От стойкого ощущения, что он теперь живет в поездах, Валентин даже не пытался избавиться. Он смеялся над собой. Над тем, как его швыряло между двумя столицами. Он в детстве, помнится, часто мечтал о том, чтобы, например, иметь возможность просто так вот ездить в Петербург, чья история его привлекала не меньше московской; Валентин любил читать о том, какой был Петербург в прошлом веке, и затем он представлял, как, проведя время в столице, мчался бы снова в самое нутро древних улочек Москвы, захватив с собой все свои тетрадки с расписанными старинными маршрутами. И так бы мотался в свое удовольствие. Верно замечают: бойтесь, как самого дьявола, своих желаний. Они исполняются самым неведомым образом. Вот он и метался между Москвой и Петербургом. И если бы еще в удовольствие. Если и сказать, что от этого голова кружилась, то мало так сказать. Что ни день, Валентин ощущал сильные спазматические боли в голове, сон испортился, он вроде бы не простыл, но кашлял, из-за чего начинал себе придумывать всякие гадкие заболевания и страшился подцепить что-то еще из-за невнимания и слабости организма, при этом прекрасно понимая, что это все дополнения его мрачных мыслей, а истинный мрак их в совсем ином.

 Через пару часов он снова прибудет в Петербург. Путешествие третьим классом сочетало в себе мало приятного, в этот раз не повезло, как в прошлый, но Валентин не собирался жаловаться. Вчера утром ему доставили телеграмму из Петербурга: отправлена она была Сашей, где тот лишь кратко отчитался о получении письма, сообщавшего о приезде японского господина, имя его не было указано, но легко было догадаться, о ком идет речь. И самое поразительное заключалось в том, что прибыл он в тот же день, когда Валентин отбыл в Москву. Как так можно разминуться? – точно по воле злой судьбы!

 Словно ошпаренный, Валентин, пивший чай в одиночестве, подскочил и сам помчался на вокзал, захватив вещи. Глупо было ожидать, что он сможет уехать этим же вечером, и он даже сдался, подумал, что какой ему толк от общения с Фукудзавой, можно уехать завтра, а прежде обдумать все, стоит ли вообще к нему мчаться, но затем он подумал о Фёдоре и испугался. Сам стал себя накручивать, придумывать разнообразные кошмары, в итоге решив во что бы то ни стало достать билет, и он вернулся на вокзал, уже собираясь штурмовать кассу, а заодно обдумывая, кто бы из знакомых мог ему помочь и какие связи есть, но – вот совпадение – кто-то как раз вернул билет, и Валентин, похожий, наверное, в тот момент на сумасшедшего, выкупил его.

 Он уехал так стремительно, что никого не предупредил. Ни братьев, ни Чую, который в тот момент был у Дазая, он даже толком не повидал их и теперь испытывал ужасную неловкость; на вокзале, в ожидании отправления, нацарапал записку, срочно отправив городской почтой, и снова вот отправился в путь с мыслями о том, что, возможно, он совершает сущую глупость, но в этот раз он ехал, не предполагая возвращаться столь быстро в Москву, что бы там уж ни случилось, он не может решать все дела! Не может так разрываться, и ему надо все же найти Фёдора; да, надо обратиться в полицию, он что-нибудь придумает, чтобы не обвинять его в убийстве, человека ведь можно и просто разыскивать, не за что-то, тем более за то, что еще не свершилось. И не должно было свершиться! 

 С вокзала Валентин сразу же поспешил в салон, чтобы узнать подробности письма о Фукудзаве; несмотря на середину дня, покупателей совершенно не наблюдалось, может, погода не особо располагала выбираться из натопленной комнаты в промозглый полусвет; Петербург вообще показался смертельно мрачным. Валентин ввалился через главный вход и был поражен, увидев там Дотошнова, который шествовал как раз мимо в сторону музыкального салона.

 – Валентин Алексеевич? – несколько опешил он и тут же насторожился, увидев, что на него как-то странно смотрят, наверное, уже решив, что сейчас с порога стукнут по голове, но Валентин был лишь удивлен. Он с таким же успехом мог быть удивлен любому, кроме разве что Саши, который и нужен ему был, и меньше бы удивился, если бы его здесь ждали Фукудзава или даже Фёдор, о ком были все мысли. Но точно не о Дотошнове, который, судя по его виду, думал иначе. – Не ожидал тебя…

 – Саша выслал мне телеграмму, – кратко бросил Валентин, пытаясь неудачно совместить в руках дорожный сак, трость, перчатки и снятую шляпу. Краем глаза он зацепился за плакат в китайском стиле, который рисовал Дазай, и укорил себя за то, что так поспешно удрал, даже не сказав ничего мальчикам. Они и так явно на него обижены за то, сколько внимания он уделял Фёдору, что их не могло не раздражать.

 – Он вызвал тебя, а мне, то есть, не сказал даже? – вспыхнул вдруг Павел Павлович. – Саша! Саша, почему ты не предупредил, что Валентин Алексеевич должен приехать?!

 Прозвучало это столь возмущенно, что Валентин и сам вздрогнул. Он мельком оценил внешний облик Дотошнова. Тот выглядел, надо сказать, неплохо, поездка для его вида точно пошла на пользу, но вот волнение он перед начальством явно сейчас испытывал колоссальное, представляя, что там Чуя мог наболтать, а он, судя по всему, морально не был готов оправдываться, тем более напрямую перед Савиным.

 – Саша! – продолжал он возмущенно, когда юноша примчался из соседнего зала, где с любовью расставлял чайные коробочки только сегодня утром прибывшие. – Ты почему ни слова мне не сказал? Весь день молчишь! Я тебя сколько раз просил мне обо всем докладывать?

 – Павел Павлович, я, – Саша тоже с некоторым удивлением глянул на Валентина: он и сам не думал, что тот примчится. – Я не имел ничего такого относительно приезда сюда, я лишь отправил сообщение о письме, о чем меня попросили перед своим отъездом. Валентин Алексеевич, вы же только вот-вот нас покинули, как так снова здесь?

 – Сам не ожидал, – бросил он, направляясь в сторону кабинета. – Приходится вот…

 – Господи, ну и дела! – поразился Павел Павлович, все равно недовольно стреляя глазами в сторону Саши и не понимая, как ему дальше вести себя. – Валентин Алексеевич, так раз ты прибыл, наверное, стоит сразу к делам, я отчитаться должен, Михаил Дмитриевич так срочно просил меня быть, а Накахара спешно умчался, – тут явно сдержался, соображая, что жаловаться не самый лучший момент. – Саша! Тебе объяснять надо? Видишь, человек только с дороги! Принеси ему чая или что-нибудь, что там у нас есть съестное…

 – Не надо ничего! – оборвал Валентин, тяжело уперевшись в рабочий стол. У него голова кружилась. Это все недосып. Плохая ночь была. Тошнило. – Ты сам-то, Павел Павлович, как здесь и почему не известил?

 – Я… так я позавчера приехал! Ты уже в Москву верно прибыл тогда. Через Берлин добирался, знал бы, сколько возиться мне пришлось!

 – Потом расскажешь. Саша, подойди, пожалуйста.

 Взволнованный Саша тут же оказался рядом, при этом настороженно косясь на Дотошнова.

 – То письмо?

 – Ах, да! – Саша бросился к коробке с корреспонденцией. – Все здесь. И то, что пришло сразу после вашего отъезда.

 – Прикрой дверь. Павел Павлович, зайди попозже.

 Дотошнов явно был уязвлен, что его выставили, и вообще сразу заподозрил какой-то заговор против себя, хотя не особо сознавал, почему в нем должен участвовать и Саша, но Валентин никаких заговоров не готовил, вообще он сейчас откровенно плевать хотел на Дотошнова, чисто из воспитанности своей не послал его куда подальше с его болтовней и командами. Он схватился за письмо, которое направила ему сюда горничная Фукудзавы. Лишь листок бумаги, конверта не было. Писала она о том, что вчера, то есть именно в день отъезда Валентина из Петербурга, мсье Фукудзава вернулся домой.

 – Валентин Алексеевич, я прошу прощения, как смог, отправил телеграмму, – принялся вдруг оправдываться Саша. – Записку принесла девушка, француженка, как я понимаю, она же и написала, она занесла ее с утра, но тут уже примчался Павел Павлович, пока я со всеми его поручениями справился, уже и вторая половина дня, я обмолвился, что мне надо вам телеграмму направить, но он сказал, что я прежде должен собрать все его послания, а там уже идти на почту, в общем, только к вечеру смог попасть. Может, надо было срочную депешу. Я не знал, насколько это срочно, точнее, что настолько срочно, раз вы немедленно приехали.

 Валентин помотал головой, останавливая его оправдания.

 – Все в порядке. Все хорошо, – Валентин вздохнул. Он и не знал, была ли здесь столь уж бешеная срочность, он просто боялся, что если не будет его в Петербурге, пока Фукудзава здесь, то Фёдор дерзнет что-то натворить. Кто знает, кто знает… Его действий боялся Валентин и в тоже время убеждал себя, что Федя его не мог так спятить, не так просто пойти и сотворить что дурное с человеком, и он не представлял, как бы Фёдор настолько сумел набраться на то храбрости и гнева. Да и Фукудзава. Это ж его выследить надо. Ох, Валентину даже дурно было представлять себя в теле убийцы, который выслеживает кого-то. – Я просто хотел, чтобы ты поскорее известил меня, ты верно постарался. Ты обмолвился о том, что говорил Павлу Павловичу, что должен мне послание направить?

 – Я не уточнял конкретно, – Саша нахмурился. – Но про вас сказал специально, я думал он тогда точно отпустит меня.

 Валентин кивнул. Несколько секунд рассматривал пространство вокруг себя, удивлялся тому, что вчера он еще проснулся в Москве, а теперь в Петербурге, который как будто не покидал. Никогда у него так не кружилась голова от поездок. Если он полагал, что после всех его переездов из Китая домой и обратно, он что-то знал о путешествиях, то теперь ощутил, что ни черта не знал. Мотаться вот так с больным телом и расстроенными нервами между двумя городами, пребывая по половине суток в поездах… Хотелось заползти в какой-нибудь угол и разрыдаться.

 – Саша, будь добр, принеси мне сегодняшние и вчерашние газеты, что пришли сюда, сделай мне зеленый чай, а Павла Павловича пока не пускай. А, можешь передать ему, что Михаил Дмитриевич скоро приедет из Песно в Москву.

 Тем самым Валентин давал Дотошнову простой намек на то, что пусть разбирается с Мишелем, а он пока что ничего не хочет слышать о его странного характера командировке, не сейчас уж точно. 

 Валентин не имел сил пока что мчаться к Фукудзаве да и не видел в этом смысла. Он, ощущая себя последним дураком среди дураков, просмотрел газетные сводки. Ни один японец в пределах Петербурга пока что не пострадал, что еще не являлось обнадеживающей новостью, но Валентин хотя бы на этом капельку успокоился, а газеты более изучать не стал, плохих новостей в его жизни и без того стало много, он просто был не в состоянии что-то еще вбирать в себя. Хотел разобрать почту, но где-то еще с час просто сидел в состоянии полусна. Остатки чая остыли, под дверью шуршал Дотошнов, оценивая попытки прорваться, что-то там раз крикнул Саше, потом Николаю Федоровичу. Валентин очнулся, допил остывший чай. У него немного отпустило голову, но он все равно ощущал себя выпотрошенным; всякого рода расстройства набрасывались, сам не знал, о чем думать; оттягивал момент, не желая идти в полицию и искать Фёдора, боясь, что тем самым сделает все хуже, а уж что подумает сам Фёдор… Тут еще страшнее становилось. Он и так перестал ему доверять, а здесь посчитает истинным предательством такой поступок, но как быть? Подумал о том, что ужасно себя ведет и с Дазаем, и Чуей. Решил написать им и извиниться, не зная, как еще быть. Составил нечто хаотичное, а потом подумал о сестрах в Песно, которым из-за всех своих блужданий между городами даже словечка не направил, словно ему не было дела. От этой мысли ощутил себя еще хуже, тут вспомнил и про Устинью, написал еще несколько коротких записок, распихал в конверты и попросил Сашу тут же отправить, а сам вернулся в кабинет, снова пробежав мимо Дотошнова, и принялся разбирать корреспонденцию. Все в основном местное, ничего интересного. Приглашения разные. Личная переписка обычно по адресу чайного салона не поступала, но Валентин частенько пугал себя мыслями о том, что вдруг кто из его знакомых писать сюда додумается однажды. Или любовников, что еще хуже. Впрочем, последнее время он не связывался с кем-то, кто бы мог знать его настоящее имя. Проще было найти себе какого-нибудь случайного юношу, пошарахавшись в известных местах, в тех же банях, а потом более никогда не видеться. С момента возвращения из Китая он лишь пару раз устроил себе такие свидания, а потом и вовсе стало не до того. К счастью, никаких компрометирующих писем не попалось, но Валентин сначала насторожился, когда обнаружил непонятное послание с адресом на французском, отправленное городской почтой, напридумывав себе уже не пойми чего, и тут он вгляделся в имя отправителя, стремительно разорвав конверт.

 Ему ответил Шибусава! Само письмо было на китайском, несколько сбивчивое и перемешанное явно с японским, но суть улавливалась прекрасно! Прежде всего Шибусава Тацухико выражал смятение и удивление визитом господина Савина и более – письмом его, словами о Достоевском и прочем. И потому находил для себя очень важным все же увидеться и поговорить. Шибусава писал, что будет ждать, однако в скором времени он вроде как собирался покидать больницу, если отпустят (очень вежливо, однако, жаловался на сие заведение) и, если господин Савин не застанет его в этой самой больнице, был на такой случай записан адрес, который Валентин не без трепета сразу же определил как в том же доме, где жил Фукудзава, но в другой его части. Письмо было написано в тот же день, когда Валентин уехал, и передано сразу на отправку, оно спешно достигло верного адреса буквально через несколько часов после отправления. Валентин не мог представлять, когда передали его послание Шибусаве, но долго размышлять тот не стал. Ох, если бы Валентин тогда не уехал! Он бы уже давно мог с ним обо всем поговорить! Такая досада схватила за горло! Он уже не знал, сколько у него сегодня было поводов разрыдаться, но все, что он мог сейчас, и нет, не просто мог, а должен был сделать – подняться с места и мчаться к Шибусаве!

 – Валентин Алексеевич, ты куда так спешно? – возник перед ним Павел Павлович. – Нам бы поговорить.

 В голосе звучала настойчивость. Валентин окинул его взглядом. Он не хотел вовсе с ним ругаться, не хотел сейчас заниматься обвинениями, хотя прекрасно понимал, что Дотошнов повел себя неразумно, определенно это сознавал, и совесть его требовала поскорее объясниться, но Валентин в самом деле не желал брать это на себя, не сейчас. Но и издеваться над ним, заставляя тоже нервничать… Валентин подумал о том, что Чуя не одобрил бы его таких мыслей, Чуя и без того очень долго и учтиво терпел этого человека, а потом грань была снесена, но Валентин сам не мог быть столь грубым.

 – Потом, Павел Павлович, – спокойно он ответил. – У меня встреча одна назначена. Прошу тебя, давай потом.

 Ответ нисколько не удовлетворил. Дотошнов даже больше напрягся, но Валентин уже не мог задерживаться, он выскочил на темную улицу и поспешил нанять извозчика, при этом сбившись слегка сначала: куда ехать? Покинул ли больницу Шибусава? Решил все же ехать сначала именно туда, а там, если что, до дома Фукудзавы не так уж и далеко.

 Часы для посетителей уже закончились, но Валентин хотел хотя бы знать, здесь ли еще нужный ему пациент. Как всегда, произошла путаница с именем, да и персонал не горел желанием с ним о чем-то говорить, приветливости ждать не приходилось, Валентин, немного все же подольстившись, смог выяснить, что сегодня этот японец с непроизносимым именем был, к радости многих здесь, отпущен.

 Жалеть, что потратил здесь зря время, Валентин не стал и с нарастающим волнением отправился к дому Фукудзавы, где обитал и Шибусава, пытаясь представить в голове все исходы их разговора, не зная, насколько вообще разумно он поступает, учитывая некоторую подозрительность в отношении персоны Шибусавы, но Валентин сам его видел просто запутавшимся человеком, который, как ему казалось из всей этой запутанно-поведанной ему истории, просто растерялся и не знал, как правильно поступить, узнав нечто напугавшее его. Врал он или нет, Валентин и хотел узнать. Что собирался делать, имел ли далее связь с Фёдором – это тоже. Валентин не знал, хорошо ли то, что этот человек так сразу, прочтя его послание, согласился на встречу, может, это, наоборот, недобрый знак, но и так было много недоброго, что еще могло быть?

 Ему все еще требовалось собраться с мыслями, и он не стал брать извозчика, а отправился пешком, рассчитывая хотя бы за эти короткие пятнадцать минут выстроить ровно предстоящий диалог с совершенно незнакомым и подозрительным человеком.

 Переходя Измайловский мост, Валентин ощутил, как тщательно спрятанное внутри беспокойство, начало ненормально разрастаться внутри. Соображал он туго, ругался на себя, на свою усталость и глупость. У него был даже миг, когда он в неуправляемой детской истерике было захотел убежать, но не домой, а куда-то вообще прочь, очень далеко. И уже не в Китай вовсе, и… Боже, у него что, правда нет более места, где бы он мог скрыться от душевных волнений? 

 Эта мысль ужасно напугала, и он принялся цепляться за все нити, что могли бы его слегка встряхнуть. Мысли о рассорившихся братьях, о больном Мите едва ли могли сейчас помочь, перед сестрами ощущал себя виноватым, подумал о том, что отцу совсем забросил писать, что не приезжал к нему, а ведь настанет не так уж нескоро момент, когда они свидятся лишь на той стороне, и эта мысль еще сильнее запустила судорожнее сердце. Никуда не годилось. Осаму и Чуя были в Москве, но он и перед ними ощущал себя неловко, но все же это как-то облегчило состояние. Он вернется скоро к ним, поговорит с ними. А еще вспомнил, что Лу Сунлин скоро должен прибыть из Лондона, и это тоже слегка порадовало. С ним можно о многом говорить, он почти его семья, он всегда поддерживал его в Китае, несмотря на то что Валентин был там чужаком. Лу Сунлин был весьма мудрый человек и знал, как угодить всем, не обидев своих и не оскорбив чужих. С ним захотелось очень увидеться, он бы точно дал совет, и как же жаль, что его сейчас нет поблизости.

 Валентин свернул на Екатерингофском проспекте с Вознесенского, зачем-то замедлив шаг, словно давая себе подумать, а не следует ли все же сначала заглянуть к Фукудзаве, но что он ему скажет? О чем предупредит? К Шибусаве идти – самое верное решение.

 Он сначала немного запутался, где именно заходить надо, эти беспощадные в своей архитектуре питерские дома просто изводили его, когда надо было найти чей-то адрес. Помнится, когда Мишель подбирал им в столице пристанище, советовался все время, и Валентин сказал племяннику, что пусть выбирает, что нравится, но так, чтобы найти можно было сразу, перед этим, не заблудившись раз пять! Валентин нырнул за ворота со стороны Средней Подьяческой, во дворе темень, дворников нет, никого нет, спросить некого, куда тут дальше, а Шибусава толком и сам в письме не объяснил, точнее объяснил, но смутно, видимо, представляя, как это описать. В итоге, после нескольких минут блужданий по двору, он все же сообразил, какой вход с нужной лестницей ему требуется. Но мало было найти лестницу. Преодолеть ее – вот сложнейшая задача. Темень, грязь, какой-то мусор или что – Валентин не желал вглядываться, проснулась даже брезгливость, которая вроде как никогда особо его не беспокоила, учитывая, где порой ему в Китае приходилось ночевать, не говоря уже о каких-нибудь квартирках сомнительного характера, где он встречался со своими любовниками на одну ночь, но тут скорее просто его волнение так разыгралось, что он стал столь остро восприимчив ко всему вокруг. Он с площадки второго этажа глянул наверх, а потом, придерживаясь за обшарпанные стены, ускорился, желая поскорее уже разъяснить всю ситуацию с Шибусавой, видя в ней в каком-то смысле маленький просвет надежды на лучший исход. 

 Сжимая крепко трость, Валентин замер перед нужной дверью, прислушиваясь. Что-то где-то глухо стукнуло, но звук имел источник, кажется, в одной из нижних квартир. Валентин нащупал рукоятку звонка, позвонил, тот глухо откликнулся, но затем повисла тишина, и пришлось позвонить снова, а затем постучать. Валентин как-то не подумал, что Шибусава мог не быть дома, хотя у него была повреждена нога и вряд ли он на ней далеко мог ускакать, подняться сюда – и то было бы пыткой, впрочем, тот мог зайти сначала к Фукудзаве, об этом Валентин не подумал. Не зная, что еще сделать, он решил оставить свою визитку из той пары, что обычно лежали у него в кармашке жилета на случай всяких полезных знакомств, и он стал пропихивать ее в дверную щель, приметив, как из-за двери сильно сквозит; визитка запихивалась плохо, пришлось еще раз, и Валентин неосознанно потянул на себя дверь, от неожиданности отступив. Открыто!

 – Да черт возьми! – не мог не выругаться он, ощутив себя совсем неловко и обозлившись на что-то неконкретное.

 Внутри показался блеск света лампы, и Валентин дернул дверь на себя, обнаружив, что ту удерживает изнутри цепочка, и это сильнее смутило, но он мог бы все так и бросить, если бы не приметил в зазоре нечто, что заставило дернуть дверь сильнее.

 На полу виднелась чья-то нога, и непосредственный обладатель ее явно лежал. Валентин еще раз со всей силы дернул дверь, вырвав цепочку. Не обратив внимания на шум, он влетел в квартиру, испуганно и с чувством тошноты уставившись на человека, на лице которого зияла не просто уродливая, но самого страшного вида рана, а вокруг все было залито кровью. И без того на подобные вещи впечатлительный Валентин едва успел схватиться за стенку от такого вида, сам удивился, что не закричал, но скорее от спазма в горле. Ему бы пару минут, чтобы прийти в себя, но и их не было, едва он стал думать о том, что здесь случилось, едва стал соображать и вгляделся дальше, где увидел еще, к своему страху, двоих людей.

 Фукудзаву Юкити – то ли живого, то ли мертвого – не разглядеть, и не хочется, и… Фёдора в болезненно искривленной позе. Тоже – то ли живого, то ли мертвого. Не справляясь с головокружением, Валентин осел в углу, снеся что-то рукой, он терял сознание, при этом изо всех сил сопротивлялся этому, зависнув между мирами все же на какой-то миг, и очнулся в том же жутком месте, все в той же дрожи, но теперь уже найдя силы метнуться к Фёдору, а после выбежать из квартиры и поднять шум с призывом полиции и врача.