Allegro tranquillo. Moderato con moto.
Конец января 1885 года.
Этот момент тишины, когда рано по утру, еще едва на небе сверкнула полоска рассвета, момент, когда начинает слегка падать снег – это зимнее пробуждение природы. Поэтичное. Музыкальное в своей певучей безмятежности, чуть дрожащей в легком напряжении, когда солнце попытается вспыхнуть за тонкими снежными тучками, а те из вредности распухнут еще сильнее – и снег повалит хлопьями poco piu animato, знаменуя торжество зимы.
Что-то особое таится в таких зимних утренних мгновениях. Зима средь лесов не кажется враждебной, наоборот: ей подаешь руку и желаешь уйти с ней, чтобы спросить у нее в ее владениях все секреты узоров снежинок, капризов вьюг и мерцания снега при лунном и солнечном свете.
В своей манере Чуя всегда просыпался ранее подъема и соскальзывал с кровати, тихонько пихая ноги в тапки, заворачиваясь в теплый шерстяной плед, и пробирался под сопение Дазая прочь из комнаты наверх, на самый верх, под крышу, в комнатку над кабинетом. В этой комнате обычно хранили мебель, которую использовали на улице летом, но больше всего она подходила для того, чтобы из нее любоваться сквозь застекленные квадратиками окна на озеро и лес. Зимой здесь становилось холоднее, и про комнату, заполненную плетенными креслами, столиками, свернутыми гамаками и всякой утварью для лесных пикников, забывали до следующего сезона; когда Юстя жила еще в доме, она часто порывалась поиграть здесь, но Морин всегда перехватывала ее и возвращала назад, боясь, что простудится, впрочем, крепкая здоровьем Юстя ни разу-то даже в лихорадке не лежала, в отличие от того же Чуи, которому вроде как запрещалось сюда ходить, но он все равно пробирался, обещаясь, что не будет тут появляться раздетым, да и здоровье его давно уже перестало ломаться под капризами местного климата, скорее наоборот: тело стало крепче и стойко реагировало на все невзгоды погоды, хоть и не любило холод. Но потерпеть можно ради того, чтобы посидеть так вот в тиши ранним утром, созерцая красивый вид.
Часто сверху он видел, как домовая прислуга выбиралась наружу и начинала черпать ведрами снег, растапливая его потом. А сегодня можно было лицезреть, как два мужика, что прислуживали здесь в доме, отправились на озеро колоть лед. Чуя не раз уже такое наблюдал. Они и сейчас ловко ломами выбили четыре лунки, соединив их продольными прорезями каким-то особым острым инструментом; вдвоем они обычно умудрялись поддеть готовый кусок льда и вытолкнуть его на поверхность; иногда у них не получалось сходу справиться, и ледяной кусище шлепался обратно в воду, раздавая брызги во все стороны, что на морозе было весьма извращенным удовольствием, но в этот раз им повезло: все готовые глыбы не стали капризничать, а честно ожидали погрузки на сани. Сейчас была предрассветная пасмурность, да и расстояние большое, но, если подойти поближе в солнечный день, можно было увидеть, как мерцали эти будто хрустальные глыбы в зимних лучиках.
Порой Чуя успевал к тому моменту, когда Степан, уличив минутку, выскакивал наружу и делал какую-то странную гимнастику: раздевался прямо до пояса, махал руками, прыгал, а потом обтирал себя снегом, а если за ночь свежего навалило, то мог сигануть прямо в сугроб. Чуя как-то это увидал и пошел у него спрашивать, что это и для чего, и можно ли ему так тоже – в сугроб. Попробовал раз. Не сказать, что пришлось по нраву, но затем попробовал еще раз. Мария Алексеевна сначала ужаснулась, скорее просто от неожиданности, но, оценив последствия, которые не обратились ничем дурным, запрещать не стала, да и Чуя устраивал себе подобные развлечения не каждый день: Степан сказал, что тут тоже надо знать меру, поэтому вся гимнастика проходила только под его присмотром. Он и Дазая к ним звал, но тот сказал, что от холода больно становится, а боль он теперь не хочет. Чуе в тот миг даже стыдно стало от этого болвана, но Степан лишь посмеялся.
Наблюдая в этот раз зимний рассвет, Чуя был немного удивлен, когда приметил, что из дома, закутанная в черную мантию, отделанную кремово-белым мехом, вышла Таисия и неспеша побрела по дорожке вниз к озеру. Чуя давно заметил, что она любила гулять в окрестностях в одиночестве, зачем-то каждый раз предупреждая, чтобы никто не смел ей мешать и преследовать, поскольку она отправляется обдумывать сюжет для очередной своей пьесы, по которой будет поставлен домашний спектакль, в коем она обязует участвовать всех и каждого. Все эти предупреждения были странными: никто и никогда не полыхал желанием составить Таисии компанию в ее маленьких путешествиях по округе. Это мог сделать лишь человек несведущий; например, Софья Владимировна в начале своего пребывания здесь по доброте душевной предложила сопровождать ее, на что получила жесткий и даже обидный отказ, из-за чего распереживалась, с тех пор вообще стараясь не попадаться Таисии на глаза.
Чуя смотрел сейчас на нее сверху и прямо-таки предчувствовал, что пошла она снова обдумывать что-то для своих литературных драматических изысканий. Не ошибся. Изыскания были завершены через пару дней, и через эту пару дней Таисия за завтраком торжественно объявляет:
– Моя пьеса почти готова! Почти – мне потребуется внести правки, а затем, – в этот момент ее взгляд буквально врезался в Чую и Дазая, которые тут же застыли, ощутив единое на двоих желание бежать, как можно скорее и в любом направлении, – вы, мои дорогие, поможете мне в том, чтобы расписать роли. И вам польза в языке, и ускоримся!
– У нас занятия, – попытка Дазая была слабой, он знал, что за ответ на это последует.
– Маша мне уступит вас, правда, Машенька?
Когда старшая сестра обращалась к ней используя уменьшительно-ласкательные суффиксы, у Марии что-то внутри нехорошо начинало шевелиться, и она смотрела на Таисию всегда так, словно застала ее в момент, когда та пыталась ей под подушку запихать жирную крысу. Не то чтобы Мария боялась крыс, вполне себе равнодушна была к этим тварям, но все равно неприятно.
– Ну, как бы…
– Да брось. У мальчиков, с тех пор как их этот учитель покинул нас, времени больше, а ты уж точно сможешь перестроить ход их занятий. К тому же: не все ли равно, как они будут заниматься русским языком? Ты же не сомневаешься в том, что мои тексты грамотно составлены?
Взгляд Марии теперь выражал уже иное. Тут уже было не до крыс. Она колебалась. Конечно, она не могла сказать, что сестра безграмотна, скорее наоборот – ее учителя могли бы ею гордиться, но дело было в другом. Именно: в пьесах, что сочиняла с убийственным упорством Таисия. Есть такой вот вид литературы. Беллетристикой зовется. В своем роде и там можно найти что-то хорошее. Только творения Таисия до них не тянули, а уровень их было определить сложно: начитанная, она бесспорно имела представление о хорошей литературе, подписана была на разные литературные журналы, вроде «Русского вестника» или почивших в прошлом году «Отечественных записок»; почитывала «Ниву», однако по какой-то причине выходило так, что чтиво любого толка, каким бы высокохудожественным оно ни было, не способствовало развитию способностей Таисии, что та в душе, возможно, и понимала, но принимать в силу упрямства и простой обиды на мир и на себя отказывалась, изводя домашних своими творениями.
– К сожалению, я не смогла закончить все до Рождества, когда хоть кто-то еще был дома, так что придется слуг и еще кого-нибудь задействовать для участия. Может, из дома Оксеновых позвать или Мироновых? – она внимательно с самой серьезной задумчивостью оглядела таращившихся на нее Марию, Дазая, Чую и Даниила, который жалел уже, что решил задержаться здесь, когда ехал из Петербурга в Москву, чтобы снова отбыть к старшему брату в Екатеринбург. Ему просто было лень так спешно мчаться работать, его натура барина, однако, сыграла с ним в этот раз неприятную шутку: попался в жертвы к сестре. – Как только распределим роли, начнем репетировать!
– Тая, а просвети, дорогая моя, о чем в этот раз твоя история? Надеюсь, не как в прошлый раз, когда все дружно умерли?
– А что тебе не понравилось? Эта была трагичная история семьи, которая не пережила эпидемии холеры тридцатого года. Я писала об этом по тем рассказам, что поведала нашей матушке ее бабушка, пережившая то страшное время!
– Вот именно, она-то пережила его тогда, а у тебя все к праотцам разом отправились, причем я так и не смог понять, почему мой герой умер не от холеры, а просто утонул, даже пьян-то не был.
– Это просто подчеркивало трагедийность случайности. Идешь ты и вдруг – нет тебя. С холерой все понятно было, в такие моменты ты ожидаешь, а тут – все.
– Идеальная смерть. Мне нравится, – выдал Дазай, ни на кого не глядя. Таисия странно в него всмотрелась, но лично ее задело то, что он посмел ее перебить.
– Если ты чего-то не понял, Даня, то спроси меня. И в этот раз спроси. Иначе не раскроешь образ должным образом.
– Сложно что-то раскрыть, когда у тебя пара реплик за все действие, а потом ты валяешься якобы замороженным трупом, ладно, хоть выловили, спасибо автору.
– За завтраком про трупы и смерть прошу не разглагольствовать, – нервно дернулась Мария, которая и без того не была рада заявлению сестры, а тут еще и разговоры эти. Но спорить наcчет домашнего спектакля не решилась, хотя уже мысленно прикидывала, как бы ей все это устроить не в ущерб делам куда более важным.
Если далее подробно рассматривать реакцию остальных присутствующих, то все они тоже сходились в одном: мыслили о том, как бы избежать участия в этом представлении. Домашние спектакли в доме не были редкостью, скорее уже даже наскучившим развлечением, требовали куда больше действующих лиц и потому устраивались чаще с привлечением посторонних, которым обычно не хотелось являть эти попытки творчества Таисии. У Дазая и Чуи же была и другого рода беда, и Дазай первый попытался увильнуть, когда услышал, что завтра же они начнут, а сегодня автор зачитает все свое творение, дабы выслушать разумные замечания:
– У меня занятия, Таисия Алексеевна. От Оксеновых, если вы не запамятовали, специально ради меня приезжает учитель рисования. Я не могу пропускать уроки.
– Я не займу тебя в ущерб твоим занятиям.
– Мой учитель, Савва Миронович, говорит, что я обязан много заниматься ради того, чтобы добиться успеха!
– Так уж ли ты талантлив, чтобы столько времени возиться? Что-то не заметила, – Таисия всегда была как-то беспощадна в общении с детьми, но Дазаю даже так было проще, что она выражалась прямо, хоть и раздражала.
– Тая, между прочим, обходятся визиты мне этого Саввы Мироновича недешево, учитывая, что приходится еще и возить его, – вступилась Мария, – и пусть, что речь не идет о какой-то гениальности, дело не в этом. Учитель сказал, что при усердных занятиях, есть вероятность, что из него выйдет толк, нужна практика, которая приложится к уже имеющимся вкусу и фантазии.
– Маша, это разве твои слова?
– Причем тут это? Я поясняю тебе словами человека, вовлеченного в это дело.
– Если Дазай будет отлынивать, то придется затратить куда больше времени на то, чтобы расписать роли, а у меня там пятнадцать персонажей!
– Пятнадцать! – вскрикнул Даня, переглянувшись с Чуей, который был очень зол на Дазая за то, что тот пытался избежать их общей пытки.
– Что не так? Чуя, сядь на место, куда ты уходишь? Некрасиво покидать стол таким образом!
– Я читал об этом в одном журнале, рабский детский труд!
– Смотри-ка! Заумничал. Умным будешь, когда усвоишь все, и не без моей помощи, Чуя. Решено! Хватит разговоров! – Таисия сама поднялась, кинув салфетку с колен на стол, сережки с какими-то красненькими камешками как-то яростно блеснули в тон ее виду в этот момент. – Сегодня после полудня устрою вам чтение. Потрудитесь, пожалуйста, собраться в гостиной.
Она, вздернув голову и снова сверкнув своими серьгами, вероятней всего, с рубинами, важно направилась прочь из столовой, едва не снеся собой прислуживающую за завтраком девку Алену, которая спешила с подносом забрать пустую посуду. Получив ни за что выговор, Алена лишь пожала плечами – привыкла и просто уже не обращала внимания.
– Ни у кого каких-то особо важных дел, которые могли бы спасти от участи попасть в эти пятнадцать ролей, нет? Я бы присоединился, – Даниил на полном серьезе оглядел всех присутствующих.
– Мария Алексеевна, ни за что! – тут же заявил Чуя. – Если меня будут спрашивать, я провалился под лед! – Чуя на полном серьезе собирался куда-то ретироваться, а Дазай мысленно позлился: это он должен был так сказать!
– Чуя, какой еще лед! – Мария, однако, не спешила его останавливать.
– Мария Алексеевна, раз так, то я тоже под лед, – Дазай тоже спешно бросился прочь, полагая и правда помчаться за Чуей.
– И я!
– Даня, прости, но ты идиот? – Мария пристально всмотрелась в старшего брата, который тоже было рванул за мальчишками.
– Вот в этот момент желаю таковым быть! Чуя! Возьми меня с собой!
Поверить невозможно! Мария в самом деле не верила. Удрали! Это же надо! Мальчики! Уже не маленькие ведь! И взрослый мужчина! Посмотрите на них! Кто бы знал, с каким скрежетом зубов Мария Алексеевна завидовала, что не может так вот пуститься следом. Впрочем, отбиться от сестры она еще не сдала надежд.
– Чего ты за мной увязался? – проворчал Чую, когда его нагнал запыхавшийся Дазай, который на ходу попытался нахлобучить на себя и шапку, и пальтишко, и кое-как обмотался шарфом, а теперь еще и весь взмок, рискуя подцепить какое-нибудь воспаление легких, которое обязательно кончится плачевно, но не настолько, чтобы уж совсем – Дазай был уверен, что ему так не повезет. Повезет, если только Чуя сейчас не захочет ударить его, впечатав в сугроб. – А ну! Пошел прочь, придурок! Я иду свои дела делать!
– Подождите меня! – следом за ними в самом деле несся Даниил в огромном мужицком тулупе, в котором он частенько седлал лошадку и ехал в какую-нибудь деревеньку, где его барской рожи не знают, цели же таких разъездов невинным ребяткам пока еще рано было познавать. – Я с вами!
Чуя немного смутился: он собирался тихо себе добраться до Приозерного Погоста и там отыскать Петшу или кого-нибудь из ребят, но тут Дазай явился. А Даниила он вообще не ожидал! Его не прогонишь, да и раз он присоединился, то можно было уже и не искать никого.
– А как же чтение? Некрасиво, Даниил Алексеевич, обижать сестру.
– Дазай, ты странный мальчик. Ты говоришь порой такие вещи, а я, вроде бы ощущая твою насмешку, не могу все же быть до конца убежден в том, что ты не серьезно. Вот сейчас: ты произнес и будто бы серьезно, – Даниил шмыгнул носом, который почему-то первым делом сцапал легкий морозец.
– Это специально, – ответил Дазай, топая вровень с ним по дорожке, проложенной санями, они шли следом за Чуей.
– Очень коварно.
– Я знаю.
– Дазай специально так делает. Всем на зло, – обернулся Чуя, недовольно глянув на него. – Потому у него и друзей нет.
– У тебя разве нет друзей, Дазай? – Даниил был несколько удивлен. Он как-то не замечал таких моментов, не его вина, ибо деятельность его требовала быть то на приисках, то в столице, и лишь периодами он мог наведывать в дом к сестре на отдых. – А мальчики с Погоста? Они же сюда к нам часто приходят, зовут вас.
– Чую они зовут. Мне они не друзья. Они друзья Чуи, и Чуя перед ними любит рисоваться – тоже мне, друзья.
– Заткнись, Дазай! – Чуя развернулся и пнул со всей силы снег, надеясь, что хотя бы какая-то часть его прилетит пургой Дазаю в лицо. – Ты просто завидуешь. У тебя друзей-то никогда и не было. Ни тогда, когда мы жили у Мори, ни тогда, когда стали жить здесь. Кто с тобой будет дружить? С такими, как ты, кто может только подставлять, не дружат.
– Чуя, ты слишком груб, – Даниил не первый раз попадал на их пикировки, чаще просто они ругались на своем родном языке, и для него оставалось бессмысленной суть, но теперь он как-то даже насторожился: Чуя говорил серьезно, и если Даниил прежде думал, что подопечные их как-то дружат, то теперь сильно в том усомнился. Даже расстроился.
– Дазай другого не заслуживает. Не будет у него никогда друзей.
– Тут ты не прав. Ода Сакуноскэ ведь друг его.
Чуя не ожидал, что Даниил зайдет с такой стороны, и не поспоришь. Дазай и сам удивленно вскинул на него глаза, а потом глянул на Чую. Он молчал и не отбивал его заявления, возможно, оттого, что ощущал, что в них много правды, которой он на самом деле не желал. Во всяком случае, именно так.
– Легко быть другом, когда ты далеко. Он же не живет с ним каждый день в одной комнате. Лишь изредка приезжает. И Дазай себя с ним иначе ведет. С теми, кто ему интересен, он предпочитает вести себя не как последний говнюк!
– Вот же ты разошелся, Чуя.
– Правда все, – пробормотал Дазай.
– Я бы треснул его за такое, – хмыкнул Даниил на полном серьезе.
– Я ему тресну! Зубы полетят, как тресну! Дазай слабый! И вообще! Я тебя, Дазай, с собой не звал.
– Меня тоже прогонишь?
– Можешь остаться. Пойдем вместе в деревню. А Дазай пусть в лесу заблудится.
– Не получится. Я изучил этот лес, – вздохнул Дазай.
Чуя промолчал. Он пожалел уже, что наговорил это все в присутствии Даниила, заметив все же, что расстроил его, но тот не стал заниматься нравоучениями, а сменил тему разговора на более веселую, заодно высказав идею поехать на масленицу в Москву, на что Чуя тут же радостно среагировал, а Дазай – особо и не заметил даже этих слов, погруженный в свои мысли.
Чуя не первый раз говорил ему подобные вещи. По какой-то очень сложной внутренней причине Дазай не находил в себе сил отвечать ему в своей обычной манере. У него были слова, о боже, в их поиске мгновенном он точно никогда не терялся, но тут было другое, что расстраивало его и даже если была какая-то попытка парировать или обратить все в ответное оскорбление, Дазай как-то внутренне зажимался. Именно в такие моменты. Поиздеваться и подшутить, порой злобно, над Чуей ему никогда ничего не мешало, но вот когда Чуя так напирал… Дазай чуть отстал от них теперь, брел, глядя в спину Чуе, злясь на то, что злоба на него куда-то отступала и оборачивалась сожалениями. А еще Чуя ведь был прав. У Дазая не было друзей. Домашние в усадебном доме – это другое, это как члены семьи, которые принимают, кем бы ты ни был, неосознанно, Дазай полагался на это, но это все иной материи вещи – так он рассуждал. И Чуя прав. Мальчики в округе не желали с ним водиться, хотя он никого и не обидел. На самом деле и не желал с ними сильно-то знаться. Раздражался просто оттого, что с ними водился Чуя.
Не с ним.
Ни слова не сказал до самой деревни. Зачем-то перебирал в голове моменты, когда с Чуей удавалось находить общий язык, в какой-то мере оценив, что Чуя не прав, все было не так плохо, они вполне себе уживались, Чуя всегда был готов разделить с ним всякие необычные задумки вроде создания той карты для Юсти или проделок, устраиваемых во имя расстраивания нервов Анго-сенсея; они часто проводили вместе время в прогулках, поездках в лес, учились вместе… И тут стоило отметить, что чаще всего между ними была Юстя, которая и сглаживала острые углы. Подумав о ней, Дазай с каким-то торжеством глянул Чуе в спину, собираясь заявить, что Накахара вообще-то не прав: Юстя уж точно всегда была готова с ним дружить, но Дазай умолчал об этом, потому что Чуя вдруг вскрикнул:
– Вижу горку! Новая! Раньше не было! – и рванул вперед на приличной скорости, что и Даниил сразу бы не нагнал.
Горка была впечатляющих размеров, даже Дазай восхитился. Выстроили ее недалеко от ограды местной Преображенской церквушки, окруженной кладбищем. Детей там было множество, Чуя быстро разглядел кого-то из знакомых, но времени терять не стал – рванул на вершину горки, едва не поскользнувшись, но ловкости ему было не занимать – также ловко и скатился на ногах и помчался на новый заход. Даниил, не будь ему на прилично так годочков больше, тоже бы уже скатывался вниз, однако он все равно отправился в гущу детворы, желая ухватить это чистое и веселое настроение, сдобренное повалившим обильно снегом. Даниил любил детей, имел даже неловкие подозрения, что где-то есть у него свои, порой доходил до того, что рвался сердцем поехать да узнать, вдруг где-то в самом деле ребетенок подрастает без отцовского внимания, но этот период надрыва над возможными грешками не только юности, но уже и вполне себе матерости ума и души проходил так же резко, как и появлялся, а предъявлять ему никто ничего никогда не пытался. Оно и веселее, когда вот так вот можно просто, временно душу отвести. Безответственный он человек, что еще скажешь.
Дазай же не спешил присоединиться к всеобщему веселью, хотя горку он тоже любил, он почему-то все представлял, что Чуя возьмет и прогонит его, столкнет. И дело не в том, что все посмеются, о, Дазай вообще о таком не переживал. Он не хотел просто, чтобы Чуя так поступил.
– Чего не со всеми? Аль не весело? Пока дитё – веселье должно быть!
Дазай слышал, что кто-то возле него бродит, но тут в округе было много людей, так что не придал значения. А это глянул в сторону и как-то даже обомлел. Женщина. Наверное, даже старше Таисии, но лицо у нее было каким-то не моложавым, но чистым, и словно бы отрешенное выражение на нем застыло, но Дазай был уверен: она сейчас смотрит на него, вся на нем сосредоточена. Но лицо – мало к ее образу. Дазая поразило то, что она была лишь в потрепанном шерстяном платье, да платке, который норовил совсем упасть с ее головы, волосы ее светло-русые торчали, но большая часть была заплетена в жиденькую косу. На ногах были валенки, и это было единственным, что было на ней из теплой зимней одежды. Она сначала куталась в свой платок, но потом вдруг вынула из-под него руку и слегка ударила Дазая по холодным пальцам.
– Живой! А я-то уж подумала! Застыл, что ль? Живой! А ты не местный али? И не православный даж, и не этот, как немец-то? Не немец? Не, немцы они другие, лютеране эти! Ой! А ты – нет! Вижу! Глаза у тебя красивущие, ясные. Разумеешь меня?
Дазай стоял в оторопи и в самом деле не совсем ее понимал, говор был какой-то непривычный, но больше даже дело было в том, что он был слишком поражен таким вниманием к себе и даже уже подумывал бежать на горку, а в крайнем случае орать, чтобы спасли и оттащили от этой говорливой незнакомки.
– Че ты таращишься? Я у тя даже не прошу ниче. Чего просить у тебя? Беды твои просить? Нет, не надо мне. Но ты их не скидывай с себя, мальчик чужой. Слыхаешь? Нельзя. Не переживешь, отдашь, вот все! – она вдруг ткнула ему пальцем в лоб, и Дазай окончательно растерялся, лишь моргал. – Никто никогда своего не отдает. Страданье – все хотим мы без страданья, ах, как хотеть хотим! Думать думаем, за что оно нам, за что нам таким распрекрасным. А не так вот оно! А ты!!! Ты все примешь! И с тобой примут. Ясно вижу в очах твоих, слыхаешь, мальчик чужеземный. Да ты не разумеешь меня, видно, – она рассмеялась, а потом вдруг снова всмотрелась в него, успокоилась, словно и не смеялась. – Дай я тебя поцелую. Далеко идти тебе, и руку держать, – она в самом деле потянулась к нему, но Дазай шарахнулся в сторону, а она будто бы и забыла о том, что хотела сделать. – Горазды мы все от других силу черпать. Ты дай свою, едва миг настанет. Ох, как все это! Плохо-плохо-плохо, дорогой во мрак!
Она с криком упала к нему в ноги, и тут уже Дазай по-настоящему перепугался, при этом пытаясь осознать все ее слова.
– Дунька! Дунька спятившая явилась! – закричал кто-то вдруг со стороны церкви из женщин; при этом волнение началось еще раньше: нельзя было не приметить возившуюся возле мальчишки странную женщину, но когда та принялась рыдать у его ног, то все уже стали в беспокойстве сбегаться.
– Она тебя не обидела?
– Да это ж Дунька! Кого она обидит! Опять свои бредни несла верно да увлеклась.
– Ой, уж поднимите ее! Батюшку! Зовите! Пусть уведет! Совсем она одурела.
А та и забыла уже о Дазае вовсе, но рыдать не прекратила.
– Ты обидел, что ль? – дернул Дазая какой-то мужик, который, приглядевшись к нему, как-то странно отпрянул, но другие местные признали мальчика из дома Марии Аменицкой и тут же зашумели, а тем временем и Даниил примчался, схватив его за плечи.
– Дазай? Что такое? Дунька до тебя добралась? Думал, отмучилась она уже давно, а все ходит…
– Даня, кто это? – только и смог выдавить из себя Дазай, глядя на то, как уводили эту женщину, которая не сопротивлялась, а в его сторону более и не смотрела.
– Да ходит тут одна, говорят, юродивая, да просто сумасшедшая. Еще до вас к нашему дому все ходила, а потом пропала куда-то. Прохор Артемьевич! – кликнул Даниил какого-то пухлого мужичка, который уже разгонял всех. – Скажи, Дунька это, что ли? Откуда взялась?
– А! Даниил Алексеевич! Здравия вам! – поклонился мужичок, стащив шапку с головы, Прохор Артемьевич жил в деревне уже лет так двадцать, ведя свои купеческие дела в Старой Руссе. – Да кто ж ее знает, откуда взялась! Сегодня не была и вот есть-с, барин! Сам удивлен.
– Дазай, все хорошо? Она что-то тебе наговорила? – Даниил крепко держал его за плечи, словно боялся, что тот может свалиться. Может, и должен был свалиться, но Дазай не понимал своего состояния. Ему вдруг стало смешно, и смех этот слегка прорвался наружу, но тут же унялся.
– Дунька? – прошептал он и снова засмеялся. – Ничего. Ничего. Бред какой-то. Я не понял почти ничего. Все хорошо.
Дазай обернулся, увидев, что скатившийся с горки Чуя наблюдает за ним, но, встретившись с ним взглядом, весь одернулся и помчался снова на вершину. Дети, привлеченные прежде шумом, быстро потеряли интерес – горка была важнее. Осаму вдруг и сам сорвался на бег и помчался на горку, взлетев на нее и чуть ли не кубарем скатившись, чем вызвал смех, но и сам тому был доволен – почему бы не повеселить всех вокруг? Спонтанное, идиотское желание, но выползло оно из того, чтобы побыстрее всех заставить забыть об этой странной истории, что с ним только что случилась, ибо Дазай боялся, что вот-вот и сорвется, провалившись глубоко в раздумья, а если все еще сейчас начнут спрашивать… А так, пусть думают, что недоразумение, которое его и не тронуло вовсе. И он снова лезет на эту горку, потому что и правда в удовольствие, тащит за собой какую-то девчонку, с которой слетел платок, но она хохочет и следует за ним, скатываясь в одной каше из рук и ног.
У Чуи вид такой, будто Дазай отобрал у него личную горку, но Дазай Чую не замечает. Никого не замечает и каждый раз лезет наверх, зачем-то думая о том, что это же так просто упасть и смертельно удариться головой об лед, но проделать подобное не пытается, иначе уже будет не смешно.
Даниил через час их всех мокрых силой буквально отрывает от горки и тащит в трактирчик при местном постоялом дворе, намереваясь отпоить горячим чаем, а то чего еще – заболеют! Растрепанные, задыхающиеся, чуть не подравшиеся – в сущности, из-за этого уже и вмешался Даниил, причем драться собрались они не меж собой, если так посмотреть, а были втянуты в возникшую потасовку местных мальчишек, вовсе даже и недружных Чуе, а взявшихся, видимо, из соседнего селения ради вопиющего захвата чужой горки!
– Зря вы меня забрали! – Чуя яростно сожалел о том, что ему не позволили выбить никому зубы, а еще по случайности напинать и Дазая, мол, ошибся в пылу драки, бывает. – Я бы им показал! Вот Дазая надо было забрать! Его бы там убили и все.
– А ты бы и рад был. И сам бы прибил!
– Кто знает, – Чуя сощурил глаза, садясь на деревянную скамью, он даже не замечает, что у него на голове нет шапки (ее подобрал Даниил и так не вернул ему), а волосы все влажные от снега, Дазай в этот момент разглядывает их и не реагирует на предостерегающий взгляд Чуи, а тот вдруг смешивается и не понимает, в чем дело, но Дазай уже сморгнул и скривил ему лицо в ответ, что Чую еще больше задело, но он лишь глухо прорычал что-то про себя по-японски.
– Дазай, ты так шустро умчался, что я ничего не успел спросить у тебя о том, что случилось с Дунькой. Так и не смог понять, зачем она к тебе полезла, – Даниил в самом деле был обеспокоен, не зная, как это толковать. Вреда от этой странной женщины никто никогда не знал, но кто ж разберет, что ей взбрело в голову. Больная есть больная, хотя… Некрасиво, наверное, так думать, но все же внутри сновали какие-то опасения после этого случая.
– Наверное, с кем-то перепутала, – равнодушно (отчасти это было показное) отозвался Дазай, глядя на то, как половой тащит в их сторону стаканы с чаем и булки. Чаю хотелось до одури, пусть он тут и не будет таким, что подавали дома. – Может, удивилась, увидев меня, такого распрекрасного, за принца приняла, а потом как разглядела, что не совсем принц, так расстроилась.
– Кажется, кто-то головой треснулся, – хрюкнул Чуя в стакан с чаем, но тут же сделал большой глоток, немного нахмурился, ощутив вкус, но не отставил от себя.
Дазай снова скривился ему в ответ и впился зубами в булку. Ощущения, словно и не завтракал прежде. Или дело просто в булке. Пышная она была, пахла чем-то сладким, хотя начинки никакой не было, но тесто приятно растворялось во рту и перебивало не особо яркий вкус чая.
Людей вокруг было не очень много, в основном гости постоялого двора. Двое мужчин, возможно, проезжие купцы, они нервно что-то обсуждали, иногда повышая голос, но быстро затихали. Женщина с юношей старше Дазая и Чуи, видимо, сын, на нем была юнкерская форма, он как-то все заботливо кружил вокруг матери, а та, по-видимому, была больна, кашляла периодически, но выглядела все же бодро. И еще мужчина, одетый весьма себе прилично, словно из столицы. Он кушал чай и просматривал местные губернские газеты. Даниил тоже оглядывал людей вокруг, в какой-то момент себя поймав на мысли, что словно бы сидит и ждет, что сейчас сюда Дунька эта явится. Что она ему далась? Как будто он больше самого Дазая распереживался. Вернется домой, расскажет сестре, та и скажет, что ерунда все это, но просто… Даниил не склонен был к суевериям, да и он даже не слышал, что она говорила Дазаю, но просто… Всякие мысли.
– Таисия Алексеевна там, наверное, уже злится на нас, – вспомнил он вдруг свою другую сестрицу и приуныл теперь в другом направлении.
– Она пишет глупые истории, – шмыгнул носом Дазай.
– Про тебя она говорит также, – ввернул ему Чуя.
– Глупо говорить про шуточные истории – глупые. И когда я читал, то все смеялись. И Валентин Алексеевич тоже. Она одна сидела с таким видом, будто я посмел ее место занять.
Даниил хотел было сказать, что не стоит так уж обижаться на Таисию, но промолчал. У него не было дурных чувств к сестре, но порой казалось, что та намеренно не хочет вызывать у своих родных хороших эмоций к себе, будто тогда что-то дурное случится. Не понимал совсем ее. Впрочем, Таисия всегда была какой-то обособленной в их семье. Никто никогда не знал, о чем она думает, что там прячет внутри своей души. Ее истории никогда не содержали в себе чего-то, что могло бы раскрыть ее саму, они были нарочито сентиментальны и шаблонны, она понимала форму текста, но не умела его оживить, во что упорно не верила, а разубеждать уже никто и не пытался. Из-за этого было как-то жаль ее, но как пожалеть столь скрытного человека, о котором особо ничего не знаешь, которого не понимаешь? Даниил прежде думал, что это лишь его беда, хотя он был старше ее всего на пять лет по сравнению с остальными детьми отца от второй жены, но затем узнал, что и Маша, и братья младшие тоже в каких-то блужданиях относительно своей старшей сестры. С Митей об этом не говорил, но ощущал, что тот тоже нечто подобное испытывает.
Мысли о Мите развернули его в сторону грусти относительно того, что тот требовал его к себе в Екатеринбург, а не хотелось жутко. И Даниил приуныл уже по своим личным трагедиям. Он встрепенулся слегка, когда Чуя вдруг встал.
– Куда ты?
– Тут же где-то есть отхожее место? Скоро лопну! – он стащил с себя все еще мокрый от снега шарф и побрел на поиски. Дазай смотрел на него несколько секунд и тоже поторопился следом.
– Я тебя с собой не звал.
– Я и не напрашиваюсь с тобой, просто нам по пути.
Чуя не стал спорить, не до того было. Он прежде заметил, как тот юный юнкер вышел откуда-то с заднего двора, и Чуя предположил, что им туда же, но в итоге они вышли в какой-то крытый двор с лошадьми, где жутко пахло этими самыми лошадками, и замерли в смятении.
– Воняет так, что – самое место для тебя, вонючий Дазай!
Осаму вытаращился на него в возмущении, не понимая такого выпада, а потом закатил глаза.
– Бедный-бедный маленький глупый Чуя! Только на такую тему ты и умеешь шутки отпускать! Совсем развития никакого!
– Закопаю тебя сейчас в этот навоз.
– Кто-то, кажется, сейчас лопнет. Не делай этого только вблизи меня, слизень!
Чуя был готов рассвирепеть, но, мать его, Дазай был прав. Можно и лопнуть. Слишком много чая. Лучше поторопиться. Он двинулся через двор чисто наугад, отворив дверь и обнаружив что-то вроде сеней, ведущих непонятно куда, но пошел дальше все еще с надеждой вдоль склада дров. Вдалеке слышались какие-то отголоски, но совершенно непонятные, и Чуя просто идет наугад, отворяя дверь, ведущую видимо на самом деле в одну из зачуханных комнаток для приезжих гостей, и застывает в полней растерянности, ударившей его кровью в лицо, а потом и по всему телу.
Он ведь бы и не подумал. И не потому, что как-то и не знал, вроде бы что-то знал, еще в Японии, там, случалось невольно, на улицах на всякое натолкнешься, даже будь то место приличное, но никогда так вот открыто и близко. И нет, и все же – не подразумевал в своих мыслях до конца. Явившийся рядом с ним Дазай испытал нечто близкое к тому, что окатило Накахару. Они оба таращились в каком-то фантастическом страхе на лежащего на потертой медвежьей шкуре мужчину, на котором в буквально смысле скакала молодая девушка, задравшая свои юбки до самого верха, смяв их в руках; она вскрикивала и извивалась, ничего не замечая вокруг, а мужчина под ней только и ныл, как-то жалко просил, скулил, зовя ее красавицей, хотя таковой она и вовсе не была, правда тело у нее было изящное, она то и дело склонялась к мужчине, целуя его в губы развратно, а потом снова выпрямлялась, запрокидывая голову, словно собираясь к кому-то наверх взывать, да лишь стоны рвались из груди ее.
Чуя и Дазай одновременно отступили в тень сеней, но естественное к подобным вещам любопытство, к вещам, о которых они как-то пока что и не думали говорить друг с другом, обходя это все стороной, но порой ощущая в себе что-то такое странное и уже не совсем детское, но все еще туманное и далекое – непривычное, манило их, заставляло смотреть и дальше, таким вот непотребным образом внезапно вминая в мир взрослых.
Дазаю казалось, что этот мир взрослых уже как-то задел его. Он помнил, как увидел не так давно, как служащий в доме Марии конюх буквально засосал за углом Алену, а та потом в ответ смеясь ударила его по лицу, заставив себя догонять и вымаливать еще один поцелуй. Даже не досмотрел – они убежали, а он стоял и думал. Прежде он узнал лишь невинные нежные поцелуи, с того самого первого раза, когда с ними прощалась Евдокия, когда их чмокала затем Мария Алексеевна просто из материнской нежности, но свыше этого! Дазай тогда много думал о таком, пытался искать в книгах такие сцены, но книги были не те или просто не передавали того, что он увидел, и он все думал о том, какой это странный мир, куда они приехали. В Японии такого не было, а здесь было, и то, что было, хорошо иль плохо скрывалось, но не переставало быть частью действительности. Слишком странные были для него думы и какие-то даже запретные, и он не знал, к чему в них прийти, не мог нащупать нить и конец, ища чувства, что должны быть, но не воплощались.
Чуя же в своей потерянности блуждал иными путями, и прежде он мыслями своими был в той сладкой неге, когда даже подумывал поцеловать кого-нибудь, может, даже Юстю, но поцелуй – в щеку, целомудренно. А вот дальше! Уж точно не Юстю. И там дальше мысли куда-то проваливались, и он вспоминал, как над ним смеялась Аленка, предлагая его чмокнуть, а он удрал.
Но все эти вещи – они не такие. Они не из этого, когда эта женщина вдруг приподнялась, нырнув рукой между своих бедер и собралась что-то еще сделать, как мужчина вдруг-таки приметил подглядывающих, немедленно подскочив и явив взглядам свой возбужденный орган.
– Э, паршивцы! Моя баба! Занята! – кажется, он был в это время суток неслегка пьян, потому даже не понял, что перед ним совсем юные подростки, лишь отдаленно начинающие вкушать фокусы своего взрослеющего организма, но он начал махать руками в своем позорном гневе, и Чуя с Дазаем просто не стали ожидать развязки, а рванули прочь, слыша лишь его крики и смешливые возмущения девицы: как это он посмел ее оставить?!
Убегать стремглав не пришлось, они лишь отбежали. Дверь захлопнулась, и двое мальчиков отступили обратно во двор к лошадям, все еще не способные прогнать картинку из головы, что так вот без предупреждения им явилась. Они молча стояли, порой переглядываясь, не зная, что сказать и почему-то ощущая неловкость, которая раздражала, ибо как-то показать себя изумленным – это ж как! Слабость! Они ж вообще уже себя считали в какой-то мере взрослыми! Мужчины! А Дазаю так вообще сегодня хватило впечатлений из-за этого случая у горки, но он теперь совершенно выветрился у него из головы, и там появилось нечто такое, что шепотком ему с каким-то пищащим мерзким призвуком посоветовало вернуться и досмотреть. От этой мысли тело как-то потяжелело, и будто бы такое чувство порой мелькало в нем, но Дазай одумался и попытался все же прийти в себя.
– Ты, кажется, искал, куда бы выйти, – пробормотал он Чуе.
А тот не то чтобы расхотел уже, просто… Отшибло. Он бездумно кивнул, огляделся, но так и не понял, куда ж идти, и варианты сами собой не напрашивались.
– Дане не скажем, – зачем-то произнес Чуя.
– А ты что, смутился, Чуя? – Дазай попытался его поддеть, но вышло вяло, Накахара лишь отмахнулся от него и все же решил найти место, где можно успокоить раздувшийся мочевой пузырь!
Они с Дазаем задержались, что Даниил, заплативший за их скромный перекус и давший на чай, уже заволновался: куда подевались?! – предполагая уже организовывать поиски, но спокойно выдохнул, едва увидел, что они вернулись.
– Что-то вы совсем долго.
– Заблудились, – бросил Чуя. – Идемте домой.
Даниил если и заметил в них какое-то смятение, то особо значения не придал, прочем даже и представить не мог все же, да и не сказать, что мальчики выглядели такими уж взволнованными. По-своему, да. Может, в каком-то даже еще непринятии, но что-то там себе укладывая в голове, может, даже желая в душе с кем-то об этом поговорить, но не решившись, ибо – ну, это же секрет запретный.
Знала бы в тот момент расстроенная и обиженная их побегом в деревню Таисия, как ее действия, в целом-то безобидные, обыграли этот странный день.