— Даочжан, ты же знаешь, что долго держать на кого-то обиды — это дурной тон? — воркующим тоном интересуется Сюэ Ян, утыкаясь лбом в плечо Сяо Синчэня; даже толкает легонько, мол, хватит глупостями заниматься, сколько можно уже? И, уловив безмолвный укор, смеется: — А я что? Я-то никогда не претендовал на звание благовоспитанного, мне можно хоть всю жизнь зло копить… Но не тебе!
А даочжан, подлец такой, будто и не слышит. На самом деле слышит, просто хочет подольше комедию поломать, чтобы его поуговаривали, извинились с десяток раз или еще что похуже. Сюэ Яну эти игры поначалу, может, и не претили — иногда приходится идти на компромиссы, — но со временем начали порядком утомлять. Сегодня он из себя слезы давить не желает — не выйдет, как ни старайся.
Поэтому он тянется выше, убирает выбившиеся из пучка пряди в сторону и прижимается губами к бледной щеке Сяо Синчэня, оставляя щедрые влажные следы на коже, движется дальше. Однако кое-кому, видимо, больше по нраву упиваться своими пустыми печалями — как можно остаться равнодушным к такому страстному поцелую?!
Но даочжан хотя бы не сопротивляется, позволяет себя целовать, а не отталкивает, что можно считать за половину успеха. Сейчас он точно прекратит дуться: подастся навстречу, обхватит руками, потянет к себе, а затем сам сверху нависнет… И обязательно опрокинет что-нибудь рядом, а потом будет сетовать, что развел беспорядок. Но слепые в наведении чистоты не помощники, так что убирать придется все Сюэ Яну.
— Ну что, отпустило? — с хриплым смешком интересуется тот, трясущейся от нетерпения рукой распутывая узел на поясе — и к чему так затягивать каждый раз? С первого раза не удается, и со второго тоже, но ладонь победно скользит по открывшейся коже.
Сюэ Ян уже держит наготове парочку колких ответов на грядущие мягкие — тем порой и жутко раздражающие — упреки, но слова застревают в горле. Неясное чувство опасности заставляет замереть и насторожиться. Нужно осмотреться, стараясь не делать лишних движений, прислушаться, бесшумно вдохнуть… В точку.
Этот запах Сюэ Яну хорошо знаком. Для кого-то он кажется тошнотворным, иным — невероятно притягательным. Сладковатый, даже приторный, но ни капли не похожий на столь любимые конфеты из жженого сахара, он вызывает странные ассоциации с затягивающим болотом. Застоявшийся аромат смерти и разложения, когда процесс становится необратимым — его невозможно с чем-то спутать или не замечать. Сюэ Яну же каким-то невероятным образом удавалось его игнорировать, если почуял это только сейчас.
— Нет, ты не можешь со мной так поступить, — строго обращается он к даочжану, будто всерьез полагает, что тот его послушает и всенепременно учтет на будущее. И перестанет… делать то, что он делает. Закончить мысль Сюэ Ян не решается даже в своей голове.
Заставить себя дотянуться до потемневшей повязки на шее покоящегося на соломенном настиле Сяо Синчэня — почти непосильная задача. Можно даже ее не сдвигать, чтобы понять, что рана под ней уже не представляет из себя аккуратную темную полосу. Взгляд возвращается к посеревшей груди в распахнутом ханьфу. Былой твердостью мышц там не пахнет. Что-то подсказывает, что даочжан от своего желания покинуть этот бренный мир уже не отступится.
Сюэ Ян хватается за лежащий рядом — всегда с собой, никак иначе, — мешочек цянькунь и сжимает его в лихорадочно дрожащих руках. Тот источает ровное тепло и слегка трепещет, значит, его содержимое в порядке. В относительном. Во всяком случае не хуже, чем вчера или луну назад. Можно позволить себе выдохнуть и попытаться унять бешено скачущее сердце. Волна крови, ринувшаяся в голову до ломоты в висках, отступает, позволяя мыслям вернуться на положенное им место. Нужно тщательно все обдумать и желательно не затягивать с этим.
Но как же так вышло? Сюэ Ян вскакивает на ноги и бегло оглядывает печати, прикрепленные к натянутым вокруг шнурам. Нет, с ними все в порядке, они на своих местах и должны — нет, обязаны! — были оберегать тело Сяо Синчэня от разложения. И прекрасно справлялись с этим уже два года, между прочим! Может, где-то все-таки оборвался контур: наверное, Сюэ Ян споткнулся об него в темноте да не поправил… Что-то должно было произойти, ведь техники сами собой не разрушаются без желания того, кто их сотворил! Неужели собственное нарастающее с каждым днем раздражение на молчание даочжана сыграло столь злую шутку?
— И вот за что ты так со мной? — горестно вздыхает Сюэ Ян, присаживаясь на корточки возле Сяо Синчэня.
Себя он винить в произошедшем не станет — он же не безумец, в самом деле. Во всем виноваты даосы: что тогда, что сейчас! Ведь не приспичь Сун Ланю сюда заявиться… Кстати, о нем! Может, это его шаловливых ручонок дело? Сюэ Ян оборачивается, одаривая испытующим взором застывшую каменным изваянием фигуру в дверях — есть что-то исключительно потешное в том, чтобы заставлять этого ублюдка исполнять роль послушного гвардейца. Нет, этот истукан даже не шелохнется без приказа и вообще ведет себя на удивление прилично: приманку для мух не изображает.
Возможно, еще год назад Сюэ Ян впал бы в истерику. Глупую и бесполезную, с криками до сорванного голоса и взбалмошными прыжками по ветхому дому. Если бы нашел кого убить — обязательно бы отправил на тот свет от досады, да только нет уже никого… Даже Слепышка, и та где-то вслепую бродит по окрестностям и не смеет сюда сунуться. Сун Лань все-таки не для красоты тут торчит. Но теперь…
Сюэ Ян склоняется вниз, рассматривая еще не растерявшее, — как это часто бывает с залежавшимися покойниками, — свои привычные черты лицо Сяо Синчэня. Нет, в это тело его возвращать уже точно нельзя. Можно только напоследок коснуться губами холодного лба, подняться и, щелчком пальцев веля Сун Ланю освободить дорогу, выйти из комнаты.
***
— Все-таки я поражаюсь твоей способности ставить мне палки в колеса, даочжан, — укоризненно цокает языком Сюэ Ян, обращаясь к лежащему на столе покрытому затейливыми узорами мешочку.
С настоящим Сяо Синчэнем уже так не побеседовать: в комнату зайдешь, и мигом дурнотой сведет. Пускай ему лучше Сун Лань компанию составляет — в кои-то веки побудет настоящим другом, коим себя высокомерно считал. А Сюэ Яну вполне хватает плененных осколков души и Шуанхуа; меч, в отличие от его хозяина, не взбунтовался, а наборот — в руку ложится, как родной. Цзянцзай, кажется, даже слегка ревновал поначалу, но потом успокоился.
— Не кинь ты мне такую подлянку… я бы на такую блажь не решился, — признается Сюэ Ян, методично вынимая из сумки и раскладывая перед собой склянку с киноварью, кисть к ней и несколько игл. Немного подумав, добавляет отрез ткани и заживляющий настой. Самонадеянно, но очень хочется, чтобы они пригодились.
— И без того нелегкая задачка была — запихать твою душу обратно в тело! Я всю голову сломал, пока думал, как половчее это сделать… Но тебе показалось этого мало: теперь и пихать-то некуда! — продолжает ворчать Сюэ Ян, прерываясь на то, чтобы выдернуть зубами пробку из неподатливого узкого горлышка. — Но ты забыл, с кем имеешь дело! Думал, меня Цзини держали за мой искрометный юмор? Нет, они же не ты… — вздыхает он и ведет плечами, чтобы сбросить с них едва запахнутое ханьфу.
Киноварь не лучшего качества, слишком густая и комковатая. Или же кисть дурная: мазки на собственной груди получаются не слишком ровными, но тут главное — уверенная рука! А Сюэ Ян не испытывает ни малейших сомнений в том, что делает. Было — есть грешок, — но уже прошло.
— Ты, конечно, даже слышать меня не желаешь, но должен же я кому-то похвалиться? Так что изволь выслушать, — велит Сюэ Ян, критично оглядывая вышедший из-под его руки рисунок. Так, еще вот тут под ключицей хвостик дорисовать, и готово! — Исконного вместилища для своей души ты меня лишил и вынудил искать новое. А это заведомо гиблое дело: невесть кого я вместо тебя терпеть не стану, а из знакомцев… Не знаю, кто гаже: твой дружок-даос или мелкая паршивка! И что мне прикажешь с этим делать?
Осколки души даочжана предсказуемо скромно помалкивают, не желая вступать в дискуссии. А Сюэ Ян впервые с момента смерти Сяо Синчэня не хочет, чтобы ему отвечали. Сначала он договорит.
— А потом я вдруг вспомнил, что мне один мой дражайший друг как-то сказал, что у меня, наверное, только половина души, а вторая сгорела давно… Хотя у самого-то и четвертушки не наберется, — делится Сюэ Ян, но без осуждения. К Цзинь Гуанъяо он по сей день испытывает долю симпатии. — Как удачно, однако, выходит: у меня кусок души, твоя — вообще обломки… Смекаешь, к чему я клоню?
Сюэ Ян убирает кисть и подцепляет пальцами одну из игл. Нет, эта ему не нравится, нужна другая, поострее. Он пробует пальцем вторую и остается удовлетворенным. На ней и символы нужные покрасивше вышло выцарапать, всю ночь корпел!
— Да, ты верно догадался: места нам обоим с лихвой хватит. Слепышка меня не раз ругала, мол, не ценю я тебя совсем, а только прикидываюсь… Ха! Что бы она теперь сказала? А ничего! Языка-то нет… Но ты об этом наверняка уже не раз слыхал. А теперь потерпи, даочжан, будет больно…
Сюэ Ян бережно подвигает к себе мешочек цянькунь и делает глубокий вдох. У него есть только одна попытка, чтобы совершить задуманное. Раз, два… три! Игла пронзает ткань и осторожно выходит обратно. С губ срывается облегченный выдох — за кончиком тянется мерцающей нитью чужая душа.
— А вот ты мне говорил, что хочешь быть со мной до конца жизни. Конечно, обещание ты сдержал, спору нет… — усмехается Сюэ Ян. Игла в его пальцах будто покрыта сияющей пылью, и видно, как та силится отделиться от очередной ловушки, но все впустую. — Но я-то хотел иначе! Теперь ты будешь со мной не до конца своей, а уже моей жизни.
Поднести к центру нарисованной на себе печати орудие совсем несложно. Надавить тоже — боли почти нет, только затаенный страх: как же будет глупо, если промахнется… Не было даже возможности проверить толком, где там то местечко, в котором, говорят, душа хранится. Не на даочжане же проверять? Его тело только ткни — расползется во все стороны, ничего уж не найти будет. Так что остается просто верить в свою удачу. Сюэ Ян считает себя везучим, раз до сих пор не подох как собака, хотя шансов была масса.
— Ты сможешь попытаться себя убить еще раз… О, я уверен, ты будешь стараться изо всех сил! Но проку никакого не будет, пока ты не лишишь жизни меня — какая незадача, верно?
Игла по ощущениям врезается в какую-то преграду. По груди вниз стекает кровь, пропитывая пояс штанов, но на пол еще не капает. Киноварные печати жгут кожу, как клеймо, и это даже отчасти приятные ощущения.
— Сможешь заставить мои руки поднять меч и вскрыть мне глотку? — с сиплым то ли смехом, то ли воем заканчивает Сюэ Ян, пробивая что-то внутри себя.
Сознание угасает преступно быстро: до тряпки с настоем уже не дотянуться, тут бы просто за стол схватиться, чтобы не упасть на пол как куль. Но помутневший взор успевает уловить, что на выдернутой рывком игле лишь алые потеки и больше ничего. А где-то далеко, на самой границе разума слышен пронзительный крик, который никогда не позабудется, сколько вина с дурманом ни выпей. Только не из воспоминаний, а самый настоящий — отчаянный и полный ужаса.
Сюэ Ян надеется, что та конфета, которую он хранит, еще не потеряла вкус. Ведь когда он очнется, можно будет ее наконец съесть.