнуло в горло. От тепла, что исходило от Меттатона, Папирус готов был растаять в любую секунду.

— Тогда я провожу тебя до лодочника, — обычно громкий голос Папируса снизился до шёпота.

— Не стоит.

— Тогда спасибо, что провел ве… — жаркий поцелуй остался на щеке Папируса, — чер со мной

Новые ощущения вскружили Папирусу голову. Дыхание участилось, щеки краснели пуще прежнего. Папирус от смущения опустил взгляд вниз. Они держались за руки.

— До встречи, — скулу Папируса опалило раскаленное, как раскаленное масло на сковороде, дыхание.

— До встречи.

Дверь комнаты Папируса тихо скрипнула за спиной Меттатона. Он, словно пьяный, прислонился к двери. Голова с ногами потяжелели. Легкая дрожь пробила тело. Меттатон сделал глубокий вздох и через силу спустился на первый этаж.

— О Санс, ты уже вернулся.

Санса успел занять своим небольшим телом все пространство дивана.

— Меттатон, — Санс посмотрел на Меттатона из подлобья и сел, — у меня к тебе просьба.

— Для тебя, что угодно.

— Я хочу, чтобы ты сократил общение с Папирусом до минимума.

— Что? Хотя, точнее, с чего вдруг?

— Прошу, не заставляй меня говорить что-либо еще. Просто пообещай мне.

— Только не говори, что ты опять за старое.

— Меттатон, не начинай, хорошо?

— Еще как начну, ведь ты опять решаешь за него.

— Боже, Меттатон, ты не понимаешь!

— Понимаю!

— Да ты!..

— Может вместо того, чтобы просить меня, ты спросишь у Папса?

Санс взглянул на Меттатона: его рука поднялась, раскрытая ладонь указывала на лестницу. Лучше бы Санс не смотрел туда, потому что душа болезненно сжалась, когда обеспокоенный огонек прошмыгнул в глазах Папса, что стоял на лестнице. Санс по одному лишь беглому взгляду понял, что он слышал все. Тело онемело и по нему будто рассыпались искры фейерверка.

— Меттатон, давай я провожу тебя за дверь, — сухо отозвался Папирус, пока его рука сжималась в кулак.

В тишине Санс смотрел, как Папс спустился по лестнице, дошел до двери, открыл и, простившись с Меттатоном взглядом, робко закрыл ее. Папирус не оборачивался на Санса. Он застыл, припал к входной двери.

— Папс, я все могу объяснить, — сказал Санс.

Папирус обернулся. Санс встал с дивана, весь сгорбившийся, с расставленными перед грудью ладонями, вечная улыбка на лице кричала ни о спокойствии, ни о веселье.

— Я надеюсь, потому что у меня много вопросов.

— Я отвечу на все, честно! — Санс дернулся, когда Папирус подбоченился, прожигая недоверчивым взглядом.

— Кем был Меттатон для тебя?

Санс будто язык проглотил. Пальцы рук слегка задрожали, взгляд метался, не задерживался ни на чем и секунды. Санс молча потирал ладони. Папирус вздохнул. Его догадки, которые он столь давно хранил в сердце, подтвердились.

— Можно я просто скажу, да?..

— В чем проблема сказать как есть, Санс!

— Да потому, что это моя жизнь!

— Так и у меня своя жизнь!

Санса, будто ударили по голове чем-то тяжелым. Удар сбил с ног.

— Я знаю, бро, но…

— Но я все еще маленький для тебя… — закончил Папс за брата.

Тишина. Санс спрятал руки в карманы синей куртки. Впервые Санс чувствовал себя маленьким рядом с Папсом. Он всем телом чувствовал возвышающегося брата над собой и чувствовал, как пол и стены дома давят на него медленно, но стремительно. В чувство привели ладони Папируса, что легли на плечи, слегка встряхивая.

— Санс, я понимаю тебя, правда, но я давно не ребенок. Оглянись, я вырос.

— Я знаю! Знаю! Но… Мне нужно чуть больше времени.

Санс взглянул Папирусу в глаза. Когда только его брат успел сесть на корточки, чтобы быть одного роста с ним? Огонек в глазах Папируса дрожал, а взгляд рвано бегал по лицу напротив. Санс затянуто молчал, ему хотелось что-нибудь сказать, но как назло в горле встал ком и слов не находилось. Привычный холод в груди не колол душу, непонятное тепло оттеснило бушующий мороз. Тепло пробиралось все глубже и глубже. Санс терялся в объятиях тепла.

— Как понимаю, ты без ума от него?

— Можно и так сказать, — щеки Папируса зарделись. Он невинно прижал плечи к шее.

— Ну, тогда отрывайся.

Санс тяжело улыбнулся и похлопал Папируса по плечу. Санс хотел убрать ладони Папируса с плеч, но его стиснули в объятиях, горячих и нежных.

— Спасибо, — прошептал Папирус в макушку брата.

Санс лишь усмехнулся, закатывая глаза, обнимая Папса в ответ.

Давно они не обнимались, да и не заходили дальше дежурных вопросов о том, как спалось и как на работе или тренировках. Казалось, они никогда не были так далеко друг от друга, как в прошедшие полгода, наверное, именно поэтому объятия Папса для Санса были словно в новинку?.. Нежные и крепкие. Санс усмехнулся родившейся шутки в голове про окрепшие детские кости. Улыбка, вечно застывшая на лице, окрасилась привычным умиротворением.