Она вновь сидит, затаившись, в кустах колючей малины. Прислушаешься, позовёшь — не откликнется. Сэм даже не сердится. Сэм думает с улыбкой о том, что вполне согласен искать поздними вечерами не чудовищ, а спрятавшуюся в саду маленькую нефилимку.

Возможно, Софи просто задремала. Неважно, какие великие силы таятся в ней (и не от того, что она дочка архангела, — от того, что она ребёнок), к вечеру даже это непоседливое чудо начинает клевать своим веснушчатым носом.

Прохладно. Поздне-августовские ночи подползают к дому шелестящей, дымчатой накидкой мрака, глухим яблочным стуком и призрачным запахом осени. Пожалуй, с играми пора завязывать. Сэм кутается в старенькую серую толстовку и тоскливо думает о тепле, шуршащих страницах и пироге, что ждёт его дома. Их. Он слишком устал, чтобы тратить такой редкий свободный вечер на то, чтобы бродить в тёмном саду.

— Хорошо, — Сэм прекрасно знает, где прячется Софи, и ему не терпится вернуться в дом, к Гейбу, но нельзя же так сразу. — Раз, два, три, я иду искать, принцесса.

Здесь темно. Жёлтые огни веранды тают позади, не долетая до мрака, что дышит чёрными озёрцами меж деревьями.

Он собирается поискать дочку пару минут, чтобы после торжествующе подхватить её на руки, но…

Ближайший куст шипит, выдавая себя. Сэм от удивления выгибает брови и щурится — странные у вас правила игры, — и его дёргают за рукав. У Софи глаза странно-серьёзные.

— Тише, пап, — шепчет она. — Ты её напугаешь.

Только сейчас Сэм замечает рядом с дочуркой маленький старый фонарик — такие раньше зажигали с помощью керосина. Ах, сладкий запах ностальгии. Но в этом мерцает хрупкий огонёк, сотворённый самой Софи. Она совсем недавно научилась их создавать и контролировать — вот радости-то было…

— Кого? — таким же шёпотом интересуется Сэм.

Софи хмурит брови и строго на него смотрит — так, словно он голос не понижает и вообще спрашивает несусветную глупость, — но Сэм видит. Видит, как нетерпеливо она ёрзает на земле и кусает губы. Софи всегда так делает, когда ей не терпится поделиться секретом.

Она вглядывается в темноту так, что Сэму кажется, что темнота вот-вот начнёт вглядываться уже в них.

— Морру.

Сэм едва не начинает кашлять, но вовремя сдерживается. чтобы не расстраивать дочку и не пугать несуществующую Морру, которая сама была для всех воплощением ужаса.

— Это… неожиданно.

Но Сэм тут же замолкает. он растерянности смотрит на фонарик, в котором, как светлячок, вьётся весёлый оранжевый огонёк. Он вглядывается в бархатистые сумерки, полные свежести, редких птичьих вскриков и молчания. Софи тихонько шмыгает носом. Кажется, она озябла. И устала.

И продолжает всматриваться во мрак, сонно щуря глаза, но продолжая вскидываться.

Сэм удивлён.

Вернее, не слишком, учитывая, что в последний раз читал дочке Муми-троллей. Когда-то он сам был от них без ума — и Софи перенимает его любовь к этой сказке. Правда, ему никогда не пришло бы в голову выходить с фонариком в сад ради Морры…

И, кажется, он так и не дочитал Софи «Папу и море». И кажется…

«В последний раз — это месяц назад», — нежданная мысль колет сердце.

Последний раз, когда у Сэма находится время почитать для дочки, случается месяц назад.

У Сэма больно сжимается горло — и вовсе не из-за того, что с каждой минутою холодает сильней. Ему кажется, что ещё мгновение, и по спящей траве поползёт иней, и сад задрожит в смятении, и к сердцу потянутся ледяные пальцы, и сбудется странное желание Софи встретить жуткое создание из сказки.

Только мысль о том, как мало времени он теперь проводит с дочерью, для Сэма страшнее Морры.

У Софи глаза горят, когда он ей читает. но в последние вечера, проведённые вместе, она сидит рядом, сонная, и ни о чём его не просит. Знает, как Сэм занят.

Она и сейчас — слишком спокойна.

Будто не выжидает, когда явится Морра, не стремится её разглядеть среди тревожно колыхающихся ветвей. Интересно, для чего?..

Морра ведь может и появиться, подвластная воображению нефилимки. От этой мысли снова мороз бежит по позвоночнику. О, эта девочка на многое способна.

Но сад тих, как и любой мирный сад.

Но сад дремлет, и мрак не выползает из своего убежища, чтобы напасть. несмотря на липкие мурашки, что на мгновение бегут по коже. На мгновение Сэму кажется, будто Софи куда смелее и дружнее с мраком, чем он. Но она просто ещё не видела, на что тот способен.

— Милая… — подаёт голос Сэм, встряхивая головой. Словно странное наваждение отгоняет. — Пойдём домой? Твой папа, наверное, заждался. Как и твой любимый клубничный пирог.

Разве может кто-то устроять перед этими словами? Особенно такая сладкоежка, как Софи?

— Ладно, — неожиданно серьёзно кивает она, — ещё… минутку, хорошо?

Сэм неловко замирает. Вообще-то он слишком устаёт, работая с книгами, магией и охотниками, и сегодня ни о чём серьёзном думать не собирается. Но что-то в поведении дочери кажется ему новым.

Может, её серьёзность. Может, её желание задержаться здесь, в холодном саду, в темноте, с ним.

Ради чего?

Ради кого?..

Наверное, идеального отца из Сэма всё-таки не получается.

— Пока, Морра, — шепчет Софи и встаёт с земли, оставляя фонарик. — Пока… кто угодно. Доброй ночи!

Она шепчет это так искренне, так нежно, что у Сэма сжимается сердце. Невольная улыбка касается губ, и он подхватывает дочурку на руки, но Софи даже не взвигивает от восторга, как делает это обычно. Она лишь смотрит на него грустно и прижимается ближе. Так, словно он вот-вот исчезнет.

— Надо тебя отогреть, принцесса, — вздыхает Сэм. — Пойдём домой…

Габриэль лишь губы поджимает, встречая их. В его тёплом взгляде мелькает печаль — росчерк уходящего вечного лета.

— Ну-ну, сама полмесяца в сад по вечерам бегаешь, и отца туда же затащила, негодница, — журит дочурку он, и у Сэма вновь неприятно сжимается сердце.

Полмесяца?

Он и не заметил. Софи вечно где-то носится… за ней и не уследишь. Тем более, в последнее время за дочкой приглядывает Гейб. Кажется, он… хорошо справляется. Ну, ничего плохого же не случается. Да.

Только Софи отчего-то супится, разглядывая тарелку, и Сэм пытается спасти ситуацию. Интересуется искренне:

— Ты ходишь в сад, чтобы увидеть Морру?

На удивление, Софи мотает головой. и молчит упрямо.

— Её там нет! — Габриэль глаза закатывает, фырча. — Ни инея, ни странных следов, ни мёртвой земли, ни прочих жутких спецэффектов и гостей! В чём смысл?

Сэму совершенно не нравится его тон. И не нравится, как вздрагивает у Софи голос, когда она превращает пилить стол напряжённым взглядом.

— Она же там совсем одна… Ей одиноко… и холодно… я просто хочу посветить. Для неё… и для других, — Софи почти всхлипывает. — Я не прошу их ко мне приходить. Я хочу, чтобы они видели мой фонарик…

Теперь Габриэль смотрит куда-то в стену Так же упрямо, как Софи — в тарелку. Одного поля вредные ягоды. Это было бы почти очаровательно, не стань Сэму так тревожно.

Господи.

— Для кого — «других», Софи?.. — Сэм цепляется за самый быстрый вопрос, что подворачивается ему под руку.

Кажется, она его не слышит.

Кажется, Сэм тоже к чему-то глух.

Кажется, Габриэль прячет взгляд от них обоих, отворачиваясь.

— Я знаю, что их здесь нет, — вскидывается Софи. В её глазах блестят слёзы. — Я знаю, что они далеко! Или в сказках! Или ещё где! Но если темно и страшно, где-то должен быть фонарик! Даже если он в саду на другом конце Земли… здесь…

— Софи…

— Потому что всем нужен фонарик, — всхлипывает Софи. — Потому что где-то их ждут! И чудовищ! И Морру! И…

— И тебя, Сэм, — блёкло произносит Габриэль, услужливо переводя с языка плачущего ребёнка.

Сэм вздрагивает в такт тому, как у Софи хлопают крылья.

Тиканье часов кажется невыносимым. На втором этаже слышны шаги.

— Гейб… — ошарашенно выдавливает Сэм, пытаясь прийти в себя.

Последнее, чего он ожидал, такое окончание вечера и вполне безобидной сценки. Ему кажется, что всё будет хорошо. Как всегда. Он сможет расслабиться и отдохнуть. И никаких тревог... Никакой чужой боли, что преследует Сэма всю жизнь. Лишь безграничное, в чём-то весьма эгоистичное счастье.

Но Габриэль лишь вздыхает, криво усмехаясь и проводя рукой по растрёпанным кудрям.

— Она у нас слишком добрая девочка. Ну… кто-то должен зажигать фонарь для Морры и для одного заработавшегося демонического мальчика?

Сэм мог бы опомниться. Как в прежние времена, сорваться на злое: «Не надо меня учить». Или: «А кто её расстроил?». Или: «Ты мог бы читать ей вместо меня!». Но он молчит. Молчит, прикусив язык.

Молчит и думает о том, как пылится оставленная на столике детская книжка.

Молит и думает о том, что не замечает очевидных вещей.

Молчит и думает о маленькой девочке, что вглядывается во мрак в надежде, что кто-то увидит такой нужный ему свет.

Молчит и думает, что на свете нет ни одного отца, который бы не облажался.

В саду теплится забытый фонарь.