[два года назад]

— Дагни, суета, где тебя тени носят? Вертай назад до дому, помоги мне с сетью.

— Бегу, батюшка!

Высокая девушка с непропорционально большими для её подростковой худобы ступнями в деревянных башмаках бросила пустое ведро, взбежала с громким стуком по хлипкой, подразмякшей от снега лестнице на крыльцо и поцеловала в макушку старика, который сидел на лавке в сенях. В помещении пахло рыбой и пряными травами, которые висели и сушились в плотных толстых пучках на верёвке, специально для этой цели приколоченной на гвозди к стене над лавкой, и это странное сочетание запахов в совокупности с низким потолком каждый раз заставляло Дагни чувствовать себя так, словно её закрыли в бочке с маринованными окунями. Раз в месяц они с отцом ходили к озеру Доргрим верстах в десяти от деревни, и там ловили мелких окуньков, которых потом мариновали, так что Дагни отлично знала, как они пахнут.

— Чего на улицу бегаешь без кухлянки, егоза? — проворчал её отец, исподлобья глядя на раскрасневшуюся Дагни.

— Так я до корыта и обратно, змейкам воды долить… Оставь, папа, я зашью, — девушка плюхнулась рядом, наскоро расправила слегка выцветшую уже медно-оранжевого цвета юбку из шерстяного сукна и отобрала у старика дырявую рыболовную сеть, из которой прошедшим утром ускользнул хитрый водяной змеёныш.

— Вот же скользкий, падлюка, а, — сетовал старый Ланс, схватившись за лысую голову правой рукой, а левой нервно поглаживая жидкую длинную бородёнку. — И ведь прокусил же сеть-то, окаянный! Во! Ты видела, а? Каков ирод.

Он ухватился за края дыры и поднёс разорванный участок сети практически к самому носу Дагни. Та лишь отмахнулась.

— Утешься, папа, поймаешь ещё своего змеёныша. Вон, уже сколько их у нас в корыте плавает. Сегодня на рынок понесу.

Пока она штопала сеть, ловко управляясь с негличкой, старик снял с железного крюка по правую сторону от двери меховую рубаху-кухлянку из оленьей шкуры, натянул её шерстью внутрь и вышел на улицу. Без Дагни к морю идти не хотелось, так что он решил поглядеть на маленьких змеев, которые суетились в большом корыте слева от крыльца. Дверь в дом он быстро закрыл, так что в сени мигом пахнуло морозным воздухом.

— Экие всё-таки чудные существа, — приговаривал Ланс, склонившись над корытом, в котором плавали водяные змейки длиною с локоть. Их лазурная чешуя красиво переливалась и поблёскивала на солнце, и хотя Ланс прекрасно понимал, что змеят придётся продать на убой, ему нравилось ими любоваться, пока они суетились в корыте, смешно высовывали длинные язычки и прижимали к тупоносым головам широкие красные перепончатые уши.

— Может, одного оставим себе, а? — крикнул он дочери в приступе сентиментальной доброты к в общем-то безобидным гадам.

— Что, па? — Дагни явно не услышала его; звякнула щеколда, и девушка высунула голову из небольшого окошка прямо над тем местом, где стояло корыто.

— Говорю, одного, может, оставим? — повторил Ланс, разогнувшись, и тут же схватился за спину. — Ай, кости дряхлые, одно расстройство…

— Ну неужели спустя столько лет кое-кто всё-таки растаял, — съехидничала Дагни. — А мне-то в детстве, мне-то запрещал, а, батюшка!

— У-у-у, лиса лукавая, цыц! — старик аж покраснел и всё-таки заковылял в сторону моря, чтобы не продолжать неудобный разговор. Дагни рассмеялась.

— Да не обижайся, па, оставим мы одного, оставим! Я тогда нынче днём девятерых только в город снесу, а одного оставлю в корыте. Пусть себе плавает. Червями его покормлю.

Ланс что-то неразборчиво крякнул да махнул рукой, мол, делай, что хочешь.

Дагни легко и быстро управилась с небольшой прорехой в сети — вчерашний морской змеёныш был совсем мал и большого вреда не сделал — а затем ловко сбросила деревянные башмаки, поправила высокие носки и меховые штаны под юбкой, тоже влезла в кухлянку и впихнула ноги в тёплые войлочные сапоги. Потом закрутила плотную чёрную косу вокруг головы, поверх нахлобучила шапку из пёсьего меха, подхватила сеть да ведро с наживкой и выбежала на мороз следом за отцом, на сей раз заперев дверь уже на две щеколды и замок для надёжности. Дом их стоял на отшибе, почти на самом берегу Змеиного пролива, так что бояться тут было практически некого, но мало ли, какие чужаки позарятся на погреб с какими-никакими запасами рыбы.

— Подожди меня, па! — окликнула Дагни отца и безо всякого страха поскользнуться побежала следом за Лансом по слегка обледеневшей за ночь дорожке, которая вела к маленькой деревянной пристани. Там была пришвартована их сосновая лодочка — новая, Ланс всё лето с нею возился и даже морского змея с перепончатыми ушами выстругал на носу. С этими причудливыми существами во многом была связана жизнь деревни и местный рыболовный промысел, потому что больше они почти нигде не водились. Мясо их высоко ценилось, только за счёт них деревня ещё и держалась. Даже называлась Ёрмхейм (или Ормхейм, никто так и не знал, как правильно), от древнего «oerm» — «змей».

— Готова сеть? — поинтересовался Ланс, когда она наконец добежала до лодки.

— Готова, — кивнула Дагни и поправила шапку, которая съехала ей на глаза, пока она бежала.

— В город на рынок всех десятерых снеси, а в корыте оставь вчерашнего подлеца, если сегодня поймаем, — вдруг сказал Ланс и подмигнул ей. Дагни захлопала в ладоши и принялась активно помогать отцу ставить сеть на ловкого змея.

— В море сегодня не пойдём, холод собачий и ветер сильный, — решил Ланс, когда всё было готово.

— Я тогда в город соберусь, батюшка, — согласилась Дагни. — Чай, только недавно рассвело, до обеда и управлюсь.

— Беги, беги, егоза, я до дома сам доковыляю, — Ланс ласково потрепал её по плечу, и Дагни, весёлая и довольная, побежала обратно в деревню.

Ёрмхейм был ей родным домом с тех самых пор, как шестнадцать лет назад не такой ещё старый и куда более сильный Ланс заприметил в море, когда вышел из дому с рассветом, обломок корабельного борта. На нём сидела замёрзшая насмерть женщина, держа в окоченевших руках трёхмесячную девочку в куче одеял. Малышка тоже окоченела, несмотря на плотное пуховое «гнездо», но выжила, и с тех пор стала Лансу, на тот момент уже вдовцу, единственной отрадой и надеждой на спокойную старость.

Деревню и окрестности девушка знала вдоль и поперёк — да это было и несложно. Все дома располагались на двух поперечных улицах, десяток так, десяток сяк, а на перекрёстке — площадёнка с покосившимся деревянным колодцем, вечно чёрным местом для костра у соломенного чучела Жнеца с серпом, да с захудалым рынком, который работал дайте боги раз в неделю по сансдагам. В остальное время прилавки простаивали почём зря и подгнивали потихоньку под дождём и снегом: торговать между собой местным было решительно нечем, да и невыгодно — в городе всяко больше заплатят.

Так и жили. С севера и запада кругом — море, а через пролив видно Хладные земли, куда ни разу не ступала нога человека. На юге — домишки соседей да дорога на ближайший к поселению городок Карстен, куда Дагни постоянно бегала, чтобы продавать часть улова, а на востоке — лес да Трундхой-болото. А где-то там, далеко, ещё южнее Карстена — неприступные горы, отрезавшие северные поселения от основной части острова Найа.

Ёрмхейм раскинулся на вершине холма, и каждый раз, чтобы отправиться в Карстен или даже просто навестить кого-то из соседей, Дагни нужно было пройти немного по берегу, а затем свернуть южнее и подняться по крутому склону, на вершине которого начиналась главная и единственная деревенская улица. С дороги, впрочем, Дагни всегда быстро сворачивала налево, в сторону леса, чтобы обязательно пройти мимо дома кузнеца Лейфа, стоявшего прямо у лесной опушки. Леса и особенно болота она побаивалась и одна туда носу не казала — только с кем-то из старших, и то не слишком глубоко в чащу — а вот просто поглазеть на лес издалека любила: её словно что-то манило и тянуло туда, и она вглядывалась невольно во тьму между деревьями, словно бы ожидала какого-нибудь необычного происшествия. Вот и теперь, топая по заснеженной деревне с ведром водяных змеят, она остановилась, словно заворожённая, прислушалась к ветру, шумевшему в еловых зарослях, и на секунду ей даже показалось, будто она видела белого ворона, сидевшего на ветке одного из деревьев.

— Дагни! Утро доброе! Чего стоишь, как вкопанная?

Где-то совсем рядом раздался лёгкий деревянный перестук. На крыльце дома Лейфа показалась его жена Фрея, местная травница. По рассказам Ланса, в своё время именно она настояла, чтобы муж построил жилище поближе к лесной опушке, чтобы ей было не слишком далеко ходить за чабрецом, пижмой да пушицей. За такое решение Фрею некоторые жители деревни недолюбливали и считали едва ли не злою колдуньей, поскольку лес и находившееся в чаще болото Трундхой за много сотен лет приобрели дурную славу. А кому жить у мрачного леса, как не ведьме? Наверняка из-за неё и охотники нет-нет, да пропадут. Не в самом болоте или диких зверях же дело, право слово.

— Да так… фантазия разыгралась, — Дагни помотала головой и обратилась наконец ко Фрее. В отличие от остальных деревенских, она Фрею очень любила и частенько бегала к ней в гости с самого детства. У самой Фреи и её мужа, молчаливого и угрюмого бородатого крепыша с ногами колесом, детей не было, так что Дагни в их семье принимали как свою. Лансу на старости лет тяжело было уследить за бойкой девчонкой, так что он и не возражал, коли дочка часок-другой посидит в кузне и посмотрит, как Лейф работает, или поболтает с Фреей, которая заодно научит её отличать лаванду от шлемника или готовить отвар от простуды из мяты, ромашки и саламандрова хвоста. Или плести косы: волос у Дагни хватало, с малолетства росли длинные и крепкие, коса получалась до пояса. А у самой Фреи — ещё длиннее, почти в пол. Дагни просто обожала помогать ей вплетать в косу различные ленты и деревянные подвески. По перестуку этих подвесок Фрею и узнавали порой даже прежде, чем видели, и это, разумеется, тоже добавляло таинственности и без того неулыбчивой сухопарой женщине с выступающими скулами, впалыми щеками и глубокими глазницами.

— Что, Йокка опять тебя пугала россказнями о лысых зубастых эльфах да тинных гадах? — рассмеялась Фрея, которая только на первый взгляд казалась угрюмой. Пусть она и редко улыбалась, зато смеялась легко.

— Нет, просто… да тебя, голубушка, наслушалась о белых воронах! — парировала Дагни. — Вот и чудится всякая ерунда.

Фрея насторожилась, и большие голубые глаза её непривычно холодно взглянули на собеседницу. Тут было, чего пугаться: белых воронов в этих краях, да и вообще в каких-либо ещё, давно никто не видывал, и все были этому рады, ибо увидеть «белую погибель», vælkvet, считалось недобрым знаком.

— Да брось ты, брось, наверняка просто снег лежит на еловой ветке, — замахала руками Дагни. — Это я не проснулась ещё, вот и всё!

— Ох, Дагни, вот ты с детства, что тебе ни расскажи, обязательно напридумываешь потом с три короба, — вздохнула Фрея, поёжившись от холода. — Ой, ну тебя, выглянула поздороваться и уже вся продрогла, пока ты тут про выдумки свои болтаешь!

— Шить-то сегодня соберёмся, а? — поинтересовалась Дагни, перехватывая ручку ведра левой рукой, чтобы правая немного отдохнула.

— Вестимо, вечером, — кивнула Фрея. — До праздника-то всего ничего, неделя осталась. А нам ещё три попоны штопать и пёсью маску чинить. Я тебе, кстати, сегодня отдам соломушек.

— Правда? Уже готовы? Спасибо! Я мигом, до города и обратно, у нас тут, вон! Десять штук выловили! — похвасталась Дагни, слегка приподняв ведро.

— Что, всё змейки? — вскинула брови Фрея. — Ланс, конечно, мастер. На какую ж такую наживку он их ловит?

— На червей, всё на червей обычных.

— Диву даюсь. Остальные мужики, как ни стараются, всё бестолку.

— Это просто у батюшки сети крепкие, а я их ещё и штопаю хорошо, — Дагни весело показала ей язык и бодрым шагом направилась дальше, к площади: подъём в горку закончился ещё до того, как Дагни добралась до опушки, и можно было больше не пыхтеть в попытках затащить на холм ведро.

— Ой! Ой, егоза, ой, лисица прыткоя, эвона как помчала! — мимо как раз проходила с коромыслом толстушка-повитуха Йокка в широкой кухлянке, от которой казалась ещё круглее обычного, и красном шерстяном платке. — Вот это ноги, ай, суета-девка, ух!

Дагни развернулась ненадолго, помахала Йокке и Фрее рукой и помчалась дальше: уж больно хотелось поскорей добраться до Карстена, продать змеят и усесться за шитьё.

Вся деревня готовилась к празднику Ночи Жатвы.

***

Поход в Карстен занял практически весь день. Дагни быстро распродала всех змеёнышей на местном рынке, но всё-таки задержалась, потому что уж очень захотела посмотреть на эльфийский караван, который остановился прямо на главной площади почти перед самым длинным домом местного тэна, главы поселения. В обычные дни, когда никаких караванов в Карстене не останавливалось, поглядеть в городе было совсем не на что. Во всяком случае, Дагни рассуждала, что, даже если их королевство, Анстен, действительно было такое большое, как о нём говорили, и занимало половину острова Найа, Карстен наверняка считался самым скучным местом во всей стране.

То ли дело, тёмные эльфы: они одевались сплошь в яркие шёлковые ткани, прямо загляденье, и всегда привозили с собой редкие травы и пряности, а при караванах обязательно путешествовали укротители огня, которые устраивали каждый вечер представления на потеху публике. Но больше всего народу, конечно, стремилось поговорить с прорицателями, которые были готовы за небольшую плату предсказать будущее любым желающим. Вокруг палатки эльфов-гадателей всегда собиралась толпа и разгорался невероятный ажиотаж. Всем хотелось приоткрыть завесу тайны и посмотреть одним глазком на грядущее.

Дагни не смогла устоять и, когда толпа немного рассосалась, подошла к высокой эльфийке с длинными белыми волосами, заплетёнными во множество тонких косичек. У неё была бархатная на вид кожа цвета шоколада с молоком, худое вытянутое лицо, заострённый подбородок и раскосые глаза, так что вся она казалась резкой и угловатой.

— Погадать тебе, красавица?

Эльфийка протянула к Дагни ладонью вверх тонкую руку со множеством золотых браслетов разной ширины на запястье, и Дагни аж дёрнулась от такой наглости — гадали эльфы обычно на картах, а не по рукам, как люди, а значит, провидица потребовала плату вперёд. Любопытство, однако, пересилило здравый смысл, и Дагни молча протянула ей пять серебряных монет — ровно столько, судя по надписи на прибитом к деревянному столбу куске пергамента, стоили услуги «всевидящей Вендлы». Довольная эльфийка едва заметно улыбнулась и быстро сунула монеты в карман широких ярко-фиолетовых шароваров, с которыми очень несуразно смотрелись валяные сапоги и меховая кухлянка, явно купленные, судя по характерным украшениям из перламутра, здесь же, в Карстене, чтобы не околеть от холода.

— Тяни карту.

Она указала Дагни на лежавшую на прилавке колоду, и девушка, немного помешкав, выбрала одну карту наугад. Эльфийка перевернула её: на карте оказалось изображение Лифы, богини жизни, созидания и плодородия.

— О-о-о, вот это улов, рыбачка, — усмехнулась эльфийка, явно обратив внимание на ведро и на запах рыбы, которым руки Дагни за шестнадцать лет жизни в прибрежной деревушке уже пропитались. — Счастливая будешь. Что ни возьмёшься сделать, всё у тебя в руках спориться будет. Семья будет хорошая, детей много.

— Спасибо, — смутилась Дагни и внимательно взглянула на карту. Лифу-Жизнь традиционно рисовали парящей над плодородной землёй в расслабленной позе с солнцем-короной за головой, совершенно нагой и с ярко-алым сердцем, вырванным из груди. Если бы не этот факт и не легенда о том, как обошёлся с нею бог-Жнец, Дагни, возможно, обрадовалась бы предсказанию эльфийки ещё больше.

— Себя благодари, счастливица, — с характерным акцентом, слегка грассируя «р» и выделяя шипящие и свистящие звуки, отшутилась «всевидящая Вендла». — Всем бы такую судьбу, как у тебя, знаешь ли.

— Ну, пока и правда не жалуюсь, — растерянно ответила Дагни, не в силах оторвать глаз от карты. В левом верхнем углу был нарисован едва заметный белый ворон — знак присутствия Жнеца — и такое совпадение с якобы привидевшейся в лесу птицей девушку немного встревожило.

Впрочем, поговаривали, что настоящие прорицатели гадали на вороньих внутренностях и принимали специальные отвары, а не карты раскладывали. А посему Дагни решила, что все эти фокусы, верно, пустое. Так, развлечение.

— Уж прости, красавица, но ты давай-ка двигай, за тобой тут очередь, — окликнул её бритый налысо эльф-охранник с крупным кольцом в носу, который сторожил палатку провидицы. И без того нависавшие над глубоко посаженными глазами брови его сдвинулись сурово, и Дагни стало от его взгляда не по себе.

— Прошу прощения… До свидания, добрая Вендла! — она слегка поклонилась эльфийке и поспешно отошла в сторону, прихватив ведро, в котором по-прежнему копошились, издавая тихое урчание, водяные змейки. Какое-то время Дагни ещё понаблюдала за другими предсказаниями, потом всё же добралась до прилавка рыботорговца, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания с ведром и никого им в толпе не задеть, а после немного побродила по шумному рынку, протолкнулась к прилавку с украшениями и купила себе звонкое медное монисто на ярко-красной верёвке. Как раз к празднику.

Теперь можно было и отчаливать домой.

***

В доме Фреи травами пахло ещё сильнее, чем в сенях у Ланса и Дагни. Девушка сидела на лавке подле хозяйки дома и подшивала под собственный рост длинный и довольно узкий кусок хлопковой ткани с красной вышивкой в виде цветочных узоров и вырезом посередине, чтобы можно было просунуть голову. На праздник Ночи Жатвы Дагни наденет это «платье» поверх тёплой одежды, подвяжет его красной верёвкой-поясом, повесит на шею новенькое монисто и скроет своё лицо за грубой деревянной маской с крупно нарисованными слезами.

Она исполнит роль Лифы-жизнеподательницы в сценке по легенде о сотворении мира, которую всегда надобно было играть у праздничного костра в Ночь Жатвы.

— Ой, а венок-то, венок-то, Дагни! Совсем мы про венок забыли, — посетовала Йокка, сидевшая напротив на табуретке. Она должна была зашивать прореху на маске Гарма, Пса войны, но пока что больше утирала пот с красного лба и обмахивалась своим платком, который стянула с головы ещё на входе в дом и растрепала себе всю косу.

— Ничего, у меня дома кое-что растёт, — утешила подругу Фрея, ловко нашивая на рубаху «Жнеца» маленькие пучки соломы. — Сплетём, куда денемся. Без венка никуда.

Ночи Жатвы Дагни очень нравились, как раз потому что за несколько месяцев до праздника они с Фреей и Йоккой садились чинить костюмы и маски богов для местных детей, которых на двадцать с чем-то домов даже не набиралось никогда достаточно, чтобы принять участие в шествии ряженых. И тем не менее, костюмы были готовы всегда. Например, плащ Жнеца сделали из самой простой рогожки и украсили соломой, вместо маски нахлобучивали широкий капюшон почти до самого подбородка, чтоб не было видно лица, а косу делали полностью деревянной. Тот, кому доставалась роль Тура-Пересмешника, хранителя леса, выходил к праздничному костру в маске, к которой приколачивались сухие сосновые ветки, чтобы сошли за оленьи рога, на «Йорма», бога воды, надевали маску в виде змеиной морды с перепончатыми ушами, а Икке выдавали счёты и бесстрастную маску без лица. А исполнитель роли Гарма, гневливого бога войны, напяливал старую простыню, заляпанную красной краской (вместо крови, конечно же), а пёсью маску ещё много десятков лет назад сделал тогдашний деревенский староста из оленьей шкуры. В такой маске, само собой, полагалось очень громко рычать. Если вдруг становилось ясно, что на какую-то роль не найдётся ребёнка, костюм перешивали под взрослого. С платьем Лифы в этом году так и произошло.

Не праздновать было нельзя. В эту ночь весь Анстен и все правоверные страны обязаны были славить бога-Жнеца, который защитил мир от запретной магии колдунов-шаманов.

— Фрея, а, Фрея, — обратилась Дагни к хозяйке дома. — А расскажи, пожалуйста, ещё раз нам про то, как Жнец воевал с эльфами. Под твой голос, знаешь, так как-то работается хорошо. Особенно вот сейчас, перед праздником.

— Неужто не надоело тебе за столько лет? — раздался снаружи, из кузни басовитый голос Лейфа. — Вон, у меня каждый раз окно к вам открыто, я и то устал уже слушать…

— Сейчас назло тебе расскажу, миленький мой, — задорно пообещала Фрея.

— Ох и жена у меня, змеиный язык, всё бы ядом прыснуть, — в шутку посетовал Лейф и даже в дом заглянул, чтобы обнять её. — Ну, рассказывай, рассказывай, коли уж Дагни просит.

— Ты, дядюшка Лейф, лучше не вредничай, а то заколдует тебя Фрея, а? — хихикнула Дагни. Все четверо громко рассмеялись. Они вообще постоянно смеялись над репутацией Фреи в деревне, потому что, как она сама говорила: «что ж теперь, горевать, что ли».

— Знала бы ты, Дагни, как она меня в юности околдовала, у-у…

— Иди уже работай, боги всесильные! — отмахнулась от него Фрея. Лейф, довольный донельзя, ушёл обратно в кузню.

— Ну что ж… — вздохнула Фрея и повела рассказ.

…Давным-давно, когда не существовало ещё ни народов, ни мира, ни самого времени, далеко-далеко за пределами неба мирно спали бессмертные боги. Спали они вечно и парили в занебесье, не зная забот и тревог, и лишь двое лишены были блаженства сна, чтобы сохранять всё сущее в гармонии и покое. Звали их Жнец, неумолимая смерть, необходимая тьма, и Лифа, неудержимая жизнь, его сестра и супруга. Не смыкали они глаз никогда и бдели бесконечно, наблюдали за бескрайними тёмными просторами за пределами неба…

— А потом Лифе наскучило просто наблюдать безо всякого действия, и она сбежала от Жнеца, — Дагни знала эту историю слово в слово и даже не замечала, как начинала рассказывать вместе с Фреей.

…И помчалась Лифа, ведомая любопытством и жаждой познания, сквозь изначальную тьму, куда глядели глаза, и лишались покоя, пробуждались ото сна и следовали за нею в неизведанный космос другие боги.

Первым, кого пробудила она, стал бог огня, которого звали Эльдом. Пролетая мимо спящего Эльда, Лифа задела его длинным подолом своего платья, и как только проснулся изумлённый бог и увидел прекрасную Лифу, мигом полюбил её без памяти. Жаркое пламя разгорелось в груди его, и искры от огня этого усыпали подол платья Лифы, пока Эльд следовал за нею. Так появились звёзды.

Влюблённые и счастливые, Лифа и Эльд создали своё общее творение, вечное и прекрасное, мир, который населили бессмертными своими детьми. И так ярко светилась от счастья Лифа, и так ярко пылала Эльдова искра, что другие боги тоже пробудились, и захотелось им чувствовать себя причастными к новому миру. И заметил зарю новой звезды Йорм, Великий Потоп, бог воды и моря, и создал в новорождённом мире море, которое отделил от суши, и решили они с Лифой и Эльдом втроём, что это хорошо; и брат его Льюэ, Песня Ветра, поселил в мире ветра, холодные и тёплые, и поднимали они волны на море, чтобы досадить Йорму, и смеялись они, и все вчетвером решили, что это хорошо…

— И пришёл к ним Икке-счетовод, ведающий всё на свете, и трудился много, чтобы научить труду потомков Эльда и Лифы, и решили боги, что это тоже было хорошо, — кивала Дагни и при упоминании бога Икке спохватилась, что совсем забыла про свою работу, с досадою покачала головой и вновь принялась штопать платье. Имя бога труда и торговли негоже было поминать в праздности.

…бог Соль, Око Неба, объезжал мир на своей колеснице с огромным фонарём, чтобы светло было всем его жителям без исключения, а Гарм, Пёс-Страж, Пёс-Война, научил смертных строить дома и крепости и проводить границы, чтобы защититься от ненастья и друг от друга, и решили они шестеро, что это хорошо…

— И никто из них не помнил о Жнеце. Мир был создан во грехе да предательстве, — боязливо добавила Йокка и поцеловала два сложенных вместе пальца правой руки, указательный и средний: обычно их потом прикладывали ко лбу усопшего, но вне похорон такой жест использовали как дань уважения богу смерти.

…И Жнец разгневался, ибо не должна была Лифа покидать поста своего и оставлять его в одиночестве, ибо он берёг супругу-сестру для одного себя и ни для кого боле. И стал новорождённый мир противен ему, и Жнец решил положить ему конец.

Сначала подослал он Манна-убивца, коварного брата Ока Неба, и вложил ему в руки нож, и велел ему убить Лифу, да только Соль, освещавший всё вокруг своим фонарём, вовремя заметил его и пустился за ним в погоню. На это время свет над миром погас, но вскоре воссиял вновь, как только Соль вернулся назад. С тех самых пор Манн постоянно пытается подобраться к своему сопернику и застать его врасплох, а Соль замечает его, и начинают они погоню по небесам, покуда Манн не устанет и не скроется, чтобы вскоре вновь появиться.

Следующим пробудил Жнец Тура-пересмешника, безумца, вестника хаоса. Тур хитростью заставил богов доверять ему и украсил мир лесами и зеленью, однако места эти стали погибелью для жителей мира, ибо Тур сводил их там с ума, запутывал, голосил на разные лады, эхом отзываясь в чаще. Но Икке-Счетовод, Икке знающий и ведающий научил их сопротивляться безумию и использовать леса в свою пользу, и снова потерпел Жнец поражение в борьбе с богами.

Тогда явился Жнец сам к Лифе-предательнице и вырвал из груди неверной сестры-и-жены своей сердце, но прежде зачал с ней своё дитя, не живое и не мёртвое, и имя ей стало Хельга, и была она наполовину прекрасной женщиной, наполовину — уродливым трупом. И мир познал смерть, и каждый обитатель его отныне утратил вечную жизнь и скоропостижно умирал, и души смертных доставались Жнецу и множили его силу. И стало их со временем так много, что Жнецу пришлось создать для них свой мир, мрачное и холодное подобие детища Лифы — тёмный Закрай, куда и по сей день попадают души всех умерших.

И долго существовал мир по законам Жнеца, и почитал его как единственного покровителя и Отца всего Сущего, ибо даже Лифа была ему сестрой, а значит, и он причастен был к созданию, хоть и не участвовал в нём.

И долго рыдал по Лифе безутешный Эльд, и слёзы-искры его окропляли меч, который ковал он в своей огромной кузне, чтобы сразиться со Жнецом. И лишь когда сковал он свой меч, Меч Гнева, и вызвал Жнеца на бой, и вонзил меч ему в грудь, смог он хоть и не убить, но погрузить его ненадолго в сон и забрать Сердце и тело Лифы. И Сердце её стало Сердцем Мира, и скрыл его Эльд в самом центре мира, в озере под толщей земли и воды, чтобы не высохло и по-прежнему билось оно, и не погибли совсем дети убиенной Лифы, ибо только силой любви её они и были живы…

— Только не озеро это, а болото, вон, Трундхой-могила, вот тама, говорят, сердце-то и лежит, — закивала Йокка.

— Тише, тише! — зашипела Дагни. — Неправильно вы, тёть Йокка, говорите, это потом!

…и с тех пор отведён детям Лифы в отместку за предательство матери определённый срок до того, как отправятся они в Закрай, но не видать им более вечной жизни, дабы сила Сердца не угасла окончательно, разрываясь на них на всех. Тело же Лифы, безжизненное, но по-прежнему прекрасное, стало щитом для мира: любящий Эльд уложил её так, чтобы обнимала она своё детище, и завернул её в подол её собственного платья, усыпанного звёздами. И каждый волосок Лифы соединил со звездою, чтобы сила её созидательная не ушла из мира совсем, и чтобы не ушла магия из Эйры. И когда пробудился Жнец, хоть и не был он доволен исходом таким, но всё-таки согласился жить в мире с остальными богами. На том и порешили…

— А потом эльфы, ироды окаянныя, магию дурную разведали и против Жнеца взбунтовалися, тьфу! — оборвала её Йокка. — А боги другие насоздавали себе детей-зверолюдов, а эльфы с этими зверолюдами сношалися, и…

— Да что ж ты такое при девочке-то говоришь, а, пошлячка, Хельгин язык! — не выдержала Фрея к великому удовольствию Дагни, которая любила послушать препирательства подруг ничуть не меньше, чем всякие старинные легенды.

— Ну же, Фрея, давай про самое интересное, — попросила она. — Про Ракне и эльфов.

Женщина тяжело вздохнула и отложила шитьё.

— Да устала я что-то, Дагни. Ты уже, чай, не маленькая, сама всё помнишь.

Эту часть легенды Фрея почему-то всегда рассказывала неохотно и с отговорками.

— Ну… Немного же там, в общем-то, осталось, — пожала плечами Дагни. — Все эльфы древние были шаманами, общались с богами, получается, пользовались запретной магией и вмешивались в божественные дела. И жил среди них Ракне-пророк, шаман, которому почти все боги открыли свои тайны, настолько мудр он был и хитёр. Ни один шаман до него не обладал такой силой…

— И как имя-то это нечестивое тебе произносить не страшно, ой! — засуетилась Йокка.

— Ракне долго бегал от Жнеца и продлил себе жизнь на много сотен лет, — продолжала Дагни. — И не устраивало его, что Жнец в наказание за стремление эльфов общаться с богами посылал дочь свою Хельгу, очаровывать и одурманивать смертных и рожать от них детей.

— Во-во! А так люди родилися, — закивала Йокка. — Так что, Фрея, все мы Хельгины дети.

— Вестимо, — отчего-то угрюмо ответила Фрея.

— …и задумал Ракне одолеть Жнеца и совсем избавить мир от смерти. И когда сообщил он богам о своей затее, долго отказывались они ему помогать, ибо знали, что смерть убить невозможно, — Дагни всё более распалялась, припоминая детали рассказа, старалась подражать Фрее, и голос её становился ниже и тише, таинственней, когда подходила она к кульминации легенды. — И тогда хитрый Ракне похитил чешуйку из хвоста Йорма-змея, чтобы сковать себе броню и оружие….

…и кувшин с одним из ветров Льюэ, чтобы движения его стали быстрее и ловче, и золотой боевой рог Гарма, чтобы храбрость не покинула его сердце. И отправился он к Эльду-отцу, чтобы тот сковал ему броню и меч, но Эльд отказал ему. Зато не отказал первый из лучших последователей Эльда, самый искусный эльфийский кузнец во всей Эйре, и броня получилась столь лёгкой и прочной, а меч столь удобным и острым, что не было с тех пор равных Ракне в ратном деле. И пошли за ним остальные эльфы и даже люди, и решили идти войной на Жнеца, и каждый раз, когда трубил Ракне в рог Гарма, преисполнялись отвагой он сам и его последователи, и смерть не пугала их. И отправились они к центру мира, туда, где Эльд спрятал Сердце убиенной Лифы, всё ещё бьющееся лишь благодаря искре из его груди. Именно там, над Сердцем своей сестры-супруги воздвиг Жнец маяк Вороний Глаз, и Глаз этот неусыпно бдел, и видел Жнец каждого, чья жизнь подходила к концу, и своевременно забирал его.

И когда явился туда Ракне со своей ратью, началась битва, ибо открыл Жнец путь в Закрай, и вышли навстречу армии эльфов бессчётные мертвецы и духи. А когда упокоились вновь немёртвые и полегло множество живых, явился и сам Жнец, и вынул Меч Гнева из груди своей, дал бой Ракне и чуть не убил его. Выпал клинок из рук героя, и даже все духи иных богов, которых призвал он, никак не могли противостоять Жнецу, ведь в бою напитался он энергией смерти и силён был как никогда. И тогда схватился Ракне за рукоять Меча Гнева, и с невероятной силой развернул его, и направил прямиком Жнецу в грудь.

И пролилась чернее чёрного кровь в озеро, и осквернила его, и расползлась по суше, и потекла в мировой океан, и единая Эйра содрогнулась и раскололась, и оказался центр мира на краю света. И Жнец возопил и исчез, а вместе с ним след простыл и Ракне, и был то Нулевой год и Первый Надлом.

— И вот теперича-то в болоте этом и водятся всякие гады тинныя да дохляки слепыя! — Йокка, казалось, только этого момента и ждала. — Только сунься в лес, так от тебя останутся рожки да ножки! Рожи у них бледныя, глаз нету, зубов в три ряда, так и не скажешь, что это эльфы были. Кости твои обглодают, у!

— Ну всё, Дагни, тут и сказочке конец, её не угомонишь теперь, — вздохнула Фрея.

— Ага, а ещё вороны белые налетят и выклюют глаза мои карие, если в лес пойду, потому что жрут они ягоду ядовитую, вороний глаз, а мои-то глазки ай как на них похожи! — веселилась Дагни. — А потом тинные гады как выпрыгнут из болота, как обовьются вокруг шейки моей белой да утащат в болото. И всё! Была Дагни — и нету!

— Во-во! — Йокка, судя по выражению её лица, юмора совсем не поняла и воспринимала слова девушки всерьёз.

— Ой, полно, тёть Йокка, шучу я, шучу. Не пойду я в лес, боюсь-боюсь, ты меня и так при каждом случае гадами да воронами пугаешь.

Справедливости ради, Дагни нравились все эти жутковатые россказни. Когда живёшь в северной деревушке на краю света, каждый день хлопочешь об одном и том же и дальше не слишком-то богатого, скучноватого и кособокого Карстена никуда не ездишь, хочется своим повседневным заботам и родным местам придать хоть какого-то шарма, чтобы не казались они совсем неприметными и незначительными. Ланс, конечно, ворчал на Дагни за «пустые фантазии» и постоянно препирался с соседками из-за того, что они «девке голову мутят», но неизменно терпел поражение. Да и как вообще можно было, пусть даже и по указу Ланса, не фантазировать после таких историй! Тут тебе и слепые, бледные кровожадные твари, похожие на помесь лысого эльфа с летучей мышью, и плотоядные белые вороны, и ползучие тинные гады, и целое болото скелетов, которые якобы могут восстать, если потревожить их покой. Самое оно, чтобы напридумывать страшилок и дразнить потом ими местных детей.

Но это всё касалось только тварей с Трундхой-болота. В легенды о богах и шаманах Дагни верила безоговорочно. Не зря же ведь в Церкви верили во Жнеца Изначального и в ужасную мощь его, и оттого строго-настрого запрещали вмешиваться в божественные дела, а потому то и дело отправляли в Ёрмхейм, соседние деревни и, говорят, во все уголки Анстена патрули воинов Церкви. Во всяком случае, Ланс то и дело предупреждал Дагни, чтобы слишком не увлекалась сказками и не говорила никому от греха подальше о белом вороне, который то и дело ей чудился в лесу.

Белый ворон — верный спутник шаманов-падальщиков, имевших наглость обращаться к самому Жнецу. Их Церковь отлавливала и казнила с особым тщанием.

Стоило только подумать о старом рыбаке, как он тут же приковылял: Дагни услышала его ещё с порога, когда он здоровался с Лейфом, а Ланс явно слышал, как Йокка болтала про болотных гадов и дохляков, потому что мигом сцепился с повитухой:

— Вечер добрый, господа хорошие. Опять девчонке моей дурь всякую в голову закладываете, а? Сказки-сказочки глупые рассказываете?

— А вот тебе лишь бы позубоскалить, да, — Йокка подбоченилась и сразу же словно надулась ещё сильнее прежнего. — А вот не расскажешь девке, не предупредишь, пойдёт в лес и сгинет.

— Да больно-то верит она в бредни твои про лысых эльфов да болотных змей, дура ты набитая!

Когда у Йокки в споре с Лансом кончались аргументы (а кончались они обычно довольно быстро), она обязательно хватала свой ярко-красный шерстяной платок и хлестала им Ланса по спине. Вот и теперь ему перепало пару раз, а Йокка ещё и приговаривала визгливо:

— Сладу с тобою никакого, спорщик ты эдакий, ну что за человек, никому не даёшь покою!

Фрея и Дагни только смеялись, и Дагни порадовалась тому, что подруга её растеряла невероятную угрюмость, которая неизменно нападала на неё во время рассказов о шаманах и Ракне. А потом хозяйка дома позвала всех на чай с чабрецом и мятой. Так вечер и кончился — мирно и уже безо всяких страшилок. А после разошлись спать.

— Это для тебя, Дагни. Я обещала. Для мамы и Кари, — на прощание Фрея протянула Дагни два маленьких соломенных чучела, или соломушек, как их ещё называли, и девушка на радостях крепко обняла её. Деревянные подвески, вплетённые в длинную светлую косу, ласково перестукнулись в ответ.

— Спасибо тебе, Фрея, миленькая. Мне важно.

— Ну-ну, ступай, поздно уже, ночь на дворе,— та похлопала Дагни по спине легонько и отпустила.

Прежде, чем лечь спать, Дагни отправилась побеседовать с матерью. Для этого она каждый день обязательно оставляла хотя бы несколько минут перед сном.