— Да быть того не может, — Папирус закатил глаза.

Он положил телефон себе на грудь и откинул голову на подушку. Он хотел снова прочитать сообщение от Меттатона, но и не хотел одновременно. Папирус закрыл глаза и сжал телефон в руках сильнее. Он долго так лежал, не решаясь поднять телефон, чтобы поверить в то, что ему написали. Но в один миг Папирус раскрыл глаза, поднял телефон к лицу и перечитал сообщения. Перерыв. Меттатон хочет, чтобы они не встречались какое-то время из-за слухов в его сторону. Стук души гулко и четко отдавался в висках. Грудь, голова, ноги и руки немели, что Папирус не мог и пальцем пошевелить. Папирус хотел выключить телефон, но звук уведомления о новом сообщении заставил отложить все на потом. Взгляд Папируса заметался по новому тексту, и легкая улыбка растянула губы. Меттатон умудрялся утешать даже на расстоянии. Папирусу показалось, что когда он читал нежные, успокаивающие строки, теплая рука Меттатона огладила его ладонь. Папирус немедля напечатал ответ и отложил телефон в сторону. Он повторял в голове последние строки от Меттатона, они были как бальзам на душу.

День сменялся днем, который ничем не отличался от предыдущего. Все тот же потолок спальни и компания брата по утрам и перед сном. Домашняя рутина, что не менялась. Убрать тут, протереть там и убрать тут, как в петле без начала и конца. Сообщения от Меттатона радовали. Папирус их ждал каждую секунду каждого дня, словно часовой смены караула. Голова была забита лишь Меттатоном. Папирус задавал себе вопросы, и сам у себя интересовался, как он там, и ответ всегда был разный.

Меттатон спокойно звонил под вечер и болтал, казалось, без устали, а Папирус слушал, не говорил ни слова. По груди разрасталось тепло, когда на другом конце телефонной трубки слышались бархатный смех или тихие вздохи, когда Меттатон вспоминал что-то новое из очередного рабочего дня. Но каждый вечер они прощались неохотно. Они подолгу молчали в трубку, только тихое дыхание слышалось на обоих концах проводов. Папирус после каждого телефонного звонка долго еще слушал гулкие гудки. Казалось, что Санс в соседней комнате слышал эти долгие и назойливые телефонные трели. Они били по голове и давили на виски, вызывая головную боль, но Папирусу нравилось. Правда, когда глаза начинали слезиться, он сбрасывал вызов и ложился спать.

Спал Папирус неспокойно. Он не мог уснуть подолгу, иногда, часами лежал с открытыми глазами с тяжелой от мыслей головой. С закрытыми глазами лежать Папирус не мог — размытые образы прошлых месяцев проносились, как кинолента. Привычная в нем бодрость пропала, хотя Папирус пытался привести себя в чувства. Домашняя рутина не помогала, как раньше, лишь сильнее в мыслях Папируса всплывал Меттатон, а в ушах будто звучал его смех. Меттатон был вирусом. Он был в каждой мысли, напоминая о себе, а Папирус все ждал его. Ждал нового сообщения, которых было мало. Папирус жил одним Меттатоном, жил, когда чувствовал взгляд серых глаз на себе, когда теплые ладони Меттатона были в его руках. Папирус жил и ловил каждый вздох Меттатона рядом, в надежде запомнить каждую мелочь, каждую деталь.

Стены и потолки в комнате Папируса напоминали о Меттатоне. Напоминали о времени, проведенном тут, что казалось бесконечным. Папирус снова начал ценить время. Оно неумолимо утекало сквозь пальцы, словно песок. Мелкие песчинки оставались на ладонях, и вода не могла их отмыть. Они будто напоминало о себе и своей быстротечности. Папирус вздыхал каждый раз, когда видел, как за окном быстро темнеет.

Папирус возобновил тренировки с Андайн. Стены родного дома — дичайшая пытка. Атмосфера душила, и Папирус возложил надежды на тренировки, которые будут изнурять до дрожи во всем теле. Андайн удивлялась рвению Папируса. Даже когда он почти не стоял на ногах от изнуряющих тренировок, Папс выпрямлял стан и, смотря прямо в глаза, просил продолжать. Андайн ничего не могла с ним сделать. Она давала больше времени на перерыв и уменьшала время тренировок, но Папирус без устали говорил, что его жалеть не нужно. Папирус видел, как Андайн кусала губы, пока он отдыхал в перерывах между тренировками, смотрела на него с плохо скрываемым волнением в желтых глазах. Тяжелая и неприятная ноша залегла в груди Папируса. Он тяжело вздохнул и встал с поляны, что была усеяна эхо-цветками.

— Готов продолжить? — сказала Андайн, когда Папирус подошел к ней.

— Да.

Тренировочный бой — не бой. Вечная болтовня Андайн сбивала и отвлекала. Шаг правой, шаг левой, уклон от копья, а теперь тоже самой только быстрее. Папирус перехватывал копья Андайн, отбрасывал их за спину, блокировал удары, парировал. Взгляд разбегался. Андайн шагнула вправо, занесла руку для броска. Папирус взглянул ей в глаза, холодные и жесткие. Папс подогнул колени, отклонился от удара Андайн. Ее занесло вперед. Папирус воспользовался моментом, перехватил ее копье, вырвал из рук, сделал подсечку. Гортанное рычание Андайн раздалось внизу. Она упала, но успела подставить руки, обернулась, но не успела встать, как острие ее собственного копья уткнулось ей в шею. Папирус смотрел на Андайн. Его грудь медленно вздымалась, а копье подрагивало в руках: настолько его крепко сжимали.

— Папс, ты…

— О Боги,

— Андайн, ты в порядке! Не ушиблась? Приподними голову. Я не поранил тебя? — Папирус подал в один миг руку Андайн, помогая встать. Он отбросил копье в сторону и, как невротик, ощупывал руками тело Андайн: похлопал по плечам, огладил локти, огладил всю длину рук, положил руки на ее щеки, резко вздернул ее подбородок, и тщательно осмотрел шею. Он облегченно выдохнул и провел рукой по лицу, будто снял невидимую пленку и отбросил ее куда-то на землю.

— Я горда тобой, дружище! Ты смог нагнуть меня! — Андайн громко рассмеялась, когда осознала, что произошло.

— Андайн! Шею сломаешь! — обеспокоенно затараторил Папирус, когда Андайн закинула руку за его шею, крепко сжимая.

Домой тогда Папс возвращался с улыбкой на лице.

Папирус не бывал дома. Санс не видел и не слышал его, только белая макушка проскальзывала рано утром и возвращалась почти ночью. Да и Санс был не лучше, пропадал похлеще брата. Папирус в дни без тренировок дома не знал чем себя занять. Без Санса в доме было… пустовато. Папс, когда оставался один и хотел попить чай, по привычке разливал кипяток на две кружки и только потом осознавал, что компанию для чаепития никто не составит. Приходилось выпивать и вторую кружку. В привычку вошло включать телевизор. По нему крутили старые и новое выпуски Меттатона чаще обычного. Когда Папирус слышал новые песни для заставок, лишь шептал:

— Работает…

И не понятно кому он это говорил.

Очередной выходной от тренировок ничем не отличался от серых будней. Уборка, чаепитие в компании домашнего камня Санса и телевизор, что работал без перерывов. Стрелки часов, казалось, не двигались. На месте все стояли и меняли свое положение раз в два часа. Папирус уже начал думать, что они сломались, и только поставил стул к стене, чтобы встать на него, как стук в дверь прервал все внимание на себя. До полночи еще далеко, не уже ли Санс вернулся впервые раньше с работы? Папирус в предвкушении, от которого звенело в голове, подошел к двери и помедлил, когда положил руку на металлическую ручку. Вздохнув, он приоткрыл дверь. Душа пропустила в груди удар.

Меттатон стоял у двери в черном плаще и капюшоном на голове. На его губах застыла неловкая улыбка.

— Меттатон?.. Что ты?..

— Впусти меня, пожалуйста, а то столь большого гостя в Сноудине каждый заметит, — оборвал Меттатон Папируса.

Меттатон все надвигал капюшон на лицо и стрелял глазами по сторонам. Папирус и сдвинуться с места не мог. Казалось, шум и прохладный ветер снаружи ощущались телом так резко, что он и не замечал этого. Гудящий телевизор в зале затих, а часы на стене затикали быстрее и громче. Папирус очнулся лишь, когда Меттатон окликнул его. Он в одну секунду раскрыл дверь, отпрыгивая в сторону. Папирус, не веря своим глазам, да и ушам, закрыл дверь и обернулся на Меттатона. Телевизор взаправду затих.

— Я не вовремя? — Меттатон легким движением сбросил капюшон с головы.

Папирус, словно во сне, сгреб Меттатона в тесные объятия. Хотелось вцепиться пальцами в холодный от мороза плащ и не отпускать. Папирус не хотел верить, что сны могут быть настолько реалистичными, но тихий вздох Меттатона около уха и его теплые руки, что обняли в ответ, прижимая теснее, были живее всего в доме.

— Я скучал, — хрипло прошептал Папс.

Он был сам не свой. Все карабкался руками за Меттатона, оглаживал костяшками лопатки и прижимался скулами к плечу. А сколько сил Папирус собрал в себе, чтобы сказать, как скучал по Меттатону. Озвученная тоска не отпускала сердце, а объятий казалось было мало. Папирус всей душой желал постоять еще секундочку или минуточку, лишь бы ладонь Меттатона продолжала гладить по спине и прижимать ближе. Тихое: "И я" — послышалось от Меттатона. Папирус спрятал улыбку, что растянулась на лице, уткнувшись в плечо.

Резкий вздох Папса разорвал тишину. Гам телевизора сорвал интимность атмосферы, как пленку. И секунды не прошло, как Папирус вырвался из объятий.

— Разве мы не должны были не видеться еще пару тройку дней?

— Должны, но все чуть поутихло, и я, не спрашивая разрешения, сбежал, — с довольной улыбкой на лице Меттатон протянул Папирусу плащ в руку.

— А как же дело принципа?

— Один раз можно.

Меттатон улыбался так ярко и чисто, что было ясно — это далеко будет не один раз. Папирус невольно улыбался. Детский азарт ударил в голову.

Папирус все гадал, как Меттатон так четко приходил к нему, когда у него не было тренировок. Но на третий день, когда Меттатон пришел к нему, Папирус лишь махнул рукой. Папс не мог, как бы не старался, отказать ему, ведь душа болезненно ныла в груди. Но Папс продолжал нервно заламывать пальцы за кружками чая и расспрашивать Меттатона об их ребячестве. Меттатон, как самая настоящая звезда, грациозно увиливал от вопроса, подкрепляя колющее чувство в груди фирменной и таинственной улыбкой. В таком ритме пролетела целая неделя. Папирус и понять того не успел, как в середине следующей недели раздался стук в дверь. Папс и отойти не успел от двери, как Меттатон прошмыгнул в дом и, путаясь в плаще, затараторил о чем-то своем. Серые глаза вмиг стали самыми яркими звездами.

— Так, остановись, я ни слова не понял, — Папирус подошел и поймал руки Меттатона, — Давай по порядку и с самого начала.

— Вечеринка!.. Точнее корпоратив (Меттатон стушевался, когда волнующий огонек прошмыгнул в глазах Папса) в честь успешного запуска новой программы. Ты там, конечно, никого не знаешь, но мне бы хотелось видеть там тебя, да я и Альфи пригласил, потому что без нее никогда не отмечаю.

Идея звучала заманчиво. Даже слишком. Папирус млел от одной мысли, что это будет прилюдное свидание — ведь по-другому он это приглашение назвать не мог. Но не успел Папирус согласиться, как вся легкость и уверенность пропала, а хватка на запястьях Меттатона ослабла.

— Санса я тоже пригласил, мы же с ним друзья как-никак, — прошептал Метта, но в глазах напротив азарт так и не вернулся.

— Меня больше слухи о тебе волнуют, думаю, не стоит.

— Забудь о том, что говорят другие хотя бы на один день и повеселись…

— Ради тебя?.. — с усмешкой закончил за Меттатона Папирус.

— Ради себя. Обо мне ты печешься не хуже Альфис! Мне с вами ни минуты покоя.

Папирус залился легким смехом. Меттатон был прав. Отдохнуть не помешало бы, ведь почти месяц оставил следы в виде не крепкого сна и обострения паранойи. И это у Папируса, что столь юн! Он, замотивированный — хотя больше искушенный —напутствием Меттатона, твердо решил отдаться веселью и теплящимся в груди чувствам сполна. Да и рассказы Меттатона за очередной кружечкой чая о прошлых корпоративах возбудили самый настоящий подростковый интерес у Папса. Раньше Папирус только слышал о таких застольях и взрослых посиделок от Санса, когда он долго работал на каком-то предприятии. Санс корпоративы комично описывал, как старперы собрались, чтобы пафосно обсудить, как они с умным видом ничего не делали.

— По большей части так и есть, — отвечал Меттатон на воспоминания Папируса, — но на съемочных площадках большая часть старается работать, потому что…

— Никто не любит сверхурочные, — с улыбкой продолжил Папирус.

— Верно!

Разговоры за столом исчерпывали себя быстро: у Меттатона заканчивались недавние случаи с работы, а Папирусу кроме тренировок у Андайн рассказать было нечего. Они все чаще и чаще сидели в тишине, которую не хотелось заполнить рассказами ни о чем. Молчание продлилось не долго — Папирус совсем забыл спросить, когда и во сколько будет проходить сей празднество.

— В субботу, — сказал Меттатон.

Папирус в очередной раз поник. Почему ничего никогда не идет по плану? Почему тренировка с Андайн именно в субботу, а не в воскресенье? Только Папирус хотел сказать, что не получится, ведь он, как ответственный монстр, не может позволить себе огорчить Андайн и пропустить тренировку, как в один миг задумался. Один маленький пропуск никому же не навредит, хотя… Папс знал Андайн слишком хорошо. Вовремя разыгравшееся воображение подкидывало, как дрова в печку, исходы событий, если он отпросится у нее. Она, без сомнений, вначале будет возмущаться, долго не давать Папсу и слова вставить, потом поумерит пыл со сложенными руками на груди и, тяжко вздохнув, отпустит. Папирусу в голову пришла идея соврать, почему он не сможет прийти, плохое самочувствие или Санс приболел (скелеты вообще болеют-то?). В тишине перед Меттатоном Папс потряс головой, словно отгонял стаю мелких комаров. Папирус не мог позволить себе опуститься до жалкой клеветы, чтобы провести время с другом.

— Так что? — Меттатон помахал рукой перед лицом Папса, щелкая пальцами. — Идешь, дорогуша? Я тебя долго уговаривать не буду.

Папирус взглянул Меттатону в глаза и тихо рассмеялся — серьезное, но слегка обиженное лицо Меттатона напротив не оставляло и шанса на отказ.

— Да пойду я, пойду!