Allegro maestoso.
Москва, февраль 1885 года.
Мало сказать, как Чуя ждал этого момента. С прошлого года, когда они впервые отправились в Москву на масленичную неделю, он грезил повторением. Первый раз этот праздник, так непохожий на привычные его сознанию мацури, он и вовсе пропустил, а все эти местные традиции и не понял, даже принял с внутренней враждебностью. Первая зима в Песно, постоянные сопли и простывания, – его лишь дома накормили блинами, да в окно дали посмотреть, как на улице сожгли ни в чем неповинное чучело; ничего не понял, а у Дазая, который ходил в Приозерный Погост поглядеть на гуляния, спрашивать ничего не стал. Из зависти, хотя зависти даже не к веселью, а потому, что Дазай, который тоже хлюпал носом, лихорадки, однако, избежал.
«Вот и иди, вымажи все там соплями», – проворчал ему тогда в спину Чуя.
В общем, в тот первый раз ничего не задалось. В следующем же году было уже веселее, и Чуя смог увидеть праздник в близлежащих деревнях, но тот восторг, что он испытал спустя еще год в Москве, затмил все эти деревенские веселья. Его первым впечатлением был местный московский люд. Прежде их привозили в Москву летом; покатали по городу, но то было совсем другое время, летняя Москва оказалась душной, грязной, не настолько людной, ибо москвичи не такие дураки сидеть в городе в столь неприятный сезон – удирали все на дачи, каждый по своим материальным возможностям, перетаскивая туда все, что надо и не надо, включая горшки с фикусами и старое кресло подслеповатой старушки свекрови или тещи, не забыв, естественно, и ее саму. В тот первый приезд, конечно, куда больше интереса вызвал большой московский дом Марии Алексеевны с целой кучей комнат, бальной залой и всякими потайными местами; он сильно отличался от усадьбы в Песно. Особняк был возведен, как рассказывала Мария, во второй половине прошлого века, во всяком случае, так говорилось в старых документах, что перешли к ней с владением сим имуществом. Без существенных потерь дом пережил московский пожар в 1812, так что на полных правах представлял образцовый предмет своей эпохи. Вдохновленный новым для себя видом жилища Чуя с увлечением принялся за исследование пространства, состоящего из двух этажей и цоколя. Многое казалось каким-то чужеродным: старые зеркала, местами совсем уж потемневшие, но явно в дорогих рамах, старая ампирная мебель, которая смешалась с экземплярами поновее, а там же всякие шкафчики и стулья начала века, чьи-то портреты. Пару лет назад здесь полностью отремонтировали крышу, освежили фасад, подправив все элементы декора в духе классицизма. По мнению Чуи, особняк смотрелся в общем немного громоздко, но ему тогда вообще в Москве все здания были непривычными, и он просто привыкал, пытаясь сравнивать с теми европейскими постройками, что он успел застать в Японии, но сравнений не находил, точнее уже не помнил.
Но то все было, как уже указано, летом.
Зимой – зима же превратила город в совсем иную картинку. Белоснежная и пестрая от ярких нарядов разодетого по-зимнему люда. Они тогда оказались на какой-то огромной ярмарке, где рядами продавали блины с начинкой на любой вкус, обмасленные пироги с яйцом, мясом, рыбой; пахло медом и хмелем, Чуя помнил, как к нему привязалась какая-то огромных размеров женщина в красно-желтом платке, вся румяная, сначала пусть и напугавшая, но с каким-то особо добрым любопытством желающая его угостить своими калачами в виде толстой косички. Думал, лопнет от поедания всей этой прелести. С особой страстью он вспоминал, как в один из дней их вместе с Дазаем и Юстей привезли на празднования в Коломенское, где стояла в разноцветных бумажных гирляндах ледяная горка на деревянных сваях. Чуя уже испробовал тогда местные горки, но у этой была самая длинная ледяная дорожка, уносило по льду далеко, и эту горку Чуя оценил выше всех прочих. Царь-горка, как выразился на его замечание ездивший с ними тогда на празднования Дмитрий.
В Москву они приехали в этот раз пораньше: Мария намеревалась заняться некоторыми своими финансовыми вопросами в городе, сделать визиты и принять тех, кто, едва узнав, что она будет в бывшей столице, собрался к ней, а заодно, что куда важнее, повидаться с дочерью; уж очень она надеялась выпросить Устинью из гимназии хотя бы на несколько дней, но изначально разрешения на то не получила, однако на выходные воспитанницам дозволили краткий отпуск. Дом подготовили тщательно до хозяйского приезда, так что прибыли они в уже прогретое жилище. Даниил предполагал здесь после остаться, а потом все-таки отбыть в Екатеринбург, что слегка удручало: Чуя ощущал непомерную скуку, когда в Песно они оставались одни с сестрами Савиными, не считая прислуги, а тут еще и Юстя в Москве была, но предаваться смурным настроениям не стал, и как только Юстя была вырвана из ее благородного гимназистского плена, заставил Даниила (а у того уже у самого появилась причина расшевелиться, о которой ниже) немедленно сесть с ними в украшенные переплетенными лентами сани, запряженные тройкой с бубенчиками, и погнать по Москве.
– Морозищщще! – Юстя, однако, с довольным видом яростно растерла себе щеки варежками и поудобнее устроилась под теплым одеялом между Чуей и Дазаем. – Объемся сегодня! Буду объедаться! А то! То нельзя, это нельзя! Пусть мне станет плохо! Объемся!
– Потом еда! Сначала гонка на санях! – Чуя особо ждал этого момента!
Все эти гуляния и ярмарки, по которым он уже находился, – это весело, но сани! – потому так и суетился, не желая пропустить, он бы и сам погнал лошадей и вообще хотел устроиться рядом вместе с извозчиком Петькой, которого частенько нанимали в Москве, когда хозяйка была дома; парню-то немного было за двадцать и полихачить он любил, и Мария, провожая их, мысленно кляла себя, что отпускает детей с таким ненормальным парнишкой и не самым разумным из всех ее братьев, благо, что Чуе не дала пристроиться с Петькой рядом, зато уселся с ним Даниил, который поначалу всегда ленился, ибо его воротило от необходимости утепляться, но потом, уже одетый, он резко менял свой настрой, а – и да, причина на то у него была веская, так что в тон Чуе он добавил:
– Мчи, Петя, к Девичьему полю! Покатаемся! Там мой заклятый враг Шехонский будет кататься, мы должны завалить его сани набок! – ох, счастье нервов его сестры, что она это не слышит. – Мчи быстрее! Этот подлец прислал мне утром письмецо, где писал, что ожидать меня будет, был уверен, что я из дома не вылезу! Гони, Петя, все от тебя зависит!
И Петя погнал через всю Москву.
– Не слетите только-с, барин!
– Будет весело, если мы перевернемся, – с ненормальным блеском в глазах представил себе это дело Дазай, завороженный не менее всей этой суматохой; Петька пригнал их сани к месту гуляний на такой скорости, будто от чертей удирать пришлось; праздновавшего народу, смеющегося, укутанного в яркие одежды, отделанные мехами, расшитые золотыми и серебряными нитями и жемчугами, собралось даже больше, чем прилично. Особо пестрели тут купеческие девки: Дазай смотрел на них немного диких, непривычных все же ему, но с приятной забавой воспринимал все это безумство, когда в один хоровод из красок смешивался самый разный люд, будь то крестьянин или князь какой.
Кстати, насчет князя... Тот самый заклятый враг Даниила, если уж точнее – князь Всеволод Андреевич Шехонский, полноправно считался одним из близких друзей детства Даниила Алексеевича, с которым он не упускал случая поспорить на что-нибудь и обойти в чем-нибудь. Прознав, что старый друг будет в эти дни в Москве, Всеволод Андреевич тут же подготовился и специально составил к нему письмо, вызывая на битву великую, зная, что Даньку Савина надо раззадорить, и вот – уже выжидал на своих шикарных разукрашенных санях, да еще и сам управлять взялся своей тройкой, вид у него в тяжеленной дорогой шубе, однако, вовсе на княжеский не тянул – зато смотрелось залихватски, по-боевому! Завидев его, Даниил засуетился и таки отбил себе право управлять самому, иначе враг засмеет!
– Юстя! Матушке ни слова! – Даниил покрепче надвинул шапку на лоб. Вокруг было множество других санных экипажей, но все они не имели значения, когда на него с наглым призывом, ухмыляясь, словно гусар лихой, а иначе и не скажешь (Юстя потом отметила, что будь он моложе, то влюбилась бы в него), глядел враг его заклятый. – Держитесь там! – предупредил Даниил.
– Вывались по пути, Дазай! – у Чуи же был свой личный враг – они с Дазаем традиционно совершили обряд искрящихся великим гневом гляделок; Юстя тихо смеялась при этом, бегая глазами от одного к другому.
– Дураки! Не вывалитесь оба! И держите меня!
– Я-то тебя удержу, а вот Чую мы точно потеряем! – Дазай это так сказал, будто безотказно в это верил. Чуя глянул на него еще злее, подумав про себя, что точно окунет его сегодня рожей в снег! – Хотя чего! Чуя мелкий, мы и не заметим, как он вылетит по пути!
– Да я тебя!
Чуя чудом просто в самом деле не вылетел из саней, когда те вдруг резко понесли. Удержался, при этом завалившись на Юстю, а та давай громко хохотать, придавленная, но счастливая от скорости, звона колокольчиков и криков; вцепилась то ли в Дазая, то ли в Чую, и все время, пока сани несли, подгоняла дядю, чтобы не давал спуска этому его врагу!
Они в самом деле пару раз едва не завалились набок, и у Дазая тогда сердце сжималось, но он не понял, то ли в предвкушении чего-то фатального, то ли все же от удовольствия скорости.
– Мчи! – орал Чуя громче разве что Юсти, он то и дело пытался привстать; мимо промчался какой-то одиночный всадник, и Накахара в этот миг подумал, что однажды хочет тоже вот так вот свободно пронестись, но сейчас ему и того хватало, его обдало снегом от мимо проехавших саней, и оттуда, из них, на него! – победно глянул какой-то мальчишка, что Чую рассердило, и он принялся орать еще громче под усилившийся смех Юсти. – Даня, обгони их! Обгони!
– Идем на поворот! Петька, держитесь все!
Дазая дернуло в сторону, на него завалились и Юстя, и Чуя, но саней никто не покинул, маневр был выполнен почти безукоризненно, и наглого мальчишку они обошли, но это лишь Чуя праздновал победу, с князем же шли пока на равных. В его санях сидели его младшие сыновья и подгоняли отца, бросая при этом взгляды на особо разгоряченного Чую, который, вне сомнений, уделывал их в уровне производимого шума, а Дазай смотрел на Накахару и в чем-то даже завидовал, словно ему самому нечто неведомое мешало так вот подскочить, только ему и без того было весело, а еще он решил, что вывалиться наружу и быть затоптанным и перееханным – так себе удовольствие, так что решил сидеть и держаться крепче!
– Что, княжья рожа! Умылся снежочком! – ликовал Даниил, когда-таки обошел своего врага.
Они уже стояли в стороне, готовясь сделать позже еще один рывок.
– Ты это, Даниил Алексеевич, намеренно из себя бревно неповоротливое изображаешь, чтобы сбить с толку, а сам – маньяк уж, прости меня, – князь Шехонский был на самом деле человек очень добродушный и с юмором, так что ничуть не обиделся, да и было все честно, к тому же, пока они между собой развлекались, многих вперед пропустили, но на это мало обратили внимания.
– С тебя будет угощение, Всеволод Андреевич, уж изволь!
– Так я же тебе написал, что на вечер у нас "Эрмитаж", а потом еще и баня! Или ты в порыве не дочитал даже? – князь расхохотался, верно угадав, но Даниил не особо смутился.
– Папа́, мы на горку! – известили князя сыновья и помчались к огромному строению саженей так в восемь.
Туда же навострился и Чуя, утаскивая за собой Юстю, которая было хотела исполнить свою клятву объесться, но затем уверилась, что после горки оно лучше пойдет.
Куда там подевался Дазай, Чуя поначалу и не придал значения, детей и взрослых вокруг была масса; Чуе криком Даниила было поручено следить за Юстей, что он честно собирался исполнить, пока она сама где-то не потерялась в толпе, и до него лишь время от времени доносился ее радостный визг: обнаружив здесь кого-то из своих гимназистских подруг, она решила присоединиться к ним.
Дазай же нашелся как-то внезапно. Точнее Чуя его сам нашел и образом явно не самым обычным… Накахара быстро бросил все эти вспомогательные глупости: корытца-ледянки, сани – он и на ногах мог лихо пролететь и даже не пошатнуться, чем уже несколько раз вызвал восхищение, приметивших его мальчишек, но очередной момент его триумфа был как-то вот глупо испорчен именно Дазаем. Чуя издалека, еще на склоне, заметил, что на льду копошится какое-то не уползшее с дороги тело, и наивно понадеялся, что у тела хватит силы ума уползти с опасного пути; Чуя отвлекся, созерцая восхищенные его ловкостью взгляды, и едва не сделал кувырок с приземлением носом прямо в лед, но лед ему не попался, а попался не особо мягкий Дазай, об которого, в сущности, он и споткнулся, и на котором распластался опять же довольно чудным образом.
Вопрос о том, почему Дазай вовремя не убрался подальше, был немного невеселым: когда он скатывался, позади него и быстрее него летел кто-то, еще и размахивая своими бесполезными, видимо, из задницы выращенными руками, и заехал ему по затылку со всей дури. Дазая тут же яростно повело, он растерялся, а когда уже затормозил, то сразу и встать не смог – голова кружилась, да и испугался. Вроде и соображал, что надо отползти и почему-то был уверен, что он уже на расстоянии, но, как уже известно, ошибся, и вот теперь на нем растянулся Чуя, не менее ошалевший от такой встречи, а Дазай смотрел на него во все глаза с изумлением и испугом, но уже не от удара, не от столкновения, а просто от какого-то осознания, но совершенно неясного происхождения. Единственная мысль была в тот момент – он почему-то был рад Чуе.
– Ты придурок! Ты чего тут растянулся? Чуть не угробил! – затрещал Чуя по-японски; он очухался и быстро сориентировался: не только сам отполз, но даже это бесполезное тело оттащил в сторону. Что было кстати – у Дазая по-прежнему немного кружилась голова.
– Не поможешь мне? – Дазай кое-как сел и с глупой улыбкой уставился на Чую. Тот на него. Чуя не улыбался, скорее затаился: Дазай так довольно лыбился, глядя на него, что – не знаешь, как правильно на такое вести себя. – Слегка уносит.
– Куда тебя уносит?
– Не знаю, – Дазай хихикнул, но вообще он был как будто спокоен и все же немного не в себе. Он оглянулся. Там на льду его шапка валялась, по которой уже проехались несколько человек, в волосах снег и льдинки застряли, он весь красный и все очевиднее – какой-то невменяемый.
Чуя поднялся со снега и выскочил быстро на ледовую дорожку, перехватив несчастную шапку; он нахлобучил ее Дазаю на голову и быстро поднял, схватив под локтем. Сразу не отпустил, убедился, что стоит, а потом заглянул в лицо.
– Ты это, помирать ведь не собираешься?
– А? Нет, мне лучше. Просто…
Он не договорил и побрел немного в сторону, уже, видимо, не желая кататься. Чуя не был уверен, может ли он оставить его одного, но и нянчиться не хотелось, поэтому еще раз оглядел с ног до головы – голову особенно, потому что именно с ней был явный непорядок, и все же помчался на очередной заход. Там еще и Юстя нашлась, откуда-то раздобывшая санки (дядя на самом деле притащил ей), и теперь ей срочно нужен был Чуя, который поведет их ровно, так чтобы не улететь никуда!
– А Дазай где?
– Вон стоит. Накатался, кажется, идем! – он дернул ее за руку, таща по ступенькам и занимая очередь, хотелось еще скорости, у Чуи еще было полно сил!
Хотя он при этом все равно то и дело посматривал в сторону Дазая, а еще у него слегка коленка побаливала после столкновения с ним, точно будет огромный синяк.
Дазай на самом деле быстро пришел в себя. Ощупал затылок. Побаливает, но вроде бы ничего серьезного. И хуже бывало. Он только вот перед этой поездкой снял бинты с шеи, когда умудрился ее поцарапать в попытке спрыгнуть с дерева, а ветки строптиво решили его придержать. Кататься только и правда более не было желания, и Дазай нашел Даниила в одном из чайных домиков недалеко, выпросив у него рубль купить себе чего-нибудь вкусное, и отправился вдоль лавок, словно ведомый запахами, что на морозе прямо жгли нос.
Пару раз к нему привязались непонятные ряженые, закружили, орали какие-то песни, но он ловко вынырнул из этого хоровода и удрал, тщательно оберегая выданный ему рублик. Где-то рядом громко хохотали молодые офицеры, а затем вдруг грянули какую-то песню, слегка пьяными голосами. А Дазай все пробирался. В итоге набрав себе маленьких кренделей, Дазай решил оставшиеся деньги приберечь и пошел жевать свою добычу, заодно и посмотреть на снежную крепость, часть которой кто-то успел уже разрушить, но и до своего обрушения она явно была не особо впечатляющей, в Москве с этим делом было не особо интересно, Даниил рассказывал, что в его раннем детстве в Екатеринбурге он видал мощные крепости, взять которые была задача не из легких, а здесь – вовсе не сыщешь ничего такого.
Как бы порой Дазай ни роптал на эту вредную зиму в далекой от родной Японии стороне, горки и ледяные городки каждый раз казались ему каким-то волшебным местом, никогда невиданным ни в Йокогаме, ни в краях, где непосредственно родился, и вот такие вещи: горка, сани – надо же… Будто до всего до этого он по-настоящему и не веселился. Никому не говорил, но ждал это своеобразное для него мацури, и ждал теперь других праздников, пусть ничего в его понимании не значащих, но отвлекающих от грустных мыслей, что имели свойство забивать его голову. Он уже представлял, как напишет обо всем этом Одасаку и отправит в Китай. И Фёдору тоже обязательно напишет. Тот всегда просил его, в каждом письме, отвечать и отвечать. Фёдор как-то рассказывал ему о праздниках, но сам помнил уже мало из них, обрывочные фрагменты, и Дазай подумал, что стоит ему все это описать; последнее время он стал писать ему даже больше; тоже в ответ на его карточки с видами Канто, вкладывал те, что доставал сам или ему кто-нибудь привозил по просьбе; Фёдор все просил и свою карточку прислать, но Дазаю не нравилось, как он получается на них – Чуя не зря говорил, что у него какой-то хищный вид получается, при этом Мария уверяла, что видит здесь прелестного молодого человека, и ей сложно было не поверить, но Дазай был, однако, согласен с Чуей, потому обделял Фёдора в этой просьбе, но в остальном: если с момента его приезда сюда был миг, когда Дазай мало времени уделял его письмам, вынужденный прежде свыкнуться окружившей его враждебной в чем-то и просто незнакомой действительностью, то потом, когда эти чувства улеглись и изменились, он снова ощутил это рвение к своему другу: потому что накопилось, а не все вещи он мог высказать Оде, а Фёдор в этом случае стал приятным письменным собеседником. Особенно теперь это было важно, когда Дазай так близко касался всего того, что Фёдору было изначально родным. Чуя от него такое и слушать не будет, да и писать письма куда проще, такое общение было более, чем приятным. Фёдор в ответах говорил, что зачитывает отрывки его писем сестре, и ту это делает какой-то особо счастливой, а еще Евдокия на полном серьезе говорила, что из Дазая вышел бы отличный рассказчик: так уж хорошо у него получалось все описывать и очень хвалила его возросший уровень языка. Дазай не отвечал ничего на это, но в душе прятал эту теплую радость оттого, что Евдокия там становилась капельку счастливее от его писем.
– Дазай, почему ты тут спрятался от нас! – он еще издалека услышал голос Юсти, но не сразу обратил внимание, она подхватила его под руку, потащив куда-то, Дазай только и заметил, что вместе с ней были Чуя и Даниил.
– Куда мы…
– Петька морду будет бить мужикам!
– Господи, Юстя, надеюсь у себя в гимназии ты так не выражаешься, – Даниил, однако расхохотался.
– Там я приличная барышня, меня хвалят, а тут никто не видит. Идемте, идемте! Жуть, как хочу посмотреть!
– Не говори маме, что я тебе позволил на такое смотреть, пусть и издалека.
– Я тоже хочу морду кому-нибудь набить! – заявил Чуя, словно и правда предвкушал бой, куда его в жизни не пустят. Дазай не мог не оценить, что в этот момент Накахара пялился на него, Юстя тоже смекнула, в чем дело, и расхохоталась.
– Ты в сгущенке, – вдруг заметил Дазай следы сладости на ее лице и каплю даже на платке, который был, судя по всему, куплен где-то тут и повязан поверх ее изящного сине-серого пальто.
– Ах! – она тут же принялась тереть подбородок и скоблить платок, выудив руку из рукавицы. – Вот ведь я… Позор какой, – при этом все равно смеялась. Платок отчистился, а лицо и того. – Зато блины были вкусные. Дядя, а мама говорила, что ты раньше тоже всегда ходил участвовать в кулачных боях! Почему сейчас не ходишь?
Даниил что-то не понял, была ли в этом вопросе откровенная наивность или провокация в его адрес, но он лишь посмеялся:
– Староват я уже для такого, меня там затопчут, а потом добьет дядя Митя, решив, что я специально полез, чтобы не ехать к нему на прииски.
– А ты что, подобным образом поступал? – опять же было сложно сказать, звучал ли вопрос Устиньи наивно, или она так издевалась: интонация ее была настолько двуликой, что даже Дазай не брался дать ответ, но диалог получался в чем-то забавным.
– Скажем так, у дяди Мити имеются основания меня подозревать в бессовестных уловках, – хмыкнул Даниил, на что его племянница прыснула, и тут уже все же стало очевидно, что она издевалась над ним, но так безобидно, что Даниил поддался ей. – Но знаешь, здоровье дорого. А у меня сегодня еще приглашение в ресторан… А куда это сиятельнейший князь-то подевался?..
Дазая мало интересовали все эти драки, устраиваемые традиционно на праздник, но в сани они все равно погрузились, и весь в предвкушении Петька погнал к Москворецкому мосту. Ехали весело, еще и зацепив за собой какую-то свору бродячих собак, что старались не отставать от их саней, правда, под конец все же разбежавшись.
Даниил с Чуей пошли спускаться прямо на лед Москва-реки, Дазай же остался с Юстей, которой дозволено было глянуть издалека на беснование мужиков. Чуя уже второй год подряд клялся себе, что вот он вырастет – и тоже пойдет лупить всех подряд. «Чуя, нечестно так будет с твоей стороны. Ты же так мелким и останешься. Нырнешь в толпу – тебя и не заметят, будешь там всех по коленкам лупить, действенно, но нечестно».
За эту фразу Дазай мог бы вылететь из саней. Спасло то, что снова между ними сидела Устинья.
– Дикость какая! – с придыханием выдала она, глядя на мельтешащих вдалеке людей. Петьку они, естественно, не видели, но зато Дазай мог приметить Чую в толпе подбадривающих. Забавно. Дазай не смог сдержать улыбки, глядя на его фигурку вдалеке.
Петька умудрился выйти из боя со всеми зубами, но с зажигающимся на глазу фонарем; обозначился он слабенько, но завтра обещал засиять всеми красками, являя чудеса организма выдавать занятные гематомы, но сей факт его никак не волновал, он уселся в сани, накинув свой тулупчик прямо на голое тело, запахнулся, однако, плотно со строгого назидания Даниила: с ними все-таки юная барышня была. Даниил перед этим, правда, сам едва не потерялся во всей этой суматохе, потому что на драку примчался какой-то его знакомый, был бит, но остался цел, правда до этого Даниил не мог не помочь слуге этого своего знакомого дотащить битое тело до саней, загрузить о отослать обратно к жене, которая, вероятно, всыплет ему прежде чем привести в чувство.
Возвращаться обратно уже некогда было. Петька домчал их до первой базарной площади, где уже готовились сжигать чучело. Чуя к тому моменту все еще ощущал в себе запал и на качелях покататься, и на карусель залезть, и снова на горку взобраться. Устинья же, не желая сдавать позиции мальчишкам, решила не отставать, а Дазай оказался опять на горке именно по желанию маленькой дамы (не мог отказать), впрочем, его собирались коварно использовать, чтобы управлять санями.
Дазай увидел сжигание чучела, когда летел с Устиньей с горки. Огонь так ярко всполохнул, что многие вскрикнули больше от страха, чем от восторга. Они с Устиньей, едва санки их врезались в кучу снега в конце ледового пути, подошли чуть ближе глянуть. К своему удивлению, Дазай разглядел и Чую – уж больно близко он встал, опасно, но его это будто бы распаляло. В свете огня, Чуя показался каким-то необычным, что Дазай аж отругал себя за то, что вообще смотрит как-то так на Чую, но завораживало; кто-то где-то громко заиграл фальшиво на скрипке, что Дазай аж вздрогнул, тут еще и запели – Чуя же не обратил внимания. Стоял и смотрел. Кажется, ему прямо-таки нравилось смотреть на то, как горит несчастное чучело. О чем потом и сказал ему, когда они уже шли садиться в сани и наконец-то ехать домой, ибо сил более не осталось.
– Чего ты такое несешь? – Чуя насторожился, когда Дазай вдруг полез со своим вопросами. – Да, мне нравится, как горит. Может, я представляю тебя на жертвенном костре! – злорадно добавил он, но почему-то Дазай не поверил.
– Не представляешь ты меня.
– А вот…
– Врешь.
– С чего ты взял?
– Ты обо мне и не думал в тот момент.
– А как ты мог определить, думал я о тебе или нет! Ты не смог бы.
– То есть ты хочешь сказать, что все же бывают моменты, когда ты думаешь обо мне? – Дазай вдруг улыбнулся как-то так хитро, он и сам не знал, к чему это клонил, но важно было так вот вывести Чую на эти слова.
– Я не думаю о тебе, идиот! Уйди от меня! Если и думаю, то о том, как тебе снести голову! Ногой!
– Врешь!
– Да что ты привязался!
– Просто так. Захотелось. Посмотрел сегодня на тебя. И захотелось.
Чуя каждый раз не знал, как порой на него реагировать. Все ожидал подвоха, но Дазай и не имел его в виду. Все предельно открыто.
– Ах, вы что! Говорите по-японски, а я ничего не понимаю! Паршивцы! – отругала их Юстя. – Садитесь в сани, а я посередине. Будете меня греть! – при этом усевшись, она сама схватила их за руки: ее руки были горячими, как раз в отличие от мальчишеских пальцев. Довольная, приготовилась ехать домой, и даже не грустила, что завтра же снова вернется в свою гимназию.
– Вижу, нагулялись? – обернулся к ним Даниил. – Поторопимся тогда. Ох, Петька, ты в таком виде не вези меня в «Эрмитаж», кого-нибудь наймешь мне. Всё, домой!