То ли Аякс плохо рассчитывает время, то ли Чжун Ли слишком возлагает надежды на своих коллег и их поспешный уход сразу по завершению рабочего дня, потому что когда Аякс возвращается к чайной под вечер, добросовестно посетив в буквальности каждый магазин в ближайшем торговом центре, коротая время, то видит у дверей Ху Тао и Сяо — одетые в обыкновенную одежду, они выглядят почти незнакомо, словно бездельно шатающиеся по городу во время каникул подростки, и поначалу Аякс притормаживает, присматриваясь к ним, а когда узнаёт, то мнётся вдвойне. Чжун Ли не сказал об этом напрямую, но достаточно прозрачно намекнул, что хотел, чтобы Аякс вернулся в чайную вне внимания этих двоих, а теперь он стоит посреди улицы и понятия не имеет, куда нырнуть, чтобы остаться незамеченным — рядом не находится ни одного переулка, где можно переждать, пока они не уйдут.

Необходимость судорожно соображать вскоре отпадает, потому что Ху Тао и Сяо разворачиваются в его сторону, а спустя ещё секунду расслабленная улыбка в буквальности сползает с лица Сяо, стоит ему упереться взглядом в Аякса. Следом за ним внимание обращает Ху Тао — и, наоборот, начинает сиять с такой ослепительностью, что на неё становится трудно смотреть, как на яркое летнее солнце, и Аякс растягивает губы в смущённой улыбке, поднимая непослушную, точно за мгновение ставшую тугой и резиновой, руку в неуклюжем приветственном взмахивании. Рука замирает в воздухе, теряя в чувствительности по мере того, как отливает кровь, когда Сяо порывисто разворачивается на пятках и, неразборчиво буркнув что-то Ху Тао, пружинистым быстрым шагом, почти бегом удаляется, оставляя Аякса ошалело моргать, провожая его взглядом.

— Я помешал? — вскидывает он брови, приблизившись к Ху Тао — во вздрогнувшем за Сяо воздухом на несколько мгновений сохраняется пустота, и он не сразу собирается обратно, так что прореживающее его напряжение физически, прямо к коже, ощутимо, заставляя неосознанно обнять себя за плечи, разглаживая моментально взбухшие мурашки. С первой же встречи Сяо показался угрюмым и не особенно дружелюбным, но теперь проскакивает мысль, что это отнюдь не особенность характера, а неприязнь конкретно к Аяксу — и думать об этом перед свиданием с Чжун Ли вовсе не хочется, однако иных предположений не остаётся после того, как Сяо прямо-таки сбежал при виде его, нисколько не скрывая своё нежелание пересекаться.

— Да нет, нисколько, — Ху Тао, тоже смотря Сяо вслед, с задержкой поворачивается к Аяксу, и он успевает заметить, как её поджатые в тонкую линию накрашенные губы снова растягиваются в улыбке — рабочая привычка, которая с увеличением стажа перерастает в чистый рефлекс, так что не различить, в какой момент улыбка искренняя, и мысль об этом тоже ни капли не подбадривает, а, наоборот, вынуждает пальцы сильнее сжаться, впиваясь ногтями в плечи через слои одежды. — Просто Сяо ревнует Чжун Ли к тебе, — беспечный, как к разговору о погоде, тон, которым это произнесено, уводит в сторону, и до мозга Аякса не сразу доходит смысл — он даже успевает кивнуть и отвести взгляд в сторону, только потом застыв и с усилием моргнув, будто пытается прогнать внезапное помутнение с глаз.

— П-погоди, ко мне?! — для него нетипично заикаться, но губы сами собой запинаются друг о друга, так что приходится чертыхнуться и встряхнуть головой, а затем во все глаза смотрит на Ху Тао, которая оправляет свою одежду с такой сосредоточенностью, словно никак не относится к суетливому бардаку, мигом организовавшемуся у Аякса в голове: первее всех летит мысль, что раз Сяо ревнует, то к этому должен быть повод, и неважно, что самый очевидный и близкий к правде — это тот факт, что Аякс чересчур часто для всяких приличий — и своего кошелька — посещает чайную, а вовсе не собственно интерес Чжун Ли к нему. — С чего бы это? — язык проезжается по губам, и Аякс прикусывает самый кончик перед тем, как сглотнуть и невольно понизившимся голосом спросить: — Сяо… влюблён в Чжун Ли?

От сдавленного, похожего то ли на похрюкивание, то ли на икоту, смешка Ху Тао внутри ёкает каждый орган — чуть сведя брови, Аякс прячет руки в карманы, чтобы там собрать пальцы в кулаки и стиснуть до звона в суставах. Ху Тао, может, и смешно, а вот ему — нисколько, потому что таскаться день за днём в чайную, лишь бы видеть, слышать и урывать короткие разговоры с Чжун Ли, упиваясь своей влюблённостью и лелея смутную надежду на взаимность, это одно, а ввязываться в конкуренцию за его внимание с Сяо — это совершенно другое, и не то, чтобы Аякс не способен или не готов, но такие штуки не про удовольствие и сладкую истому ожидания и предвкушения новых встреч, а про нервозность и причинение кому-то боли — и при мысли об этом внутренность встаёт на дыбы.

— Нет-нет-нет, конечно же нет! — мотает головой и аж взмахивает руками Ху Тао — сквозь улыбку у неё прорываются новые смешки, делающие речь малоразборчивой, зато обозначающие, что её улыбка не наигранная. — Не думаю, у него же парень есть… — прикусив губу, она отворачивает голову и хмурится, едва слышно бормоча, словно обращаясь с большего к самой себе: — Или два?.. — Аякс вскидывает брови и резко выдыхает от неожиданности, и уши у него начинают гореть от понимания, что эта информация едва ли предназначается для него. — В общем, нет, я говорила про совсем другую ревность: Чжун Ли всегда вежливый и участливый к посетителям, так что многие им очаровываются, но только к тебе он благоволит настолько очевидно, что, ну, мы с Сяо не могли не заметить. Думаешь, ты первый, кто по десять раз подряд приходит и просит церемонию именно с Чжун Ли? — Ху Тао и не пытается скрыть иронию, когда говорит об этом, и наверняка знает, что тем самым заставляет Аякса вовсю полыхать. Он и сам понимает, что легко читаем в своих эмоциях и намерениях, однако слышать об этом от посторонних людей — обрушивающийся на голову грохот железа и шум ледяной воды, от которой горит кожа. — Между собой мы шутим о том, что «Гавань дракона» — это место силы и убежище для всех потерянных, потому что Чжун Ли согласился взять меня, когда я приехала из Ли Юэ, лишь бы не заниматься семейным делом после смерти дедушки, а Сяо — у него какие-то свои проблемы, от которых спасла работа здесь, но у него, в отличие от меня, щенячий взгляд на Чжун Ли из-за признательности за принятие и терпение, несмотря на несносный характер. Характер Сяо, если что. Ну, вот он и ревнует, что теперь всё внимание Чжун Ли — тебе и только тебе. Хотя и меня иногда подбешивает то, как он улыбается, когда узнаёт, что ты приходишь, — на этих словах Ху Тао напоказ морщится, а потом переводит взгляд на Аякса и, хмыкнув, размашисто хлопает его по плечу — недостаточно сильно, чтобы заставить пошатнуться, но вполне увесисто, что хлопок вспыхивает на коже даже через ткань, а ещё разносится со звоном по телу, и Аякс вздрагивает, как просыпаясь.

То, как Ху Тао говорит о Чжун Ли, напоминает манеру, с которой говорят о старших, и дело не только в возрасте — звучит так, словно Чжун Ли в буквальности приютил их, и до этого момента Аяксу не приходилось задумываться о том, кем тот является — только ли чайным мастером или в том числе руководителем. Теперь Ху Тао уходит, на прощание помахав и пожелав удачи с таким прищуром, будто заглядывала в будущее и знает как о том, почему он вернулся к закрытию чайной, так и во всех деталях — о предстоящем свидании, и эта мысль отзывается кусачим холодком по позвоночнику. Ху Тао уже скрывается из виду, а Аякс продолжает стоять и смотреть перед собой, стараясь собрать разлетевшиеся мысли воедино, возвращаясь в состояние подружинивающей мышцы взбудораженности от предстоящего свидания, суть которого неизвестна, но определённо посвящена чаю.

Ревность — странное чувство, которое он не позволяет себе испытывать целую вечность, засовывая обратно вглубь себя самые её зачатки, потому что при составе его семьи испытывать её почти смешно и крайне неуместно, поэтому такое откровенное признание, пускай и не от самого Сяо, в ней звучит оглушительно и вынуждает остановиться после первого же шага к двери чайной.

Будучи человеком, который если не живёт здравомыслием, то хотя бы к нему стремится, Аякс не может пропустить мимо подкинутое собственным сознанием предположение о том, не ищет ли он сам ощущение принятия и нужности в Чжун Ли — не в этой ли покровительственной доброте кроется его очарование, на которое Аякс попался моментально, точь-в-точь малёк на рыболовный крючок, заглотив наживку широко распахнутым ртом, потому что это именно то, что он вечно ищет в других людях, сам того не осознавая — по крайней мере, не осознавая сразу.

И если Чжун Ли с самого начала различил влюблённость Аякса, то мог ли различить и остальное?

Или в этом и состоит смысл, что ему нравится подбирать к себе под крыло всех, кто нуждается в поддержке и направлении?

Аякс закрывает глаза и выдыхает, повторяя себе, что всё это не имеет значения — неудачное скопление обстоятельств, располагающих к подскакиванию тревоги, в то время как его желание подняться и вновь увидеться с Чжун Ли — самое настоящее и неподдельное, заставляющее весь день глупо улыбаться в пустоту, ловя на себе удивлённые и подозрительные взгляды прохожих, которое понятия не имеют о том, что это выплёскивается наружу чрезмерный, что не вмещается в границы тела, восторг, который определённо искренний, какой бы не была первопричина влюблённости.

Ноги наполняются лёгкостью, и Аякс в буквальности взлетает вверх по ступеням, решительно и порывисто дважды дёргая дверную ручку — в ладонь отдаётся её металлическая пружинистость, когда возвращается на место. Проходит несколько растянутых, как жвачка, мгновений перед тем, как раздаётся щелчок проворачиваемого в замке ключа, а затем дверь распахивается, и Чжун Ли улыбается чуть шире, чем обычно:

— Привет, Аякс.

От того, как звучит его имя на губах Чжун Ли, подводит живот и подгибает колени, так что на секунду мерещится, что Аякс не удержится на ногах и подломлено рухнет на порог — на всякий случай он опускает ладонь на дверной косяк в поисках опоры, и широченно улыбается в ответ:

— Здрасьте ещё раз! — выпаливает и закусывает губу в опасении, что его и без того чрезмерная улыбка разрастётся сильнее, выдавая по-настоящему щенячью — Ху Тао исключительно верно подобрала слово — радость от настолько скорой новой встречи, будто это не является и так очевидным. Чжун Ли кивает и сторонится, пропуская его внутрь, и от глухого щелчка, с которым закрывается дверь, по спине разбегаются мурашки, потому что они остаются вдвоём на всю чайную, которая, опустев и погрузившись в полумрак выключенных светильников, представляется огромной, как безграничная вереница квестовых комнат, из которой невозможно выбраться, сколько не броди. — Мы будем здесь? Я думал, что пойдём куда-нибудь, — тараторит Аякс, смотря по сторонам, как впервые оказавшись, и сошедшие было мурашки заново вспухивают, стоит услышать раскатистый и приглушённый смех Чжун Ли:

— Вроде того, — неопределённо произносит он и взмахивает рукой, призывая следовать за ним — дополнительных пояснений не нужно, Аякс тотчас же поворачивается и идёт шаг в шаг, пока они проходят за администраторскую стойку, и Чжун Ли придерживает перед ним штору, а затем, когда она с шорохом возвращается на место, проскальзывает вперёд него, на этот раз мельком придержав Аякса за плечи, и тот сиюсекундно плавится от этого прикосновения, встревая ногами в пол и сверля взглядом пространство перед собой, где воздух, мерещится, вздрагивает и идёт волнами в такт ускорившемуся и многократно возросшему в громкости сердцебиению.

Сморгнуть и зашевелиться, переводя взгляд, вынуждает тихое поскрипывание — дверных петлей, как выясняется, когда Аякс поворачивает голову и обнаруживает, что Чжун Ли открыл одну из дверей, спрятанных за шторой — и за открывшейся оказывается узкая лестница, ведущая наверх.

— Зайдёшь ко мне в гости? — спрашивает он, и Аяксу нужна пара секунд для того, чтобы свести одно с другим, переводя взгляд с лестницы на Чжун Ли и обратно, а потом вскинуть брови в невольном восклицании:

— Вы живёте прямо над чайной?!

— Да. Это удобно — иметь возможность спать до последней минуты перед открытием и при этом ловить Ху Тао и Сяо на опозданиях, — Чжун Ли кивает с таким спокойствием, словно речь вовсе не идёт о том, что всё это время Аякс всё-таки вился вокруг самого хозяина, а не случайного чайного мастера — и это не имеет особенного значения, помимо того, что в глазах Аякса теперь он становится ещё взрослее, так что неловкость за своё сумбурное влюблённое поведение в течение всего знакомства разрастается со сверхскоростью, точно сорняк на благодатной почве — нельзя взять и вырвать, только выкорчёвывать, затем тщательно прорыхливая пальцами в поисках самых мелких и тонких корешков, так и норовящих остаться, чтобы позже заново прорасти.

И всё-таки Аякс с улыбкой кивает, а мысленно напоминает себе, что именно Чжун Ли предложил встретиться вновь, так что в их свидании ни капли навязанности и вежливой вынужденности. И Сяо может раздражаться и ревновать, сколько ему будет угодно, а Ху Тао может насмешливо называть их отношение к Чжун Ли щенячьим восторгом, как и Скарамучча с Розалиной могут закатывать глаза и подтрунивать во время рассказов Аякса о нём — и никто из них не может стереть тот факт, что и сам Чжун Ли заинтересован в нём, раз подтвердил своё приглашение как свидание.

Они находятся здесь, поднимаясь домой к Чжун Ли, вынужденные идти друг за другом из-за чрезмерной узости лестницы, потому что оба того хотят.

— Ты можешь тоже обращаться ко мне на «ты», — поставив ногу на следующую ступеньку, но не оторвав другую от предыдущей, оглядывается через плечо и роняет Чжун Ли, и до Аякса, едва не врезавшегося в него от неожиданности этой остановки, доходит не сразу — схватившись за перила, он рывком тормозит, покачнувшись, а потом вскидывается и натыкается на устремлённый на него косой взгляд. На лицо Чжун Ли полосой падает закатный свет, просачивающийся в маленькое надлестничное окошко, и делает его глаза сверкающими и переливающимися золотом — невозможно не засмотреться, чтобы с задержкой в пару секунд вздрогнуть и часто заморгать, судорожно кивая и закусывая щёки, чтобы не расплыться в совсем широкой, до неприличия широкой улыбке. — Мне кажется, что это честно, — с улыбкой добавляет Чжун Ли и возобновляет шаг, поднимаясь дальше. Его взгляд больше не пригвождает Аякса к лестнице, однако сдвинуться с места тому удаётся не сразу, будто через мышцы протянулись каменные прожилки, сковывающие движения, как у статуи.

Ступени громко и протяжно скрипят под ногами, заставляя Аякса то и дело замирать, медленно выдыхая, в то время как каждый шаг Чжун Ли — бесшумный, и если он живёт здесь, то может попросту знать, как нужно ступать, чтобы не потревожить старую лестницу, в то время как Аяксу приходится идти наугад и наощупь за ним, стараясь присмотреться к каждому его шагу и повторить его, чтобы тут же чертыхнуться под очередной протяжно-визгливый скрип.

Лестница настолько тесная и узкая, что невольно представляется ведущей на затхлый и запылённый чердак, и Аякс всерьёз выдыхает, когда, нетерпеливо вытягивая шею из-за спины Чжун Ли, обнаруживает обыкновенную квартиру, затопленную мягким закатным светом. Разуваясь и снимая куртку, он с неприкрытым любопытством вертит головой по сторонам, рассматривая стоящую прямиком в прихожей этажерку с книгами в несколько рядов и изящную вешалку в виде ветвистого дерева. На стенах — картины в узнаваемом лиюэйском стиле, которые Аякс помнит по школьным походам в музеи, и видеть их в чьей-то квартире — удивительно. В родительском доме он привык видеть многочисленные семейные фотографии, в квартире Скарамуччи и Кадзухи — штучные полароидные фотографии и коллекционные карточки инадзумских айдолов — и всё на пробковой доске в спальне, а Розалина и вовсе держит стены пустыми, поэтому выбор Чжун Ли, отличающийся от всего знакомого, вызывает живой трепещущий за рёбрами интерес и восторг от прикосновения к новой части реальности, где такие картины — часть чьей-то ежедневности, а не только иллюстрации на страницах учебников и эстетичные фотографии из блогов путешественников.

— Ванная — первая дверь справа по коридору, а кухня по прямой. Проходи, а я сейчас подойду, — взмахивает рукой в нужном направлении Чжун Ли, а сам исчезает за боковой дверью — в приоткрывшейся щели между ней и косяком Аякс успевает заметить угол кровати и тут же отводит взгляд, словно увидел что-то запретное.

Несмотря на разрешение самому пройти, Аякс пару секунд мнётся и переводит взгляд с коридора за дверь, где скрылся Чжун Ли, и обратно, а потом делает глубокий вдох и осторожно ступает, стараясь двигаться как можно тише, почти на носочках, чтобы у Чжун Ли и мысли не возникло, что он чувствует себя здесь по-свойски — выученное накрепко до вбитости в мозг с самого детства правило. Стоит оказаться в ванной — и Аякс касается крана почти трепетно, медленно поворачивая его и на мгновение замирая, когда тот поскрипывает. Если в стенах чайной он мог запросто перебирать инструменты и любопытно засовывать нос в баночки с чаем, то вести себя точно также в стенах чужого дома не может, потому что приглашение в гости в понимании Аякса — про доверие подпустить другого человека близко к себе, и он не чувствует за собой никакого права трогать то, к чему притрагиваться не разрешали. Поэтому он моет руки, а вещи в ванной исключительно разглядывает: как под линейку ровно вывешенные полотенца, кристально-чистая — ни одного отпечатка пальца или мыльного пятнышка — стеклянная полка перед таким же чистым зеркалом, расставленные по высоте баночки и бутылочки, и Аякс уверен, что не будь зубная щётка и бритва составлены в стаканчик, то лежали бы идеальной параллелью друг другу.

На выходе из ванной он сталкивается с Чжун Ли, переодевшимся в просторный халат, который по крою и роскошной вышивке ничуть не уступает форменной одежде чайной — поначалу и не сразу удаётся понять, что изменилось, а когда до Аякса доходит, то он соскальзывает взглядом вниз, чтобы прикусить губу, сдерживая усмешку, когда видит из-под края халата штаны. Разумеется, в его присутствии Чжун Ли не станет оставаться в одном халате, хотя от этой мысли во рту и пересыхает, а живот подводит.

За ошалелым стуком подскочившего сердца не сразу осознаётся, что между ними повисает пауза, слишком долгая для того, чтобы стать заминкой, и мозг Аякса за считанные мгновения просчитывает, стоит ли ему подвинуться, пропуская Чжун Ли в ванную, или подождать указаний, или…

— Идём, — первым прерывает паузу тот и ведёт рукой, пропуская Аякса вперёд себя в кухню, залитую закатом сильнее всего, вплоть до самого дальнего уголка, так что рефлекторно приходится вскинуть руку, прикрывая глаза от яркого света — и это секундное ослепление стоит того, чтобы Чжун Ли дотронулся до его плеч, бережно придерживая, пока протискивается мимо и шуршит опускающимися шторками. — Извини. Я очень люблю солнце, так что не подумал, что для тебя может быть чересчур ярко.

— Вообще-то мы в Снежной тоже очень любим солнце. Уверен, что не меньше, чем в Ли Юэ, а то и больше, — проморгавшись и сумев сфокусировать взгляд, усмехается Аякс. Ему известно, какой представляется Снежная для жителей других регионов: выледенелая земля, пронизывающие ветра и заволоченное сплошными облаками небо, из-за которого едва пробивается солнце — и то летом и поздней весной, а в остальное время властвует звенящая прозрачность в воздухе и иневая бледность по траве ранним утром, и такую Снежную знает и он сам, каждую зиму ёжась и бубня, что терпеть не может бесконечные снегопады или дожди вместо долгожданного потепления, однако именно это заставляет любить солнце особенно сильно, до кончиков пальцев наполняясь восторгом от каждого лучика, пробившегося через слой облаков.

Чжун Ли замирает с нитью шторок в руках и смотрит на него, склонив голову к плечу — уголки губ подрагивают в сдержанной улыбке, которой хватает, чтобы вокруг глаз разбежались морщинки, и Аякс едва не тянется накрыть ладонью своё разом заколотившееся с сумасшедшей скоростью сердце. Когда Чжун Ли смотрит на него с таким выражением лица, то по телу прокатывается дрожь, от которой, мерещится, позвоночник перекручивается, заставляя оцепенеть, а ноги немеют и теряют всяческую чувствительность, что хочется привалиться спиной к стене, а потом плавно сползти по ней.

Это не первая влюблённость Аякса, но такие сбивающие с ног и здравого смысла бабочки в животе — определённо впервые, и это восхитительно настолько, что почти мучительно.

— Конечно, — кивает Чжун Ли, и выпущенная нить шторок с тихим стуком возвращается на место, повисая вдоль оконной рамы. — Я не имел в виду ничего, что принижало бы Снежную, — и он склоняет голову, прикрыв глаза и складывая перед собой руки, чтобы в следующую секунду кинуть взгляд исподлобья, всё с той же улыбкой перехватывая ошарашенное выражение лица Аякса.

Именно этот взгляд — искрящийся весельем и неприкрыто испытующий — даёт понять, что с ним заигрывают, подхватывая ироничные интонации, и Аякс не удерживается — прикрыв рот ладонью, хихикает и кивает, после чего Чжун Ли выпрямляется и отворачивается, подхватывая и наполняя водой чайник.

Если во время церемоний в чайной они сидели так, что полюбоваться выходило только на движение его рук, то теперь у Аякса появляется возможность увидеть, с какой завораживающей грациозностью Чжун Ли передвигается по собственной кухне: одной рукой включая конфорку под чайником, другой в то же время открывает один из навесных шкафчиков, бегло потянув на себя двумя пальцами дверцу — на верхней полке теснятся корзинки-органайзеры с рассортированными — и в этом не возникает ни единого сомнения, судя по наклеенным на каждую корзинку этикеткам — пакетиками специй, а на нижней расставлены разномастные баночки, в которых наверняка хранится чай. Знакомым жестом Чжун Ли поднимает руку и ведёт, перебирая пальцами в воздухе, над баночками, и в декорациях его кухни это смотрит почти эротично, так что Аякс со свистом втягивает воздух и сглатывает мгновенно собравшуюся во рту слюну.

По шкале от одного до десяти он находится, должно быть, между пятёркой и шестёркой по степени странности, раз умудряется найти сексуальным то, как Чжун Ли выбирает чай, хотя видит это далеко не впервые.

Тот останавливает руку над высокой прямоугольной баночкой с вьющимися по бокам цветочными узорами, а через секунду самыми кончиками пальцев накреняет её и легко ловит в ладонь, тем самым заставляя Аякса зажать переносицу, потирая её в попытке сосредоточиться на прохладе собственных пальцев вместо того, чтобы утопать по самую макушку в невольных размышлениях о том, как Чжун Ли мог бы касаться его. Все их прикосновения до этого момента были либо случайными, либо слишком короткими, чтобы успеть от них опьянеть, да и обстановка чайной, несмотря на размеренности и почти томность, не располагала к тому, чтобы осмеливаться на длительные и чувственные дотрагивания, а теперь руки ощущаются развязанными, а вместе с ними — и мысли.

В конце концов, как часто первое свидание проходит у объекта обожания дома?

Из мыслей, вопреки всем стараниям соскальзывающим в неподобающую сторону, вырывает тихий металлический пристук, с которым открывается баночка. Полуразвернувшись к нему, Чжун Ли вдыхает запах чая, а потом протягивает баночку Аяксу — в первое мгновение тот тянется, чтобы перехватить её, но в итоге закладывает руки за спину и наклоняется, ныряя носом в баночку прямиком из его рук, и хотя старается держать лицо невозмутимым, а уши загораются.

Пахнет душисто, что щекочет в носу, и Аякс отворачивается, потирая тыльной стороной ладони нос, лишь бы не чихнуть — тогда мелкая россыпь чаинок, больше напоминающих порошок, поднимется густым пыльным облаком и разлетится по всей кухне, добавляя воспоминание в копилку позорных вещей, о которых он будет вспоминать и сгорать со стыда в те самые вечера, когда с особенной увесистостью наваливается ощущение собственной неприкаянности и никчёмности.

— Что за чай на этот раз? — немного сдавленно спрашивает Аякс, когда убеждается, что в носу перестаёт свербеть, и сразу же усмехается: — А, или я снова должен догадаться сам? — и он не то чтобы против этого, потому что пахнет чай и правда знакомо — и снова проскальзывают смутные, разутые воспоминания, связанные с чем-то детским и домашним. Похоже пахло в дни, когда дома было неспокойно: едва отгремела очередная ссора родителей или закончился слёзный скандал с выполнением домашнего задания у него или кого-то из младших, и мама заваривала чай, который пах также — душисто и травянисто, по-лекарственному.

Успокаивающий запах.

— Травяной сбор, — Чжун Ли ставит баночку на стол и возвращается к шкафчикам, на этот раз открывая тот, где хранится посуда.

— Сами собирали? — хмыкает Аякс, отведя взгляд и осматривая кухню — поразительное сочетание аккуратности и барахольства вразрез с идеальной ванной без единой лишней или забытой вещи: дверца холодильника увешана фигурными магнитами, среди которых есть и керамический расписной дракон — очевидно, привезённый из Ли Юэ, — и искусный веер из полупрозрачной ткани с вышитыми бисером цветами, и отлитые из металла весы — символ Фонтейна; на подоконнике стоит цветочный горшок с проклюнувшимися пёрышками неопознанного растения, а рядом с ним — пузатый будильник, граничащий между понятиями «винтаж» и «старьё», зато отчётливо тикающий, и Аякс нисколько не удивится, если узнаёт, что Чжун Ли использует его вместо кухонного таймера.

Его квартира выглядит живой в этом множестве мелочей, в котором легко угадывается хозяин, и Аякс думает, что определил бы её как принадлежащую Чжун Ли, даже если бы не знал об этом.

— Да, — без тени замешательства или смущения отвечает тот, засыпая чай в маленькое сито и встряхивая его над раковиной — в воздух поднимается травяное пыльное облачко, медленно оседая, а Аякс теряется в словах, как всегда бывает, когда на шутку, фактически заигрывание отвечают всерьёз, и через мгновение паузы оборачивается, наблюдая за тем, как Чжун Ли ставит на кухонную столешницу две кружки — самые обыкновенные, матово-серые и кажущиеся слишком большими после пиал, в которых чая хватало на считанные глотки — и умещает в них сито одно за другим.

— Наверное, у вас… у тебя и набор для домашних чайных церемоний есть? — Аякс следит взглядом за тем, как Чжун Ли не глядя выключает конфорку, стоит чайнику начать бурлить и исходиться густыми клубами пара, и подхватывает его, по кругу плавно заливая заварку кипятком.

— Да, есть, — и не нужно видеть его лицо, чтобы понимать, что он улыбается — это чувствуется в мягкой топкости интонаций, от которых в мышцах образуется импульс шагнуть и прижаться к Чжун Ли со спины, оплетаясь руками вокруг торса и утыкаясь носом ровно между лопаток, чтобы провалиться в ощущение надёжности. Желание такое сильное, что приходится поморгать, прогоняя образ из головы и сосредотачиваясь на продолжении: — Но я не буду тебя мучать очередной церемонией и заварю его более привычным способом, — подождав несколько секунд, Чжун Ли убирает сито из кружек и поочерёдно берёт каждую, разворачиваясь и переставляя их на стол. — Значит, ты считаешь себя бестолковым? — без перехода спрашивает он, опускаясь за стол, и сохраняет такой будничный тон, что смысл сказанного не сразу доходит, и севший следом Аякс сперва касается кружки, тут же отдёргивая пальцы от её раскалённости, и только потом замирает, нахмурившись, пока смотрит на рябящую поверхность чая.

Они правда собираются говорить об этом во время свидания?

— Вроде того, — он ведёт плечом в намеренной небрежности, хотя сердце ёкает при напоминании. Слово «бестолковый» из уст Чжун Ли звучит глухим ударом деревянной рукоятки топора или черенка лопаты между лопаток, выбивая напрочь весь дух, так что вдох, который Аякс делает перед ответом, выходит свистящим.

Одно дело шутить на эту тему с друзьями, которые знают его настолько давно, что временами кажется, будто все его мысли и чувства воспринимаются ими как свои собственные, никогда не нарушая границ в ответных шутках, и совершенно другое — рассказывать кому-то постороннему и новому, как чистый лист, в смысле уровня знакомства, о том, что творится в голове и душе. Этот лаконичный и уклончивый ответ не удовлетворяет Чжун Ли, который сидит напротив, что не укрыться, и ведёт по Аяксу взглядом, словно ищет линию, где пластины сходятся между собой, чтобы подцепить и приподнять, заглядывая вовнутрь — и от этого ощущения рассыпаются мурашки, такие крупные, что собственная кожа внезапно ощущается искусственной и инородной, что хочется сбросить. Аякс досадует на себя за то, что ляпнул первое, что рванулось с языка, а теперь вынужден чувствовать себя насекомым под лупой, которому никуда не деться от внимательного рассмотрения.

При этом он знает, хотя вслух это и не проговаривалось, что стоит обозначить своё нежелание обсуждать эту тему — и они не станут.

И именно это понимание подталкивает его с усилием сглотнуть собравшийся в горле ком и продолжить под по-прежнему вопросительным, терпеливо ожидающим взглядом, хотя язык и губы едва шевелятся, за секунду став абсолютно непослушными:

— Знаешь, сколько я работ сменил с тех пор, как закончил школу? — произносит фактически на выдохе Аякс, огромным усилием удерживая голос звучным, чтобы не ушёл в шелестящую беззвучность. Он ненавидит говорить на эту тему — ненавидит признаваться в том, что не только не поступил, но и не попытался поступить в университет, когда обнаружил, что среди одноклассников едва ли не единственный, кто понятия не имеет о том, чего хочет жизни и даже от себя. Единственное знание, которое у него было — это то, что он справится в любом случае, в какие бы обстоятельства не забросило, и обещанный родителям год, за который нужно было принять решение, растянулся на два, три, четыре, из затянувшейся передышки превратившись в обыденность. Губы передёргивает в непроизвольной улыбке, и Аякс повторно тянется к кружке, на этот раз дотрагиваясь до неё с большей осторожностью, палец за пальцем, подрагивая ими в готовности в любой момент снова отдёрнуть. — Уйму, — на этот раз голос не удерживаемся и падает в едва слышный шёпот, почти выдох. Аякс теряет власть над собственным лицом и чувствует многократное мелкое подрагивание мускулов, пока обводит кончиками пальцев край кружки. — Иногда мне кажется, что я умею буквально всё на свете, но в то же время — ничего. Это же бестолково — знать и уметь многое, но при этом не обладать ничем из этого в должной степени, а хуже только понимать, что сколько бы работ я не поменял, не могу понять, в чём себя найти, — от его громкого выдоха поверхность чая идёт рябью, в то время как внутри, от головы до самых ступней, образовывается пустота, которую никогда прежде испытывать не приходилось — это пустота из внезапного спокойствия, близкого к умиротворению, приходящего на смену вечно дребезжащему напряжению, закрученного тугой спиралью глубоко внутри настолько давно, что Аякс не помнит, каково жить без него.

Если подумать, то даже друзьям он не рассказывал об этом с такой прямотой, называя каждое чувство своим именем.

По кухне расползается молчание, а закат меняет окрас, выгорая в ослепительно-апельсиновый цвет, в свете которого кончики волос Чжун Ли кажутся светящимися. Он смотрит в окно, обхватывая ладонями свою кружку, словно та нисколько не горячая, и, искоса поглядывая на него, Аякс задаётся вопросом, не перегнул ли с откровенностью — в конце концов, перед ним взрослый мужчина, для которого эти метания и терзания представляют собой давно пройденный этап, а, может, никогда и не были знакомыми, потому что некоторым людям попросту везёт не оказаться на перепутье из постоянных колебаний и слепых тыканий.

Чжун Ли и нарушает молчание, когда с мычанием протягивает через стол руку, оставляя её раскрытой ладонью вверх, и этот жест незамедлительно приковывает взгляд Аякса, вынуждая прикусить губу в нерешительности прикоснуться, хотя разрешение — даже предложение — отчётливо улавливается. Словно прочитывая его сомнения, Чжун Ли с улыбкой раскрывает ладонь шире, и тогда, наконец, Аякс вкладывает свою ладонь в его — и сердце совершает кульбит от того, как сразу же чужие пальцы вздрагивают, вклиниваясь между его во вкрадчивом переплетении. Не случайное и не беглое прикосновение, а вполне осознанное и обоюдожеланное, так что мысли, насколько бы придавливающими и сплющивающими не были, отлетают далеко назад и глохнут за пульсирующим восторгом от того, чтобы дотрагиваться до Чжун Ли напрямую.

— Но ведь мы не находим себя, — негромко произносит он, сгибая пальцы, переплетение их пальцев становится замком — таким крепким и надёжным, что сердце у Аякса ёкает и раскалывается на несколько кусков, потому что от тёплой и сухой руки Чжун Ли, держащей его руку, до пронзительного веет поддержкой и чем-то… домашним. — Мы всегда есть у себя с самого рождения, а то, что мы ищем — это, скорее, самое подходящее обрамление, и его действительно трудно найти, если не уверен в том, что из себя представляешь. Но то, что ты из себя что-то да представляешь — это определённо, — то, как при этих словах Чжун Ли наклоняет голову, заглядывая ему в глаза, по-настоящему невыносимо, потому что Аякс не помнит, чтобы слышал подобные слова в свой адрес когда-либо.

«Ты справишься».

«Ты разберёшься».

«Ты определишься».

«Ты найдёшь что-нибудь».

И никто, даже он сам себе, никогда не говорил ничего подобного на слова Чжун Ли.

— С высоты ваших лет это звучит и правда… просто, — с усмешкой бормочет Аякс, отводя взгляд, но всё равно кожей чувствует, что на него смотрят, и от этого по спине пробегает холодок, а лицо, наоборот, загорается и полыхает. В его представлении и воспоминаниях свидания совсем не такие: на них не обсуждают головных тараканов, а ещё не сидят на кухне вместо того, чтобы отправиться в своей лучшей одежде в уютное кафе или на прогулку в парк.

Хотя Аякс солгал бы, сказав, что в имеющихся обстоятельствах его что-либо не устраивает. То, как Чжун Ли держит его за руку, ощущается совершенно правильным в том, каким густым и топким спокойствием наполняется всё тело, словно через соприкосновение кожи переливается чужая уверенность — в нём, в порядке вещей, в жизни. Шуток кроме, Аякс и правда завидует взрослости Чжун Ли, из которой — откуда бы ещё — берётся эта уверенность, такая всепокрывающая, что в этот момент, когда они сидят друг напротив друга, переплетя пальцы, её кажется достаточно, чтобы почувствовать устойчивость под ногами.

— С высоты моих лет, — Чжун Ли пробивает на короткое хихиканье, — понятно, что ты очень целеустремлённый юноша, если знаешь, к чему стремишься.

Хочется похлопать себя по щекам, прогоняя румянец после этих слов, однако Аякс сдерживается и, тихонько выдохнув себе под нос, цокает:

— Стремиться очаровать понравившегося мужчину не то же самое, что стремиться найти своё дело, — и сердце гулко ударяется в середину груди, причиняя боль и сбивая дыхание, когда запоздало догоняет осознание, что он в открытую флиртует, а Чжун Ли ни капли не смущается и только проводит большим пальцем, поглаживая фаланги его пальцев:

— Думаешь? — звучит с улыбкой в интонациях и скорее задумчиво, чем всамделишным вопросом, и от этого, в дополнение к самому поглаживанию, лёгкому и нежному, у Аякса уплывает разум — плавится и стекает в сторону, оставляя за собой звенящую тишину в черепе, а всё внимание сосредотачивается в месте прикосновения.

Ах да, точно, они же на свидании.

Истаивать на глазах и терять способность связно мыслить от подобных жестов определённо входит в это понятие.

— Кажется, чай уже достаточно остыл, — внезапно произносит Чжун Ли, и звучит невпопад, словно он спохватился, а вместе с ним — и Аякс, переводя взгляд на кружку, обнаруживает, что над ней и правда больше не вьётся пар. Тут же пронизывает разрядом от отчётливого ощущения, что его снова поглаживают по пальцам, а когда взгляд перепрыгивает обратно на Чжун Ли, то дыхание и вовсе останавливается, потому что он смотрит на Аякса всё с той же задумчивостью, от которой глаза кажутся заволоченными, что не прочитать их выражение, и от этого подводит живот — плавно оттягивает голодной просительностью, и это чувство только увеличивается и разрастается, захватывая собой всё тело, когда Чжун Ли отпускает его руку — пальцы обжигает пустотой — и встаёт из-за стола, делая заметный глубокий вдох перед тем, как заговорить: — Ты мне симпатичен, Аякс, — брошенная лежать на столе рука приходит в движение, с шелестящим вдохом прижимаясь к груди Аякса, чтобы поймать собравшееся выскочить, как только проломит грудину, сердце, а Чжун Ли в это время обходит стол, и каждый шаг настолько тихий, что только мягкое шуршание халата выдаёт, что он идёт, а не парит над полом, и, наблюдая за его плавным приближением, Аякс чувствует себя заворожённым зверьком перед хищником, пускай и знает, что вреда ему не причинят, и что тело помиллиметрово трепещет в жажде момента, когда расстояния между не останется вовсе. Он рывком поворачивается, садясь боком на стуле, и запрокидывает голову, задерживая дыхание в ожидании, и сердце совершает очередной невыносимо восхитительный кульбит от вида того, как по губам Чжун Ли при этом проскальзывает усмешка. — Выражаясь твоими же словами, ты мне нравишься, — остановившись напротив в такой близости, что их колени почти сталкиваются, тот склоняет голову к плечу и смотрит на Аякса в упор, и они встречаются взглядами — в горле и во рту моментально пересыхает. — Нравишься со всей своей так называемой бестолковостью, — кончики пальцев касаются края стола и ведут по нему в направлении Аякса, неумолимо и неизбежно, — суетливостью и громкостью, — улыбка совсем откровенно проступает в звучании его голоса, — чрезмерным любопытством и несдержанностью, — переместив руку к его кружке, Чжун Ли обводит её самыми кончиками, едва не дотрагиваясь до края, где должны касаться губы, и вниз по горлу Аякса соскальзывает комок слизи, по пути нагревающийся и превращающийся в лаву, чтобы растечься по груди и переместиться в живот, оседая вязкой тяжестью в нём, будто пальцы прикасаются напрямую к его губам, а не к кружке.

— На комплименты это не особо похоже, — через силу сглотнув, выдавливает из себя Аякс, и то, насколько хриплым становится голос в этот момент, изумляет его самого.

— Я и не обещал их, потому что ты нравишься мне со всем, что есть в тебе. И мне интересно узнать, что есть ещё, — пожимает плечами Чжун Ли, не имея представления о том, с какой силой эти слова бьют под дых, вынуждая заново вспоминать, как сделать вдох и затем — выдохнуть. — Могу я?.. — вопрос повисает и растворяется в воздухе без окончания, а рука поднимается и почти касается щеки Аякса — расстояние между ними настолько ничтожное, что фантомно он уже ощущает прикосновение чужой кожи, и в горле застревает умоляющий скулёж, вырывающийся тоненьким писком, но рука не сдвигается больше ни на миллиметр, точно Чжун Ли взаправду ждёт разрешения на прикосновение, в то время как Аякс готов накрыть его ладонь своей и прильнуть к ней щекой, ткнуться носом и прижаться губами, выскуливая весь свой восторг и нетерпение.

Тело оказывается слишком оцепеневшим, чтобы взаправду сделать это, а взгляд Чжун Ли — пригвождающим и не допускающим никакого самовольства, так что Аякс собирается с силами — со всеми их крохами, которые в нём остаются — и рвано кивает, смущаясь своей же поспешности, словно иначе его нетерпение могло остаться незамеченным.

Стоит кивнуть, как Чжун Ли наклоняется к нему, самыми кончиками пальцев долгожданно, что Аякс резко выдыхает и вытягивает шею навстречу, прикасаясь к его щеке, а затем обхватывает подбородок — и возникает пауза, невыносимая в своей тягучести, когда воздух между ними накаляется и начинает дрожать, пока Чжун Ли не глядя берёт кружку Аякса, удивительно умудряясь не пролить ни капли, и отпивает из неё, не разрывая зрительного контакта,

Кружка с глухим стуком возвращается на стол.

Пальцы на подбородке Аякса сжимаются сильнее, надавливая и заставляя раскрыть губы, а затем к ним прижимаются губы Чжун Ли — это происходит настолько стремительно, что в первые секунды Аякс застывает с распахнутыми глазами, а потом вскидывает руки и вцепливается в его плечи, судорожно стискивая их, когда чувствует, как льётся в рот чай, действительно остывший и на вкус пронзительно-травянистый, что покалывает боковины языка, и кажется сладким до приторности, хотя не было добавлено ни ложки сахара.

Чай просачивается и стекает по подбородку, после щекотно соскальзывая по шее и теряясь за воротником — моментально повлажневшая ткань стыло задевает кожу, что Аякса пробирает крупной дрожью — самому ему кажется, что происходит это от того, что дальше язык Чжун Ли проскальзывает ему в рот, ощущаясь мокро, тепло и до того чувственно, что подкашиваются колени, даже несмотря на тот факт, что Аякс сидит. Руки продолжают хвататься за одежду Чжун Ли — дороговизна ткани ощутима на ощупь, и он всё равно комкает её и натягивает, будто взаправду может упасть, если не будет держаться.

У Аякса было немного поцелуев, хотя целоваться он обожает, способный подолгу дразнить множеством коротких причмоков, посасывать и покусывать чужие губы и язык, и он определённо может сказать, что этот поцелуй — лучший из всех, что с ним случались.

— Ты в первый раз, что ли? — бормочет Чжун Ли в его раскрытые губы, едва отстранившись, так что каждый выдох щекотно задевает кожу, вынуждая вздрагивать губами в беззвучном вышёптывании мольбы продолжить, раз придерживающие за подбородок пальцы не позволяют рвануться вперёд, самостоятельно возобновляя поцелуй, от головокружительности которого мысли и правда перемешиваются в вязкую кашу, где не различить ни одной отдельной крупинки. Чжун Ли не уточняет, говорит ли о поцелуях в целом или о поцелуях именно с мужчинами или намекает на продолжение в виде секса — полная свобода трактовки, и для расплывающегося в эту самую секунду Аякса это похоже на пытку — заставлять себя соображать, вертеть грани смыслов и предполагать, какой из них с наибольшей вероятностью верен, когда рядом, в близости вытянутой шеи, находятся губы Чжун Ли, ещё мгновение назад тепло прижимавшиеся к его губам.

— А вы… — Аякс запинается и, шумно выдохнув и растянувшись в широкой усмешке, исправляется: — …ты любишь, чтобы партнёры были неопытными, без груза бывших за плечами? — слова вырываются сами собой, выскакивая из густого тумана в голове с такой неожиданной чёткостью, словно являются частью базовой головной установки, которая должна неукоснительно срабатывать в ситуациях, подобно этой, когда от присутствия рядом человека, заставляющего внутренности поджиматься, испаряется навык связно мыслить, и остаётся полагаться только на такие въевшиеся в подкорку сознания шаблоны.

Даже для Аякса оказывается сюрпризом то, что он выпаливает, и только то, что Чжун Ли незамедлительно издаёт смешок, особенно щекотно задевающий лицо, не даёт ему сиюсекундно расплавиться в жидкость и стечь со стула в надежде, что об этом полном позоре забудут как можно скорее.

— Какая разница, если сейчас ты со мной.

И снова никаких уточнений — речь ли про момент, когда в имеющейся точке реальности их местоположения, обстоятельств и ощущений они находятся рядом друг с другом, или про то, что в перспективе Чжун Ли рассматривает происходящее как безоговорочный зачин отношений. После Аякс может пожалеть о своей скоропалительности, но в моменте не видит никакой разницы между этими вариантами, потому что на первом месте — сам факт близости, который заставляет голод до новых прикосновений расти внутри Аякса с безумной скоростью, словно без них он рискует по-настоящему умереть.

Возможно, его лицо чересчур ясно передаёт все эмоции.

Или Чжун Ли до кошмарного проницательный.

Или попросту нуждается в этом не меньше, чем Аякс.

Точный ответ не имеет значения — по крайней мере, сию секунду, и гораздо важнее то, как Чжун Ли проводит большим пальцем по его нижней губе, прослеживая движение взглядом, а Аякс, засмотревшись на трепетание его ресниц, боится лишний раз вздохнуть, лишь бы не спугнуть хрупкое мгновение. Паузы сводят с ума, вынуждая зудеть каждую мышцу, и хочется — отчаянно, мучительно, невыносимо — разжать пальцы и отпустить скомканную ткань, чтобы уложить ладони на чужие плечи, огладить и проскользнуть за шею, оплетаясь вокруг и вытягиваясь всем собой навстречу, но вместе с тем необходимость подчиняться, пускай и необговорённая, заводит.

Аякс и правда почти выстанывает благодарственную молитву, когда поцелуй возобновляется, и на этот раз он не позволяет Чжун Ли вести целиком и полностью: в действительности смещает руки и обхватывает его за шею, выгибается в стремлении прильнуть и ответно захватывает чужие губы, поочерёдно посасывая каждую и издавая протяжный гортанный стон, когда пальцы на его подбородке разжимаются, чтобы теперь зарыться в волосы, взъерошивая их и оттягивая с восхитительным соблюдением тонкой границы между приятной и настоящей болью.

Дыхание быстро сбивается в ничто, до головокружения и рассыпающихся под веками искорок, до сдавливающего горло спазма и горения рёбер, пережатых нехваткой воздуха, однако момент отстранения Аякс до последнего оттягивает, пока не начинает попросту соскальзывать с чужих губ, неуклюже прихватывая, чтобы тут же отпустить, мельком задевая зубами и неожиданно для самого себя громко причмокивая, что уши мерещатся напрочь сгоревшими. Первым прерывается Чжун Ли, с шуршащим по коже выдохом перемещаясь к уголку его рта и коротко целуя в него. Ещё один поцелуй оставляет на щеке, следующий — на скуле, затем перетекая губами на висок и останавливаясь на нём, пока ладонь продолжает лежать на затылке Аякса, и ощущается это до невозможности надёжно, словно можно позволить себе размякнуть в чужих руках и знать, что ни за что не дадут съехать со стула, тяжёлым мешком сваливаясь на пол.

— Я правда вам нравлюсь?.. — полусвязно бормочет он, с трудом поднимая и фокусируя взгляд на лице напротив. Удаётся выхватить детали, вроде теней от ресниц на щеках Чжун Ли, подсвеченную солнцем карамельную прозрачность его радужки и покрасневшую припухлость раскрытых и влажно блестящих губ. А мгновением позже до мозга доходит, что эта припухлость — вина поцелуя, вина непосредственно Аякса, признать которую он нисколько не боится и даже жаждет, моментально пьянеющий от осознания, что они и правда целовались.

— А что тогда сейчас происходит, если ты предполагаешь вариант «нет»? — со смешком спрашивает Чжун Ли и вскидывает брови, точно всерьёз ждёт ответ, который у Аякса отсутствует — он всего-навсего хочет услышать подтверждение, повторение уже сказанного, чтобы сердце по новой зашлось в упоительном бешеном ритме.

Поэтому он только пожимает плечами, коротко и суетливо, как извиняясь, в то время как голова заполняется вариантами, как ответить на вопрос Чжун Ли, точно тот действительно ни за что не продолжит, пока не услышит его. Аякс боится быть по-настоящему навязчивым — и теперь искренне предполагает, что Чжун Ли мог решить дать ему желаемое в надежде, что тот после этого отвяжется, и эта мысль настолько глубоко впивается в сознание, что Аякс переводит взгляд, кончиками пальцев обводя узоры на смятом халате, и сбивчивым свистящим полушёпотом тараторит:

— Я не перестану приходить в чайную, если мы сейчас переспим. И буду настаивать на втором свидании. И на третьем. И на…

— Ни в коем случае не переставай, — Чжун Ли с завораживающим рокотом смеётся и кивает, одновременно прижимаясь поцелуем к краю его челюсти, чуть сбоку от подбородка, и выходит настолько близко к шее, что Аякс замирает с распахнутыми глазами и боится пошевелиться.

Если Чжун Ли поцелует его в шею, то с лёгкостью выбьет стон, близкий ко всхлипу, и отчасти Аякс изнывает от предвкушения почувствовать его губы на своей коже, где не всем позволено касаться, а с другой стороны отчаянно не хочет этого, потому что будет похоже на бесповоротную капитуляцию, проигрыш без шанса на реванш после того, как станет понятно, насколько он отзывчивый для Чжун Ли.

Вспоминая всю жизнь и всех бывших партнёров, думается, что он и правда такой только для Чжун Ли, который с паузой в пару секунд соскальзывает губами ниже и целует его как раз в шею — в самое нежное и чувствительное место под челюстью, вынуждая с ожидаемым тонким писком наклонить голову, почти напрашиваясь на новые поцелуи, и ему не отказывают: Чжун Ли сдвигается, неотрывно следует губами дальше по шее и цепко обхватывает Аякса за плечи, не разрешая сдвинуться или отклониться, пока не добирается до ключиц, мягко целуя выступающие косточки, чтобы затем обвести их кончиком языка.

На этом Аякс моменте понимает, что не сумеет встать, даже если ему прикажут — и от мысли о том, как звучал бы голос Чжун Ли при этом, тело окончательно теряет способность самостоятельно двигаться, становясь куском податливого разогретого пластилина, охотно мнущегося под ладонями, которые соскальзывают ему на талию и крепко сжимают, когда Чжун Ли втягивает в рот кожу у самого основания его шеи и посасывает с такой жадностью, что становится немного больно. Ощущений становится чрезмерно много, стоит его ладоням проскользнуть под одежду, напрямую оглаживая бока Аякса и поднимаясь немного выше, чтобы обвести большим пальцами соски — моментально напрягшиеся и заострившиеся от прикосновения. Аякс кожей чувствует улыбку себе в шею и громко ахает, запрокинув голову и судорожно распахнув рот в немом возгласе, когда Чжун Ли опять поглаживает его по соскам, на этот раз потирая вершинки, и после отстраняется, рассматривая его разрумяненное лицо с такой широкой улыбкой, словно наслаждается самим фактом того, что вызывает у Аякса такие реакции и может вынудить в буквальности задыхаться.

А потом он убирает руки, и это ощущается разочарованием.

Аякс едва не тянется следом, перехватывая за запястья, и останавливается только из-за того, что опуститься на пол у его ног, цепляясь пальцами за край джинсов и оттягивая его, Чжун Ли успевает раньше.

Его пальцы ловко, ни разу не запнувшись и не замешкавшись, выталкивают из петли пуговицу и тянут вниз молнию, вжикая ширинкой, так что Аякс едва успевает сообразить, что происходит, а когда, наконец, соображает, то раскрывает рот, чтобы хватануть глоток воздуха — и на этом всё, потому что зрелище того, как спокойно и решительно Чжун Ли тянет вниз его джинсы, выбивает из колеи, вынуждая послушно приподняться, помогая их спустить, и тут же рухнуть обратно на стул, из последних сил накрыв его руки, притормаживая, когда пальцы ныряют за резинку трусов в той же решимости стянуть и их.

— Думаю, я рассчитывал немного на другой расклад, — со смехом признаётся Аякс и поспешно мотает головой, когда замечает, как Чжун Ли замирает и склоняет голову к плечу, вопросительно прищурившись. — Я имею в виду, что представлял, — щекам становится жарче, — скорее предполагал, что это я буду на коленях перед тобой, — всего на долю секунды язык запинается в порыве снова обратиться на «вы», — а не наоборот.

— О, я понимаю, — хмыкает Чжун Ли, и встревоженное выражение за секунду исчезает с его лица, а покорно остановившееся пальцы возобновляют движение и тянут за резинку — оперевшись одной рукой о стол, а другой схватившись за спинку стула, Аякс всё-таки неуклюже приподнимает бёдра, позволяя это сделать, и тут же отводит взгляд, громко сглотнув и кашлянув, потому что сидеть полуобнажённым перед Чжун Ли — это особенный уровень смущения, никогда не испытываемый прежде, потому что рядом с ним, перед ним и для него хочется быть исключительно привлекательным и вровень статным, а Аякс вовсе не уверен в том, что выглядит таким, когда всё происходит настолько спонтанно, что он вспоминает, какое на нём бельё, только в тот момент, как видит его одновременно с Чжун Ли, и это никак не парадная пара трусов, даже если призвать весь возможный оптимизм. — Видишь ли, я ничего не имею против тебя на коленях передо мной, — и Аяксу приходится воззвать ко всей имеющейся у него силе воли, чтобы не застонать от одних этих слов, когда воображение с мельчайшими подробностями рисует, каково это было бы, — но сегодня хотел бы в первую очередь сам доставить удовольствие тебе. Ты не против? — в интонациях Чжун Ли отсутсвует даже намёк на всамделишную вопросительность, будто спрашивает чистой формальностью, и то, как при этом смотрит на Аякса, запрокинув с ухмылкой голову и прищурившись, не оставляет никаких сомнений в этом — не оставляет никакого пространства для смущённых увиливаний, и Аяксу остаётся только помотать головой, а затем спохватиться и рвано кивнуть, чтобы теплящийся внизу живота и между бёдер комок возбуждения потянул сильнее, когда Чжун Ли негромко смеётся: — Вот и отлично. Тогда будь умницей, — не отводя взгляд, он ныряет рукой в складки своего халата, где, должно быть, расположен карман, чтобы затем протянуть зажатый между пальцев квадратиком презерватива, и Аякс не сомневается, что сердце способно в любой момент предать его, остановившись и не забившись вновь от того, насколько горячо это выглядит.

Ему не отдают прямых команд и уточнений, так что инициатива вытянуть шею и ухватиться зубами за край упаковки целиком и полностью остаётся за Аяксом. Краем зрения он замечает, как сжимаются губы и темнеет взгляд Чжун Ли, и губы сами тянутся в улыбке — с трудом удаётся не разомкнуть зубы и сосредоточиться на том, чтобы потянуть за ухваченный край.

Тот едва надрывается, а потом зубы с клацаньем соскальзывают, и на самом кончике языка остаётся металлический привкус фольгированной упаковки, а вдобавок звенит челюсть, и Аякс помиллиметрово ощущает, как покрывается испариной спина. От осознания того, насколько по-дурацки он смотрится в этот момент, хочется сейчас же раствориться в воздухе, но его не одарило такими способностями — и приходится справляться, перехватывая презерватив и сгорая от того, с какой лёгкостью Чжун Ли его отпускает, хотя всего мгновение назад цепко держал, помогая оттягивать край в безуспешной попытке. Пальцы подрагивают и ощущаются похолодевшими до онемения, когда Аякс пытается вручную разорвать упаковку и снова терпит неудачу: надрыв уходит по косой, и в одной руке у него остаётся упаковка, а в другой — её оторванный уголок, и вытащить презерватив через образовавшуюся щель никак не получится.

Если до этого Чжун Ли ещё мог оспорить факт того, что Аякс бестолковый, то теперь у него едва ли остаются сомнения.

— Извините, — выдыхает Аякс, сглотнув, и дёргает губами в искривлённой мученической улыбке, на этот раз не обратив внимание на то, что снова путается в том, как обращаться к Чжун Ли, который мягко перехватывает упаковку из его рук и разрывает её сам, чтобы Аякс мог выдохнуть с облегчением и вместе с тем вспыхнуть во много раз сильнее от того, с какой лёгкостью ему это удаётся.

А потом оказаться на грани от того, чтобы по-настоящему сгореть в пепел, когда Чжун Ли бегло оглаживает его по рукам, пробормотав, что всё в порядке, и тут же вкладывает в них презерватив, выдохнув:

— Тогда надень сам.

Этот человек заставит Аякса скончаться быстрее, чем кончить.

Пальцы продолжают подрагивать с такой силой, что он по кругу повторяет себе, точь-в-точь мантру, успокоиться, пока перехватывает презерватив и раскатывает его по собственному члену, катастрофически текущему и уже такому твёрдому, что Аякс едва не начинает извиняться за то, что завёлся настолько быстро, и прикусывает язык только потому, что замечает, как заволакиваются глаза Чжун Ли, который неотрывно наблюдает за каждым движением его рук и при этом мягко поглаживает Аякса большими пальцами по разведённым коленям — ощущается пробирающим по самых костей.

Быть привлекательным, быть обожаемым, быть возбуждающим — о том, каково это, Аякс вспоминает в этот момент, когда замечает этот взгляд на себе, и собственная неуклюжесть неожиданно теряет в значимости. Только то, как жадно и загипнотизировано Чжун Ли следит за ним, остаётся во главе внимания и распространяет по телу вязкую волну удовольствия от осознания, что подобным заворожённый взглядом на него смотрит самый желанный мужчина последних недель.

Аякс не успевает убрать руку, которой раскатывал презерватив, как Чжун Ли накрывает её своей, и они вместе придерживают член за основание, когда он вбирает в рот головку.

Все установки, которые до этого момента были у Аякса в голове насчёт минета, вдребезги лопаются и рассыпаются.

Ему всегда казалось, что оральный секс — это про иерархичность, смутное превосходство и властвование одного партнёра над другим, и определённо не того, кто стоит на коленях, однако в этот момент, когда Аякса фактически заставляют придерживать собственный член, пока раскалённая горячесть рта, ощутимая даже через тонкие стенки презерватива, обхватывает его, продвигаясь всё дальше, переворачивает это представление с ног на голову. Чжун Ли выглядит всё таким же собранным, когда вбирает член почти целиком, задевая губами их сложённые друг на друга ладони, а потом проскальзывает в обратную сторону, плотно обхватив губами и отпустив со звонким чмоком, при звуке которого возбуждение перетягивает живот до болезненного, а пальцы на ногах непроизвольно поджимаются, что по ступням прокатывается преддверие судороги. В висках тянет от того, как Аякс старается смотреть в сторону, но сразу же проваливается — взгляд всё равно возвращается к Чжун Ли, который с непозволительно сексуальной уверенностью высовывает язык и обводит им головку члена, после размеренно нализывая её, прежде чем наклонить голову и повести напряжённым кончиком вниз по стволу, выписывая витиеватее узоры, повторяющие линии вен.

Впившиеся в стол пальцы свободной руки сводит до того, что на мгновение мерещится, что кости в любую секунду треснут и рассыплются оскольчатой кучкой на пол. Со свистом втянув носом воздух, Аякс задерживает дыхание, пока не начинает кружиться голова, а поджатый живот — дрожать от перенапряжения, и медленно, с шуршанием выдыхает через рот, удерживаясь от того, чтобы тотчас кончить, хотя кровь бурлит, а удовольствие захлёстывает и сдавливает низ живота с такой силой, что он не имеет понятия, как умудряется продержаться. Никакой поблажки не достаётся: сквозь размытость расфокусированного от возбуждения взгляда он замечает ухмылку на губах Чжун Ли, а в следующее мгновение тот уже потирает кончиками пальцев головку члена, а сам при этом запрокидывает голову и заглядывает в глаза Аяксу, который готов растечься, рассыпаться, раствориться от близости оргазма и абсолютной бесстыдности происходящего.

Ладонь Чжун Ли, по-прежнему лежащая поверх его и расслабившаяся было, вновь давит, заставляя сжать член, а вторую он убирает — и Аякс давится разочарованным стоном от того, как на самом пике, почти в самой разрядке его оттаскивают назад, оставляя с сумасводящим перекрученным узлом истомы между ног и потрескиванием в каждом миллиметре тела.

— Мне нравится то, какой ты чувствительный, — выдыхает он, с прищуром наблюдая за тем, как Аякса переламывает дрожь вдоль спины от неудовлетворённости, что не хватает воздуха на вдох.

— Или ты слишком хорош, — прикрыв глаза, дёргает в ответ бровью тот, и тут же жалеет — наполовину — об этом, потому что Чжун Ли с хмыканьем обхватывает губами член сбоку и медленно отпускает, что у Аякса двоится и темнеет до звёздочек в глазах, а из груди вырывается полупридушенный стон и бёдра сводит в мучительном предвкушении оргазма, который вновь не случается. — Клянусь, клянусь, я сейчас умру!..

— От неудовлетворённости ещё никто не умирал.

— Тогда я буду первым! — перебивает Аякс и честно пытается посмотреть на Чжун Ли с негодованием, но выходит скорее умоляюще — его распирает от желания завыть и стечь вниз, прямиком на чужие бёдра, чтобы усесться, прижаться, поёрзать и попросту выпросить оргазм в любом виде, пускай даже от рук.

Аякс почти решается это сделать, когда Чжун Ли рывком поднимается с пола и тянет его за собой, сдёргивая со стула — в следующую секунду Аякс оказывается сидящим на столе, на самом его краю, и оглядывается, обводя смазанным провожающим взглядом кружки, которые тут же переставляются на кухонную столешницу, и поворотом Чжун Ли вновь оказывается рядом, заполняя воздух вокруг Аякса своим запахом.

— Здесь?.. — вырывается у того, а ладони машинально проезжаются вверх по рукам Чжун Ли, ныряя под широкие рукава халат, от запястий до плеч. От его близости, на этот раз всецелой, ведёт и дурманит, и хочется зарыться носом под воротник, отодвигая его, и поцеловать, облизать, укусить — в буквальности поглотить или утонуть самому.

— Я не брезгливый, — со смехом качает головой Чжун Ли, а потом у Аякса мурашки встопорщивают кожу, когда он прижимается губами к его уху и жарко, с отчётливо различимым влажным прицокиванием на каждом слоге, шепчет: — Мне будет приятно за вечерним чаем вспоминать о том, как ты стонал и извивался на этом столе.

С усилием сглотнув, Аякс утыкается лбом ему в плечо и издаёт рваный смешок:

— А ты… решительный. Я не ожидал, что наше, м, свидание будет настолько насыщенным.

Всё его тело напрягается и содрогается, насквозь пронизываемое дрожью, когда Чжун Ли проводит пальцами вверх по его боку, от талии до груди — выходит щекотно даже через ткань до сих пор не снятой толстовки.

— Мне кажется грустным сперва долго встречаться, влюбившись с головой и притеревшись, а потом узнать, что вы не совместимы в постели. Почему бы не узнать всё сразу, — пожав плечами, хмыкает он.

У Аякса пересыхает во рту, так что сглатывает он скорее механически, не ощущая, как слюна скатывается по гортани, когда он откашливается и плавно разводит колени в стороны, самим жестом позволяя Чжун Ли шагнуть ближе, оказываясь между его ног.

— Ещё не совсем узнал.

Ему позволяют самостоятельно распустить узел пояса и распахнуть полы халата, жадно ощупывая взглядом, а затем и ладонями обнажённый торс с рельефно обозначенным прессом и широкой крепкой грудью, и Аякс не замечает, как невольно ёрзает по столу, внутренне млея, пока ведёт по нему и чувствует бешеное сердцебиение и учащённое дыхание Чжун Ли под своими руками, выдающие и его заведённость, несмотря на невозмутимое поведение.

Поразительная сдержанность идёт трещинами, когда ладонь Аякса накрывает выпуклость на его штанах — каменно-твёрдую, от ощущения которой приходится сглотнуть разом собравшуюся во рту слюну и сделать это ещё раз, когда раздаётся приглушённое мычание, а Чжун Ли упирается руками в стол по обе стороны от Аякса, плавно толкнувшись бёдрами ему в ладонь. В голове собираются со всех уголков слова, складывающиеся в перенасыщенные распутностью реплики, но он ничего не может поделать с ними — своими искренними желаниями, выкарабкивающимися из самых глубин при осознании того факта, что и его жаждут. Пальцы сами ныряют за край штанов и тянут их вниз сразу вместе с бельём, потому что ещё несколько минут промедления — и Аякс начнёт по-настоящему сходить с ума. Позже он обязательно позволит себе насладиться каждым упущенным мгновением, добиваясь своего и всё-таки усаживаясь перед Чжун Ли на колени, чтобы обвести его член языком и примериться к его тяжести и вкусу, но сейчас единственное желание — это почувствовать его внутри, сметая все оставшиеся границы между ними, и то, как Чжун Ли помогает раздеть себя, заставляет трясись в предвкушении сильнее.

Член увесисто ложится в ладонь, и вздыхают они практически в унисон. Аякс не удерживается и проводит по нему, зажатому в кольце пальцев, с улыбкой ловя момент, как Чжун Ли закрывает глаза и сдавленно стонет при этом, размеренно покачивая бёдрами навстречу.

— То есть я угодил в тщательно расставленную ловушку? — с хихиканьем интересуется Аякс, когда видит в его руках тюбик смазки, выуженный из халата.

— Лучше предположить все исходы и быть готовым, чем прерываться и истерично искать смазку и презервативы по всему дому, — пожимает плечами Чжун Ли, чьи скулы тронуло, наконец, лихорадочным румянцем, и разворачивает тюбик к нему, многозначительно приподняв брови: — Поможешь?

На самом деле, Аякс понятия не имеет, сколько смазки ему нужно, потому что в моменте перевозбуждённости и крайней степени нетерпения ему мерещится, что сумеет принять и просто так, без какой-либо подготовки. Взяв тюбик, он поджимает губы и сосредоточенно откручивает крышку, чертыхаясь, когда та вываливается из непослушных пальцев и укатывается — не подскакивает поднимать только из-за того, что не уверен в устойчивости своих ног сейчас, а ещё из-за Чжун Ли между его разведённых колен. Смазка льётся, стоит немного надавить на тюбик, и Аякс не замечает, с какой силой закусывает губу, пока Чжун Ли вдумчиво и неспешно растирает её между пальцев, так что не выходит оторвать взгляд от влажного скольжения палец о палец, и проскакивает мысль, что Аякс не против взять их в рот, заглатывая по самую глотку и распихивая пальцы языком, чтобы облизать каждый, и картинка выходит такой яркой, что идёт рябью и бледнеет лишь в тот момент, когда пальцы Чжун Ли влажно и прохладно задевают его ягодицы, потирая вход, а губы в контраст горячо касаются уха, оттягивая мочку:

— И о чём же ты думаешь в такой момент?

Со свистом выдохнув, Аякс опирается на заведённые назад руки и судорожно мотает головой, выдыхая:

— Только о том, что свихнусь, если не кончу в ближайшее время, — и приподнимает призывно бёдра.

Немного раньше он замялся бы сказать подобное вслух, взвешивая риск того, что Чжун Ли после такого может счесть его чрезмерно распущенным, но теперь знает, что тот отнюдь не против, и улыбка сама лезет на губы при виде того, как раздуваются у того ноздри при выдохе. Мышцы рефлекторно напрягаются и сжимаются, когда Чжун Ли давит на вход, и Аякс жмурится, расслабляясь и пуская его внутрь — всего лишь пальцы, моментально нагревающиеся внутри и остающиеся неподвижными всего пару секунд, а потом плавно двигающиеся взад-вперёд.

Второй рукой Чжун Ли предусмотрительно обхватывает его член, не позволяя кончить, и Аякс содрогается во множестве беззвучных ругательств. В уголках глаз собираются слёзы, и на мгновение кажется, что он действительно разрыдается от этой необходимости терпеть, пока его растягивают, и Аякс находится на грани от того, чтобы приняться умолять войти в него, когда, наконец, пальцы выскальзывают из него, оставляя за собой ощущение катастрофической пустоты.

Затем с шуршанием рвётся упаковка презерватива.

Аякс застывает, таращась в потолок, и медленно переводит взгляд, чтобы издать невнятное бульканье при виде того, как Чжун Ли раскатывает презерватив по члену, а дальше, дёрнув уголком рта в усмешке, шепчет:

— Иди сюда, — и первым же подаётся вперёд, одной рукой придерживая Аякса за бедро, а другой приобнимая за талию, и тот отзывается, обхватывая Чжун Ли за шею и утыкаясь носом ему в плечо с протяжным стоном, как только чувствует, как головка члена надавливает на вход, растягивает его, проталкиваясь внутрь, и распирает стенки по мере того, как Чжун Ли входит.

В ушах сплошной стеной шумит, а голову затапливает непроницаемым туманом, таким белёсым и матовым, что ни одна мысль не пробивается сквозь него, даже обрывки не долетают. Тело напрягается сильнее — каждой мышцей, каждым миллиметром кожи, каждым органом, каждым нервом, и выдыхает Аякс с заминкой, когда успевает привыкнуть к наполненности. Он весь сосредотачивается лишь в восхитительном ощущении члена внутри себя и жаре вспотевшей и мускусно пахнущей кожи Чжун Ли, который делает первое плавное движение в нём, одновременно ведя языком по его шее, и ноги сами собой поднимаются, обхватывая его за пояс.

Поначалу движения плавные и размеренные — и Аякс, несмотря на всё изнемогание, благодарен за за это, потому что и правда забывает, каково принимать в себя член, так что в первые секунды забывает дышать и таращится застывшим взглядом перед собой, чтобы спустя несколько толчков вдохнуть и зажмуриться, медленно выдыхая. Вдоль позвоночника пробегает дрожь, замирающая в пояснице, когда толчки становятся ритмичнее и быстрее, а дыхание Чжун Ли — свистящим и хриплым, перемежающимся со стонами, от звучания которых сводит ноги и хочется двинуть бёдрами навстречу, почти насаживаясь, и в невозможности сделать это остаётся только вздрагивать всем телом и вышёптывать несвязные, неосознаваемые мольбы продолжать и ни в коем случае не останавливаться, потому что утопать в запахе и вкусе его кожи, ощущении его тела и растрёпанных волос под своими руками, звуке севшего стонущего голос — упоительно.

И Аяксу не нужно много, чтобы кончить — он был готов это сделать ещё давно, так что стоит толчкам стать выровненными, частыми и глубокими, чтобы перед глазами разливались цветные пятна, как он выгибается в руках Чжун Ли и судорожно ударяет его сжатыми в кулак пальцами по спине, содрогаясь в оргазме, от которого на несколько секунд трескаются и исчезают границы тела, оставляя покачиваться на тёплых волнах долгожданного удовольствие, сквозь которое пробивается протяжный хриплый стон, с которым кончает Чжун Ли — и пускай презерватив не позволяет ощутить наполненность его спермой, от осознания самого факта, что тот кончил, находясь внутри, покалывает ладони и ступни.

— Я должен рассматривать это… как секс на раз? Или как скоропалительное начало отношений? — грудь ещё разрывается от сбитого дыхания, а горло дерёт, но Аякс всё равно выдавливает из себя этот вопрос, цепляясь за шею Чжун Ли обеими руками, продолжая обхватывать ногами его бёдра и вжимаясь в него грудью, лишь бы продлить мгновения абсолютной близости, даже если дрожь после оргазма уже почти стихла. Они говорили об этом, и Аякс, несмотря на одурманенность поцелуем в тот момент, отчётливо помнит, как предупредил о своём намерении — желании — получить больше, чем исключительно секс, и помнит о непрямом, но явном согласии Чжун Ли, однако это было раньше, целую вечность нескольких часов назад, и теперь, когда переплетённость их тел реальная, что ближе некуда, кажется нужным заново прощупать почву, возвращая себе твёрдость под ногами, даже если только ментальную, раз уж ступни болтаются в воздухе в перекрещённости лодыжек на пояснице у Чжун Ли.

— Как тебе хочется, — также сбито и громко дыша, Чжун Ли бормочет ему на ухо, попутно зарываясь носом в волосы Аякса, прилипшие ко взмокшей коже. — Но я был бы рад, останься ты подольше.

— На всю ночь? — фыркает Аякс.

— В перспективе было бы здорово на жизнь.

Сердце моментально взрывается изнутри, разлетаясь множеством ошмётков в разные стороны и налипая с обратной стороны рёбер, так что сделать вдох удаётся не сразу.

Чжун Ли говорит об этом с такой лёгкостью, что поначалу Аякс думает, что ослышался, но потом он отодвигается и вглядывается в безмятежное лицо напротив, чтобы провести языком по губам и издать рваный смешок, когда тот кивает, безмолвно подтверждая всамделишность своих слов.

— Ну, разве что на твою — думаю, я вполне переживу тебя, — Аякс шутит без малейшей запинки, с удачно изображаемой беспечностью, хотя сердце заходится в истеричной дроби, словно и правда ещё немного — разорвётся.

— Мне достаточно, — склонив голову к плечу, вспыхивает глазами Чжун Ли.