Scherzo. Allegro non tanto e con fuoco.

 Сентябрь 1884 года.

もういいかい？

まだだよ!

Хорошо, что в это время на улице уже не было жарко. А то воздух тут и так стал нагреваться.

 Комнату эту назвали комнатой для книг. В сущности, так оно и было. И раньше тут были полки – полки были по-прежнему здесь, но все было так заставлено, что ощущение создавалось, будто книги сами по себе высились стопками. А книги разные. Начиная от древних молитвословов, расписанных вручную, и заканчивая разными современными изданиями местных и зарубежных издательств. Художественная литература, модная беллетристика, хоть и сложенная немного отчужденно, словно в этой комнатке книги были разделены по сословиям. Сильно дорогих изданий тут на самом деле не было. Их хранили на виду, их красивые обложки не стоило прятать далеко. Сюда же убирали что-то уж совсем малоинтересное и непонятное, включая детские учебники и книжки, иногда, правда, вынимаемые на свет. Сюда из Москвы после учебы Валентин отвез всю свою коллекцию книг и журналов, где писано было об истории Москвы, которой он увлекался; где-то здесь даже валялся журнал, который он вел, изучая старинные улицы и описывая, что на них сохранилось или было построено нового, чтобы сравнить потом через несколько лет, как сильно изменилась Москва, столь знакомая с гимназистских времен прошедших в бывшем княжеском доме на Покровке. Здесь вообще много сохранилось вещей того периода, говоривших довольно много о том мальчике, учившимся прилежно, хотя с какой-то отстраненностью в свои собственные мысли и мечты, а уроки – получается и ладно, память просто хорошая была. Наверное, учителя даже большего ждали от своего ученика, впрочем, Валентин и сам до некоторого времени не знал, что ждал от себя и как применить себя. Влюбленный с первых дней учебы в Москву, прежде думал как-то ей себя посвятить, но, взрослея, осознавал, что не все так просто бывает, и мысли эти сохранились в небрежно писанных лишь из-за какой-то необходимости дневниках, которые он перепрятал, и не дай бог бы они попали, скажем, в эту комнату, рискуя быть обнаруженными сестрами или кем-то из детей. Тогда он думал даже, что и неплохо будет уехать в Сибирь, торчать на приисках, но и там бы он вдали не нашел себе покоя, да и не интересовали эти прииски и золото в них, и поэтому бежал еще дальше, что прекратил бежать где-то как раз в землях под властью маньчжурской династии – Империи Цин, зовущейся также Китаем. Может, если бы этого однажды каким-то странным провидением или насмешкой судьбы не случилось, то и не случилось ничего бы другого и последующего, и того, что сейчас двое мальчишек уже как час прятались в комнате с книжками, недоумевая над тем, неужели Юстя в самом деле не может их найти?

 И все бы ничего, но книги тут не просто занимали большее пространство, они заполнили его настолько, что двоим мальчикам далеко не плотной комплекции тут оказалось тесновато, да и они еще и запрятались в самую глубь за стопками книг, боясь, что, если устроятся у самого входа, Юстя их обязательно найдет.

 Вообще они считали, что уже довольно большие для таких игр, но началось все просто с того, что Юстя пряталась от своей гувернантки Морин, по причине не особо ясной, но скорее всего, связанной с нежеланием заниматься чем-то скучным, к чему та предполагала ее принудить, и нашли Юстю именно Чуя с Дазаем за огромным сараем, где составляли обычно экипажи, начиная от простой линейки до крытых старых саней.

 Юстя честно призналась, что она прячется, попросив не выдавать ее, и далее завязался банальный детский спор о том, кто находчивее в искусстве прятаться. Дазай и Чуя сцепились на эту тему, и тут Устинья, ценой своей свободы от Морин, решила их рассудить:

 – Раз вы не можете сами определить, то я готова поспособствовать вам в разрешении вашего спора! – важно заявила она, уже не боясь быть разоблаченной. – Я останусь здесь, буду считать до… – она задумалась, сколько дать им времени форы, – до ста.

 – Это мало! – тут же возмутился Чуя.

 – Если ты такой умный и знаешь, как спрятаться лучше меня, то должен успеть сообразить, – тут же поддел его Дазай, и эта его коварная улыбка – Чуя не мог не принять вызов.

 – Хорошо, – процедил он сквозь зубы. – Пусть будет до ста. Приготовься к поражению.

 – Отлично! Начинаем нашу… Почти дуэль! Пусть это будет так называться! Слово просто красивое! В нем есть сила авантюры!

 – И сила смерти, – Дазай нисколько не смутился, когда Юстя глянула на него злобно с явным желанием дать по зубам, но ей вечно твердили, что это неприлично – бить по зубам, а пощечина – в общем, пощечина не особо сочеталась с нравом Юсти, и она предпочла просто сделать грозный вид.

 – Начнем состязание! О! А как прятки по-японски?

 – Kakurembō, наверное, – предположил Чуя.

 – Ого! – Юстю особо вдохновило это слово. – Kakurembō! Правильно я произнесла? Очень поэтично! Правда! Чуя, ты придумаешь мне стихотворение на японском с этим словом! Начнем?

 – Подожди! – Чуя почему-то с подозрением глянул на Дазая. – А условия? Где можно прятаться?

 – Хм? Ты прав! Можно же убежать далеко, это будет нечестно, и я вас точно не найду. Пусть так: прятаться можно в доме, в саду. В доме, я имею в виду главный дом, слышал, Дазай? Я знаю, как ты потом будешь придираться к словам, поэтому уточняю! – она с предупреждением на него уставилась, глаза у нее темные, черные, выразительные – она хоть и пойдет красотой в мать, но было в ней и ее свое, видимо, от отца передавшееся, что-то дерзкое, но смягченное с другой стороны. И взгляд этот. Почему-то вспомнилась Ёсано Акико. – Все! Быстро прячьтесь! Я начинаю считать!

 – …Она там что, до миллиона считает? В нулях обсчиталась? – Чуя уже просто не знал, что думать, учитывая, сколько времени он сидел в одном маленьком пространстве вместе с Дазаем.

 – Может, Морин ее поймала и не позволила сбежать, – предположил Дазай.

 – Но она бы тогда что, забыла про нас?

 – Предположила, что сами додумаемся выйти? Выходи, Чуя, давно пора тебе выйти.

 – Сам выходи. Я первый это место нашел! А ты нагло влез сюда.

 – Я влезал в тот момент, когда ты уже тут тихо сидел и не предупредил, а перелезать обратно через гору книг – терять время. Сам виноват.

 Чуя что-то пробурчал, но специально так, чтобы Дазай не разобрал. Дазай и не вслушивался. Таращился себе в темноту, ощущая теплый бок Чуи рядом. Что за глупость сидеть здесь? Лучше бы с Одасаку оставшиеся дни тут провел. Но если он сейчас выйдет, то рискует попасться на глаза Юсте, которая, возможно, все еще их ищет или еще чего задумала, выжидает где-нибудь или просто посмеяться решила, хотя Дазай рационально склонялся к тому, что ее отвлекли. Но дело было не в том, что там приключилось с Юстей – в ином! Дазай не желал сдаваться перед Чуей!

 Чуя мыслил о том же самом. И вообще он был недоволен собой, потому что не выставил эту тупую скумбрию вон, когда тот полез в его убежище, пусть Дазай и в самом деле не подозревал, что Накахара тут пристроился, а услышав шорохи, решил, что это Юстя явилась.

 – Чуя?

 Сначала тишина, но потом:

 – Чего тебе?

 – Если бы тебе сейчас вдруг предложили вернуться в Японию и жить так же, как ты жил у Мори, что бы ты сказал?

 – Ты это не с добра спрашиваешь.

 – Я на самом деле думаю об Одасаку. Он говорит, что скучает по дому, но и прежде, еще когда только приехал, рассказал мне о том, что подумывает о семье в Китае. Я растерялся, хотя все же рад за него. Но я порой думал, что лет в шестнадцать хотя бы уеду к нему в Китай. Буду там с ним. А если у него будет семья, то я же буду лишний.

 – Ты серьезно, что ли, мне это рассказываешь? – Чуя с сомнением попытался оглянуться на Дазая, но в темноте все равно не мог его разглядеть.

 – Мне больше некому это рассказывать – ты же сидишь у меня под боком, а я собирался тут сам с собой пообщаться, вот!

 – Идиот! – Чуя треснул его слабо в спину и отвернулся: на краткий миг он поверил, что Дазай в самом деле о чем-то таком сокровенном для него хочет с ним поговорить, впрочем, Дазай и правда захотел этого – поговорить о своих тревогах с Чуей, но сбился, засомневался. И не сказал, что ничего дурного в этом не видит, в решении Одасаку, просто вот уже которую неделю не мог совладать с какой-то пустотой внутри. Уверил себя, что все это в самом деле глупости, но близился отъезд Одасаку, и пустота вдруг стала колоться.

 – Ты не ответил на вопрос, – напомнил Дазай.

 Чуя не сразу сообразил. Вопрос ушел на задний план, когда Дазай вдруг заговорил об Оде. И Чуе надо было подумать. Он и прежде об этом думал. И все еще свежи в его памяти были первые дни здесь, когда он видел всех чужими, все не нравилось, от еды было плохо, от холода еще хуже, он не понимал, что ему говорят, и никому почти ничего не мог сказать сам. И подумать не мог, как это тяжело. Сколько в этом отчаяния. Но сейчас его едва ли терзали такие чувства. Даже если что-то все еще его цепляло, теперь Чуя уже привык, освоился, и был уверен, что там, в Японии, никто не будет учить играть его на пианино, а Мария Алексеевна в качестве учительницы вызывала у него в душе какой-то особый трепет, детский и невинный, и из-за одной нее – нет, он бы не хотел вернуться.

 – И тут все хорошо, – отозвался он.

 – О, да? То есть на меня ты уже больше так не сердишься?

 – Зачем ты спрашиваешь? И причем тут ты? Вот от тебя бы я избавился. А все остальное – по мне.

 – Значит, все еще сердишься, – вздохнул Дазай. – Вредный ты, Чуя, – он навалился на него сильнее, на что Чуя возмутился, но его совсем завалили на пол, и он только и смог вывернуться еле-еле, боясь повалить книги себе на голову.

 – Прекрати, идиот! Тут и так дышать нечем.

 – Тогда не будем дышать. Возьмем и умрем здесь!

 – Ну ты и придурочный…

 Между тем, за пределами шкафа, мир все же продолжал шевелиться. Дазай сразу оказался прав в своей догадке: Устинью сцапала Морин, которая мягко, но отругала ее за испачканное платье, больше беспокоясь о том, что скажет мадам на это, а еще хуже – сестра мадам: Морин входила в число тех, кто особо тут третировался Таисией, так что бедная французская женщина предпочитала делать все так, чтобы ее не трогали, пусть Thaïs Алексеевна и была единственной, кто смел предъявлять ей грубые претензии.

 В то же время Таисии было как-то и не до Морин: в дом снова пожаловали гости, и она без энтузиазма младшей сестры, которая едва успела схватить свой платок и накинуть на плечи, выскочила на улицу, куда уже успели высыпать братья.

 Валентин вместе с Мишелем прибыли из Китая спустя несколько лет отсутствия.

 – Валенька! Ах, вы так внезапно! Ни телеграмм из Москвы, ни предупреждений! Только и знали, что вы вроде как неделю уже гостите в родных землях. Замучились ждать! – Маша обхватила брата за шею, привстав на носках. Смотрела на него, словно ребенок встречает родителя, как будто и не была старше его.

 – Боюсь, это из-за меня ждать пришлось, – тут же оправдался Мишель, которого горячо приветствовал отец в этот момент. – Улаживал некоторые дела насчет квартиры, если все пойдет по плану, то до конца осени мы с Валей пробудем в России, потом снова уедем.

 – Миша! Вы посмотрите на него! – Константин довольно продолжительное время не видел племянника и теперь был несколько удивлен, как тот изменился, внезапно будто вырос из бывшего студента. – А вот Валя – ты так и будешь, черт тебя возьми от моей зависти! – выглядеть как мальчишка! – Константин на самом деле до ужаса был рад видеть и брата, и племянника, но как-то смутился их, но его тут же заключили в объятия, и его отпустило.

 – Костя, а ты бы уж жаловался! Говорил всем, что огрубеешь там на приисках! А оно нет! Тебя там хоть подчиненные уважают? – хмыкнул Валентин, разглядывая его и бросая взгляды на старший братьев, который явно тоже ждали к себе внимания.

 – Господи боже, теперь я спокойна! Степан! Степан! – кликнула Мария, теряя на ходу шаль, которую подхватил племянник. – Давай самовар готовь! Чай пить будем! Ах, Валя! Если бы знала, дала б указание пироги наготовить! Ну телеграмму! Телеграмму послать можно было! Уж дошла бы! Я бы сама дошла ее забрать! Как хорошо, что я сегодня не уехала! А то ж Мальковы от меня визитов просят, говорят, что я совсем их сторонюсь, теперь вместе съездим, Валя, они про тебя всегда спрашивают! А Мироновы думают, ты совсем китайцем стал, язык забыл родной! Съездим и к ним! И покажу тебя, что ничего не забыл! А пироги надо приготовить!

 – Машенька, раз ты так переживаешь, то пусть борканник приготовят, – попросил Мишель, в который раз накидывая на ее плечи платок – Мария Алексеевна порой могла слишком улечься и все остальное не замечать, – о чем только не мечтал в Китае, но больше всего о морковном пироге! У тебя все еще мой тезка в поварах?

 – Да-да, без Михаила никуда!

 – Вот! Такие пироги только повара из местной губернии могут готовить, в других местах и в рот не возьмешь и не посоветую! Попроси, если не трудно! А кабинет наш все еще живой? Хочу посмотреть сверху на озеро, жаль не искупаться.

 – Приехали бы пораньше, не отсылая сюда вместо себя посыльных, искупались бы, – вставила Таисия с явным намеком на иностранных гостей, которые тоже показались на веранде, не решаясь присоединиться к приветствиям, впрочем, Лу Сунлин совершенно не обращал внимания на Таисию, а Ода просто не понимал ее, хотя и ощущал волны необъяснимой неприязни, которая, если так уж честно, витала не только вокруг него: в компании Оды и Лу Сунлина, не решаясь выйти на улицу стояла и Софья Владимировна с сыном на руках, совершенно тихая девушка, которая побаивалась Таисию и предпочитала просто стоять в сторонке. Женечка ее дремал на руках, тяжело ей было, и мисс Ричардс куда-то задевалась.

 – Софья Владимировна, можно мне? – Лу Сунлин не скрывал своего интереса к мальчику, пытаясь завести с ним дружбу с первых дней, что выходило вполне успешно, ибо только у этого странного дяди получалось петь эти смешные для мальчика песенки на непонятной для него тарабарщине.

 – Спасибо вам, – Софья с облегчением передала ему сына, но выйти все равно не решилась, хотя муж то и дело махал ей, желая всем вместе поприветствовать родственников.

 – А где дети? – с какой-то вдруг даже тревогой спросил Валентин, расцеловавшись уже наконец со старшими братьями, Константин только все не выпускал его, словно собирался прощупать и убедиться, что во время долгого пути из Китая от младшего брата ничего не отвалилось.

 – Сама уж давно не видела, – Мария немного растерянно огляделась, словно бы размышляя, стоит ли поднимать панику, и по какой-то причине решила, что пока что еще рано, но задуматься будет не лишним. – Видела Устинью… Часа два назад? Наверное, гуляют тут где-то рядом или у господина Анго в заточении, они у него занимаются, – махнула она рукой за главный дом усадьбы.

 – Надо найти их, хочу увидеть. Не видел ведь с тех пор, как сюда отправил.

 – И я тебя не видела! Валя!

 Суматоха продолжалась, средь нее Константин Алексеевич познакомил Мишеля с сыном, которого тот толком уже и не помнил, видев лишь раз младенцем.

 – А Софья Владимировна-то! Софья Владимировна, вы уж простите, но вы – восхищение! – выдал Мишель, смутив больше даже ее мужа.

 – Михаил Дмитриевич, да вы что!.. – она вся зарделась, но, видно было, что ей приятно. Особенно на фоне того, что Таисию Алексеевну так не приветствовали. Софья Владимировна, следуя своей скромной натуре, не таила в сердце злорадства, даже и не подумала, просто – приятно ей стало, что в этом доме все же к ней так отнеслись.

 – Лу Сунлин! – Валентин приветствовал его на китайский манер с поклоном, все еще живший в этой привычке. – Я уж думал раньше приеду сюда, чем ты вернешься из Петербурга!

 – Мы не стали там оставаться более трех дней, – заговорил он на китайском, – не было смысла, а вообще, как Мишель и просил – оставляю все на его усмотрение, он хочет сам все устроить там в салоне, а у меня и так забот хватает, но ручаюсь, что на складе полный порядок.

 – Отдохну здесь немного и рвану в Петербург.

 – До конца осени здесь, значит? Неспокойные нам предстоят с Одой несколько недель путешествия, думаю, уже и пора собираться, чего тянуть. Твои братья уже собираются на выходных ехать в Москву, – на этой фразе Валя немного растерянно оглянулся на Константина, понимая, что тому уже пора давным-давно возвращаться в Екатеринбург, а Даниил собирался тоже вроде как ехать с ним, в какой-то момент даже захотел сам туда рвануть и нашелся бы даже предлог в виде чайных дел, но больше просто хотелось в родной дом, где прошло детство, но тут услышал задорный смех Маши, которой Мишель рассказывал какой-то забавный случай из их поездки домой, и опомнился: в этом доме, пусть он и сестрин, он тоже дома.

 – Переживаешь, что я все оставил на Го Цзунси, – Валентин сразу догадался, что на уме у человека, которого он уже хорошо изучил. – Уверен, он справится. И там у нас Алексей Михайлович чудесно справляется, – имелся в виду господин Алексей Михайлович Бессонов, некогда поручик с самой кислой военной карьерой, вышедший в отставку и служивший ради куска хлеба бухгалтером то там, то здесь, теперь вот при фирме в Шанхае, человек полжизни волею судьбы проживший в тех краях, работавший ранее с англичанами, с легкостью был переманен в родное русское товарищество; по природе своей он был строгий и нудный, но веселья от него никто и не требовал, а работать он любил до некоторой ненормальности; порой Валентин и сам стеснялся его, если вдруг случалось предаваться лености, а оно случалось. Так что в любом месте, где бы ни находился господин Бессонов, работали все, Го Цзунси в особенности, веровавший в то, что этот мрачный военный мужик посылает взглядом проклятия, заставляющие всех под него попавших впадать в неимоверную тоску и с тоски идти работать. Го Цзунси так и говорил, а Валентин только и хохотал на это, и не пощадил его, оставив с этим человеком. Лу Сунлин, оценив перспективы, все же слегка расслабился, в душе еще и злорадствуя, но все равно был уверен, что, если Ван Тао и Мишель здесь, надо ему самому быть на месте.

 – Раз уж тут дозволяют делать заказы, – оживился Даниил, – то, Машенька, пусть замесит твой Михаил savarin, и изюма туда побольше! Побольше, Маша! Хочу отведать, пока мы не уехали!

 – Да пожалуйста, изюмная душа!

 – А Устинью всё не видать, – Валентин, если так уж честно, с огромным любопытством ехал в Песно: не сказать, что эта поездка была ради того, чтобы посмотреть на подросших мальчиков, которые не без его усилий теперь жили здесь, но все же это было первым, что сорвало его из Москвы, хотя там еще была парочка дел, и задержались они не только из-за того, что Мишель немного затянул с поисками квартиры, хотя Мария предлагала им воспользоваться ее московским домом на Елоховской, поскольку сама в скором времени собиралась там быть некоторое время.

 – Может, она у себя с Морин. О боже, я только сейчас вспомнила, что хотела написать одной знакомой в Петербург с вопросом об учителе скрипки; прежний, немец один, ушел от нас нехорошо, когда Устинья от обиды, что у нее что-то, по его мнению, не получалось, запустила в него смычком, ладно, хоть не в глаз.

 – Может, ее тогда стоит не скрипке учить, а меткость развивать, раз в глаз не попала? – Мишель как будто на полном серьезе это произнес, но не ужаснул тетку:

 – Да не дай бог она научится попадать! Всех изведет ведь! А! Софья Владимировна, вы не будете против, если мы на часик позже отправимся к Варваре Степановне?

 – На час? А не будет ли она сердиться на нас за это?

 – Ох, уверена, она к себе еще кого-нибудь сегодня наприглашала, и все они у нее задержались, она и не заметит! – речь шла о местной богатой помещице, жившей севернее от озер; перед дамой этой заискивали, побаивались, и мало бы кому в голову пришло вот так вот к ней опаздывать, и Софья Владимировна уже была наслышана о ее нраве, поэтому поражалась тому, как Мария легко готова опоздать, разве что не знала, что Машенька у Варвары Степановны была на особом счету; она с момента ее появления здесь уверилась в то, что стала ее покровительницей и также упорно верила в то, что это она обучила молодую госпожу Аменицкую всем премудростям управления, едва она сделалась богатой вдовушкой; Мария Алексеевна же ласково и хитро позволяла ей так думать, тем самым имея к себе самое приятное расположение, потому и не боялась опоздать в гости, где целью являлась необходимость отведать чая и познакомить со своей родственницей, чего не получалось сделать раньше, так как Варвара Степановна всего неделю назад вернулась из-за границы где проходила лечение водами. Марии же жутко хотелось побыть с новоприбывшими гостями, но в ее распоряжении остался лишь Мишель, впрочем, жертва тоже желанная, а вот младший брат отправился проведать племянницу, ожидая с любопытством не узнать ее.

 Устинья оказалась в самом деле в своей комнате вместе с Морин и была усажена за занятия, которые она, как оказалось, бросила, сбежав играть с мальчишками, но что больше ввело Морин в грусть – барышня измарала платье, а не подобает такое барышне! Барышню же усадили за брошенное ею французское чтиво, из которого она должна была сделать какие-то выводы, которых Устинья в упор не представляла себе, то и дело поглядывая на уже старенькие, доставшиеся от мамы тома La Bibliothèque rose, уже ранее перечитанные, а местами и скучные для одиннадцатилетней девочки, но все еще хранящие самые сладкие моменты ее безмятежного праздника детства, а вот заумные французские басни как-то не располагали к приятному. Устинья была уверена: без желания постичь ничего нельзя верно добиться, поэтому спокойно и не имела желания к тому, что не нравилось.

 Ее пытку, однако, на ее радость, прервал появившийся дядя, которого она, увидев, просто по неожиданности приняла за какого-то призрака, аж взвизгнула, перепугав уставшую и слегка прикорнувшую в кресле с тряпичными куклами Морин.

 – Дядя Валя! А мне не сказали, что вы прибыли! Ох! Дядя! Вы обязаны спасти меня! Морин подсовывает мне всякие скучные книги!

 Морин вглядывалась в гостя, а потом вдруг подскочила, приветствуя Валентина и как-то нелепо извиняясь за свой сонный и неприглядный, как она посчитала, вид, впрочем, едва ли к нему можно было придраться.

 – Мы так давно вас ждали! А кузен Мишель тоже с вами прибыл? О, наконец-то! Наконец-то! Хочу видеть его!

 – Юстя, дай мгновение на тебя глянуть, – Валентин опустился перед ней, зардевшейся, на колено, удерживая ее за талию. – Сильно ты подросла. Машенька говорила, что вот-вот ведь тебя отправит в Москву учиться!

 – Мама и правда так хочет, но там, где она желала пристроить меня, ей что-то не понравилось, руководство, говорит, сменилось в худшую сторону, и она сейчас хлопочет срочно о другом месте, пишет письма кому-то и в Москву поедет прежде меня утрясти все дела. А я и хочу ехать, и не особо. Морин ведь оставить придется! Ее, наверное, к Варваре Степановне возьмут к ее внучкам. Так не хочется, чтобы она при них была! Вдруг обидят!

 – Ma Justine! Такая добрая девочка! – женщина аж растрогалась, как бы ее воспитанница ни капризничала и ни выделывала то, что свойственно шаловливым мальчишкам, нежели воспитанным барышням, Морин любила эту ласковую к ней по-своему девочку.

 – Ничего! Я потом заберу тебя снова к себе! Решим!

 – Вот все, значит, как, – Валентин все разглядывал ее с улыбкой, а затем задал вопрос: – А мальчики-то где? Я так понял, они в соседней комнате с тобой живут, но нигде их не видать.

 – Вот ведь, – Устинья смущенно рассмеялась, но смущение ее было больше напускным. – J'ai complètement oublié![1] Они же прятались от меня! Pour un pari.[2] Надо их найти! – Юстя уже готова была мчаться на поиски, правда тут же осеклась. – Говорите, дядя, не видели их? Неужели до сих пор прячутся? C'est drôle[3], можно тогда их еще часика два не искать, посмотрим, сколько продержаться.

 – Какая ты коварная, Юстя, нет уж, пошли искать! – Валя крепко взял ее за руку, и они втроем в самом деле отправились обыскивать дом под вопросительные взгляды остальных родственников.

 По пути Устинья честно поведала всю историю о том, с чего началась их забава, а еще предположила, что мальчики нарушили обещание и удрали куда-то за пределы усадьбы и потому еще не вернулись. Предположение имело une raison[4], но они все равно стали обыскивать именно дом. Устинья, прежде чем ее сцапала Морин, успела побывать в кабинете наверху и осмотреть гостиную, где Мишель с выражением и напускным драматизмом рассказывал об их поездках по провинциям Китая; Устинья в сопровождении своей свиты, однако, еще раз обошла все эти места; они проверили спальни, библиотеку, прошли на кухню, проверили флигелек, который являлась относительно новой пристройкой к дому, где Мария Алексеевна пожелала вести дела поместья и вообще все свои дела, принимая там же гостей, с которыми их имела.

 – И правда хорошо спрятались, ловко, – не могла не признать Юстя в каком-то разочаровании-восторге. – Где же могут быть? Обижусь, если удрали куда! И вообще! Сами придут пусть!

 – Не умеешь ты в прятки играть, Юстька, терпения тебе не хватает, – подтрунил над ней Валентин. – А я и сам могу разыскать!

 – Нет уж! Они потом решат, что я не смогла! – они в этот момент поднимались наверх по лестнице, снова намереваясь обыскать второй этаж; Устинья замерла на месте, вцепившись в перила и глубоко задумавшись. Морин выжидающе смотрела на нее, Валентин замер на ступенях выше, в самом деле ожидая, что она догадается. – Есть еще три места. Чердак, но он закрыт на ключ, а ключ у Степана, и он никому его не отдает. Еще мы не смотрели комнату с книгами, там, наверное, столько пыли! И еще старый кабинет отца у его спальни, он стоит открытым и там сейчас всякие старые вещи хранятся. Maman не разрешает туда заходить, вдруг нас чем-нибудь прихлопнет! А! А вдруг кто-то из них туда полез и прихлопнуло! Беда! Морин, надо срочно проверить!

 Юстя взлетела наверх, за ней Морин, но там сразу было определено, что в комнате точно никого нет: старый кабинет оказался внезапно запертым на ключ. Ключ мог быть только у Марии Алексеевны.

 – Тогда остается комната с книгами, – Валентин поторопился вниз. Удивительно ли, но эта самая комната была некогда частью большой гостиной, точнее нишей, но затем от нее было решено избавиться – уж больно там было темно и неуютно, и превратить в более полезное помещение с отдельным входом.

 – Надо лампу, лампу туда! – попросила Устинья, и Валентин быстро схватил керосиновую лампу, он же и первым вошел в комнату, аккуратно пробравшись через книжные завалы.

 – Только взгляните! – Валентин, слегка задев бедром небольшую стопку книг, все же умудрился присесть на корточки перед заснувшими мальчишками, чуть осветив их лица и разглядев уже смутно знакомые черты, которые практически уже лишились мягких детских черточек, но все же еще хранили в себе какую-то невинность.

 Свет или же чужое присутствие заставило Дазая и Чую зашевелиться; Чуе особо оказалось тяжело: Дазай слегка придавил его, во сне не ощущалось, но в миг пробуждения Накахара первым делом почувствовал, как на него давит тело, и захотел поскорее выбраться, толком еще не поняв, что творится вокруг, где это он спит, и вроде был день, и было светло, и почему – пол и пыль вокруг, и кто это на него с таким нескрываемым интересом уставился.

 – Я виновата! – в комнату просочилась Юстя, желая увидеть, как они тут вдвоем уместились. – Забыла про вас! Дазай, и не говори, что я специально! Нет! Не специально. Просто отвлеклась!

 Дазай вроде бы понимал ее, но не мог понять, почему Юстя винит себя, и вообще его куда больше занимал смотрящий на него мужчина, и Дазай внезапно так ярко вспомнил тот момент на корабле, куда они попали с Одасаку, с чего и началась вся эта история, что привела его в эту комнату для книг (началась она еще раньше, но внезапно именно эта точка показалась важнее). Дазай узнал Валентина, но в каком-то смущении нахмурился, а тот больше – улыбнулся.

 – Что это вы оцепенели? – попыталась расшевелить их Юстя. – Дядя Валя приехал и кузен Мишель с ним! Пожалуйста, выйдем отсюда! Меня книги сейчас прихлопнут!

 Книги, желающие прихлопнуть Юстю, сейчас едва ли кого-то волновали. Чуя и Дазай то ли не проснулись, то ли просто не могли толком вспомнить тот свой давний сон в Хакодатэ. Валентин со смехом глянул на них, произнеся вдруг:

 – もういいかい？

 – まだだよ, [5] – прошептал в ответ Чуя, чисто по привычке на знакомую с детства фразу, даже не сообразив сразу, что обратились к нему на японском.

 – Мы с вами виделись три года назад последний раз, неужели не узнали?

 Чуя еще что-то забормотал, а Дазай не издал ни звука, хотя мог бы. Впервые он понимал, что ему говорит именно этот человек, и не нужна была ничья помощь. И он сам мог ответить ему, и… Дазай вспомнил: он хотел еще тогда отблагодарить его, но слова застряли в горле, и беда теперь точно была не в том, что он не мог изъясняться на русском.

 – Мы что тут, заснули? – до Чуи окончательно дошло. – А! Дазай, слезь с меня, идиот! Слезай, я тебе говорю!

 – Не пинайся, а то я тоже могу ответить, – пробормотал тот, вставая; нога из-за неудобного положения затекла и при попытке встать подвела его – Дазая подхватил Валентин, почему-то рассмеявшись, из-за чего Осаму смутился и сам не понял при этом, чего смутился.

 – Вы наверно голодные! – все же переживала Юстя, она схватила Чую за руку и потащила на открытое пространство, где дышалось легче.

 – Так, а что со спором-то? – Чуя внезапно вспомнил. – Мы прятались…

 – Как что со спором? – Юстя обернулась к нему, когда они уже все оказались снаружи, Чуя мельком глянул в зеркало, висящее рядом, что у него на голове? Бардак какой! Весь вздыбленный! Тут же стал приглаживать волосы. – Признаю: я вас не нашла, потом нашла, но мне помогали Морин и дядя. А вы… Почему вы вместе прятались? Я не знаю, кто из вас тогда выиграл, а кто проиграл.

 – Ничья, – отмахнулся Дазай. – Спор переносится на завтра, – Дазай теперь уже при дневном свете вгляделся в Валентина. Он почти так его и запомнил, только он немного оброс, хотя лицо его по-прежнему вопреки моде оставалось гладким.

 – Неловкая встреча, – улыбнулся Савин, разглядывая мальчиков. Дазай не шелохнулся, когда к нему вдруг протянули руку и коснулись щеки. – Давно не виделись.

 Эта фраза чуть раньше должна была прозвучать, но прозвучала вот сейчас. Они с Чуей переглянулись неловко, засмущались, но улыбки в ответ не были вымученными, хотя оба так и не поняли, как теперь себя вести.

 – Одасаку приехал, – зачем-то сказал Дазай. В этой фразе на самом деле было заключено сразу огромное значение, если взять ее развернутую версию, то звучала бы она примерно так: «Одасаку приехал, приехал потому, что когда-то его не выдали, рискнули взять с собой в Китай, несмотря на риски, устроили его к себе на службу, не бросили, и поэтому он смог сейчас уже во второй раз оказаться здесь, живой и здоровый». Дазай не воспроизводил это в голове столь дословно, скорее это было какое-то внутреннее чувство, и при этом он не был уверен, что Валентин его понял, но тот отвлекся на расшумевшихся родственников, да и Лу Сунлин с Одасаку появились, и тут же весь этот хоровод людей утащил его за собой, хотя показалось, он не готов был уйти.