– Тебе, что, это правда интересно? – Фёдор с недоверием смотрел на Дазая, который разглядывал его учебники на русском языке. – Ты же ничего не понимаешь.

 Дазай не отрицал. Он в самом деле просто бездумно перелистывал страницы, но вообще-то ему было очень даже любопытно. Учитель, который приходил с ними заниматься в дом Мори Огая, уже знакомил их с латинским алфавитом, но этот – был в диковину. Какие-то буквы были вроде бы знакомы, но вот некоторые… В кабинете Мори хранил у себя много книг на немецком языке, Дазай даже брал их полистать, и тоже так вот без единой мысли вглядывался, как сейчас. Фёдор помимо основных уроков продолжал изучать японский, которому его и Евдокию с самого начала стал обучать один пожилой прихожанин церкви, перебравшийся в Хакодатэ из Киото несколько лет назад; говорил Фёдор очень даже хорошо, пусть Дазай и заявил ему, что так мальчишки нудно и высокопарно по-взрослому не разговаривают, но все равно лестно было слышать приятные слова, однако вот писать азбукой и иероглифами чуть ли не брезговал. В этом случае с Дазаем он не стал откровенничать.

 Когда стало ясно, что пребывание в Хакодатэ продолжается, а дети ничем не заняты, то за дополнительную небольшую плату прямо в дом к О-Сидзу-сан из местной начальной школы стал приходить учитель Сакагути Анго-сэнсэй, чтобы заниматься с Дазаем и Чуей. Они бы и сами были готовы ходить в местную школу, но Чую таскать туда желающих, естественно, не нашлось, да и, кажется, проще было заплатить, что лично вызвался с подозрительно легкой подачи сделать Валентин Савин. Фёдор с недоумением и смешанным чувством благодарности смотрел на него, вообще на этих людей. За родственников точно не держал и не понимал их порыва помочь вернуться домой и взять под свое крыло. Если уж вдаваться в подробности, за их с сестрой содержание поручились даже не сами Савины, а вдова их почившего родственника, Мария Алексеевна, которую брату с сестрой не представилось ни разу увидеть, но так или иначе: откуда столько благородства – Фёдор не мог для себя определить. Легко быть благородным и щедрым, когда у тебя с деньгами порядок. Так и несложно ведь с ними расставаться, даже если платишь за то, что тебе вовсе и не надо. Точно так и с учителем. Сакагути-сэнсэй был ему знаком, так как однажды подменял учителя в его классе, который он не особо любил посещать во многом из-за того, что так толком и не смог сдружиться ни с кем из детей, и не потому, что они плохо к нему отнеслись: Фёдор и сам не знал, что тому причина; в Хакодатэ учитель появился примерно в одно и то же время вместе с Достоевскими, которых притащила сюда нелегкая, и каким-то незадачливым образом Сакагути-сэнсэй стал преподавать в начальной школе, что существовала при русской миссии. Фёдор и с ним не особо ладил, этот японец казался ему вредным и заносчивым, даже скучным, благо, его не пришлось долго терпеть, и он смолчал, когда узнал, что тот теперь еще и будет наведываться в дом к О-Сидзу-сан.

 Дазай и Чуя, однако, проявили большое рвение к тому, чтобы заниматься. Правда их не устраивали эти совместные посиделки, но обычно только в начале они спорили, а потом мрачный взгляд сэнсэя из-под очков как-то то ли смущал, то ли просто напрягал, и они затихали, слушая урок, не прекращая при этом метать друг в друга взглядом молнии.

 Фёдор тоже слушал учителя, но больше занимался своими мыслями или же тихонько почитывал доставленные из России книги, которыми с ним делились в церкви. Там же ему дали и русские учебники, по которым он занимался чаще при помощи сестры, и вот сейчас, когда сэнсэй объявил перерыв, Дазай вдруг заинтересовался, что у Фёдора там такое скрывают его книги.

 – А это что? – Дазай ткнул в крохотную стопочку журналов, которые Фёдор тоже притащил: притащил именно с надеждой, что спросят, а он покажет, пусть ничего и не будет понятно.

 – А это один из миссионеров отдал мне журналы, которые у него были с собой. Они старые, здесь выпуски перемешаны, тут можно встретить разные интересные рассказы, только многие из них обрываются, потому что продолжение было допечатано в следующем номере, а вот здесь! Смотри!

 Фёдор схватил один из журналов: вид был у него весьма измятый, словно его в воду уронили, и он оттого пошел волнами, но в целом, все еще сохранил свои свойства – читать можно было. На черно-белой обложке были какие-то четыре крупные буквы, и много мелких вокруг. Дазай смог лишь увидеть цифры: 1879 год, еще там было написано №5, нарисованы сидящие на скамейке мужчина с женщиной и между ними маленькая девочка, мужчина читал, а девочка и женщина с замиранием обратили на него свой взор; с другой стороны были изображены какие-то пухлые дети или даже не дети, Дазай видел похожие изображения в книгах Мори-сана, это что-то из европейской культуры. В центре же была картинка, где мужчина заарканил молодую лошадку, и та вздыбилась в последнем напрасном рывке к свободе. Фёдор быстро перелистнул: замелькал текст, еще какие-то иллюстрации, но он, судя по всему, искал что-то конкретное, а потом развернул Дазаю, и тот с некоторым удивлением уставился на японский пейзаж, где была изображена гладь реки, по которой на бамбуковых лодках плывут знатные дамы, разодетые в шикарные кимоно. На заднем плане рисунка отчетливо виднелись тории и силуэты храмов и пагод.

 – Здесь есть пояснение к картинке, – Фёдор пролистнул пару страниц, – сказано, что это город Нагасаки, а эти японки отправились на праздник мертвых на кладбище. Здесь описана традиция празднования. С фонариками. Это так странно. То, как вы это отмечаете.

 Дазай ничего не сказал. Он смотрел на картинку и был поражен увидеть что-то такое свое родное в окружении одновременно чужого. Нет, он сам прежде читал о разных странах в японских журналах, но никогда не читал о Японии где-то еще. Даже жаль стало, что он ничего не понимает.

 – Есть еще заметки про Японию. Хочешь, найду, если интересно, – Фёдор был искренне рад, что сумел его заинтересовать.

 – Чем вы там заняты? Скоро сэнсэй вернется, – пробурчал рядом Чуя, которому, естественно ничего не показывали, Фёдор косо глянул на него: с этим мальчиком так и не довелось хотя бы просто поболтать, да и Дазай постоянно с ним ругался, а тут вдруг, к удивлению Фёдора, он неожиданно схватил журнал и сунул его Чуе под нос, что тот и сам оторопел.

 – Смотри! Тут Нагасаки изображен!

 Чуя уставился на картинку, хотя до этого то и дело вытягивал голову в попытке увидеть, что они там такое разглядывают, он, однако, не успел толком что-то разглядеть, потому что Дазай тут же отобрал у него, но без всякой дурной мысли. Ему было интересно.

 – Я там не был, – пробормотал он себе под нос и даже на миг представил себя там, но потом как-то сник и вернул журнал. – Я потом еще посмотрю, что там у тебя есть. Возьмешь с собой на наше место.

 Фёдор энергично закивал и сложил все аккуратно обратно в стопку, довольный. Они теперь постоянно с Дазаем уходили на их место, на ту зеленую скамейку, где разговорились впервые. И вроде бы немного времени прошло, но уже столько всего прозвучало в их разговорах. И прежде, прежде Фёдору совсем некому было рассказать о своих переживаниях, желаниях, мечтах и просто повседневных делах, и он ощущал себя странно от этого и удивлялся тому, как внимал ему Дазай, и сам делился важными вещами.

 Чуя неприветливо глянул на них в тот момент. Фёдор самым честным образом каждый раз рассчитывал показать свое дружелюбие, сколь умел, но ему в ответ лишь хмурились и отворачивались. Впрочем, и не надо было. Ему хватало компании Дазая. Сестра рада была за него. Она-то вообще считала его нелюдимым и даже думала, что местные ребята к нему плохо относятся, а у Фёдора не получалось доказать, что он просто сам их сторонится.

 Все эти радости Дуни были бы прекрасны, если бы не мысли о том, что она сейчас чувствовала себя неважно. Болезнь ее от переживаний обострилась, и из-за этого они так и не собрались в дорогу, и Фёдор, изначально со страхом и неверием думающий о том, что, возможно, он однажды увидит воочию картины, что превратились в клочья памяти, перестал обращать внимание на эту надежду. Ведь если он уедет сейчас, то вся его дружба станет такими же клочками.

 Самое страшное, что он боялся этим с кем-то поделиться: сестре он точно не скажет, а Дазай… Вдруг тот вовсе не считает его за друга, как он сам уже себе напридумывал. Он так рад был рассказывать ему о своей прежней жизни на родине, о том, что смутно, но помнил, все эти дни, но это одна сторона… Как раньше помалу он делился своими мыслями и чувствами, и как теперь – он нашел, кому мог их высказывать и получать что-то в ответ, хотя изначально даже не напрашивался на встречную искренность.

 Еще в те первые дни после их приезда…

 О, то случилась самая странная ночь в его жизни. Ее предвосхитил день, полнившийся тревожными событиями, и даже не для самого Фёдора. Его и Чую тогда позвал к себе Лу Сунлин, с ними был Михаил Савин. Фёдор не знал, о чем они говорили, но после услышал, что дом Дазаю запрещено покидать одному, Чуе же этот запрет не высказали лишь потому, что он и так далеко не мог уйти.

 Дазай повел себя сдержанно, однако ни с кем более в тот день не говорил, даже на глаза не показывался, пока Фёдор уже сам не пробрался в ту часть комнаты, которую отделили для него и Чуи. Дазай не спал и вообще изначально был как-то враждебно настроен на общение, сидел в углу с какой-то книгой, но свеча возле него давно была погашена; Чуя спал или же притворялся. Дазай упорно сначала сопротивлялся попыткам его разговорить, даже пытался отослать от себя Фёдора, но тот оказался не менее упрямым, и Дазай сдался. «Все равно они уже все узнали», – чуть ли не с плачем добавил он.

 Фёдор тогда и узнал, кто был тем другом, о котором они говорили, сидя тогда на скамейке. Он представлял его иначе, хотя, если честно, толком и не знал, что он там представлял, правда и не думал, что у Дазая такие друзья есть, старше его, старше Евдокии, а все старше Евдокии казались уже старыми-престарыми. Но дело было не в этом. Поражающее до самой глубины сердце чувство Фёдор испытал в тот момент. Теперь он точно знал: этот мальчик прекрасно может понимать его. Все его чувства, все негодование от несправедливости. Вся эта мука: родители, которых он лишился, сестра, которая опекала его из последних сил, будто бы и не больна, единственный его друг. Все это может ощущать другой человек. Дазай, то и дело лишаясь воздуха от негодования, откровенно рассказал ему об Одасаку, о плохом человеке, из-за которого его теперь все ищут, о том, что этот Мори-сан забрал его из семьи… Все-все рассказал… Будто вылились тогда через разошедшийся шов на ране все его переживания: «Несправедливо! Несправедливо так! Когда не заслуживает человек! Я теперь знаю, что так бывает, но несправедливо это!». И теперь он был тут, в Хакодатэ – невероятно, и невероятно то, что сидел теперь рядом с ним, Фёдором, а тот поражался: неужели такое случилось?

 – И что теперь дальше? – в волнении спросил он Дазая, который сонно смотрел на улицу. Он что-то до этого говорил о том, что холодно, и в это время года в Йокогаме уже теплее.

 – Лу Сунлин-сан сказал, что есть один человек, который может подтвердить, что Одасаку не виноват. Если все так и будет, мы с ним сможем увидеться, его никто выдавать не собирается и не выдаст, если все подтвердится. Мне кажется, Лу Сунлин-сан не врет. Как думаешь? Он не похож на человека, который врет. Я буду ждать. Я хочу, чтобы хоть кто-то еще поверил Одасаку. Я точно знаю, что он ничего не делал дурного! А Мори-сан заслужил!

 Эти последние слова были сказаны с такой яростью… Фёдору показалось, что он ощутил ее вкус. Он одинаков. Одинаков в отношении тех призраков, которых он не знал, но винил за то, что они с сестрой оказались в таком положении. Дазай его напугал, но и приблизил к себе тем самым.

 С той самой ночи… Когда они, сидя близко друг к другу, словно в попытке согреться, все болтали и болтали. Под самый рассвет их уже обругал Чуя, которому они все это время мешали спать, при этом видели, что он подслушивает, но Дазай просто его игнорировал.

 И вот, если бы не переживание того, что придется вскоре расстаться… Фёдор не мог оттолкнуть от себя это живущее в нем желание вернуться домой, но теперь все переменилось: здесь они жили в покое, но его ничего не держало, а теперь – его первая дружба с кем-то… Но ведь Дазай тут тоже будет не всегда. Слишком много страхов и волнений для ребенка, которым он себя едва ли считал в привычной детской манере полагать, что уже все понимает, и Фёдор в самом деле понимал, что не знает, как быть, и ловил эти мгновения, пока все шло своим чередом.

 – Возвращаемся к занятиям, – Сакагути-сэнсэй не мог даже чуть-чуть зря потратить время, собираясь продолжить обучение-мучение японской грамотой. Фёдору это дело казалось скучным, но он сидел здесь с ними, слушая учителя, к тому же стеснялся показаться ленивым, а прилежное в большей степени даже от затянувшегося ничегонеделания отношение к урокам Чуи и Дазая могло бы навлечь на него неприятные сравнения, к которым этот вредный сэнсэй бы не преминул обратиться.

 Они позже прерывались на обед, а потом снова вернулись к учебе. На улице по-прежнему было солнечно, и заходить в дом никто не пожелал, здесь было куда приятнее, тем более когда деревья наконец-то решили цвести. Дазай сказал, что у него дома все расцветает намного раньше, но сейчас бы уже почти все отцвело, сменяясь иным цветом; приближалось время глициний, но на этом острове еще даже не вся сакура облетела, и говорили, что там еще глубже на севере ее можно будет только-только увидеть. Услышав их разговоры, Анго даже не стал ворчать, а чтобы как-то поддержать своих новых учеников, начал рассказывать о географии Японии. Видно было, что он в этом не особо мастер, знал много – и собирал все в кучу, но Фёдор впервые о нем подумал не о как занудном человеке, что портил ему настроение.

 Длилось это уважение, правда, крайне недолго, потому что Анго вскоре принялся, как то полагалось, проводить урок морали, и уж тут точно Фёдор мог со спокойным сердцем встать и уйти, но его позабавили кислые лица и Чуи, и Дазая: они с неприкрытой завистью косились на него: ведь только им пихалось все это в голову, а скучно ведь было!

 – А хочешь, сегодня вечером тайно выскользнем из дома? – шепотом спросил Фёдор. На него вопросительно покосились: они уже прежде между собой думали о том, чтобы тайно выбраться, а потом вернуться. Даже придумывали план того, чтобы отыскать Одасаку, однако так пока и не воплотили ни одну из своих идей.

 – Ругать будут, когда поймают.

 – И что? Скажем, что мы бы вернулись потом. Что страшного? Ты же в самом деле не думаешь убегать.

 Дазай помотал головой. Нет. Убегать он не думал. Пока что не думал, веря в более удачный исход, но они уже успели изучить старую карту Хакодатэ, и по ней он представил себе приблизительный план, как добрался бы до порта, а там забрался бы на какой-нибудь корабль! А что! Опыт есть! Только вот куда плыть? И без Одасаку. Все чудесные планы упирались в одно: Дазай не знал, что делать дальше, а потому предпочитал терпеливо ждать развязки, к тому же… Здесь все ему виделось в несколько раз лучше, нежели под постоянным присмотром в доме Мори или у Фукудзавы, где их только и заставляли заниматься. Ищет ли он его сейчас? Чую, наверное, ищут, ведь его должны были вернуть в семью.

 – Как все заснут, мы с тобой выберемся. Я приду за тобой. Если только с Дуней все будет хорошо, она порой по ночам сильно кашляет, я слежу за ней тихонько. Так договорились?

 – Я слышу, что вы задумали, – тут же среагировал на их шепотки Чуя.

 – И что? Сдашь? – Дазай вперился в него взглядом, таким образом словно бы провоцируя. – Наябедничаешь, Чуя, тогда с тобой точно никто играть не будет!

 – Ты и так со мной не играешь, – пробормотал Чуя, при этом почему-то гневным взглядом одарил именно Фёдора, что тот аж смутился.

 – Ты сам виноват, Чуя. Нечего было за нами с Одасаку тащиться!

 – Дазай-кун! – Анго с оскорбленным видом поправил на носу очки. – Может, ты лучше меня знаешь, как вести урок?

 – Может, и знаю, – произнесено это, однако, было совсем тихо – откровенно хамить он не решился, а голову склонил лишь для того, чтобы не видели его недовольного выражения лица: ведь это из-за Чуи ему сейчас досталось, но Анго трактовал все по-своему и решил, что ученик оценил степень своей вины и более нет смысла тратить время, лучше продолжить урок.

 – Так решено? – все же шепотом уточнил Фёдор. – Идем вечером?

 Дазай лишь кивнул, видя, что за ним все еще следят, причем только за ним, и уже даже задумал маленькую месть этому учителишке, но тут – совершенно внезапно, и ведь не предвещало! – ему сначала как будто бы показалось, и сердце вздрогнуло, но Дазай быстро одернул себя, решив, что фантазирует, но нет! Звук голоса… Он видит, как следом за выходящим в сад через дом Лу Сунлином появляется Ода Сакуноскэ. И его даже сначала не признать: совсем другая одежда, какая-то странная шляпа, явно не его, хакама размером его больше в несколько раз, старое, но явно некогда недешевое, и даже чемодан в руке, которого прежде точно не было!

 – Одасаку!

 Дазай срывается с места, забыв уже обо всем, особенно об этом недовольном его поведением учителе, и несется навстречу своему другу. Он верил, что увидит его, но не думал, что подобное возможно столь просто!

 Из-за такого внезапного появления подскочить попытался даже Чуя. Нога его болями уже так не беспокоила, и он довольно прытко научился скакать на одной. Сначала растерялся, правда, не зная, как ему реагировать, но все равно поспешил следом за Дазаем, естественно бросив все свои тетрадки, оставив сэнсэя с покинутым видом взирать на единственного ученика, которому до его учения о морали и дела не было, да и будь что иное, Фёдор бы все равно уже потерял внимание: он не сдвинулся с места, лишь привстал, когда все они скрылись в доме, еще пару минут колебался, но потом вдруг решил, что все же он там будет лишним. И что-то сейчас упорно подсказывало ему, что никакой вылазки поздним вечером не состоится. Наверное, зря он вообще предложил…

 Более его расстроенным сейчас был разве что Анго, который собрал принесенные учебники и тетради, сложил в портфель и откланялся, трагично заявив, что похоже сегодня уже нет смысла продолжать урок. В доме его перехватила, правда, Евдокия, которая не могла не напоить его хотя бы чаем или чем-то еще угостить, а Фёдору же искренне не было дела до горестей сэнсэя. Он сам так и остался один в саду. Дазай весь буквально озарился радостью, едва увидел своего друга. Помчался к нему, позабыв все на свете. До этого момента этот Одасаку казался чем-то неодушевленным, невидимым, но вот он здесь, и Фёдор хмуро пытался взять в толк, что такое зацарапалось у него в груди. Он подтащил к себе все свои журналы и учебники, не зная, что там собрался разглядывать, слабая попытка отвлечься, но не с отупелым же видом теперь сидеть!

 – А мне нравятся исторические журналы, – Фёдор недоуменно смотрит в сторону, когда кто-то внезапно оказывается рядом с ним. – В детстве я очень увлекался историей Москвы. У меня есть подписка на «Русский архив», его правда за меня получает сестра, но потом отправляет мне посылкой в Китай. Всегда очень приятно получить что-то такое из дома. У меня есть некоторые номера с собой, если хочешь, только они вразброс. Я взял наугад с собой в дорогу.

 – Валентин Алексеевич, – Фёдор не ожидал к себе такого внимания, он видел, что тот сначала сидел на циновке под камелиями и что-то строчил у себя в тетради, иногда поглядывая на них, но скорее чисто из задумчивости, а потом вообще умудрился задремать. Про него никто и не помнил, что он там сидит себе тихо. – Вы что, действительно поделитесь? – Фёдор все еще видел бескорыстность, даже такого рода, загадкой.

 – Если хочешь, могу даже подарить.

 – Что у вас в волосах застряло?

 – А? – тот резко взлохматил и без того слегка спутанные волосы – ничего там такого страшного не было, просто мелкие подсохшие листочки попали. – Господи, думал, гадость какая-нибудь прицепилась.

 – Вот еще осталось, – Фёдор небрежно смахнул мелкую веточку с прядей, Валентин чуть отстранился, мотнув головой, и убрал с лица волосы, что лезли в глаза, он устроился на циновке, где прежде сидел Дазай. – А что еще у вас есть почитать, Валентин Алексеевич?

 – С собой ты имеешь в виду? Не знаю, будет ли тебе интересно, я в детстве однажды наткнулся у отца в кабинете на одну книгу об одном из первых морских путешествий: Пётр I издал указ о том, чтобы была организована экспедиция ради исследования Тихого океана, требовалось изучить, есть ли сухопутный путь из Азии в Америку. Эта книга состоит из корабельных журналов. Мне было примерно столько же лет, сколько тебе, и я подумать не мог тогда, что мир, оказывается, еще больше, чем я себе представлял. Тогда, наверное, мне и захотелось выйти за пределы.

 – Поэтому вы поехали в Китай? – Фёдор во все глаза смотрел на него.

 – Не только, я бы сказал, но это и распалило во мне желание однажды рискнуть и уехать в самое неизведанное место, которое только смогу найти. Но в твоем возрасте я бы никогда не подумал о том, чтобы оказаться где-то далеко от дома, как ты сейчас.

 Фёдор обернулся на голоса в доме, а потом снова глянул на Валентина Алексеевича. Немного смутился. Все эти незнакомые люди, Савины, отнеслись к ним с сестрой по-доброму, но за все время с Фёдором лично общался только Валентин, развлекая его разговорами и расспросами. Было немного стыдно: в тот самый первый день их приезда, когда Дуне стало дурно, Фёдор перепугался за нее, и этот человек, который сейчас смотрел на него столь спокойно и в то же время пристально, словно впечатывая себе на память в серую радужку глаз, взялся отвлечь его, успокоить. Он тогда все оглядывался на сестру, и… Фёдор уже и не помнил, что ему говорили, о чем спрашивали, но он, не склонный к доверчивости, вдруг поверил в то, что о нем искренне пытались позаботиться. Если он и обманул себя, то пытался не давить себя сомнениями.

 Дазай с Чуей в доме снова кричали друг на друга, но это не было ссорой – уже давно привыкли все, что они так общались. Фёдора это забавляло, хотя Дазай говорил, что смешно это лишь потому, что ему самому не приходится иметь дело с таким мерзким слизняком, а Чуя реагировал на все бурно и пытался атаковать. Если б не его нога, Дазай бы точно ходил весь побитый. Они так ругались порой, что… Фёдор не мог в себе это уложить, но почему-то ему казалось, что заклятые враги так не ругаются. А еще от Чуи он выучил несколько не особо красивых выражений. О-Сидзу-сан за это отругала его и запретила так непочтительно разговаривать, но Фёдор себе даже записал русскими буквами – с японскими дружить он все равно отказывался из какого-то глупого детского принципа!

 – Туда к ним хочешь?

 Фёдор оторопел. Не думал, что это так заметно. Но Валентин не полагал поймать его на чем-то, он не читал его мысли: он просто заметил. Сам смотрел в сторону дома, а потом вдруг вскинул руки вверх, потягиваясь. Между его пальцев Фёдор заметил розовый цветок камелии, что он вынул из рукава кимоно, тот уже успел пышно раскрыться. О-Сидзу-сан запрещала им драть с деревьев цветы, а руки упорно тянулись, и Фёдор частенько посматривал на цветочки, и вот сейчас глазом зацепился, что не укрылось. Он взволнованно вдохнул, когда цветок ему внезапно протянули на ладони, предлагая молча забрать себе. Цветы в самом деле всегда жалко рвать – они так скоры тогда на смерть, однако прикоснуться к ним, уже умирающим, но все еще прекрасным, ощутить эту хрупкость и не помочь ей спастись… Фёдор взял цветок в руку и чуть сжал его обеими ладонями, чтобы ощутить всю мягкость лепестков.

 – Мне показалось, ты подружился с этими мальчиками.

 – Нет, только с одним, – Фёдор, будто вспомнив о том, что прежде его занимало, обернулся, но затем сел ровно, делая зачем-то вид, что его не интересует то, что там в доме происходит. – Чуя с нами не дружит.

 – Что ж так?

 – Да он злой, – Фёдор раскрыл ладони и снова уставился на цветок.

 – Я не заметил.

 Фёдор с сомнением поднял глаза на своего внезапного собеседника. Давеча они тут занимались, и Дазай – Фёдор так и не понял, чем он там поддел Чую, но тот на глазах шибанул его носом об стол. В тот миг в мире воцарилась поразительная тишина. Даже птицы, кажется, замолкли. Фёдор, пораженный: ого, а так разве можно? – таращился на них, ощущая желание удрать подальше, Анго весь как-то искривился и застыл в позе, из которой в нормальное состояние кости не возвращаются. Кто еще в тот момент был в саду, Фёдор точно не мог припомнить, кроме старших Савиных, куривших на энгава. Именно кто-то из них присвистнул, сказав что-то о том, что надо себе взять такое на вооружение. Чуя и сам обалдел от своей реакции, он молча закипал злобой, но и в то же время был испуган – Дазай молча и сосредоточенно вытирал окровавленный нос. Сломать не сломал, но все равно приятного было мало. Всю эту сцену прервала Евдокия, которая и потащила Дазая замывать выступившую кровь. Фёдор поведал эту историю во всех жутких красках, и ему будто бы даже не поверили.

 – Тогда они оба, выходит, скверные мальчишки.

 – Почему это?

 – Но из твоего рассказа получается, что Дазай это заслужил.

 – Я считаю, что надо давать сдачу! Всем, кто обижает. Вот если кто мою сестру обидит, тоже получит!

 – За родных действительно надо всегда заступаться.

 – Всегда? – Фёдор захотел уточнить. – Даже если они, к примеру, не правы?

 – Ты не обязан доказывать их правоту. Но нет ничего хуже для человека, когда кто-то ему родной бросает его в дурной момент.

 Фёдор задумчиво кивнул, размышляя, сможет ли он так поступить. Он вдруг вот случайно обо всем этом задумался. Нет, раньше. Он спросил как-то Дазая, когда они сидели поздно вечером вместе, что тот бы сделал, если бы узнал, что его друг на самом деле виноват. Дазай не дал ответа. Он лишь заявил, что уверен, что его друг невиновен. Даже обиделся. Фёдор не хотел его обидеть и ничего такого не думал. Он просто хотел найти ответ на этот вопрос, что возник произвольно. Он ведь с таким не сталкивался.

 – Почему вы так говорите? – он положил цветок рядом с собой, чуть прикрыв его рукой.

 – Я уверен просто, что только в близких людях можно найти поддержку. Ну или просто у меня не очень с общением с другими людьми, – кажется, Валентин говорил это на полном серьезе. И звучало как-то не особо весело. – Даже не знаю, что делать, если вдруг окажется, что все меня бросили.

 – Но вы же уже взрослый, чего вам бояться?

 – Взрослые еще больше боятся.

 – Как-то не вдохновляет взрослеть, – он снова взял камелию в руку – казалось, будто она теплее его кожи.

 – Да нет, можно найти свои преимущества.

 – Тогда ладно.

 Валентин вдруг рассмеялся и смахнул легким движением ему волосы с лица и отсел чуть дальше, словно бы хотел таким образом лучше видеть.

 – Пока твой друг занят, если хочешь, могу показать мои журналы. У меня есть один из выпусков 1879 года, там размещена статья о московских улицах, ты же в Москве жил прежде, да? Автор там будто берет тебя за руку и ведет по Моховой и Воздвиженке, рассказывая, где какой дом. Я давно не был в Москве, и эту статью читал с желанием там поскорее оказаться и пройтись. Как тебе мысль?

 Фёдор закивал, уже когда догонял его, чтобы побыстрее оказаться в доме. Он видел через раздвинутые фусума Дазая с его другом, но бодро решил, что еще успеет с ним поговорить сегодня. И не беда, что они не пойдут никуда. Он помчался следом за Валентином, желая узнать, что там на этих улицах, названия которых вроде бы знакомы, но так мало осталось в его памяти о родном городе, и почему-то сейчас он в самом деле хочет оказаться в нем хотя бы таким образом.