Утро Чуя начал с того, что сделал себе пометку в течение дня не забыть позаботиться о найме прислуги в доме. Раз они пока что будут оставаться здесь, надо чтобы кто-то прибирался и готовил. Валентин на это не годился просто уже потому, что вообще не особо думал об этих вещах, Чуя же мог о себе заботиться сам, но в силу некоторой привычки и занятости, понимая, что ему сейчас придется думать и за других, решил хотя бы часть дел скинуть со своих плеч.

 Между делом он изучил, что здесь осталось из съестного, обнаружил запасы алкоголя. Валентин не притрагивался к бутылкам, ему это не помогало, лишь вызывало дурноту, а вот он сам… Порой пил несколько рюмок для сна, но лишь для сна. Был не особо приятный момент в период, когда они плыли в Китай, тогда Чуя чуть ли не каждый день позволял себе устраивать гулянки, и не для того, чтобы забыться от расстройства, а просто хотелось делать, что хотелось, плевать было на все. 

 Валентин не гонялся за ним увещеваниями о том, что это все плохо, но как бы невзначай ему заметил, как сложно потом восстанавливать здоровье и репутацию. Чуя тогда на это недовольно фыркнул, но однажды к нему подошел один мужчина, русский. Они как раз подплывали к Индии. Чуя сначала не понял, чего надо этому уроду, что с таким вызовом на него смотрел, а тот потом вдруг откровенно предложил ему провести время в его каюте, мол, тут один слушок прошелся… Чуя тогда просто двинул ему в рожу. Самое обидное было, что Чуя ничего такого и не вытворял, но подозревал, что пьяным мог как-то выдать себя кому-то или что-то еще, может, как-то повести себя именно вблизи этого человека. Он так и не понял, потому что более никаких инцидентов не было, и он, поначалу испугавшись, что кто-то мог прознать о его вкусах, вскоре заметил, что тревоги его не сбывались, а тот мужчина, получив в морду, вроде как даже решил, что ошибся и держался подальше от Чуи, не решившись поднимать скандал. Повезло, наверное. Но было жутко неприятно. Чуя давно уже привык к необходимости скрывать определенные стороны своей жизни, но вот каждый раз ходить по грани их раскрытия – это совсем нехорошо. Они с Дазаем когда-то решили так более не делать, а теперь, чтобы не осложнять себе жизнь, Чуя решил, что не стоит терять бдительность.

 Вчера он лег спать без сил, но сегодня все же выпьет пару бокалов.

 Валентин выбрался к нему пить чай немного с опозданием (Чуя успел уже тогда сбегать в магазин, купить свежей выпечки и газет), он был полупростывший, по-прежнему усталый, но, может, каплю уже не такой угрюмый. Устроился в кресле, закутанный в плед, схватился за кружку и принялся греть о нее руки. Чуя вроде бы неплохо протопил комнаты, но и сам теперь по утру ощущал зябкость.

 – Как ты?

 – Неплохо, – Валентин посмотрел на чаинки в коньячного цвета жидкости, положительно оценил и сделал глоток. – Я тут полистал с утра свои записи. К кому бы обратиться насчет адвоката. Есть пара человек на примете, но я с ними мало знаком. Думаю еще об одном варианте. Не адвокат, но одно лицо, которое мне благоволит в некотором плане, может, у него кто найдется, кому можно будет довериться, – Валентин замолчал, глянув на газеты. И сразу напрягся. Потянулся к ним. Чуя промолчал.

 Статей о происшествии с японскими подданными стало больше. Ничего снова полезного в них не звучало, лишь обида на то, что в японской миссии отказались что-то пояснять, а кое-где мелькнула фамилия самого Валентина, при этом была приписка, что он якобы обнаружил тела двух своих убитых компаньонов. Валентин расстроился от такого чтения, даже невольно подумал о том, что Фукудзава мог умереть, но нигде о том более речи не шло. Газеты собирали слухи, что разлетались по городу, в одной статье даже упоминался Достоевский, но имя его не звучало, а его называли студентом, причем со слов якобы жильцов того дома, где произошло убийство. 

 Валентин, начитавшись, подумывал о том, чтобы сходить снова к следователю, что-нибудь узнать, узнать, что там с Фёдором, сказал ли он что; как себя чувствует, в конце концов. Он все боялся, что тот сам сдуру мог признаться, на что Чуя реагировал скептически.

 – Сиди и не привлекай лишнего внимания, пока сами опять не позовут, – посоветовал Чуя. – Еще начнешь им там лишнее сочинять. Врешь ты плохо, собьешься, хуже сделаешь. Лучше просмотри документы, что я вчера привез, а я потом по пути на вокзал завезу их, поработаю за тебя.

 – Придется повысить тебе жалование.

 – Было бы приятно, – не стал отпираться Чуя.

 Валентин лишь улыбнулся. Он немного покраснел от чая, да и плед, в который он закутался, был теплым, – можно было заключить, что он достаточно смог прогреться.

 – Я, знаешь, даже из своих средств готов платить за пребывание Дазая в лечебнице. Лишь бы поприличнее его устроить и вылечить. Привести хотя бы в должное чувство.

 Валентин понимающе закивал. При этом Чуе показалось, что что-то в нем такое безмерно тоскливое мелькнуло. Он давно это замечал. Но никогда о том не спрашивал, даже пытался и не обращать внимания, ибо ощущал, что тогда заберется слишком глубоко, туда, о чем Валентин вроде бы и говорил с ним, но и умалчивал. Влюблявшийся множество раз, нередко мимолетно, влюблявшийся всем сердцем искренне и глубоко, он при этом не мог избавиться от одиночества, отсутствия кого-то столь близкого рядом. У него была семья: сестры и братья, их дети, но иное это все было. Чуя никогда бы не додумался лезть к нему со своей жалостью, да больше – он не знал, как это можно исправить, что сделать. Прежде он о таких вещах не думал, не сознавал их, а сейчас… Сейчас от них становилось отчаянно грустно. 

 Валентин, так и продолжая пить чай, честным образом постарался разобраться с принесенными ему документами. Чуя видел, что он совершенно рассеянно взирал на то, что обычно вопросов не вызывало, мысли плавали далеко от работы, нельзя было враз запретить себе думать о том, что случилось, не переживать из-за Достоевского. Чуя не стал торопить его со всеми бумагами, большую часть проверил сам и собрал их в портфель.

 Конечным пунктом своего пути он обозначил вокзал, где собирался встретить Лу Сунлина, но перед этим озаботился тем, что заглянул к хозяину дома с просьбой подыскать им приходящую прислугу, при этом предложив некоторые свои варианты, а после съездил по двум адресам чайных магазинов, и уже в завершении на Невский. В салоне к нему сразу же пристал Николай Федорович, который начитался газет, стал спрашивать, а правда ли Валентин Алексеевич к делу причастен, и знал ли Чуя тех японцев, так как, по мнению Николая Федоровича, Чуя должен знать всех японцев, которых судьба по тому или иному поводу занесла в Россию, но Чуя не стал удовлетворять его любопытство, зато потешил свое: не присылал ли им телеграмм Дотошнов, когда будет, что пишет, жив ли вообще. Оказалось, что телеграмма была. Он задерживался в Москве. Чуя усмехнулся, но мысли о Москве его слегка обожгли: он так и не дописал письмо Дазаю, был лишь черновой вариант, надо было все же поторопиться, к тому же он мог подозревать, что в Москве тоже уже могли мелькать питерские новости, а случай с иностранными гражданами, столь кровавый, явно не мог быть обделен вниманием.

 Поезд Лу Сунлина сильно задерживался, Чуя успел даже вернуться в магазин, где они с Сашей пообедали, а потом снова поспешил ожидать уже до самого победного конца. 

 Лу Сунлина не сразу признал, одетого на европейский манер. Выглядел он весьма модным джентльменом, видимо, Лондон так его вдохновил, и вообще вид у него был вполне себе цветущий и довольный, несмотря на задержку в дороге. Чуе даже стало неловко, что придется подпортить настроение. Можно, конечно, было бы и не сбрасывать на него их проблемы, но Лу Сунлин не слепой – увидит, что Валентин сейчас – его полностью противоположное состояние.

 Так как дома пока что было не особо с провизией, Чуя предложил пообедать в ресторане, хотя сам собирался лишь поприсутствовать, но это также было возможностью успеть слегка ввести Лу Сунлина в курс дела. Говорили они между собой на японском, так что едва ли могли бояться посторонних ушей.

 – Вот ведь паршивец, – заключил Лу Сунлин, когда они уже ехали домой. – Этот Достоевский… А ведь я жалел его тогда, когда Ван Тао привез его из Йокогамы после смерти Евдокии. Несчастный ребенок. Не видел более потерянного существа, детей всегда так жалко в подобных ситуациях. Вот ты даже все это рассказал, меня он злит, а я его помню – и как-то жаль. До чего же он дошел в своих страданиях. Не подумай, что я за то, чтобы с ним носиться, это чисто человеческое.

 – Я могу представить, о чем вы, но тратить на него остатки собственных душевных сил не намерен. Если он в самом деле виновен, чудесно. Пусть следует в острог, закончит там, где начал. Очень символично будет, – Чуя произнес это немного не со своих слов. Так выразился Дазай, правда, не с пожеланием так кончить, а просто в рассуждении о том, что может статься с человеком, который не мог так просто перестать занимать его мысли.

 – Если виновен, то, конечно, последует… Только из того, что ты мне рассказал – как бы Ван Тао тогда не помчался в Сибирь следом.

 – Да с какого черта бы?! – Чуя вздрогнул. И тут подумал: а ведь может!

 Лу Сунлин внимательно посмотрел на него.

 – Ты и сам все понимаешь ведь. Ван Тао, насколько я его знаю, едва ли смутит жизнь в Сибири, но такого я бы ему не пожелал. Мне жаль Фёдора-куна, но он того не стоит.

 Валентина они застали внезапно за делами. Он устроился в столовой, что-то строчил, скрипя во всю пером, но тут же бросил свое дело.

 – Господи, я заждался! – он, так и завернутый в плед, выбрался им навстречу, все свое внимание обратив на прибывшего гостя, сначала отвесив ему традиционный поклон, что весьма забавно смотрелся при наличии пледа, а потом кинулся обниматься.

 – Вид у тебя никуда не годится, Ван Тао! – тут же принялся его на китайском отчитывать Лу Сунлин. – Раскис совсем! Я тебя здесь приведу в чувство! Некому за тобой, ребенком, присмотреть, лезешь во всякие сомнительные истории!

 – Да я ж…

 – Не надо мне тут оправданий! Чем ты тут занят? Обстоятельно поведай-ка мне!

 Валентин слегка обалдел от такого приветствия, весь смешным образом подобрался, делая вид, что не видит, как Чуя скрывает ладонью смех, вызванный тем, что Савина его собственный подчиненный отчитывает, но при этом было заметно, как блеснул просвет в бесконечной хандре.

 – Я решил написать некоторым своим знакомым правоведам. Чуя прав, хандрить можно сколько угодно, я сам здесь не гожусь воротить делами, надо иначе. Вот, занялся. Еще хочу написать письмо в японскую миссию, там меня знают, может, помогут что-то разузнать о Фукудзаве, они к тому же знают, что я им интересовался, поймут, что это не праздное любопытство. Я набросал черновик на русском, Чуя, попросил бы тебя сделать перевод на японский, все грамотнее будет, и почтительнее. А еще я подумал… Я все-таки какой-никакой родственник Фёдору, пусть и очень условный. Напрошусь на то, чтобы позволили с ним увидеться, в конце концов, я все это время его опекал. В крайнем уж случае, попробую просить Машиной помощи, хотя очень боюсь сестру беспокоить, но все равно все скоро всё узнают.

 – Это ты моего приезда так испугался, что начал тут ясно соображать? – рассмеялся Лу Сунлин. – Я, между прочим, к тебе с хорошими вестями прибыл, единственное, было бы неплохо нам поскорее отбыть в Индию и решать дела на месте, но, учитывая твои обстоятельства, я могу все взять на себя.

 – Может, вручим Лу Сунлину Дотошнова, он же так хотел в Индию, – вдруг злорадно потер руки Чуя, – вот пусть и отправляется отрабатывать виллу во Флоренции. Я сегодня глянул счета… А? Лу Сунлин, хотите себе его в подчинение?

 – Как ты шустро распорядился! – Валентин посмеялся, да как-то без осуждения, словно ему пришлась идея по душе.

 Лу Сунлин, в свою очередь, скептически повел бровями, но потом заметил:

 – Ну, я все же знаю его, как толкового человека, хотя больше со слов Мишеля, но когда это я не доверял словам Мишеля Савина! – на этой фразе, сказанной с такой пафосной уверенностью, он не мог не заставить всех смеяться. – Но если серьезно, то мне бы пригодился кто-то сообразительный и деятельный. Я бы с Чуей поехал, но понимаю, что сейчас и этот вариант не особо удобен.

 – Это потом. Мишель вызвал Павла Павловича в Москву, посмотрим, о чем они договорятся, – Валентин хотел было вернуться обратно в столовую, но тут в квартиру затрезвонили, и он взволнованно глянул на дверь; кого ожидал увидеть, можно было предположить, но когда Чуя открыл, то все они были в самой наивысшей степени озадачены.

 На пороге стоял Никита. Чуя отпрянул, когда увидал его, давно уже не слышал о нем ничего, с отъезда в Китай, нет, даже раньше. Он тут тогда все еще вертелся вблизи Валентина, но потом он его пристроил куда-то, так и не взяв себе в услужение, не желая пользоваться его доверием и потом как-то использовать, учитывая, какой ему противной виделась идея иметь любовника-слугу. Никита чуть поправился, окреп, одет был куда лучше, но вид его был откровенно взволнованный, даже испуганный, он теребил в руках свой картуз, сдернутый с головы, едва дверь отворилась, и выискивал глазами, ясное дело, Валентина, который ни единым предположением не мог взять в толк, почему Никита внезапно явился к нему.

 – Здравствуйте, – он неловко склонил голову, не решаясь войти, а тот так и таращился на него в удивлении. – Я… Валентин Алексеевич? Я очень к вам! 

 Он это «я очень к вам!» произнес чуть ли не со слезами, и Чуя перепугался в тот момент, предположив, что у этого несчастного опять что-то приключилось, что он пришел просить помощи. Но прогнать не мог, оглянулся на Валентина, который, стащил с себя плед, словно смутившись, что выглядит в нем странно, и подался вперед.

 – Конечно, заходи. Здравствуй.

 Чуя посторонился, пуская его, а Никита застыл, являя с каждой секундой все больше и больше волнения, глянул на Лу Сунлина, засмущался его и снова уставился на Валентина, в итоге бросившись к нему.

 – Валентин Алексеевич, вы бы знали! Вы бы только знали!

 – Господи, что у тебя приключилось? – Валентин успел перехватить его, слегка запутавшегося в собственных ногах. – Что-то дурное, тебе помощь нужна?

 – Нет, Валентин Алексеевич! – он вскрикнул это, что аж всех напугал. – Я вас пришел предупредить, Валентин Алексеевич! Я же ни за что в такое не поверю! Вы должны знать!

 Сложно было сказать, что в этот момент подумал Валентин, но явно избрал самый дурной вариант; он тут же подтолкнул юношу в столовую усадив за стол и сам упал на свободный рядом стул, поплотнее запахнув на себе халат, словно ему стало опять жутко холодно.

 Чуя и Лу Сунлин замерли в дверях. Никита мельком глянул на них, поколебался, но тянуть не стал.

 – Валентин Алексеевич, я же это, ушел из той семьи, где прислуживать вы меня оставили, они уехали, но ваш знакомый пристроил меня в услужение на мелкую работу в издательство-то это, «Новое время»; Семен Аркадьевич такой там есть, много всяких статей пишет, я с его поручениями бегаю-с, – Никита смутился, что он о чем-то ином болтает, хотя его никто не останавливал. – Вы знаете! – он аж захлебнулся, весь задрожал. – Там был вот только что один человек. В издательстве! Он с полицейского управления, он часто у нас бывает, я не знаю, кем он там точно служит, низший чин, гаденький такой точно крыса! Но начальник Семена Аркадьевича, к которому он приходил, всегда его принимает, тот всякого рода сведения приносит. После его ухода почти все вокруг уже знали, и я тоже все узнал. Он что рассказал, Валентин Алексеевич! Еще два дня назад говорили про убийство в доме в Спасской части, у нас много всего говорили и печатали даже заметки, а тут верные сведения, тот осведомитель, говорят, принес. Что один из найденных на месте преступления, тот студент, показания дал! Он сказал, что это вы все! Что вы убили тех японцев или не добили, я не понял. А убили за то… – Никита, совершенно испуганный, сбился, вдруг начал чуть ли не плакать, но все равно продолжил, – будто кто-то из них грозился вас выдать! Что вы… Что вы мальчиков совращаете, что насильно развращаете их, соблазняя, что и он сам, тот студент, тоже от вас пострадал, что вы специально воспитанников японских для того завели, и есть свидетели, которые подтвердили вашу вину; а те пострадавшие вас раскрыть хотели, они якобы узнали, а вы убить их пришли и все подстроили сами! Хотели обмануть полицию! Валентин Алексеевич! Но это же неправда! Я не поверил, что это про вас! У нас там такой переполох начался! Завтра уже это все опубликуют! Дано указание! А еще этот осведомитель верно где-то тоже эти сведения продал! Семен Аркадьевич то ль шутил, то ль чего, спросил, где еще он продать успел свои сведения или продаст, а тот лишь посмеялся, сказал, что негоже чужие деньги считать! Точно ведь еще кому-то сказал, жадная скотина! Валентин Алексеевич! И вот я, услышав все это… Я к вам! Я знаю! Это не так, я не верю, вы так не можете! Вы бы никого не обидели!

 Говорил в этот момент только один Никита, точнее уже плакал в страхе. Валентин же, вскочивший посредине его речи с места, более не двинулся и глядел на него с жутким подозрением, в коем смешивалось что-то прежде и не мелькавшее на его лице. Чуе, который и сам ощущал, как что-то бьет ему с размаху в голову, показалось, что Савин покачнулся, но он держался за стул, все еще стоял, не произнося ни слова и переведя глаза куда-то уже мимо Никиты. Он как будто хотел куда-то ступить, но сбился, и снова остался на месте, только теперь уже оперся руками в стол.

 – Никита, – Чуя первый подал голос, но в горле его что-то свело, и получилось очень хрипло. – Ты сейчас не ошибаешься?

 – Никак нет! Все в издательстве тотчас же были в курсе новости, дано было указание что-нибудь еще нарыть на вас, пошлют кого-нибудь к магазину вашему! Я сделал вид, что отправился выполнить одно недоделанное поручение и побежал к вам, я не знал, здесь ли вы, думал, как найду вас… Валентин Алексеевич, если понадобится! Я готов говорить за вас! Я скажу им, что вы так не могли поступить!

 Валентин так и не отвечал ему, к нему вообще приблизиться было страшно, и потому они все втроем глазели на него, не зная, как вести себя, Никита же сделался еще более несчастным, не понимая, почему Валентин Алексеевич молчит, почему в самом деле не скажет ему, что это все страшная ошибка и он побежит сейчас же доказывать, что невиновен, но Валентин лишь опустился снова на стул, так и не явив ничего из эмоций, его словно заморозило.

 – Давайте-ка, молодой человек, выйдем с вами, – подошел к нему Лу Сунлин, подняв Никиту со стула, – пойдемте, вы слишком переволновались, я вам дам чего-нибудь выпить, а то, что вы пришли, это несомненно, очень важно!

 Никита обалдел от такого почтенного обращения со собой, из-за чего совсем струсил, но подчинился, все оглядываясь на Валентина, к которому приблизился Чуя, едва Никиту увели; он хотел было сесть перед ним на корточки, позвал по имени, как Валентин вдруг резко дернулся, рукой снес попавшиеся под нее перо с чернилами, и подскочил.

 – Да будь он проклят, паскудник! – вскрикнул он, что Чуя тут же отпрянул, впервые увидев такую вспышку гнева. – Мерзавец! Да как вообще можно было! Как можно было додуматься! Я ему что… Я что?! Он это серьезно?!!

 Отпустивший Валентина ступор сменялся на глазах истерикой и дрожью, но истерикой именно что злой, коя прежде никогда в нем себя не давала знать.

 – Господи, да надо было просто бросить эту неблагодарную тварь в Йокогаме и черт с ним! Пусть бы помирал там, пусть… А я! Сам ведь притащил! Притащил, тащил все это время, да собственного достоинства на это чудовище не жалел!

 – Валя! – Чуя попытался его перехватить, но тот внезапно оттолкнул Чую, выставив руки вперед.

 – Что, Валя? Что ты мне скажешь? Что был прав? Да чудно! Вы все были правы! – он едва успевал дышать как будто. – Плевать, плевать! Прибью его! Сам! Своими руками придушу! Вот точно! Только убить его и осталось! Что же он! Что же он наболтал! Что я его тоже в той квартире угробить хотел? О да! Надо было! Только не так, как он рассказал! Надо было раньше! Утопить где-нибудь или с поезда выкинуть! А там и самому следом, чтобы совесть не мучила, вот бы чудно было! Вот бы все сейчас довольны были и счастливы! Да, Боже, что ж ты не дал ему еще тогда в Сибири сдохнуть!

 Эти последние страшные слова были последними перед тем, как Валентин вдруг закрыл лицо руками и буквально взвыл, осев на пол в яростном негодовании. Он не слышал, что говорил ему Чуя, не реагировал на слова о том, что Никита мог ошибиться, и вообще рано еще паниковать, мало ли, что там Достоевский наболтал, никаких доказательств нет, что там за свидетели непонятно, да и само убийство? Что там может указывать на Валентина, в конце концов, любой адвокат докажет…

 – Какая разница, Чуя, что адвокат докажет? – вскричал Валентин в вернувшейся к нему с новой силой злобе. – Ты думаешь, меня это волнует? Да пусть меня обвинят, пусть на меня свалят, я бы принял, да плевать мне, хоть в острог, но как он мог так себя повести? Такие вещи? Чуя! Да разве я… Разве я хоть раз что-то сделал?! Он же и про тебя, Осаму…

 – Да все это еще не точно, ты из-за непроверенных сведений какого-то продажного жалкого будочника уже сводишь себя с ума, – Чуя ухватился за эту мысль и держался, словно она могла спасти, он и правда не мог поверить, что все, что выдал Никита, может быть именно так, в таких подробностях, да еще и лживых!

 – А что точно?! Что? Никита же не сам придумал это! Господи, я всегда знал, что мне просто надо однажды удавиться и не мучить себя.

 – Совсем спятил!

 – Лучше спятить, чем такое выносить! – заявил Валентин так, словно жалел от всего сердца, что еще окончательно не поехал крышей, хотя сам ощущал, что где-то на грани, и Чуя, который в этой сцене не мог не чувствовать какого-то страшного повтора того, что было с Дазаем, тоже на миг было решил, что и сам сдурел. – А что там полагается мне в наказание за растление детей и мужеложество? Лишение дворянства, каторга в Сибири? Ты смотри-ка, вот ведь гад, еще и заявил свидетелей моему разврату! Надо же! Что, по всему Петербургу бегал моих любовников собирал? Хотя какая разница, меня за одно убийство и попытку оного просто вздернут.

 Чуе прежде не приходилось слышать столь ядовитых фраз, Валентин явно сейчас пребывал в слишком уж буквальном выражении «выхода из себя». Горечь и обида от того, что он услышал, извернули все внутри него и продолжали крутить до упора.

 – Мало было, мало было ему на меня все свалить, додумался же… Так и до такого додумался… Боже, додумался! Смерти точно моей хочет, не одним зацепит, так другим. Вот и все.

 Чуя не знал, что ответить на его злобные бормотания, в нем и самом все это закипало, хотелось что-нибудь сломать и желательно самого Фёдора, но впервые ощутив такое негодование, Чуя даже ничего не крушил вокруг себя. Предоставил это Валентину, но тот в этом плане сильно скромничал. Может, тоже жалел, что нет одного-единственного, чью шею бы он сейчас свернул.

 – Я еду к следователю твоему, – внезапно сказал Чуя. – Надо со всем сразу же разобраться, это какой-то сумасшедший бред! Где это управление полицейское?

 – Ты пойдешь? Да погоди, они скоро сами за мной придут. Посмеешься хоть!

 То ли смех, то ли плач. Чуя выглянул в коридор. Лу Сунлин увел Никиту в кухню, подальше. Но им все равно могло быть все слышно. Чуя заколебался. Как сейчас он уйдет? И время уже вечернее совсем. В издательство идти? Поднимать шум? Разнести там всё? А в какое издательство затем, если паршивый доносчик еще где-то успел дань собрать? Со всем этим он метнулся к Лу Сунлину, который уже и сам шел навстречу, оставив пока Никиту одного.

 – Чуя-кун, главное, не надо резкости. Фёдор-кун уже натворил дел, судя по всему, и нам лучше думать не о том, как с воплями все опровергать и усложнять собственное положение, давая лишний раз повод думать, что рыльце наше может быть в пушку. Если Никита все верно рассказал, единственное разумное решение – готовить защиту, – Лу Сунлин прошел в столовую, где Валентин стоял, прислонившись к столу и закрыв лицо руками. Он тяжело дышал и не замечал движений вокруг себя. – Ван Тао, ты слышишь меня? – обратился он к нему по-китайски. – Надо прийти в чувство.

 Тот лишь глянул на него, презрительно усмехнулся на его слова и отвернулся.

 – Лев Лиус, – сообразил Чуя. – Он сам вряд ли поможет, но он закончил правоведческое училище, вдруг подскажет кого-то, кто может помочь в подобного рода деле, – Чуя многозначительно глянул на Лу Сунлина. – Только я не знаю, где он сейчас, мы давно не виделись. Надо отправить послание в дом его матери, узнать.

 – Разумно.

 Чуя бросился писать, а потом отправился к Никите, который утер влажное лицо и подскочил навстречу Чуе.

 – Что теперь делать дальше? – он испуганно глянул на него, и вздрогнул, когда ему протянули записку.

 – Поможешь?

 – Конечно! Что? Что требуется?

 – Отнеси это по адресу, – он протянул ему свернутую в кармашек записку, где был указан адрес. – Я дам тебе деньги на извозчика. А потом, если это будет возможность, сообщай, если что-то будешь узнавать в своем издательстве.

 Никита закивал, и Чуя проводил его до двери, а вернувшись, застал момент, когда Лу Сунлин считал пульс у Валентина. Тот с совершеннейшим равнодушием, за которым при этом крылось что-то уж совсем нехорошее, следил за его действиями.

 – Тебе надо прилечь, – Лу Сунлин попытался прощупать его лоб, но Валентин увернулся и молча двинулся по направлению уборной, отмахнувшись при этом, как будто знал, что Чуя хотел было за ним дернуться.

 Решили не трогать. Сначала молчали, Лу Сунлин сильно хмурился, что-то обдумывая, а потом тихо произнес на японском:

 – Глупость скажу, но, может, пока не поздно, уехать?

 – Предлагаете скрыться?

 – Да я понимаю, что это только все хуже сделает, просто ситуация… Не знаю, как Ван Тао себя поведет. Я чисто с того, чтобы он не усугубил положение. Впрочем, нет. Надо понять прежде, насколько все плачевно. Этот молодой человек мог и не так все понять, и мы не знаем пока, что там следствие творит, Валентина до сих пор никуда не забрали, значит, они еще собирают доказательства, я полагаю; я не очень смыслю в таких делах, тем более здесь, но, как уже сказал, разумнее всего – искать защитника. Он в любом случае понадобится, учитывая общую ситуацию. Этот Лиус… – Лу Сунлин глянул внимательно на Чую.

 Тот вздохнул немного раздраженно.

 – У меня были с ним отношения, точнее у меня и Дазая, – Чуе было неловко это открыто обсуждать, хотя Лу Сунлин никогда не лез в чужую постель с нотациями. – Проще в таком случае с человеком из своего круга.

 – Я тут еще подумал. Ключевым моментом могут стать показания Фукудзавы. Неясно, что с ним. Я завтра поеду в японскую миссию, попробую что-нибудь выведать, правда, не знаю, будут ли там со мной разговаривать. Ты в курсе, где проживает Фукудзава? Напиши мне адрес. В крайнем случае, отправлюсь поговорить с его людьми.

 Они вздрогнули, когда услышали глухой звон в коридоре. Тут же выскочили. Валентин сидел на полу и с раздражением пытался собрать осколки разбитого стакана, с которым он похоже что шел, при этом собирал так небрежно, что грозил себе все руки изрезать, Чуя подскочил к нему и понял, что его всего трясет и этот несчастный стакан просто стал предвестником.

 – Валя, – Чуя только и успел ссыпать обратно с его рук осколки, когда Валентин задушенно всхлипнул, все еще сдерживая в себе истерические рыдания, он лишь слегка порезал палец, но едва ли мог заметить, сил хватало, чтобы хоть воздух заглатывать, пока его колотило.

 – Уводи его в спальню, все, хватит, я уберу тут, – быстро произнес Лу Сунлин.

 Чуя заставил Валентина подняться и протащил к нему в комнату, пихнув на постель, а потом быстро помчался к себе – где-то были остатки успокоительного, что Скюдери еще оставлял для Дазая в прошлый раз, и Чуя нашел спешно порошок в ящичке секретера, побежав обратно к Валентину, который упорно пытался заставить себя успокоиться, но тем делал только хуже.

 – Вот видишь, Чуя! Это все, что я заслужил! Вот оно все!

 – Валя, успокойся, еще ничего не ясно. Фёдор не может быть таким идиотом, который считает, что можно таким образом свалить всю вину на тебя.

 – Да какая разница! Он просто ненавидит меня вот и все! Я замучил его, извел, подвел! Вот он и решил, что я заслужил подобное! Теперь сошлют меня, и он точно будет счастлив!

 – Никуда тебя не сошлют, прекрати наговаривать на себя же! Ты ничего не сделал! – Чуя, пока разводил уретан, с неприятием отметил, что у него самого руки дрожат, как у зависимого какого-то! Здесь было и негодование, и страх за Валентина.

 – Может, пойти да прибить его прямо сейчас.

 Чуя на этой фразе повернулся к Валентину, но удерживать его смысла не было: сильное головокружение само уложило его обратно, но то, что он хотел встать – это точно.

 – У тебя разум помутился сейчас, оставь размышления, – пробормотал Чуя, его стало подташнивать от чувства déjà vu, у самого голова заболела, но он подлетел к Валентину, у которого, кажется, начинался жар, но хуже всего в самом деле был его пульс, Чуе даже сначала показалось, что это просто дрожь его собственных рук.

 Он кое-как заставил Валентина принять лекарство, но чем еще ему помочь, понятия не имел. Если только сходить и в самом деле добить Фёдора. 

 Состояние Валентина стало внушать опасения, на нервное расстройство как будто оживилась и сидевшая до этого в нем тихо простуда, поддавшая жару и кашля; Чуя решился позвать доктора, за которым отправлен был Фока, но вернулся он с новостью о том, что Скюдери у себя нет, в эту ночь он дежурит и принимает в больнице, где также имел место работы. Фока сказал, что знает другого врача, привел его. Явился какой-то мужчина сонной наружности, он послушал Валентина, пребывавшего в тот момент уже в полусознательном состоянии, осмотрел мельком поверхностно, сказал и без того очевидное, что-то там про здоровый сон, все те же успокоительные, о которых Чуя и так уже много знал, и ушел.

 В итоге они с Лу Сунлином так посменно и караулили Валентина до самого утра. С рассветом его относительно отпустило, во всяком случае, пульс уже не внушал такого опасения, жар спал. Чуя, ощущая дикое волнение, что сосало его всю ночь, а теперь буквально грызло, спешно отправился на улицу за газетами, благо, что газетчик привычно дежурил вблизи своей обычной территории; в Чуе еще была серьезная надежда на то, что Никита мог что-то не так понять, перепутать, но среди и без того всякого рода громких новостей, все же не могло затеряться сообщение о столь дерзком преступлении. Чуя нашел подтверждение слов Никиты, причем еще две газетенки, помимо «Нового времени», разошлась этой же темой, буквально смакуя, и можно было только подивиться тому, как в этих газетах развита сеть всяких тайных осведомителей, едва ли бегал один, впрочем, это уже было неважно. Самая крупная же статья в «Новом времени» была холодной и сдержанной, но какой-то все равно злой, осуждение и отвращение в ней не звучали прямо, тем более, что был один момент, в котором, Никита не все точно понял: в самом деле был свидетель, о котором заявил пострадавший, чье имя не называлось, но эта таинственная персона еще не была допрошена. Кто это мог быть – не было ни единой мысли. Чуя еще подозревал, что сия громкая новость вообще должна была оставаться тайной, но оказалась раскрытой. И имя Валентина Савина, без того хорошо известное, теперь получило столь порочащее его дополнение. При этом звучало все так, словно дело уже раскрыто. Это буквально взбесило, и Чуя в злости расколотил даже пару стаканов, которые потом и сам принялся убирать. У них так скоро совсем посуды здесь не останется.

 Лу Сунлин тоже уже успел все это просмотреть, и разом утратил все вчерашние попытки храбриться. Сохраняя в себе еще некоторую практичность, он заметил:

 – Я думаю, лучше сегодня закрыть на время магазин на Невском. Я поеду сначала туда, а потом отправлюсь в японскую миссию справиться о Фукудзаве…

 Лу Сунлин замолчал, увидев, как в столовую, где они сидели, вошел весь помятый и припухший Валентин. Чуя сначала не понял, что с ним не так, но потом ужаснулся.

 – Господи, ты видел, что у тебя с глазом?!

 Валентин странно на него глянул, словно его что-то такое должно беспокоить. К нему тут же подошел Лу Сунлин, бесцеремонно раскрыв апатичному Валентину веко.

 – Кровеносный сосуд лопнул.

 Валентин как будто и не понял, о чем речь. Он мельком глянул в зеркало на стене, но не заинтересовался жутковатым изменением на своем правом глазу, и схватился за газету, которую Чуя не успел убрать. Попытался вырвать, но Валентин хрипло произнес:

 – Оставь, пожалуйста.

 Он просмотрел все и не сказал ни слова. Лишь как-то пару раз в процессе чтения вскинул на них глаз, мол, вы не верили! Видите, правда все! Он словно торжествовал в своей собственной беде! Чуя сидел рядом и мог лишь слышать, как учащалось его дыхание. Валентин, оторвав глаза от букв, молча осмотрел комнату, а потом принялся за повторную самоэкзекуцию, снова стал вчитываться, пока Лу Сунлин у него не отобрал газеты.

 – Я поеду в магазин, – сказал он Чуе на русском, – надо что-то туда увезти?

 Чуя подорвался за документами, услышав при этом тихое замечание Валентина:

 – Кто там теперь вообще захочет что-то покупать.

 – Тебя еще не осудили, даже не обвинили, успокойся, – спокойно сказал ему Лу Сунлин на китайском.

 Чуя не слышал их дальнейшего разговора, он как будто был рад на миг выбежать из комнаты, а потом проводить Лу Сунлина. Валентин так и сидел за столом, вернув себе газету, все смотрел на нее, а потом поднял глаза на Чую. Смотреть на него с его глазом было особо жутко, при этом лицо ничего не выражало.

 – Чуя… Если ты думаешь, что я хоть когда-то, хоть раз имел какие-то намерения относительно тебя или Осаму, то клянусь, всем что есть и больше не будет, клянусь, что не было такого, я не посмел бы…

 – С ума сошел оправдываться передо мной? – Чуе дурно стало от понимания, о чем он говорит. – Если понадобится, я готов в суде подтверждать твою невиновность!

 – Спасибо, – вяло отозвался Валентин. – Я просто подумал… Вдруг ты представил себе, что я как-то специально вас использовал, с вами общался, просто случай не представился.

 – Ты, идиот, хоть понимаешь, что сам меня сейчас таким оскорбляешь? – вспылил Чуя, ощущая жар и стыд. Валентин сейчас себе такого надумает, а его несло и дальше…

 – Не дай бог про вас что узнают, решат, что это все я… Господи, теперь дома все подумают! Но ведь часть из всего этого правда. Я в самом деле множество раз вступал в отношения с мужчинами, не желая этого прекращать. Это же правда. И кто-то подтвердит, и сам Фёдор… Ты знаешь… Я всегда ставил себе правилом избегать подобных скандалов, не понимал некоторых своих друзей, которым будто бы даже хотелось это все выставить на показ, я ужасался этому. Пусть я не знаю тех, кого бы наказали по закону, но я боялся иного. Что братьев и сестер это заденет. Все окружающих меня людей. А теперь… Мало того, что я имею столь развратные наклонности, так еще и принуждал к этому детей, а потом убил человека из страха раскрытия!

 – Это все неправда, это можно будет доказать. Я как раз собираюсь заняться организацией твоей защиты, к тому же еще есть надежда, что Фукудзава сможет дать показания, – Чуя говорил это и ощущал, как в груди становится все больнее и больнее, – Лу Сунлин как раз намерен разузнать что-нибудь относительно его состояния. Неужто ты думаешь, что все так разом и поверят каким-то глупым статьям, при том что у тебя прежде всегда была отличная репутация?

 – Да, всем особо нравится падение людей с отличной репутацией, – Валентин звучал подозрительно апатично. – Впрочем, и правда. О чем переживать, если все дурное уже случилось. Фёдор, наверное, доволен. Для полноты картины мне не хватает прийти и проломить ему самому череп топором. Хотя даже на это теперь у меня нет сил, правда странно… Впервые в самом деле хотелось кого-то убить. О, теперь понимаю это сочетание любви и ненависти. А я все гадал!

 – Тебе надо лечь в постель обратно, – настоятельно сказал Чуя и заставил его встать. Валентин не сопротивлялся. Его сейчас можно было бы хоть что заставить делать, ему было все равно, при этом где-то отдаленно он все прекрасно сознавал и страшился момента, когда грянет очередная буря, устоять под которой сил уже не осталось. – Мы разберемся во всем, я тебе обещаю, и Достоевскому твоему я по зубам врежу, может, ты и сам наконец-то захочешь.

 Чуя едва уложил его обратно, как услышал звонок в дверь, ощутив, как сердце ухнуло вниз: он не знал, кого ждать, но ждал что-то нехорошее, однако это был лакей из дома Лиусов с посланием от Льва, который кратко писал, что увидел уже утром газеты, но все лучше обсудить при встрече, и указал адрес на Стремянной в конторе частного поверенного, некоего Иславина, за которого ручался, как писал сам. По времени – уже надо было поторапливаться выходить!

 Ответ Лиуса прямо-таки оживил Чую! Не то чтобы он не надеялся на его помощь, они вроде бы прервали свои интимные встречи без каких-то недопониманий, да и сам Лиус к тому моменту нашел себе иную романтическую привязанность в лице некоего нового знакомого, просто Накахара не ожидал, что тот столь стремительно все попробует устроить. Чуя не знал никого среди знакомых Лиуса с фамилией Иславин, впрочем, он не так уж много знал его знакомых, если у тех не было особых интересов, но хотел надеяться, что хоть советы какие-то получит, что же дальше делать!

 Только вот тревожно было оставлять Валентина одного.

 Чуя вернулся к нему в комнату, тот сидел на кровати, массируя пальцами лоб и глаза, он резко растер руками щеки, когда Чуя показался, с дрожью задышал и спросил:

 – Что, за мной уже пришли?

 – Не придумывай, ложись лучше, – Чуя постарался устроить его.

 – Чуя. Сегодня же у Фёдора день рождения, верно? Я сбился.

 Чуя немного опешил, задумавшись. В самом деле. Валентин не мог забыть. Ожидалось, что он что-то еще об этом скажет, но более слов не последовало. Скорее Валентин стал еще мрачнее и как будто злее. Чуя, опомнившись, задал вопрос, который хотел озвучить минутами ранее:

 – Скажи, ты сможешь побыть немного один?

 Валентин вроде как кивнул, но растерялся. Откуда он теперь мог знать?

 – У меня есть адрес адвоката, с которым я хочу встретиться. Ты же приходи в себя. Лу Сунлин, может, раньше меня вернется, не знаю. Я могу попросить Сашу приехать к тебе.

 – Нет, не надо! – в испуге вскрикнул Валентин. – Никого не надо. Я вообще теперь никогда на улицу не выйду и никому не покажусь!

 Чуя решил не спорить. Сознавал, что он сейчас не мог ни о чем более думать; Чуя держал его за руку, щупая незаметно пульс. Лу Сунлин как-то ему рассказывал, что есть такая древняя книга, «Канон о пульсе», где автор, Ван Шухэ, описывал двадцать четыре вида пульса с характеристикой и указанием на суть болезни. Лу Сунлин заметил при этом, что точное определение лишь по пульсу – это из области сказок, хотя многие верят в подобное, редкие специалисты в самом деле могут явить чудеса распознания болезни. Но Чуе сейчас не надо было всех этих знаний китайской медицины, чтобы понимать глубину проблемы. Он вздохнул. Все же нехорошо будет оставить Валентина одного, но и не уехать не мог.

 – Один останусь. Так даже лучше сейчас, – закивал Валентин. – Не хочу тебе мешаться.

 – Ты не мешаешься.

 – Из-за меня ты от Осаму уехал. Интересно, они там в Москве как скоро узнают? Слухи и вести сейчас стали так быстро разлетаться, раньше так не было. Знаешь, я всегда думал, догадываются ли братья о моих наклонностях. Во всяком случае, они не прекращали же общения со мной. Не знаю, что думать.

 – Неужели ты можешь полагать, что твои братья способны поверить, что ты способен на столь дурные поступки?

 – Может, и нет, но о каких-то иных вещах, возможно, получат ответы на свои подозрения. Не забывай, что Фёдор солгал лишь наполовину.

 Чуя хотел бы прикрикнуть на него за все эти слова, поспорить, что тут не половина неправды, а практически все! Но слишком прекрасно понимал, что Валентину в этот момент явились страхи всей его жизни, все, что он таил от самых близких людей, надеясь, что не раскроется, и как назло – все повернулось столь отвратительным образом, и он теперь внимал лишь собственным демонам, что всегда были рядом и даже не сопротивлялся им. Чуя не просто это понимал, ощущал сам, потому что был в похожей ситуации. Он тоже не желал, чтобы кто-то что-то не так понял, он ругал себя столько раз за неаккуратность с Дазаем; пока он ухаживал за ним больным в Москве, то все время боялся проявить куда больше чувств, быть пойманным в приступе нежной жалости, ведь никто не должен знать, а то ж как объяснять потом? А теперь эти слухи… Он меньше всего сейчас думал о том, что это будет касаться его лично, но уже ощущал все неприятные последствия.

 – Ложись спать, я могу дать тебе успокоительное.

 – Не надо, не хочу ничего, тошнит, голова кружится.

 – Тем более – ложись. Набирайся сил, пока есть возможность. 

 Валентин закивал, но как будто и не на его фразу. Чуя уложил его и поспешил собраться. Уходя, заглянул в комнату, мысленно проклял в который раз со вчерашнего вечера Фёдора, и поспешил на встречу с Лиусом на Стремянную.

 С их последней встречи Лев Лиус изменился несколько, утратил мальчишескую милоту, что прежде даже слащавила его, он поступил на службу в министерство и теперь старался сделаться очень важным лицом, только при виде Чуи весь расплылся вновь в улыбке, в той самой, как когда они только познакомились, весь немного посветлел, скинув с себя всю эту напыщенность, и что забавно – засмущался, видимо, что-то такое постыдное припомнив, не говоря уже о том, из-за какой темы они тут встретились.

 – Матушка уже с утра увидала газеты, – невесело заметил он. – Разохалась. Не знает, что и думать. Приказала звать Юлия Сергеевича, а потом вспомнила, что сама же отослала его прочь.

 – Как так? – удивился Чуя, когда они приближались к адвокатской конторе.

 – Не могу я знать и не хочу. Не спрашивай. Ссорятся очень сильно. А сестре без разницы. У maman имение одно старое есть в Казанской губернии, от тетки ее покойной досталось, денег особо с него нет, вот она и отправила его туда разобраться, что там да как, и продать. С месяц как уехал и тишина. Уже ворчит, подозревает в чем дурном. Переживаю, как бы она теперь на Валентина Алексеевича чего не стала кликать.

 – Ты-то сам, надеюсь, не веришь? – с ноткой угрозы даже прозвучал Чуя, но чисто из-за эмоций.

 – Когда ты мне вчера все так завуалировано написал, я не мог сразу сориентироваться, но уже подумал о том, к кому обратиться. А сегодня утром убедился, что сообразил правильно.

 – Этот Иславин в самом деле полезен будет?

 – Тебя не было в Петербурге последние месяцы, а я тут немного наворотил дел, – Лев покривился. – Связался с неприличным человеком, – он тяжело так вздохнул. – До сих пор боюсь, что матушка узнает о всех моих похождениях, она ж то и дело болтает всем о моих невестах, а их и нет-то! В общем, Николай Александрович, Иславин-то, он тоже из правоведов, но выпустился многим раньше меня, очень сообразительный, и как раз уголовными делами занимается. И мне немного помог. Я почему к нему… В общем, младший брат его одно время в известных тебе кругах вился.

 – Не помню такого.

 – Брат по матери. Она их с отцом бросила, они даже разведены были по закону, а это ж такая морока, в общем, она потом снова замуж вышла. Так что Николай Александрович не склонен людей разных чураться. И потому я и сам с ним общение в пользу себе завязал.

 – Ты же сам правовед.

 – Я больше в законодательной области соображаю, – не без гордости заявил он. – Да и опыт не тот. Но Иславин – человек опытный, можно считать!

 Чую это пока ни в чем не убедило, но он лишь подумал, что данные сведения облегчат общение. Он уже примерно продумал, о чем рассказывать, а о чем нет, а встретив Иславина и пообщавшись немного лично, окончательно убедился.

 Николай Александрович оказался возрастом лет так тридцати, немного заумного вида, Чую обычно даже отталкивало от таких, но начало общения уже немного поменяло отношение, да и Лиус удачно послужил связующей нитью. Не уточняя пока что каких-то деталей, Чуя сразу перешел на дело Фукудзавы и на ход следствия, который был явлен утренними газетами. Иславин краем уха следил за тем, что произошло, но теперь куда глубже проникся интересом. Чуя, несмотря на слова Льва по пути сюда, не спешил выдавать Валентина с головой относительно того, что статья не совсем-то уж и врет, но Иславин, видимо, что-то понимая, пока что и не лез. Больше интересовался непосредственно делом и Фёдором Достоевским, о котором Чуя поведал ему, рассказав истину о том, что тот был так же, как и он сам, воспитанником Валентина, являясь отчасти родственником со стороны покойного мужа сестры, но при этом упустил все же всю драму их отношений и непосредственно чувств Валентина к нему. Все что касалось этих вещей, Чуя решил, что Валентин сам должен решить, быть ли ему настолько открытым с этим Иславиным. При этом он четко заявил, что все эти обвинения клевета, и он сам готов все подтвердить, ибо даже просто самому было ужасно представлять, что Валентина можно было обвинить в том, что он пытался их растлевать в детстве. Чую особо от этого коробило. Валентину еще можно было вменить то, что он не попытался вправить им ум, когда узнал об их с Дазаем отношениях, но то уже было совсем другое дело, а прежде же! Все, что они от него получали и испытывали, могло быть сродни лишь отношениям младших братьев со старшим, все ласки и вся эта нежность всегда отдавала именно какими-то отцовскими чувствами, которые они оба, лишенные родителей и не знавшие подобных чувств там в Японии, и приняли, ощущая искренность в поведении с ними. Валентин никогда ни на что такое не намекал, не заговаривал; если бы не тот случай на квартире тогда, всего лишь случай, Чуя бы и не узнал ничего: Валентин всегда был осторожен в своих похождениях. Это было заметно и в период, когда они уже все знали. А Фёдор… Чувства к нему возникли гораздо позже, тот уже не был мальчишкой, да и то Валентин все это скрывал, разве что уже не так умело, но от Достоевского с его проницательностью что-то скрывать… Чуе было отвратно оттого, что Фёдор, зная все это о Валентине, додумался так оклеветать его.

 Пока Чуя находился в адвокатской конторе, то немножко отвлекся, успокоился, смог выстроить свои мысли ровнее, и даже вспомнил о том, что так и не написал Дазаю, но теперь надо было снова подумать, что писать. Это было откинуто опять в сторону, ибо он внимательно слушал Иславина.

 – На практике с момента обновления закона в 1832 году и последующих его мелких дополнений, – говорил тем временем Иславин, – его трактовка и ныне выглядит малопонятной и спорной; нюансы в нашей работе, Лев вот не даст соврать, эта очень важная вещь. Другой момент – само применение его в силу многих обстоятельств имеет свои вопросы. Вы же понимаете? Все слышат о скандалах в высших кругах, но кто станет ворошить улей, когда в нем жужжат очень важные пчелки. А до нравов низших слоев нашего общества так и вообще дела никому нет, уж если откровенно. Но из того, что мне представилось, все отягощается не какой-нибудь раскрытой интрижкой, а прозвучало обвинение в привлечении лиц несовершеннолетних, а также попытка скрыть это посредством убийства. Это уже совсем другое дело. Однако обвинения еще не выдвигались, на основе слухов действовать нехорошо. Но вы правильно сделали, что решили действовать на опережение, правда здесь прежде всего мне бы хотелось пообщаться непосредственно с самим господином Савиным.

 – Я думаю, это можно будет устроить, – Чуя, однако, нахмурился. Переживал, что оставил Валентина одного, но тут выбора не было. – Правда здоровье его после всех последних событий вчера окончательно подорвалось.

 – Я просто хотел бы понимать мотивы господина Достоевского, потому что вам, господин Накахара, как я вижу, они мало очевидны. Мало сведений.

 Чуя кивнул. Но вообще это была отчасти ложь. Он не знал в самом деле, какого черта Фёдор решил свалить все на Валентина, именно на него, только ли из-за того, что тот неудачно явился к Шибусаве, но больше было дело в том, что без Валентина Чуя не решался выдать Фёдора, хотя это точно очень помогло бы Иславину в его построении линии защиты, но Чуя видел, читал за всей злостью Вали на Фёдора, что он не мог в один миг истинно возненавидеть его. Чуе даже показалось, что он бы не осознал этого, если бы прежде не разглядел за собственными обидами и злобой, что ничего из его чувств к Дазаю утрачено не было. И потому он рванул тогда из Швейцарии. И не знал, как бы пережил, если бы с Дазаем что стряслось, не говоря уже о дыре в тупой голове! Чуя понимал, что пришел к адвокату не со всеми картами, но надеялся, что многое разрешит разговор с Валентином.

 Иславин тем временем понимающе кивал и отреагировал спокойно:

 – Роль господина Савина со свидетеля на подозреваемого, конечно, могла уже поменяться, и здесь мне важно его самого послушать, но время есть. Будем использовать его разумно. Так, нам, кажется, в четвертое управление надо на Садовой. Хм, кто, интересно, занят, может, Порфирий колдует над делом? Посмотрим. Отправимся?

 Чуя тут же подскочил. Его несколько сначала смутило, что Лиус был с ним, но потом подумал: тот как-то так сразу быстро и искренне отозвался, не хотелось его гнать, да и с ним можно быть вполне доверительным, как-никак ни разу нигде не проболтался об их связи. Чуя даже подумал, что Дазай мог бы капельку его поревновать за такое общество.

 Что касалось Иславина, то Чуя пока не спешил полагаться на первое впечатление, да и сам адвокат пока что не сказал, что берет дело в свои руки, он собирался присмотреться и оценить возможности, что Чую несколько смутило, но разговор с ним вязался, в конце концов, многое будет зависеть от его общения с Валентином, а за него Чуя сейчас волновался особо. Он надеялся, что Лу Сунлин раньше вернется домой, и была у него мысль даже съездить проведать, но – не по пути, да и Чуя, как ему подсказал сам Иславин, надеялся на свою роль лица, также упомянутого в показаниях Достоевского, якобы они с Дазаем выступали жертвами, о чем было мерзко говорить, но Чуя к своим пусть и невеликим годам, однако, уже лишился той некоторой невинности и наивности, что могла его постоянно смущать. Ему было неловко, как и любому человеку в подобной ситуации, но он понимал, что его слово будет важным. К тому же Иславин уже обмолвился о том, что, если будет доказано, что показания ложные, можно будет инициировать дело о лжесвидетельстве. Но Чуя пока старался о том не говорить со Иславиным, ибо у того закономерно напрашивался вопрос о том, кого сам Чуя может подозревать и что знает о случившемся. Адвокат явно видел, что Накахара темнит, но пока что просто следил за ним, а Чуя – за ним.

 В четвертом управлении полиции царило что-то похожее на суматоху, которую, однако, составляли не служащие, а граждане, находившиеся там по тем или иным причинам. Чуя прежде не имел такого счастья – попасть в полицейскую контору, и сейчас осматривался с некоторым любопытством, но едва вспомнил, что его сюда привело, так сразу как-то стало уже не до интереса.

 Иславин тут изрядно хорошо ориентировался, как могло сразу броситься в глаза, он с кем-то быстро поговорил, а потом, выдав «я так и знал!», мигом помчался без просьб доложить о себе, чем распугал местных канцелярских затаившихся по стенам пауков, прямо в кабинет пристава следственных дел.

 – Порфирий Петрович! – Иславин с таким грохотом вломился в небольшой кабинетик, что должен был ветром разогнать все документы, собранные на столе. Чуя и Лев Лиус, слегка ошарашенные, проследовали тоже, но не сразу разглядели человека, вставшего из-за стола, а тот явно не ожидал такого нашествия, но тут же как-то повеселел.

 – А! Николай Александрович! Пожаловали-таки! А говорили – более ни ногой!

 – Ну, это я потому, что до сих пор вам свой проигрыш не отдал, но вы же не будете серчать? К тому же я по работе, так сказать! – и Иславин указал главным образом на Чую, при взгляде на которого Порфирий Петрович чуть нахмурился, а потом пугающе довольно усмехнулся.

 – Прошу прощения! Вы из японской миссии? – Порфирий Петрович, однако, тут же осекся, неуверенный, что его вопрос был понятен, и Чуя ступил вперед для приветствия.

 – Здравствуйте. Нет. К миссии я не имею никакого отношения. Меня зовут Чуя Накахара, и раз вы спросили про японскую миссию, то уже понимаете, по какой причине я здесь нахожусь?

 – Мне даже кажется, что ваше имя я слышу, как минимум, второй раз, – Порфирий каплю помрачнел, но это было скорее отражением некоего рабочего напряжения. – Это вы воспитывались в семье Валентина Савина?

 Чуя утвердительно кивнул. Порфирий кивнул ему тоже, а потом с негодованием покачал головой.

 – Не ошибусь ведь, если спрошу, что это газеты вас сюда привели?

 – Отчасти, – не стал и врать, и вникать в подробности Чуя.

 – Верите или нет, но я очень недоволен этой утечкой следственных сведений. Это очень плохо. Особенно, что вы здесь. От лица Валентина Савина, я так понимаю?

 У Чуи как будто до этого еще была надежда, что газеты все наврали, но теперь, когда разговор шел таким образом, он осознал. Все правда есть. 

 – Что вам наговорил Достоевский? – пошел в атаку сразу Чуя. – Я могу подтвердить, что все это клевета и ложь! Всё! От и до! Каждое слово!

 – Каждое? – поднял брови Порфирий Петрович.

 – Каждое, – отчеканил Чуя. 

 – А что было правдой в том, что говорил на допросе Валентин Савин?

 Этот вопрос поставил Чую в тупик, и он в растерянности глянул на Иславина. Тот взглядом ему показал быть аккуратным. 

 Порфирий Петрович, однако, не испытал как-то торжества оттого, что заставил его замяться. Скорее он пытался разрешить для себя некоторые вопросы. На Чую смотрел с интересом. Но обратился к Иславину:

 – Николай Александрович, вы, значит, представлять интересы Савина явились сюда, даже не побоявшись, что я взыщу с вам старый долг?

 – Представлять – пока что нет. Хотел, так сказать, оценить обстановку, – не стал скрывать тот. – И уже кое-что для себя имею в виду.

 – Хорошо. Господин Накахара, буквально за час до вашего прихода мною были получены дополнительные показания, которые в полной мере могут подтвердить обвинение в адрес Валентина Савина. Очень все сложно, не говоря уже о том, что у меня очень много вопросов, но, к сожалению, пока что складывается все так, что нам придется его задержать. И именно этим я собирался как раз заняться. Потому я спрашиваю, Николай Александрович, занимаешься ли ты этим делом.

 – Честно говоря, я сам еще не разговаривал с потенциальным клиентом, но раз дело так обстоит. Господин Накахара, поскольку мы общаемся сейчас с вами, с вами и буду решать этот вопрос.

 Чуя вздохнул. Сдержанно и в то же время нервно. Слова следователя его нехорошо так зацепили, он снова будто бы осознал, как все серьезно и какими могут быть последствия, однако единственное, что он точно знал: в том, что наболтал Достоевский, его обвинения – откровенная ложь, и он мог постараться это доказать, сознавая при этом всю серьезность того, что он будет говорить. Потому что даже если он вопреки всему заявит виновным Фёдора, это может потянуть нити и к Дазаю.

 – У меня нет вопросов к вашим расценкам, – обратился Чуя у Иславину, намекая на самое начало их разговора, когда речь зашла о самом предмете предоставления услуги частного защитника. – Если вы сами, Николай Александрович, готовы взяться.

 Тот мельком глянул на Лиуса и поклоном выразил свои намерения.

 – Что ж, – хлопнул вдруг в ладоши Порфирий Петрович, словно бы скрепив их сделку таким образом, – тогда я бы хотел вызвать вашего клиента, Николай Александрович, на повторный допрос и уже в качестве подозреваемого. Вам я, естественно, позволю с делами ознакомиться. Господин Накахара, а господин Савин-то никуда не успел отбыть, знаю, он человек занятой, он мне вроде как говорил, что не тронется никуда из Петербурга, пока не завершится дело, очень уж переживал, вот и хотел бы я знать, все ли он еще здесь, в городе?

 – Вы на что-то намекаете? Да с какого черта?! – внезапно оскалился грубо Чуя, почуяв что-то такое мерзкое, словно Валентина пытались уличить в возможном побеге. Порфирий Петрович явно как-то смешался от его реакции и тут же замахал руками, призывая к былому миру.

 – О, нет, я всего лишь…

 – Валентин Алексеевич находится дома, вследствие всех обстоятельств ему понадобился врач, если хотите знать, он не в состоянии сейчас куда-то перемещаться.

 – Ах, даже так! – Порфирия нисколько не пробрало от такого заявления, да Чуя и не рассчитывал, просто обидно стало. – Так, может, тогда я к вам прямо-таки и наведаюсь? 

 – Вы задержите его? – прямо спросил Чуя, на что получил лишь странный взгляд, который метнулся на миг к Иславину.

 – Пока что пообщаемся, верно, Николай Александрович? Признаюсь честно, дело довольно мутное и, несмотря на полученные мною показания, я пока что имею несколько выводов, мне лишь ужасно жаль, что газеты уже все успели разнести, найти бы ту юркую гадину, что все им рассказывает.

 О да, Чуя тут был солидарен. Но мысли о мести пока что могут подождать, как бы ни нервировало то, что репутация Валентина сейчас просто шатается, словно карточный домик на столе, который был задет всего лишь случайно бедром, а затрясло так, что вот-вот развалится. 

 В итоге было решено ехать прямо в квартиру на Фонтанке. Лев за ними следовать не стал, он и так, как выяснилось, отпросился у своего начальства, еще и домой надо было забежать успеть, да и Чуя не хотел бы, чтобы он обо всем был в курсе, хотя был признателен ему за то, что тот ни капли не поверил в эту гадкую клевету. Оказавшись в довольно странной компании, Чуя отправился с двумя людьми, которых едва знал, домой. Пропустивший их в парадную швейцар заметно странно на них глянул, и Чуя смекнул, что тот тоже уже мог начитаться газет, и ему стало ужасно мерзко. Валентин был ни в чем невиновен, никого и пальцем не тронул, а все свои личные тайны всегда старательно оберегал и никого это не должно было касаться, и тут – все это разом. У Чуи было ощущение, что это его самого выставили перед всеми виновным – так он это воспринимал.

 Когда они вошли, дома оказался Лу Сунлин, но не это было в тот момент важным. Лу Сунлин выглядел как-то совсем уж странно, испуганно, что ли. Чуя впервые видел его таким. Это его неприятно озадачило, и даже больше – тоже испугало, потому что ему казалось, что страх и Лу Сунлин, с его ледяной и какой-то даже легкой уверенностью в себе, несовместимые понятия. Он помнил этого человека еще с корабля, что отвез их в Хакодатэ, помнил, как он ехал с ними из Японии, был рядом в момент, когда Чуя едва не отдал душу богу из-за скарлатины, и тогда – тогда Чуя ни разу не видел у него такого смятения на лице.

 – Я два часа назад вернулся, – сообщил он на русском, вместе с тем протягивая какую-то записку Чуе, сделанную на клочке бумаги с эмблемами чайного салона. Имелась краткая запись, оставленная рукой Валентина с его несколько скачущим почерком:

 «Отправился в управление к следователю. Так будет вернее».

 Чуя теперь уже в испуге уставился на Лу Сунлина, а записку у него перехватил Порфирий Петрович.

 – Интересно, – протянул он. – Неужто разминулись?

 Чуя, задетый ноткой откровенного подозрения в сторону Валентина, очень хотел бы, чтобы разминулись, ибо это ему показалось наименее тревожным вариантом на тот момент.