«Однако как радость и счастие делают человека прекрасным! как кипит сердце любовью! Кажется, хочешь излить всё своё сердце в другое сердце, хочешь, чтоб всё было весело, всё смеялось. И как заразительна эта радость!»
Ф.М. Достоевский «Белые ночи»
Ouverture miniature. Allegro giusto.
Новгородская губерния, Валдайский уезд, июль 1884 года.
Дазай с раздражением фыркнул. Спустил ноги с кресла, но потом снова с ними забрался.
Чуя в этот момент имеет такой раздражающий вид. Он так старается, играя эти простенькие morceaux, что неимоверно раздражает. У него получается, однако, очень выразительно, и Мария Алексеевна хвалит его, а он старается хоть и злится, потому что Дазай намеренно сидит рядом: то вздохнет глубоко, то цыкнет языком, то что-нибудь скажет совершенно не к месту, то сделает вид, что собирается чихнуть, и будто бы Чуя своей игрой его сбивает, но Чуя упорно продолжал играть. Из вредности, к тому же у него в самом деле хорошо получалось, не то что у Дазая!
Скучно. Дазай развалился в кресле, слушая, как Чуя мучает рояль. Сам бы он поиграл, да не хотел бы, чтоб кто-то слышал или мешался. Дазай сел вдруг и вытянулся. Чуя краем глаза приметил, что он что-то там высматривает в окне, стало любопытно, но он боялся отвлекаться, очень уж хотелось, чтобы Мария Алексеевна, сидящая рядом с ним, похвалила его. Он то и дело бросал на нее взгляд, ожидая одобрения, а она лишь с улыбкой кивала, время от времени поправляя его. Дазай же уже забыл о Чуе: следил. За окнами рыскал с какими-то целями Анго-сэнсэй, прям крался вдоль стены, что-то держа в руке, похожее на веник полевых цветов, расцветших в самый разгар лета. Дазай оскалился и прищурился. Он тут же спрыгнул на пол и помчался к выходу, что вел на задний двор усадьбы в сад. Дверь была распахнута, а на крыльце сидел слуга Мирон, который чистил свои сапоги. Он лишь мельком глянул на промчавшегося мимо мальчишку, который ловко перепрыгнул через его вытянутые ноги, дав при этом знак не выдавать его, если что, и подобрался к стене, тихо начав красться вдоль нее.
Открытые окна большой гостиной выходили прямо на озеро Песно, и вот под одним из них Анго и затаился со своим веником, весь красный, слегка потрепанный, на его костюме местами виднелись колючки, словно он лазал в каких-то диких кустах, а учитывая цветочки в его руках, видимо, так оно и было, и вот он все вытягивался на носках, заглядывая в окно и не замечая, как к нему подкрадывается страшный враг, а у Дазая и не было-то особо какого-либо коварного плана, лишь застать с поличным, но Сакагути-сэнсэй внезапно оказался решительнее:
– Мария Алексеевна!
Это его «Мария Алексеевна» прозвучала с выразительно жутковатым японским выговором, но уж как научился, но он правда старался, да и какая разница! Мария Алексеевна тут же вытянулась посмотреть, кто там прерывает их с Чуей занятие, при этом и так уже догадалась, что не помешало ей, однако, изобразить удивление.
– Мсье Сакагути! Bonjour! С утра вас не видела!
Анго что-то там промычал в ответ, помахал своими цветочками и совсем сконфузился, а тут еще Дазай перед ним с коварной ухмылкой нарисовался, на что Анго еще горче вздохнул. Мария Алексеевна что-то еще крикнула ему из комнаты, но он лишь помахал букетом, будто бы давал понять, что никуда не пропал, но и не показался.
В этом доме уже все прознали о внезапно вспыхнувшей симпатии приехавшего издалека учителя к хозяйке; воспринималось это все какой-то забавой: Сакагути-сэнсэй в силу каких-то своих личных качеств совершенно не умел выражать симпатий, к тому же и не привык он подобным заниматься, да и смущался дико всего подряд, не говоря уже о том, что за два года жизни тут так и не смог усвоить что-либо по-русски, находя язык каким-то адским орудием пытки, как бы ни старался обучить его Татибана-сэнсэй; впрочем, французский он тоже считал не меньшим злом, но изъяснялся на нем куда приличнее, даже хорошо, ибо и учить начал гораздо раньше; читал без словаря уж точно, но когда доходило до того, чтобы заговорить – начинался ступор. Как позже было отмечено: ступор начинался именно в разговорах с Марией Алексеевной, в остальных случаях подобных конфузов с ним не происходило (практически); Мария Алексеевна, женщина далеко не наивная при всей своей природной мягкости и доброте, не могла не замечать подобного поведения и всеми силами старалась проявлять дружелюбие, не выходящее все же за рамки приличий, ибо строго соблюдала субординацию в этом отношении, что не помешало ей, однако, в окно крикнуть, что она ждет мсье Сакагути на чай, после того как закончит урок с Чуей.
– Спорим, это чисто из жалости, – не мог не позлорадствовать Дазай, совершенно не чураясь того, что перед ним его учитель; и сам не понимал, почему так нравилось поддевать его.
– Следите за языком, молодой человек! – с достоинством выдал Анго, поправив очки на переносице, а потом повернулся к окну и чуть приподнялся на носках, чтобы глянуть на женщину. Мария Алексеевна была в летнем платье с каким-то цветочным красно-зелёным орнаментом на белом фоне, волосы ее были тщательно уложены, немного даже строго, и при этом выглядела она не как почтенная вдова, а все еще молодая и привлекательная женщина, которой всего-то стукнул тридцать один год.
Дазай лишь усмехнулся, и вдруг ему протянули зачем-то это благоухающий дикими ароматами веник.
– Иди и поставь в вазу.
– Зачем это?
– Госпожа любит цветы с полей и лесов. Иди и поставь, Дазай-кун.
– А сами?
Что за вымученный взгляд? Почти мольба! Дазай лишь прыснул на такое. Он хоть и третировал периодически своего учителя, но была все же внутри к нему какая-то симпатия. Может, еще и оттого, что этот человек был связан с теми днями в Хакодатэ, был связан с домом.
Когда они только поселились в Песно, то до весны с ними оставался Лу Сунлин, еще ранее зимой прибыл Татибана-сэнсэй, заброшенный судьбой в Россию еще до падения сёгуната, и забросил он себя сам, устроив побег, который в случае провала стоил бы ему головы; побыв некоторое время на службе, Татибана-сэнсэй в скором времени отошел от дел, не желая более иметь никаких политических сношений ни с кем: тянули его и родные земли в одну сторону, тянули и земли, что приютили – метаться меж ними, играя в политические игры, он не желал себе до конца жизни, однако спешно откликнулся на письмо с приглашением обучать двух японских мальчиков русскому, а заодно и китайскому, если он его еще не позабыл. И до приезда Анго Татибана-сэнсэй сделался единственным, кто связывал двух мальчиков с их привычным миром, который будто бы стал расплываться отдельными своими фрагментами. Дазай осознавал в себе это странное чувство и как-то даже побаивался его; спасался тем, что мог регулярно писать в Китай Одасаку, писал много, а потом радовался шедшим долго, но все же приходящим письмам. Появление же летом 1882 года Анго в доме внезапно стало приятным событием. И опять же не потому, что Дазай и Чуя питали к нему какие-то особые чувства, скорее ничего они не питали, но эта ниточка к дому, она перестала тончиться, да и уж больно они были рады тому, что Сакагути привез с собой целую кучу японских книг и учебников, намереваясь серьезно взяться за их образование, ничего не упустив.
Так что никак нельзя было сказать, что Дазай плохо относился к своему учителю. Скорее просто одаривал его своим особым отношением. Поэтому и сейчас беспощадно с уже устоявшейся между ними ноткой фамильярности заявил:
– Это ваш долг, Сакагути-сэнсэй, зайдите и сами поставьте.
– Какой еще долг? – он опешил и в самом деле не совсем понял такое заявление, а Дазай нахально улизнул, оставив своего учителя мучительно разбирать, что там еще ему сказала Мария Алексеевна из комнаты.
Дазай же спешно обогнул дом, позади которого располагался уютный дворик с цветами и фруктовыми деревьями; чуть в стороне от хозяйского дома находился длинный флигель, где обитала прислуга, и там же, через заросший пруд, где, по утверждению Дазая для запугивания Чуи, который почему-то не особо пугался, водятся каппы, находился большой деревянный дом аж в три этажа с верандой наверху по кругу, из-за чего строение напоминало сказочно-загадочный терем – это место обычно служило гостевым домом, верхние три небольших комнаты как раз были отданы в распоряжение Анго; веранду он особо любил, устраиваясь там покурить, последить за всем вокруг или разделить вечер в компании Татибаны, который жил этажом ниже, но ограничивался лишь комнаткой, будучи довольно скромным человеком и по характеру, и по требованиям к удобствам. Дазай пробрался мимо терема и вышел на узкую дорожку, ведущую ко всяким хозяйственным домикам имения, здесь даже был настоящий ледник для хранения продуктов, отдельные огороженные постройки служили площадкой для рыбного хозяйства. Отсюда же удалялся большой сад с тенистым навесом сначала из лип, а затем из яблонь, грушевых и пушистых вишневых деревьев, кустов смородины и бесконечного ряда малины. С малиной у Дазая были тяжелые отношения по двум причинам. Одна из них вскрылась в самое первое лето в Песно, когда Дазай, наивный ребенок, на радостях, узнав, что малина созрела и ее можно пробовать, бросился оценить незнакомую ему сладость, и уже где-то на двадцатой ягоде осекся. На красном пухлом плоде восседал на длинных тонких лапках огромный страшный зверь и явно полагал, что добыча эта его. Дазай тогда отдернул руку, выронив ягоду и запечатлев в своей голове, что надо быть осторожным, не говоря уже о том, что всякие жучки-паучки там сидели постоянно, порой оказываясь даже на кухне в чашке с ягодой. Но это мало! Другие претензии к малине заключались в ее колючести, и было очень неприятно, когда Чуя пихнул его в эти живодерские кусты! Дазай, конечно, отомстил, но впоследствии не раз еще страдал, на что Юстя хохотала и говорила, что это хорошо, что у них тут крыжовник не посадили. В общем, малина Дазаю никак не нравилась, потому он предпочитал больше дружить со смородиной, горсть которой, еще не совсем поспевшей, захватил с собой, шествуя дальше.
Через небольшой лесок в заточении между тремя озерами виднелись мельком поблескивающие купола церкви в деревеньке Приозерный Погост. Примерно с семидесятых деревенька вокруг сильно разрослась, приблизившись к границам имения, но не заходя, словно из стеснения, за пределы леска. И как раз на этой границе Дазай и приметил ожидающих гостей. Он сделал вид, будто предполагал их тут увидеть, впрочем, так оно и было, а еще он приметил, как они все заважничали, завидев его.
Местные ребята. Дазай не особо с ними ладил. Совсем уж открыто сейчас никто никого старался не задирать, но Дазай всегда чувствовал их отчужденность и нежелание лишний раз с ним водиться. Зато Чую они считали своим большим другом и именно его тут поджидали. Мальчишкам по виду было от десяти до тринадцати лет. Самым старшим был как раз тринадцатилетний крепкий мальчик, смугловатый, цветом кожи чем-то даже напоминающий Дазаю жителей японских деревень, крестьян; звали его все здесь Петша, хотя настоящее имя его было Георгий, и терпеть он его не мог, строго-настрого запретив кому-либо себя так звать. Петша же, по его утверждению, было именем сильным, и оно обозначало его происхождение, правда Дазай здесь довольно смутно представлял, какое именно это было его происхождение, но в этой области его любопытство вело себя весьма сонно. Другое тревожило: этот Петша повадился ходить сюда к ним и кликать Чую, которого еще с начала лета записал себе в друзья, определив его, как достойного себе.
История на самом деле была довольно проста, без изысков. Местные мальчишки давно подбирались сюда к ним, влекомые любопытством, и если Дазай просто из-за своей закрытости не искал среди них друзей, то Чуя же смотрел на это иначе, поддаваясь своему своеобразному дружелюбию, правда им одним тоже так разом не возьмешь, как довелось ему осознать. Петша заправлял местной детворой, заявив себя главным. Явившийся в его, как он сам утвердил себе, владения Чуя не мог просто так сметь тут вести себя, как захочет, даже если живет в барском доме.
Петша мальчик был явно не глупый, Дазай быстро оценил это, но, надо сказать, стратегически Петша сильно ошибся в своих расчетах, сделав вывод о Чуе лишь внешне и решив, что, если он начнет задирать этого небольшого роста, изящно и даже хрупко сложенного мальчика, то быстро сможет унизить его в глазах других, но Чуя в первой же схватке поставил ему фингал и разбил подбородок, хотя явно целился в нос. Не готовый к виду собственной крови, Петша, однако быстро смекнул, как в данном случае сильно может пострадать его репутация, и решил пойти иным путем, при всех признав Чую равным себе и объявив своим чуть ли не лучшим другом. Накахару это несколько смутило, но он тоже не растерялся: дружбу принял, впрочем, вполне искреннюю, да и сам он не остался без ссадин, которые тем вечером обрабатывала Морин под едкие замечания Дазая, но Чуя был доволен.
А вот Дазай – нет! Не нравилась ему это дружба. Вообще не нравилось ему, что Чуя связался с местными. Вот и сейчас: смотрел на них хмуро и даже враждебно.
– Кто у нас тут явился? А Чуя где? – Петша со своей свитой малолеток сидел на огромном валуне, в руке у него была какая-то старая нагайка, которой он слегка хлестал по ноге, явно не причиняя себе боли; Дазай с почти что отвращением глянул на его это действие.
– Музицирует, – Дазай произнес это таким тоном, будто хотел передать всю свою насмешку над сим занятием, хотя в душе подобного не испытывал, но тут-то иная ситуация!
– Глупости какие-то говоришь, – подал голос один из мальчиков, но Петша на него тут же стрельнул своими темными глазами, и тот притих, более никто ничего говорить не захотел. Петша снова глянул на Дазая. Вообще-то он был очень даже симпатичный, но почему-то жутко Дазая раздражал.
– Зачем вам Чуя понадобился?
– А у нас с ним встреча. Поведем его в одно место. Тайное. Мы там устроим наше убежище, если получится, – Петша оглянулся на зашептавшихся в этот момент мальчишек, и на его лице мелькнуло какое-то смятение, и Дазаю сразу стало любопытно, что же за секрет у них такой. – Опаздывает. Позвал бы ты его.
– Я не посыльный, чтобы бегать за ним, – Дазай в самом деле оскорбился тем, что такое могли о нем подумать, но Петша вдруг расхохотался, правда никто и не понял, чего он так смеется, а Дазай еще больше против него настроился, отчасти жалея, что решил сюда прийти. Он еще вчера слышал, как Чуя шептался с Юстей, что, мол, Петша со своими куда-то там его позвали, показать что-то хотят, и главное, чтобы Дазай этого не знал! Так что Дазай не мог не явиться!
Чуя, однако, все же сильно долго себя ждать не заставил. Видимо, он выскочил из дома вскоре после того, как Дазай отправился через лесок, и вот он уже нарисовался, затягивающий потуже пояс на своей рубашке. Увидеть Дазая тут не рассчитывал, но не удивился: видимо, подозревал, не приметив его вблизи дома.
– Чуя! – Петша, кинув нагайку одному из своих «подчиненных», соскочил с камня, при этом Дазай приметил, что к поясу его был прикреплен какой-то подозрительный узел с чем-то увесистым; Петша спешно предстал перед Чуей, протягивая руку, но вдруг замер, руку убрал, на миг о чем-то задумался и криво, но со всем старанием поклонился. – Правильно? Ты рассказывал, что у тебя на родине так приветствуют друг друга. Правильно? Я запомнил! Теперь так и будем все приветствовать друг друга! Это будет нашим тайным знаком! Слышали все? Только нашим! Чуя, покажи остальным, как надо делать правильно поклон!
Чуя, слегка обалдевший от такого, вскинул руки.
– Здесь едва ли кто-то поймет, что неправильно. Все равно! Так что? Куда мы идем? – ему совершенно было не до поклонов, он жаждал узнать, что же там за тайное место, при этом недовольно глянул в сторону Дазая. – А тебя сюда не звали!
– А я пришел. Попробуй, Чуя, прогони меня.
– В него можно камнем кинуть! Сам уйдет!
Дазай злобно глянул на того, кто это выкрикнул. Этот Юрка! Твареныш! В самом деле он как-то звезданул Дазаю камнем в голову и тут же принялся удирать, полагая, что прилетит ответка, но Дазай так стоял, глядя на него и не обращая внимания на то, что у него по лицу бежит кровь. Ничего он тогда не сделал, вернулся домой окровавленный, а потом ходил с бинтами на голове, пугая всех вокруг и убеждая несведущих, что ему там череп проломили, впрочем, шутка была несмешная.
– Никаких камней, – приказал Петша, при этом все же недовольно глянув на Дазая, но по какой-то причине не желая кровопролития. – Уходи, Дазай. Мы без тебя идем.
Они в самом деле двинулись по дороге, ведущей к центральной части деревни, Чуя даже не оглянулся, на что Дазай обиженно хмыкнул. Он не двинулся с места, когда они стали удаляться, но, выждав, все же поторопился следом, намереваясь проследить. О, следить он умел в высшей степени искусно. Сам не знал, откуда у него такие умения, это искусство он начал постигать еще в те дни, когда жил в доме Мори-сана; вот и сейчас он, совершенно незамеченный, пробирался следом. Дазай очень хорошо изучил Погост, и это было основным ключом к его успеху: он выбирал заранее маршруты, скрывался, предугадывая, откуда сможет проследить за перемещением цели и не выдать себя. По пути он все пытался примерно хотя бы представить, куда Петша их всех ведет. Озеро Коргово осталось позади, начинался снова лес, и Дазай знал, что тут особо никто не живет, но там дальше, вблизи речки Песна находился старый барский дом, некогда бывший главной усадьбой Аменицких еще в прошлом веке, но оставленный, когда по каким-то причинам дед Юсти решил перебраться в кольцо озер южнее. Дмитрий Алексеевич однажды водил их с Чуей туда, но они не заходили в сам дом, поскольку тот уже представлял собой небезопасные развалины – глянули издалека; Мария Алексеевна порой с тревогой вспоминала о том, что эта территория все еще находится в ее ведении и надо бы там навести порядок, начинала суетиться, но потом, имея смутное представление о том, что она может там сделать, бросала все эти дела, в целом, не испытывая особого трепета к фамильным владениям покойного мужа, говорила, что завещает все дочери, а та уж пусть делает с этим, что хочет.
Неужто туда направлялась вся эта орава? Дазай, не видя иных вариантов, отправился в обход, намереваясь попасть на территорию бывшей усадьбы с другой стороны; ориентироваться относительно того, где были мальчишки, он мог легко по их громким голосам и смеху, причем порой громче всех звучал именно Чуя, и это особо раздражало. Что ж ему там так весело?
Дазай вдруг подумал: ему что, больше заняться нечем? Чего он помчался выслеживать Чую? И в то же время он странно легко признался себе, что да, ему было обидно, что Чуя тут водится с местными, а с ним – из какой-то необходимости. Задевало ли это? Ну, Дазай считал, что его ничто не может задевать, но в то же время не мог остановить себя от попыток все как-то изменить. Понимал ли это Чуя? Дазай так легко всегда читал его, но в то же время и не понимал. И вот он, затаившийся возле намекающих на отсутствие безопасности колонн, украшавших боковой вход, следит за тем, как Чуя со своими друзьями приближается к разрушенной усадьбе, но они вдруг сворачивают и идут куда-то в заросли, где раньше была тропинка, но сейчас остался лишь небольшой намек на нее, и Дазай хмурится. Он припомнил, что там в отдалении есть развалины небольшой часовни, что была отстроена здесь еще прежде самой первой усадьбы и точно также оказалась заброшенной и полностью разграбленной, Дазай видел ее каменные останки лишь издалека, и вот теперь соображал, как бы туда подкрасться, чтобы не заметили.
Чуя же тем временем был несколько озадачен, но не менее воодушевлен тем, что они пришли в такое место! Он давно жаждал подобного рода приключений!
– Что скажешь, Чуя? – Петша будто бы слегка заискивал перед ним, но Чуя это не примечал. – Как тебе местечко? Отныне – я так решил – это будет наше убежище.
– Самое лучшее убежище из убежищ! – Накахара, не пугаясь ветхости, первым пробрался вовнутрь. Крыша здесь отсутствовала, так что на голову почти ничего не грозило свалиться. Небо сегодня было ярко-голубым и как-то особенно захватывающе просматривалось из старых развалин в легком обрамлении высоченных сосен. – Здесь надо будет сделать навес, чтобы можно было прятаться от дождя!
– Соорудим! – радостно подхватил Петша, видя, что смог угодить.
– Мусор расчистим – места достаточно! А что мы будем здесь делать?
– Придумаем, – Петша деловито огляделся. – Прежде всего, условимся о том, что посторонним никому об этом не расскажем! Все слышали? Никому не болтать!
Чуя с восторгом продолжал осматривать заброшенное помещение. Он смутно представлял, как оно могло выглядеть прежде, разве что размеры были далеко не внушительные, но тот, кто строил эту часовню, несомненно старался – стены еще долго будут тут стоять нерушимые. Немного грустно от такого становилось, но Чуя едва ли мог поддаться подобному.
– Чуя, хочешь посмотреть, что я с собой принес? – вдруг спросил Петша, и еще до того, как Чуя успел среагировать, явил на свет револьвер, вытащенный из узелка, что ранее болтался у него на поясе.
Из мальчишек никто не был в курсе, но то был самый настоящий револьвер Лефоше образца 1858 года, не особо новый, изготовленный на Сестрорецком заводе. Петша гордо заявил, что это отцовский револьвер, история же о том, откуда у человека, никогда не касавшегося военной службы, имеется револьвер, бываемый в ходу у офицеров, была покрыта густыми тенями, да и никто тут и не спросил, ибо были слишком увлечены видом настоящего оружия.
– Хочешь подержать? – первым делом Петша предложил это Чуе, который тоже не отрывал глаз. Тому было любопытно, хотя он никогда не питал интереса к оружию и вообще каким-то подручным предметам обороны, предпочитая тому собственные кулаки, если понадобится, но от соблазна подержать револьвер отказаться не мог.
– Он заряжен? – Чуя вытянул тут же с ним в руку, целясь в стену, прищуривая один глаз и убрав левую руку за спину; он возвел курок. Смотревший в этот момент через расщелину в стене Дазай был в какой-то степени поражен этим видом. И даже смущен.
– У меня с собой патроны. Не буду ж я его так таскать на поясе!
– Ну да, еще прострелишь себе что-нибудь, – как-то злорадно хихикнул Чуя. – Если честно, выглядит не так уж внушительно. У нас дома есть набор дуэльных пистолетов, очень красивых, в ящичке сложены, с узорами на рукояти. А этот – какой-то простой. Но удобный.
– Перед кем нам тут щеголять узорами? Главное – удобство! – важно заявил Петша, правда все же слегка уязвленный таким замечанием. – Пострелять-то хочешь?
– А как же! Иначе чего ты его тогда тащил? – Чуя снова принялся изучать револьвер, мысленно правда обращаясь к тому, что связываться с оружием, наверное, нехорошо, но им двигало и то, что не мог он перед своими теперешними друзьями изображать обеспокоенного и испуганного мальчика из барской усадьбы, да и его чисто мальчишеское любопытство не могло так легко успокоиться. – Заряжать умеешь? Давай!
Петша ощутил, что настал момент его славы, он высыпал прямо на пол шпилечные патроны, которые тут же все принялись рассматривать. Чуя покатал несколько на ладони, разглядывая их, и в какой-то момент ему показалось, что он заметил его. Дазая. Тот вовремя скрылся, но Накахара насторожился, цыкнул, будучи уверенным, что скорее всего ему не примерещилось, и, расстроенный тем, что этот придурок так не отвязался от него, решил сделать вид, что его тут в самом деле нет и ему привиделось. Петша тем временем аккуратно, но не сказать, что со знанием дела, зарядил револьвер, он слегка волновался, но виду не подавал, больше боясь даже, что Чуя подумает, что он просто тут рисуется, но Чуя больше был заинтересован самой конструкцией, следил пристально за движениями, а потом вдруг произнес.
– Вытащи их. Хочу сам попробовать.
– Зачем это?
– А что? Не дашь? – прозвучало, видимо, как вызов, что Чуе был передан револьвер, и тот, покрутив его немного в руках, при этом весьма аккуратно, сам изъял патроны и затем вставил обратно. – Интересно, – пробормотал Чуя, отдавая хозяину. – И что? Хорошо стреляет? Стенку проломит?
– Стенку-то вряд ли. Тут камень вон какой! Но давай посмотрим, как сильно войдет! Так! Расступились все! Рука у меня не дрогнет, но все равно!
Петша врал. Он очень волновался на самом деле, а еще его волновало то, что Чуя смотрел на него без какого-то беспокойства.
– Стреляй ты сначала, потом я.
Они все отошли за спину Петши, а тот вытянул руку, смиряя страх, который, впрочем, быстро все же стал отступать, уж трусом Петша точно никогда не был, скорее просто жалел, что не попробовал пострелять для начала без свидетелей, но он взвел курок и произвел один выстрел, так что рука дернулась от непривычности, и даже в самом деле страшно стало. Мальчишки ахнули позади него, пуля ударилась о камень, подняв небольшое облачко пыли. Чуя первым подскочил к месту, куда она попала.
– Очень неплохо! – с довольством выдал он. – Но камень и правда крепок! – он принялся в обломках искать отлетевшую пулю, найдя ее искореженной от удара. – Обалдеть! Теперь я стреляю!
– Дай я еще раз! – и Петша без предупреждения пальнул снова в стену.
– Совсем сдурел?! – вскрикнул вдруг Накахара, который в этот момент был рядом с местом, куда угодила новая пуля. – А если бы ты мне голову так пробил?
– Я же целился точно! И не в тебя!
– Не смей делать так больше!
– Испугался небось?
– А я просто не могу тебе доверять пока что, – тут же нашелся Чуя. – Ты в стенку-то палить можешь, а как с точностью? Большущий вопрос! Так дашь мне?
– Да пожалуйста! Ну! Покажи, как ты умеешь!
– Чужак здесь, Петша! – вдруг вскричал один из мальчишек, и именно Юрка, которого Дазай почитал своим главным врагом, помчался смотреть, кто там за ними следит.
Дазай не то чтобы выдал себя, скорее ему было все равно, пока он следил за ними, и даже не стал упираться, когда его втащили в разрушенную часовню. Первым делом нарвался на недовольный взгляд Накахары, который еще и с револьвером в руке теперь стоял.
– Чего ты за нами пошел? Все же хочешь камнем в голову? – не унимался Юрка, но Дазай на подобное даже обращать внимания не собирался.
– Зачем пришел? – спросил его уже Чуя, испытывая досаду из-за того, что он выдал себя; Чуя, если так уж честно, побаивался, что Дазай сейчас что-нибудь такое устроит, что испортит ему тут всю репутацию, начнет насмехаться или еще чего похуже, поэтому решил действовать на опережение. – А ты не боишься, что мы возьмем и подстрелим тебя? Будет подейственнее, чем по камню!
– Да ты промажешь, Чуя, – пожал плечами Дазай, не отрывая от него глаз.
– Вот ведь и правда дурак! – Петша с каким-то презрением глянул на него. – Иди отсюда, Дазай. Мы тебя не звали.
– А если он наябедничает? Расскажет все? – вдруг испугались мальчишки, впрочем, резонно, по их мнению, но Дазай лишь оскорбился:
– Больно надо раскрывать ваши детские секреты. Кому вы нужны? А вот Чуе точно уши надерут, если узнают, чем он занимается. Он же домашний тихий мальчик, а тут – посмотрите, оружие схватил!
– Я тебе врежу, Дазай!
– Застрели его! – вдруг крикнул кто-то, Петша шикнул на этот выкрик, но Дазай вдруг произнес:
– А и правда! Чуя, сможешь? Ты, помнишь, как-то мне говорил умереть? Чего же сам не сделаешь? И смотри, как удобно! И лес рядом! Закопаешь и не найдут.
– Совсем больной, что ли? – Чуя опешил от такого, да и остальные не ожидали подобных слов. – Дазай, уходи. Ты мешаешь.
– А ты подумай, Чуя. Вот я не против. Хотя не уверен, что ты попадешь!
– Рехнулся? На себе хочешь проверить? – Чуя злился и в то же время – как-то жутко стало: все эти мальчики вокруг смеялись над Дазаем, но понятия не имели о том, каким он был на самом деле, а вот Чуя вполне себе имел. – Уйди, Дазай. Уйди, а то вмажу!
– Да мы все его разом побьем! – Юра не унимался, но дернулся, когда Дазай вдруг пошел на него, ему было всего двенадцать, но он уже был довольно рослым мальчиком, и одиннадцатилетний Юра заметно в этом смысле проигрывал ему, хотя и был более жилистым, но тут другое. Мрачный взгляд, каким его одарили. Дазай не скупился на весь лед внутри себя, выражал пренебрежение от души, и Чуя невольно вспомнил, как такая порция ранее могла с лихвой достаться и ему самому, правда, последнее время он все меньше и меньше мог припомнить что-то подобное, даже странно: с приезда сюда не ощущал, но от этого веры Дазаю больше не стало, пусть они и вынуждены были мириться с ежедневным присутствием друг друга в своих жизнях. А вот Юра – кажется, он выдохнул от облегчения, когда Дазай просто прошел мимо него.
– Давай-давай, уходи, – подгонял его Петша, Дазай в самом деле шел к выходу, но внезапно замер возле, что-то там засомневался и принялся вдруг рвать траву, пачкая руки соком. Кто-то крикнул ему, что он полоумный идиот, но Осаму никак не среагировал. Он собрал сорванную траву в ком и подошел к стене, принявшись водить по ней.
Чуя догадался, что тот рисовал таким образом мишень. Кажется, он понимает, что сейчас от него потребуют, но испугался. Потому что требовать собирался Дазай.
– Дазай, прекрати, придурок тупой, ты хочешь, чтобы я тебя у них на глазах побил? Что ты делаешь? – Чуя обратился к нему по-японски, но и на это – никакой реакции. Дазай повернулся к нему как ни в чем ни бывало и ткнул пальцем в мишень.
– Вы тут о меткости что-то кричали. Чуя, давай. Попади прямо в центр этой точки, что я тут намазал.
– Легко, – Накахара для вида равнодушно пожал плечами.
– Ты же никогда не стрелял. В самом деле думаешь, что сможешь? Хорошо. Давай сначала попробуем. Пали просто в стену.
Чуя смутился, но вообще-то Дазай был прав. И вся эта бравада – уже пожалел. Он в самом деле никогда ведь не стрелял, но, делая вид, что ничем не смущен, вышел наружу из часовни и, собравшись с духом, вытянул руку, выстрелив куда-то в пространство между деревьями. Сидящие неподалеку птицы недовольно взмыли в воздух, правда вскоре вернулись на ближайшие ветки. Чуя был будто бы поражен тем, что выстрелил. Не понял. Как это? Руку дернуло, но ему хватило сил все же крепко держать револьвер. Сам удивился. Насчет меткости – пока что не мог утверждать, что сможет попасть в цель, но вообще-то глаз у него было в этом плане наметан. Во всяком случае, в Дазая книгой, карандашом или однажды даже тушечницей почти что в голову он запустил. Попал бы, если бы Дазай сам не увернулся.
Чуя поспешил назад в развалины часовни под ободряющие крики мальчишек. Они почему-то были уверены, что Накахара сейчас покажет свой лучший выстрел, пусть он будет и второй в жизни. Чуя не привык отступать или бояться, он вообще уже откровенно верил, что после того как решил без серьезных взрослых раздумий помчаться в чужую страну с чужими людьми, с Дазаем! – ему бояться более ничего. Ничего страшнее таких испытаний быть не может, пусть сейчас он уже совсем иначе воспринимал окружающий мир, но тогда, когда осознал, мог лишь давиться скрываемым тщательно страхом. И вот он вовсе не боится, встает напротив мишени и недовольно смотрит на Дазая.
– Уйди подальше, не мешайся.
Дазай стоит прям рядом с центром, с этой грязно-желтой точкой внутри относительно ровных колец.
– Стреляй, Чуя.
– Да я сказал тебе: уйди!
– Вышиби ему мозги и все! – Юра, видимо, тоже зрил в Дазае заклятого врага, раз кричал такое, не боясь недовольного взгляда Петши.
– И правда вышибу, если не отойдет! Дазай! Отойди!
– Но так не интересно, Чуя! Ты не почувствуешь всей прелести от выстрела, если не будет опасности! Ты разве не понимаешь?
– Да он спятивший! – не совсем понятно было, в самом деле ли в голосе Петши сейчас прозвенел восторг.
– И правда, Дазай, – Чуя смотрел на него уже более чем недовольно: вот оно! То, чего он опасался. – Сдурел? Уйди. Я могу легко зацепить тебя.
– Так я и не против, – отозвался он на японском. – Понимаешь? Помнишь? Ты сам мне говорил, что хочешь, чтобы я сдох. У меня у самого не особо получается, хотя я плохо пробовал. Но чем бы не сделать все проще? И если что – это случайность. Я же вижу, что ты не готов в самом деле меня угробить, хотя и не желаешь мне долгой жизни, просто… Удачная такая возможность. Я когда увидел, чем вы заняты, вдруг подумал… А что если Чуя меня пристрелит?
– Да ты псих, – Чуя оглянулся на зашептавшихся мальчишек, словно бы ища поддержки, в надежде, что они его оттащат, но вдруг Петша рассмеялся:
– А что? Пусть! Чуя! Ты же сам хвалился! Стреляй! И пусть он стоит рядом, если так хочется.
– Ты совсем, что ли?
– А ты боишься?
До Чуи только сейчас дошло, что Петша внезапно смекнул, что это его возможность отыграться за разбитое лицо, что бы там ни было, пусть и дружба была предложена, а гордость-то все равно была задета. И вот – теперь он требовал, чтобы Чуя показал по-настоящему, на что способен.
– Отойди, – процедил Чуя Дазаю сквозь зубы по-японски, скрывая в себе порыв оттащить его за шиворот и пинком послать прочь.
– Я просто постою тут рядом, – Дазай вжался спиной в стену, при этом не сводил глаз с Чуи. В них что-то мерцало, что-то очень странное, и Чуя нисколько не желал отгадывать, что именно. – Ты стреляй. Ну, не бойся.
– Я не боюсь!
– Чуя, он что тебе такое говорит? – влез Петша в непонятный для него разговор, слегка увлеченный даже прежде совершенно незнакомыми звуками иностранной речи. – Надеюсь, вы не сговариваетесь?
– Да черта с два! Ты решил, что я испугался? Я буду стрелять. Отойди и не мешайся, Петша! – Чуя сделал несколько шагов назад, хотя пространство в бывшей часовенке мало к тому располагало. Но не в этом была беда. Раздражали крики мальчишек, которые со страхом, но больше воодушевлением ждали развязки, а Чуя не мог не чувствовать, как на него давят. И Петша, и Дазай, который смотрел жутко спокойно, чем раздражал. И Чуя решился! Решил, что плевать! В чем проблема? Он не попадет в Дазая, надо просто взять немного левее, целиться он умел, глаз был наметан, лишь бы рука… Руке он не доверял, но надо было справиться. Да и Дазай, он стоит не совсем уж близко. Главное, чтоб стоял смирно.
– Не тяни, Чуя. Стреляй, – Петша уже устал ждать. – Стреляй.
У мальчишек в самом деле больше бравады, чем ума в таком возрасте. Потом обычно доходит, как страшны и опасны их игры, чего стоит их гордость. Но сейчас, Чуя, злой на Дазая и подначиваемый остальными, действительно готов выстрелить. Он прицеливается, и он даже уверен, что все будет идеально. Он, может, и не попадет точно в цель, но точно не заденет Дазая, что казалось, несмотря ни на что, куда более важной целью, и Чуя стреляет, и у него сердце останавливается, потому что он видит: видит, как Дазай, словно предсказав его движение, момент, когда палец вдавит курок, чуть склоняет – намеренно, мать его! – склоняет голову в сторону – не уловить взглядом мерцание разящей пули, и Чуя только чудом не вскрикивает, уверенный, что размозжит ему череп!
Но нет. Дазай цел. Быстро распахнул инстинктивно сомкнувшиеся веки. Слышит все еще этот противный звук от выстрела. И пуля врезалась практически в центр. Нет, не в центр все же, выше, но, в целом, выстрелил не так плохо. Дазай смотрит вбок, изучает место образовавшейся вмятинки, словно прикидывает, какова бы ты была, попади пуля ему в голову.
Чуя не слышал, как кричали мальчишки рядом. У него впервые в голове так сильно бушевала кровь. И он все смотрел на Дазая, который никак не мог оторваться от стены, но был жив, и это вдруг стало таким важным.
– Осаму…
– Чуя, ну ты и даешь! – Петша со всей силы хлопнул его по спине. Может, был слегка разочарован тем, что Накахара не струсил, но в то же время еще больше убедился, что такого парнишку лучше держать при себе в друзьях, чем оказаться у него во врагах. – Аж дух перехватило!
У Чуи повторно дух перехватывает, когда он видит, как Дазай, немного растерянно рассматривающий мелкие осколки от стены у себя под ногами, поднимает голову, а по щеке струйкой от виска у него течет кровь. Он и сам только сейчас это замечает и касается щеки, почти с удивлением, и затем уже пытается нащупать место, откуда течет эта струйка, что вот-вот и доведет Чую до истерики.
– Задел слегка, – Дазай это говорит совсем спокойно, не обвиняя, и такое ощущение у Чуи, будто он расстроен, что не успел подставиться больше, чтобы уже точно пробило череп.
– Сволочь, ты специально! Ты зачем?! – Чуя подскочил к нему, собираясь встряхнуть, но боится прикоснуться, глядя на эту кровь на его лице. – Ты подставился! Я бы не задел тебя!
Дазай ничего не отвечает, а остальные вокруг и не понимают ничего, видят ли они вообще, что Дазай ранен? Чуя сжимает крепко оружие, заставляет свои руки не вздрагивать хотя бы чуть-чуть, и он просто кладет револьвер на землю, не желая к нему более прикасаться.
– Да, жаль, что просто задел. Не получилось выполнить твоего давнего пожелания, Чуя.
– Совсем спятил?!
– Нет.
Спокойный ответ. Дазаю точно двенадцать? Чуя вдруг засомневался. Пригляделся к нему. Кровь текла несильно, и все же… А если бы убил?!
– Чуя, куда ты? – Петша совсем не ожидал, что Накахара вдруг ломанется прочь.
– Дома ждут, – крикнул он. – Задержался с вами. И Дазай все испортил.
– Хорошо! Приходи сюда завтра! В это же время!
Чуя не ответил, да и он особо все это не слышал. И шел он не домой, хотя надо было. Надо было отвести Дазая, стереть эту кровь, но он бежит через лес, чисто по наитию ориентируясь, и только в этот момент понимая, как сильно испугался. Бежит долго, бежит вдоль берега озера, в какой-то момент останавливаясь в попытке отдышаться. Берег дикий. Никого вокруг. Он раздевается до гола и несется в воду, проплывая несколько метров и ныряя глубоко, не боясь нисколько темных незнакомых вод, да и солнце высоко, сквозь светит, наоборот даже успокаивает, и Чуя ныряет несколько раз, а потом просто позволяет водам озера ласкать волнами тело, колыхать его.
Он придет домой вскоре, все там будет хорошо, на ужин подадут сладкий пирог, и у него даже будет аппетит, чтобы съесть не один кусок, потому что беготня, волнения и купания – те еще провокаторы на плотный ужин.
А Дазай никому ничего не расскажет. Он знает, где в доме найти бинты и немного спирта, чтобы протереть рану. Зацепило его и несильно, и в то же время – ранка при близком рассмотрении оказалась не особо приятной, но заживет, беды не случилось. Зачем он так поступил? Дазай не понимал и сам порой своих глупостей. И даже пожалел Чую, решив, что опять совершил непоправимую глупость в отношении него, сознавая и в то же время, совершенно не контролируя такие порывы. Уверен был, что ужасно все испортил. Долго-долго думал об этом, сидя вечером на застекленной веранде у главного входа и слушая, как Мария Алексеевна играет мазурки, польки и импровизирует.
Чуя тоже слушал. Только в другом месте. В глубине дома. Лишь отголоски музыки. И Дазай даже и не знал, что, обдумывая весь этот странно прошедший день, внезапно для себя Чуя пришел к мысли о том, что ни в коем случае не хотел бы причинить Дазаю настоящего вреда. Эта мысль его впервые так сильно поразила, отложившись где-то на подкорке. Какая-то волнительная и почти радостная в том, что все в самом деле обошлось, хотя и не уменьшило желания хотя бы просто накричать на эту тупую скумбрию!