«Да что с вами сегодня всеми? Сначала Азирафаэль плакать хотела, теперь ты!» — восклицает Мюриэль, видя, как Кроули перечитывает записку снова и снова, будто пытаясь найти подвох. Будто, стоит ей сделать все указанное, ей перережут глотку, и она будет сама в том виновата.

«Так просто и не скажешь, знаешь. Но лично я преисполнена ликованием, — ухмыляется Кроули как-то немного натянуто, закинув ноги на тумбочку у дивана, где сидит. Резким, настолько претенциозным, что даже в какой-то мере магическим движением она вытягивает из кармана только что материализованное зеркало и решает основательно осмотреть свой беспорядок на голове. Может, в этом есть частица ее недавно отысканного стиля – может, стоило бы уложить. Это все-таки, как-никак, свидание. Не попытка спасти кого-нибудь из беды. (Хотя обыкновенно одно другому не мешало, особенно в вопросах попыток друг друга перещеголять). — Увидимся через вечность! На Альфа-Центавре, знаешь, сложно определять время!»

Она мечтала подорваться с места на своей возлюбленной Бентли и рвануть в открытый космос с самого дня приобретения. На задних сиденьях все так же зеленеют растения, не чувствуя никакой разницы между всеми пережитыми условиями для роста. Монстера склоняет листья к даже не крикливой в последнее время хозяйке, кассетный плеер что-то мурлычет старое и про любовь – лучше не вслушиваться, а не то еще одна песня будет навеки погребена в руинах странных отношений.

Ожидание началось. Обжигающая поверхность звезды поглощает туфли, начиная с каблуков, жар ударяет по лицу. На лице вырисовывается слегка задорная улыбка, похожая на неумолимо-человеческое предвкушение чего-то заведомо неправильного и от того веселого. Все всегда скатывается к первородной наглости.

И затем является она. Она, потратившая заметное количество времени на усовершенствование своего стеклянного кабинета: теперь там будет крутиться что-то с архангельских пластинок. Теперь через вечность и два поворота налево не будут сидеть ангелы, нанятые следить за ее переписками.  

Нимбы на их правильных местах, некоторые из лиловых глаз будто занимают пространство вне металлических деталей образа. На поясе тех же самых неудобных брюк, – ножны. Она будто и не выглядит запутавшейся во всех этих бесполезных свежих тканях больше, хотя, по праву, ничего не изменилось так уж сильно. Рукава рубашки все такие же абсурдно пышные, глухо-карамельные туфли проваливаются за границы созерцаемого.

Но это не просто какая-то Архангелица, смотрящая с высоты своей высокой должности на весь мир. Это Азирафаэль – ее улыбка остается неизменной до конца времен. И Кроули от этого чувствует себя только хуже. «Может-если-бы-она-совсем-не-была-на-себя-похожа-у-меня-было-бы-оправдание-уйти-и-не-любить-ее», все такое. Оказывается, когда любовь всей твоей жизни теряет всякую власть над положением, и когда приобретает ее всю и сразу – ощущения удивительно похожи.

Об Альфе-Центавре известно недостаточно, чтобы утверждать всякое да разное, но я должна отметить одно: это на самом деле хорошо, что Кроули с ее походкой никогда ранее там не была. Она умудряется споткнуться, предположительно, о свою же ногу, полетев на колени.

«Дорогая, осторожней будь, все ли в порядке?» — встревоженным, но стеклянным-стеклянным тоном вопрошает Азирафаэль.

«О, Верховная Архангелица, — колени немного жжет сквозь джинсы, но голос все равно звучит едко; на лице мерзкая ухмылка. — Ваша покорная слуга обещала пасть вам в ноги при встрече. Разве я бы вам соврала?».

«Заканчивай с попытками съязвить на счет меня! Немедленно, сейчас же, ты слышишь меня, Кроули?» — сквозь «стекло» интонаций пробивается такое болезненное детское отчаяние, чем-то даже напоминающее властность. Она взмахивает руками.

«О, золотце, я не язвлю. Это называется уважение к фигуре власти… — на середине реплики демоница чувствует, как ее голос утихает, а щеки становятся краснее ее волос. Мысленно ругается, чувствуя себя главной предательницей всего, за что стояли первые демоны в истории. Но держится уверенно, просто слегка тараторит. — Ладно, ладно, просто издеваюсь. Извини. Не знаю, что со мной. Вот, садись, все обсудим. Как взрослые».

Азирафаэль бы тяжело выдохнула, но тут нечем, поэтому просто садится в самую ровную позу, которую позволяет себе ее наряд: «Я, как и ты, вся на нервах. Мне сложно винить тебя в твоих чувствах. Теперь, пожалуйста, перейди к делу – второе пришествие. Откуда знаешь ты о нем так много?»

«О, да так. Мюриэль утащила меня в рай одним хорошим вечером, мы там посмотрели всякие прикольные документы. Гавриилу память стереть хотели, потому что он отказался творить херню. Нормальное дело для Небес».

«Я совершенно не хочу такой себе судьбы», — обреченным тоном комментирует это Архангелица, будто бы ее уже привели к гильотине.

«Ну, тогда сделай что-нибудь!»

«Я уже разогнала совет секретарей сегодняшним указом. Начала писать указы, связанные с перестановкой позиций. Те, кто не значили ничего, будут всем. Младшие писари скоро займут места младших архангелов», — каждый из ее глаз смотрит в бесконечную пустоту космоса. И только некоторые косятся на собеседницу в надежде, что она одобрит.

«Балуешь ты их, ангелица, писарей-то. Не боишься, что они с ума сойдут от количества ответственности?» — говорит Кроули, все еще поражаясь этой чистой самозабвенности.

«Моя работа – сделать этот процесс наиболее безболезненным. Я буду водить их на землю, например. Им бы могло понравиться – мне ведь понравилось».

«И долго ты там будешь? Какова вообще твоя финальная цель?» — сказано с очевидно подразумевающимся «я скучаю по тебе».

«Мне неизвестно одно – зачем все это нужно. Это система насилия, игнорирования и отвратительного пренебрежения. Если бы только я могла задать вопрос…» — на этих словах Азирафаэль сжимает виски.

«Задавай! Сомневайся в божественном плане вдоволь! Это же так безобидно, никто никогда не получал от этого никаких неприятностей!» — хохочет демоница, подскочив на ноги и начав обходить мирно сидящий свет своих очей.

«Безрассудная идея, должно быть, раз ты одобряешь. С таким, тем более, неумолимо очевидным сарказмом».

«А ты думала!»

«Я скучаю по спокойствию, в каком жила. Но понимаю так же, что нет его. Есть лишь иллюзия – затишье пред очередным концом, — недолгая пауза, потраченная на то, чтобы протереть очки. — Я прочла оставленное тобою письмо – спасибо. Слов не хватит, чтобы передать твою важность. Не верится, что уж дважды прокралась ты на Небеса».

«Ну, вообще, это было из-за того, что мне не разрешили отправлять письма через телефон. Но спасибо, я старалась».

«Даже после снятия запрета на демонических собеседников? — напряженно спрашивает де-юре правительница Небес, встав на ноги. — Стоило мне быть с этим намного осмотрительнее. Они тебе точно никак не навредили, дорогая?»

«Да они и тебе навредить могли, знаешь? Я удивлена, что твоя выдумка про мою непревзойденную человечность сработала – никто из людей даже не догадывается, кто ты такая и как тебе написать», — Кроули кладет руки ей на плечи и, сжимая чужой пиджак, немигающим взглядом поверх очков сверлит дыру.

«Во-первых, я не испытываю трудностей с самозащитой. Во-вторых, — Азирафаэль берет левую руку демоницы в свою. — я лишь хочу безопасности для тебя. Чтобы ты была искренне счастлива…»

«Я тоже! — она перебивает ее своим отчаянным криком. — Я тоже всегда хотела, чтобы у тебя все было хорошо!»

«Ты увивалась вкруг меня со своими соглашениями! С самого начала времен так и было. Мне приходилось волноваться за сохранность за двоих».

«Ага, поволновалась, побегала от меня какое-то время. Помогло, золотце? Помогло, свет очей моих, спрашиваю?» — пламенная дева (дева в том же самом смысле, в каком и мрамор небесный – мрамор: только если ты очень сильно веришь) бы вырвалась, чтобы воспарить со звездной поверхности, показать, что некуда идти, что она повсеместна и без нее жить невозможно, но ее вполне устраивает такая позиция.

«Ничуть, в том я сознаюсь, не помогло. И также помогло уберечься от невообразимых последствий», — дева же эфирная (смотреть пояснение выше) только сильнее держит чужую руку, пока ее нимбы звенят вместе с ее голосом.

«А ты все же их вообрази!»

«Тебя могли утопить в святой воде, помнишь? Нам обеим угрожали жесточайшей расправой за предательство! Испытать такое вновь и врагу не пожелаю», — отрезает Азирафаэль.

Но прежде, чем кто-то успевает что-либо вставить в диалог, на них обрушивается свет, исходящий из необозримого места свыше. Будто была в космосе свето-операторская будка, был прожектор. Были зрители.

Кроули поправляет очки, всматриваясь в пустоту и придвигая собеседницу за плечо ближе к себе – она же, в свою очередь, хватается за рукоять меча свободной рукой.

«Вы можете помолчать?!» — разносится по всей будто бы вселенной голос, похожий на крепкий зеленый мятный чай, и становится очевидно – им обеим крышка.