И как же он этой ночью мог заснуть? Но сморило. Дазай открыл глаза в тот момент, когда лежащий к нему спиной Чуя попытался перевернуться, но даже во сне заключенная в гипс нога не прекращала терзать его. Он что-то простонал, проворчал, но не проснулся. В комнате с ними вчера легла спать О-Кими, но она, видимо, уже умчалась заниматься утренними делами, которые требовали от нее раннего подъема.
Рассвело давно, но еще по-прежнему рано. Дазай приподнялся на локте – вредный Чуя закрывал ему обзор – впрочем, сёдзи все равно были сдвинуты, чтобы ночью не проникал холод, хотя даже так было зябко. В доме Мори было теплее, но Дазай напряженно сжал руками одеяло и много-много раз повторил про себя: ни за что! ни за что, ни за что, ни за что он не вернется туда!
Несмотря на зябкие ощущения, он выбрался из-под теплого укрытия своего и подкрался к сёдзи, чуть раздвинув их. Дом О-Сидзу-сан стоял на склоне так, что можно было удачно видеть уходящую в высь гору. А внизу, наверное, было видно порт, но для этого пришлось бы выйти наружу. О-Сидзу-сан вчера даже нашла для них обувь, правда, гэта оказались большими, но Дазай сейчас не спешил куда-то выбегать. Или идти еще дальше. Его прежний порыв сбежать был глупым расчетом, и сейчас, когда все так обернулось, он пообещал себе, что не сглупит, а еще он понимал, что один не справится, и злился, очень злился на себя оттого, что что-то не получается. Он все еще не знал, может ли он доверять тому китайцу, не говоря уже о странных русских, которые, такие чужие, однако, вызывали больше естественного любопытства, нежели страха, но если… Если он сообразит, как, используя их, помочь Одасаку, то он будет готов все перетерпеть, все-все сделать, каких бы сил ни потребовалось!
Дадут ли ему выйти в город? Ужасно хотелось увидеть Хакодатэ, который невольно привлек его и слегка заставил отступить волнение. Он был далеко от Йокогамы, и был тому ужасно рад, и лишь беспокоило то, что Одасаку так и не появился вчера, но в чем точно Дазай был уверен, так это в том, что Ода Сакуноскэ его не бросит.
Чуя все еще дрых. И зачем этот придурок за ними потащился? Захотелось подойти и пнуть его по больной ноге, но вместо этого Дазай, оставив сёдзи, как есть, приоткрытыми, подскочил обратно к своему футону и нырнул под одеяло, перед этим не преминув дернуть Чую больно за волосы, на что тот лишь что-то промычал во сне, но даже не шевельнулся. Спит крепко. Дазай тоже был не против еще подремать. Утро в чужом доме – оно было необычным и будто бы что-то укрывающим своим ярким светом. Что же?..
Второе пробуждение, на самом деле довольно скорое, случилось из-за того, что Осаму ощутил, будто кто-то за ним наблюдает. Сначала предположил, что это Чуя проснулся и решил его побесить, и Дазай уже готов был долбануть его, но вновь увидел, что тот все еще крепко спит. Дазай дернулся и оглянулся, мгновенно насторожившись.
Вчера он хорошо запомнил этого русского мальчика, одетого сейчас в кимоно, что висело на нем, худосочном, до смешного нелепо. Следил за ним весь вечер со стороны, ощущая, что и тот поглядывает на него, но их даже не познакомили, да Дазай и не хотел вовсе. Просто… Он толком так и не понял, как брат и сестра оказались в Японии, но вчера, когда он увидел, как эта девушка со странным именем рыдала, ему захотелось удрать подальше. Вообще не любил, когда девчонки плачут: они трогали его тем самым, и он невольно вспоминал свою маму, и ее слезы, когда она с ним прощалась. А здесь… Эта девушка… Ему показалось, что она умерла бы, если бы эта встреча не состоялась. В этих рыданиях было одновременно и облегчение, и страдание, и какие-то очень важные слова, эмоции, которые Дазай не мог раскусить, ему не хватало подсказок. Ему даже сейчас, когда он проснулся, показалось, что он видел ее во сне, слышал и чувствовал ее горячие слезы на своей коже, но, возможно, он просто себе это придумал, вспомнив ее и снова ощутив все те странные эмоции.
– Хочешь, покажу кое-что?
Дазай сел ровнее. Он насторожился. Мальчик обратился к нему по-японски. Если честно, вчера он особо не слышал, чтобы он и на родном языке-то говорил в его присутствии.
– Пошли, а то время уйдет. Не успеем.
Дазай даже представить себе не мог, что тот ему хочет показать, и вообще стоит ли идти. Он не доверял людям вокруг, но здесь не ощущал очевидной угрозы от окружающих. А еще… Он почему-то в самом деле хотел пойти за ним. Не почему-то. Он хотел спросить у него о его сестре. Будет ли это вежливо? Впрочем, вежливость с лихвой покрывалась желанием знать. Эти знания не из книг, хотя он всегда внимал советам касаемо чтения, даже Мори слушался и читал всё, что ему давали, потому что там находились ответы. Только далеко не все. Он не понимал до конца, а порой совсем, почему так, а не иначе ведут себя люди. Не только взрослые. Откуда у него у самого берутся все его ощущения. И вот сейчас он тоже хотел знать. Поэтому – он кивает на предложение и выбирается из-под одеяла окончательно. Его вроде как не волнует то, что он может разбудить Чую, но все равно пробирается тихо мимо него: не желает разбудить, боясь, что тот пристанет и все испортит, и Дазай, натянув поверх словно второе теплое кимоно хаори, которое отдал ему Лу Сунлин, спешит за этим мальчиком, ждущим его уже на дорожке в саду.
Дазай босиком; он вчера очень смущался своих грязных ног, и прежде он все же бежит искать гэта, а мальчик подсовывает ему пару дзори, что даже лучше, что тише, и они вместе покидают дом О-Сидзу-сан.
– Мы далеко идем? – Дазаю приходилось за ним поспевать: он слишком много вертел головой, изучая окрестности и заодно запоминая путь, потому что первый раз он даже не сообразил запомнить: переживал из-за Одасаку и был охвачен новыми видами. Хакодатэ пусть и не был таким городом, как разросшаяся резво Йокогама, но эта гористость казалась чем-то поразительным, к тому же здесь, на севере, многие деревья сакуры, как оказалось, еще были в полном цвету. А дома ему не хотелось на нее смотреть.
На вопрос ответа не было, да и Дазай повторять не стал. Они шли уже почти вровень, и этот мальчик время от времени смотрел в его сторону. Он ни разу не улыбнулся, был серьезен, но точно в нем не было враждебности. Дазаю показалось даже, что он переживал, что его могут бросить на полпути, но нет! Осаму желал узнать, что там такое ему хотят показать!
Они спустились немного по склону: внизу просматривался порт, и Дазай, пойманный этим видом, даже не поверил, что буквально вот день назад они прибыли сюда этими водами, выбрались на этот берег!
– Пройдем здесь, – Дазая вдруг схватили за руку и потащили в сторону, где виднелись какие-то строения вовсе не японского характера, но они не дошли до них.
Остановились внезапно, руку Дазая крепко сжимали за запястье, а тут еще сильнее дернули, заставив его замереть, и он с легким возмущением глянул на этого мальчишку, расценивая его поведение как немного нахальное, но тот не обращал внимания на то, что его новому знакомому что-то там не понравилось.
– Погляди, – он придвинул его ближе к себе, словно с его места должно было быть лучше видно. – Я порой прихожу сюда утром посмотреть. Именно утром.
Дазай не понял, что такое он хотел ему показать. Его взгляд блуждал по холмам, цепляясь за все подряд, но не находя ничего такого, что могло бы его лично зацепить. Солнце лучами окутывало небольшой церковный крест, но Дазай и подумать не мог, что это именно то, ради чего его притащили.
– Зачем мы на это смотрим? – спросил он, когда ему уже напрямую сказали, что да, это и есть цель, из-за которой они тут стоят так рано.
Ответный взгляд показался потерянным. Мальчик что-то забормотал себе под нос, но говорил он на своем языке, и даже отдаленно нельзя было догадаться, что там он волнительно шепчет. Дазаю предположилось, что от него ждали большего, чем произнесенные им слова, но он пребывал в сомнении, стоит ли ему смущаться. Он в самом деле не знал, что тут такого, и дело не в каких-то религиозных мотивах. Дазаю сразу показалось, будто ему хотят показать что-то тайное, но он не мог вникнуть, где тут эта тайна скрыта.
– В этом мерцающем свете есть ведь правда что-то…
Дазай еще больше нахмурился на это утверждение, желая уже даже удрать подальше, но почему-то не решался. Этот мальчик говорил на его языке очень даже сносно, но Дазаю казалось, что то ли тот не может правильно соединить слова, то ли в чем-то еще причина. У него не находилось никакой реплики в ответ, и тут его потянули за собой ближе к церкви. Здесь среди деревьев белели многочисленные заборчики, которые будто бы разделяли территории в этом небольшом садике. Они не подошли близко: Дазая усадили на зеленую скамеечку, что была тут, видно, наспех собрана. Вокруг почти тихо, откуда-то раздавались приглушенные голоса, но в их сторону люди не намеревались идти.
Странное чувство: оказаться в таком месте, совершенно чужом, да столь внезапно, далеко от дома и с кем-то, кого видишь второй день и даже имя толком не запомнил, да и не думал запоминать. Наверное, ему должно было сделаться страшно, вот правда еще глупость, трусом он точно себя никогда не считал при всех своих недостоинствах. Дазай почему-то думал сейчас о себе как об очень взрослом и самостоятельном, и задал вопрос:
– А тебе лет сколько будет?
– Мне уже давно девять, – это «давно» явно должно было что-то особое такое подчеркнуть, и Дазай с вызовом глянул на него. Вызов, кажется, был принят.
– Ты говоришь по-японски.
– Мы уже прилично здесь с сестрой живем. Что ты так смотришь?
Дазай просто улыбнулся на том, что его поймали. Он в самом деле с интересом вглядывался в него. Он видел много иностранцев в Йокогаме, он привык, но никого из них не было его возраста.
– Мне сюда нравится приходить, – произнес мальчик, отворачиваясь от Дазая в легком смущении – ему так и не ответили, – немножко на город, где я жил, похоже.
– Как тебя зовут? – Дазай будто бы не слышал его реплик, на него недовольно покосились:
– Фёдор. Ты?
– Дазай, – отозвался он после недолгого раздумья о звучании этого странного имени.
– Твое имя?
– Имя я тебе не скажу свое.
– Все равно узнаю.
– Ну и что.
– Тебе здесь не понравилось?
– Не знаю. Но тут тихо и хорошо. Даже тепло на солнце. Почему вы с сестрой живете здесь, если ты скучаешь по дому? Это… Это поэтому твоя сестра так плакала вчера?
– Дуня сильная, она никогда не плачет.
– Но вчера!
Фёдор недовольно глянул на него, словно случившееся было чем-то неприятным, позорным, но Дазай так не думал вовсе. Он сейчас вот вспомнил и еще больше захотел понять каждую слезинку этой девушки. Его никогда за все время ничто так не трогало и не задевало. Он сейчас, сидя здесь, вслушиваясь в шелест деревьев и какие-то отдаленные голоса, понял, как сильно его это поразило и встало вровень с тем, что он испытывал уже лишь по памяти к своей маме, и к тому, как ценил своего единственного друга.
– У меня тоже дома нет, – вдруг говорит ему Дазай – на него теперь глядят совсем недоверчиво, но Дазай кивает, пытаясь жестом подтвердить свои слова. Он развернулся, чтобы еще раз осмотреть округу – красивое место. Ничего примечательного, но красиво. – Я жил у чужого человека. А потом из-за него пострадал мой хороший друг. Я ни за что ни хочу туда возвращаться.
– Поэтому ты здесь?
– Вообще-то так случайно вышло, – Дазай задумался о том, насколько в самом деле случайным вышло их путешествие. Он бы хотел однажды уехать вместе с Одой, нет, именно что сбежать. Но не так, как это вышло! В его фантазиях все было интереснее и захватывающе, а получилось… Разочаровывающе. Но сейчас, пока он сидел здесь, впервые уже не ощущал такой грусти, даже поверил в самом деле, что они еще увидятся с Одасаку, что Лу Сунлин не обманул его.
– Мы жили раньше в Москве. Знаешь такое место? – Дазай на вопрос покачал головой, но попытался представить. Вышло слабо как-то: он представил что-то похожее на то, где они сейчас сидели, раз уж здесь что-то отдаленно да говорило Фёдору о его доме. Картинка не удалась, но от него и не требовали на самом деле. – Отсюда очень далеко. Но это большой город.
– Больше Йокогамы?
– Я не был там. Но думаю – да, больше. Только там нет моря. Отец служил врачом при больнице, при ней же мы и жили, но у нас были очень хорошие комнаты, там было много места, и всегда много гостей. Дуня потом говорила, что из-за кого-то из этих гостей отца и арестовали. Мама говорила, что он не был виноват. Я не мог все это запомнить. Отец просто перестал вдруг видеться со мной, а няня ничего не отвечала на расспросы. А затем мать собрала нас всех, и мы уехали далеко в город, который называется Омск, чтобы быть рядом с отцом. Он же очень скоро умер. И мать после. Мы с сестрой так и остались там жить. Нас некому было забрать и денег не было. Дуня бралась помогать шить одежду, мы с ней иногда ездили туда, где находились каторжники, в острог, – Фёдор произнес какое-то непонятное Дазаю слово, но тот и так уяснил, с чем это было связано, – там можно было найти небольшую работу прислугой. Дуня тогда-то и начала болеть. А потом у нас там проездом оказались миссионеры, они через Сибирь собирались по Амуру, река такая, добраться до Японии. Они взяли нас с собой, потому что там одним было уже невозможно, Дуню там обижали постоянно. А эти люди были, как нам показалось, хорошие. С ними мы сюда приехали. И здесь остались.
Дазай с жадностью слушал его. Рассказ был лишен каких-то подробностей и красок, сухой, безэмоциональный, на первый взгляд. И говорил он как-то странно по-японски. Так взрослые говорят почтительно.
Дазай ухватился за особо задевший его момент:
– Но твой отец: в чем его обвинили?
– Я точно не знаю. Но мать и сестра говорили мне, что он был невиновен. И иначе бы… Мы и дальше бы жили в том доме в Москве. Может, даже в другой перебрались, в тот, что был лучше. Дуня говорила, что у матери были хорошие накопления, а еще деньги, что ей достались в наследство. Но она все раздала, пока пыталась помочь отцу, а потом потратилась в Омске, когда пыталась хоть как-то обустроить всем нам новый дом. Денег быстро не стало. Дуня мне много не рассказывает. Она и сама тогда была еще не особо взрослая и говорит, что тоже ничего толком не понимала. Что ты так на меня смотришь?
– Моего друга тоже обвиняют в том, чего он не делал. Я не хочу, чтобы его казнили.
– А почему ты сейчас не с ним?
– Так вышло, – Дазай не был уверен, что может ему все рассказывать, он не привык сходу доверять людям, но не мог в то же время унять волнения из-за всего того, что ему рассказывали, из-за этого внезапного знакомства, из-за самого места, которое казалось ему каким-то чужим, но в то же время почти приветливым и со своим странным ореолом таинственности, к которой хотелось прикоснуться. Он огляделся: даже не заметил, как солнце разлилось целиком на небе. Птицы – их щебет был даже слишком громким, но таким умиротворяющим. Дазай аж испугался: это правда сейчас настоящий мир он видит? Он не видел ничего подобного так давно, он даже не помнил, мог ли видеть прежде. Взрослые порой считают, что дети не способны на такие чувства, на такую проницательность, но эти взрослые и заставляют детей взрослеть и чувствовать больше положенного. Только сейчас, несмотря ни на что, Дазай был удивительно приятным образом погружен в окружающий мир и трепетал от собственных ощущений. Он взглянул на Фёдора, а тот отвернулся, так и не получив больше никаких ответов, но он просто думал о чем-то своем, а потом с внезапной чуть ли не злостью смял кимоно на коленях:
– Мне нравится этот город, но Дуне здесь нехорошо. Я не хочу, чтобы ей становилось еще хуже. Ты же видел? Она сильно болела, когда мы добирались до Японии, я думал, она умрет. Я очень боялся, что нам придется ее там оставить в пути, как мы оставили мать и отца в чужом крае. Я тоже болел. Но мы доехали. Стало получше. Но все равно. Если бы ничего не случилось… Я не могу уже переживать за родителей, я постепенно их забываю, но Дуня… А если она тут умрет? Я никогда тогда отсюда не уеду, чтобы быть рядом, не оставить одну так далеко от дома.
Дазай не нашелся, что на это сказать. Для него будто бы открытием стало то, что где-то еще есть мальчик, такой не похожий на него, но тоже переживающий из-за несправедливости и волнующийся за дорогого ему человека. Впервые, пусть и таким необычным образом, он разделял свои переживания с кем-то.
– А почему обвиняют твоего друга? То есть, почему именно его, если он не виноват?
Дазай хотел было по привычке насторожиться, вскрикнуть, к чему эти вопросы, тебя что, подослали?! Нет, он в самом деле в какой-то миг так думал, он привык, что доверие – очень сложная вещь, чтобы им пользоваться для себя. И Мори Огай так его учил. Не доверять, молчать по возможности. Вокруг люди, которые едва ли желают добра, а если в самом деле его творят, то ищут выгоды. Единственное, почему Дазай так и не смог до конца в это поверить, Одасаку говорил ему совсем иное. И мама. Мама была к нему добра. Она уж точно ничего с него требовать не желала, но ее облик… Дазай ощущал грусть от воспоминаний о ней, но, может, так было легче, что все уходило в глубины его памяти. Оставались лишь ощущения.
Фёдор хмыкнул и пробормотал что-то на своем языке. Дазаю показалось, что он подумал, будто этот японский пацан опять не желает говорить о себе, но Дазай колебался и переживал, что ляпнет чего лишнего.
– Все считают, что мой друг убил одного человека. Но он бы в жизни так не поступил. А тот, которого убили… Я бы сам его убил! Отомстил бы! Жестоко!
Вот и ляпнул! Ну зачем так сглупил?! И надеяться на то, что Фёдор что-то не поймет, не приходилось. Он, однако, после этих слов будто бы внимательнее всмотрелся в Дазая, а тот и смутился своему воинственному виду, который невольно у него проявлялся, когда он рассуждал о своей мести Мори за все хорошее… Пока он все это думал, то решил, что ему померещилось то, что ответил в итоге Фёдор:
– Я бы тоже убил всех тех, кто виноват. Особенно в том, что Дуне пришлось остаться в одиночестве вместе со мной, уехать далеко, потому что больше никто не предложил помощи. Она так долго искала возможности найти хоть кого-то из родных. Эти люди, которые приехали к нам, она такая доверчивая, сразу им поверила, но я не знаю их, можно ли им верить… Но вдруг… Если бы мы могли с ней вернуться в Москву! Если бы там был наш дом. Но там никого нет. Несправедливо. Сестра никогда не плачет, но ей плохо. И вчера. Сделай вид, что ты не видел! Слышишь, Дазай! Дуня не плакала, она сильная, и я за нее любому отомщу.
– Но она плакала. Я не забуду.
Они толком даже не понимали, о чем они говорят, что эти вещи значили. Им казалось, что это все что-то взрослое, и так и было, но осознать до конца… Фёдор злился на него лишь миг, а потом встал со скамейки.
– Надо вернуться. А то нас потеряют. И я должен буду помочь потом убраться на кухне после завтрака. О-Сидзу-сан глупая женщина, но добрая. Она помогает нам очень, сладости мне покупает или дает деньги на них.
Дазай не стал возражать. Побрел следом за Фёдором. Он вдалеке приметил горстку детей, спросив, что они тут делают, на что получил ответ, что тут находится школа, Фёдор ранее посещал ее, но сейчас, кажется, прогуливал, поэтому поспешил скрыться с глаз своих одноклассников. Он не ходит в эту церковь, только вот так, по утрам, посмотреть на нее.
– Дуня сюда ходит. Скоро праздник, я тоже с ней пойду, если ей это важно, – звучало так, словно он сам себя убеждал в этом, но Дазай в тот момент не ощутил ничего в его словах. Лишь произнес:
– Если я еще буду здесь завтра, возьми меня сюда опять утром.
Фёдор немного удивленно оглянулся на него. И впервые вдруг довольно улыбнулся.
Они вернулись к моменту, когда уже должен был быть в разгаре завтрак. Их первым увидел кто-то из тех русских мужчин, которых Дазай пока не особо запомнил, все вообще выглядели какими-то чрезмерно взволнованными, но тут из комнаты раздался бойкий голос О-Сидзу-сан:
– Да я ж говорила, что Фёдор-кун повел его гулять! Погуляли и вернулись! Вот уж развели тут дел и волнений! Пустое это все. Надо сесть и завтракать спокойно.
Дазай не рассчитывал, что его отсутствие вызовет беспокойство, ему даже это не понравилось, но его никто не ругал, к тому же появившаяся О-Кими тут же повела его в комнату, где он ночевал, так как завтрак для него устроили там вместе с Чуей, чтобы лишний раз не беспокоить его ногу. Фёдор за ними не последовал: он присоединился к сестре.
Зато ожидал какой-то слишком уж хмурый Чуя на фоне этого солнечного утра и все еще стоящими перед глазами бликами морских вод: Дазай не мог не задержаться, когда его глазам открылся такой вид сверху. Фёдор, видимо, уже привыкший, меньше проявил внимания, но терпеливо ждал его. Дазай тогда думал об Одасаку и пытался себя уверить, что с ним все хорошо. Его странное настроение до возвращения не оставляло его, но вот он вернулся, а тут – ну да, тут еще и Чуя.
– Где тебя носило?
Сидит. Злой какой-то. Жует рис. Собирает по стенкам отдельные рисинки.
– Ты всегда хочешь знать, где я бываю, куда пошел и так далее, Чуя-кун, – Дазай уселся рядом с ним, беря в руки чашечку, которую ему оставила О-Кими и тут же упорхнула. Дазай убедился, что она далеко ушла и добавил: – Если бы ты не потащился за мной, сейчас бы не сидел тут со сломанной ногой. И главное: не мешался бы мне!
– Чем это я тебе мешаю, а? – снова взбеленился он, при этом затолкав себе большую порцию риса в рот, запихав туда еще и сочные кусочки рыбы, которую прикупили специально для гостей, и принялся снова с недовольным видом жевать, разве что рыбка ему, все же понравились, а недовольство было в ином.
Дазай не ответил ему. Хотелось есть и не хотелось отвечать Чуе. Да и не мог он ответить, что им было бы хорошо вместе с Одасаку. Как это сказать, когда сейчас он даже не знал, где тот, да и не похоже было это на побег его мечты. Так что все равно не получалось, но надо же было Чую обвинить. Дазай глянул на него. Чего вообще Мори притащил его? Бесполезный и тупой. Дазай с такими не общался. Впрочем, он вообще ни с кем почти не общался из тех, кого привел в свои владения, излучая благородство, Мори Огай; Дазай в его доме упорно предпочитал держаться своего персонального общества.
– Нас, наверное, ищут уже, – Чуя это сказал, как бы даже не обращаясь к Дазаю, а тот поднял все равно на него глаза – до этого он уже минуты две смотрел на улицу, на скучный садик О-Сидзу-сан, припоминая сад в своем доме и сад усадьбы Мори-сана. Последний был прекрасен, но его видеть он бы не желал вновь.
– Пусть ищут. Я не вернусь.
Чуя хотел что-то сказать, но мотнул головой – не решился. Вместо этого спросил:
– Все равно: где ты был?
– Тот русский мальчик показывал мне одно место. Там красиво и похоже на его дом.
Чуя не нашел, что ответить, поэтому быстро доел остатки своего риса. Здесь еще был сладкий картофель, но к нему он не притронулся, а вот Дазай, отставив свою чашку, принялся за клубень. Почему-то он показался очень вкусным. Съел еще и тот, что не стал Чуя.
– Ода-сан к нам вернется?
Дазай немного не ожидал, что его об это спросят.
– Лу Сунлин-сан сказал, что он отправился в больницу. Я не знаю, я пока не пойму, можно ли ему верить. Но я уверен, что Одасаку меня точно не бросит. Если что, сбегу отсюда и найду его сам.
– А я? Бросишь меня тут?
– Ты сам виноват, Чуя. И с чего ты мне сдался?
– Я не виноват, что я сломал ногу.
– Я про то, что ты пошел за мной! Я тебя не звал!
– Но…
Он сбился и сделал глубокий вдох, словно сдерживал в себе что-то, чего не хотел показать. Дазай смотрел на него в этот момент: Чуя показался ему совсем потерянным, и он невольно подумал о Дуне с ее братом. Осаму смутно представлял, что то было за место, где они оказались одни, когда родителей не стало, смутно мог представить их путь до Японии: он вообще плохо представлял все то, что находилось там за японскими островами, описания в книгах казались какими-то неполными и неточными, а голландские карты в кабинете Мори-сана он разглядывал просто потому, что они виделись ему уж больно причудливыми; но тем не менее Дазай сумел вообразить себе жуткое отчаяние брата и сестры в чужом месте, он бессознательно поставил Чую в такую же ситуацию, ощутив что-то странное в себе, но потом отверг это: чего он за него переживает? У Чуи вроде как в доме Мори были друзья, пусть пишет им письма и плачется, а Дазай не будет об этом думать.
– Я вообще-то тоже был бы рад, если бы ты свалил куда-нибудь подальше от меня, – Чуя вдобавок к своим словам двинул бы ему, но неудобно было тянуться: Дазай всегда предусмотрительно садился подальше, чтобы не схлопотать. Если был расчет на то, что последует какая-то реплика, то Чуя просчитался. Однако спустя минут пять Чуя вдруг обратился к нему: – Это точно был не ты?
– А? – Дазай шмыгнул носом, обернувшись к Чуе – он не понял его вопроса.
– Я про Мори-сана. Это же не из-за тебя?
– А ты бы поверил в такое?
– Я знаю, что ты болел тогда, вас всех больных подальше отправили. С тобой были и Танидзаки-кун, и Акутагава-кун, Ёсано-сан, еще кто-то ведь… – Чуя хмурился, стараясь припомнить всех заболевших. – Никто из них не говорил, что ты куда-то уходил.
– А ты спрашивал?
– Нет, но… Если бы это был ты, ты бы не стал подставлять Оду-сана, верно?
– Если бы это был я, то сразу бы признался. Только мне бы не поверили. Но я бы хотел однажды это сделать. Чуя-кун не видит ничего. Мори-сан был плохой человек.
– Мне он ничего плохого не сделал. И он бы не отдал меня никому. А ты с чего так уверен, что сможешь убежать куда-то? Ода-сан не возьмет тебя с собой.
– Я бы смог его убедить, – Дазай поднялся. – Как раз хочу спросить о нем. Больше не могу ждать.
В большой комнате шел какой-то серьезный разговор, как ему показалось. Дазай даже не сразу решился войти, но не выдержал и раздвинул чуть шире фусума, заглядывая и ища взглядом Лу Сунлина. Он прежде увидел Евдокию, которая сидела на татами на японский манер, видимо, уже взяв себе это в привычку, хотя одета она была вновь по-европейски, простое, но очень идущее ей зеленое платье, и читала какое-то письмо. Фёдор сидел рядом с ней, тоже вглядываясь в слова, что были там написаны. Савины о чем-то переговаривались, но, видно, ждали, когда чтение закончится. На Дазая почти не обратили внимания, когда он пробрался в комнату. О-Сидзу-сан где-то была занята своими делами, и О-Кими не было. Дазай только хотел подобраться к Лу Сунлину, как Евдокия закончила читать и закрыла глаза рукой, прижав к себе письмо. Он не понял, что она сказала, но, кажется, была чему-то рада, а потом поднялась и приблизилась к Даниилу, которого с прошедшего дня воспринимала как свою главную опору, она будто бы хотел коснуться его, но лишь безвольно опустилась на пол и что-то быстро заговорила. Что отвечал ей Даниил и остальные мужчины, Дазай не мог представить. Он приблизился, однако, к Лу Сунлину, сев рядом с ним.
– Лу Сунлин-сан, что-то случилось? Почему она опять глаза вытирает?
– Ей передали письмо от жены ее покойного родственника, Марии Аменицкой, где она пишет, что готова приютить в своем доме и Евдокию, и ее брата, а также оплатить поступление его в какую-нибудь гимназию Петербурга или Москвы. Весьма широкий жест, учитывая, что эта женщина даже не знает своих объявившихся родственников. Планируют через неделю отправиться в путь, если, конечно, транспорт не подведет. Морское сообщение Хакодатэ оставляет желать лучшего. Хотя, боюсь, не это может стать преградой.
Дазай не знал, что на это сказать, что крылось под последней фразой, но он смотрел на улыбающуюся Евдокию, думая о том, что теперь, наверное, не стоит уже переживать о ней. А Фёдор… Рад ли он? Не определишь – какой скрытный! Почти отражение его самого. Они все еще о чем-то говорили, и Дазай не понимал ни слова из этого диковинного и резкого языка, не особо похожего на то, что доводилось прежде слышать в доме Мори. Да и пришел он сюда не подслушивать чужие дела, он снова обратился к Лу Сунлину:
– Когда я смогу увидеться с моим другом?
– Так он все же твой друг? Накамура? – тут же среагировал Лу Сунлин, видимо, посчитав, что поймал его, но Дазай намеренно так сказал: он больше не хотел, чтобы думали, что Одасаку ему посторонний, что ему нет дела до него, чтобы знали, что он не успокоится, пока не увидит его!
– Да. Знайте это, – подтвердил он, глядя прямо в глаза. – Если вы не хотите мне помочь, то я сам все придумаю. А если вы вдруг решите нас с Чуей отдать полицейским, то я скажу, что вы нас похитили на самом деле. Иностранцам ведь не нужны будут проблемы?
– С тобой страшно иметь дело, Дазай-кун, – Лу Сунлин был неприятно поражен таким заявлением, но в то же время оценил таким образом серьезность, приняв без колебаний решение.
– Хорошо, Дазай-кун. Раз ты так настаиваешь. Но учти, возможно, тогда тебе вскоре потребуется не только врать, но и говорить правду.
– Если понадобится – скажу, – ничуть не растерялся Дазай.
На том и порешили.