В конце концов Дилюк нашёл его сам.
К рассвету свинцовый ливень иссяк, распылился мерзостной моросью, но ближе к полудню не стало и её. Воздух звенел холодом и тревогой. Робкой радостью розовел: выдержали, справились.
Кэйа не спал ночь, но усталости не ощущал. Он был везде и всюду: помогал разбирать каменные обломки у мест пробития стены, носился с поручениями из одного конца города в другой и даже забежал проведать раненых, принести им свежих фруктов из лавки Куинна – уже по собственной инициативе. Пару раз он мельком видел Джинн, но ограничивался взмахом руки: им обоим было не до разговоров. Она суетилась здесь же, среди рыцарей, в простом обмундировании совершенно неотделимая от них, и только знак отличия на груди выделял её особый статус. Что не мешало ей занимать себя самыми обычными рыцарскими делами и помогать подчинённым непосредственно, а не только раздавая приказы. Кэйа сделал мысленную пометку купить её любимое воздушное пирожное и угостить.
Когда-нибудь.
Когда выдастся свободная минута.
Сам он не помнил, когда завтракал и завтракал ли, но адреналин держал его на ногах, и этого было достаточно.
Таким Дилюк и выхватил его, суетливым и деловым, – не выхватил, а скорее вырос перед ним стеной. Каков нахал! А Кэйа затормозил на мокрых камнях и чуть было не влетел в него грудью. Повезло: он успел остановиться в двух шагах от Дилюка, – но тотчас же раздулся от важности и всем своим видом продемонстрировал, как ему неинтересно.
Сегодня Дилюк выглядел невыразимо красивым. Всё ещё бледный и измученный, нездоровый, он был наряжен в белую рубашку с широкими рукавами, кружевным воротником и рубиновой каплей-брошью. Как кровью запятнанный, но от этого и его глаза, и мелкие веснушки на носу казались только ярче. Через его локоть было переброшено тонкое пальто. А узкие чёрные брюки и ремень с блестящей бляшкой не оставляли Кэйе и шанса. Как и высокие сапоги наездника. Хороша картинка. Как одна из тех, что хранились в коллекции мастера Крепуса: с рыцарями, прекрасными принцессами и обнесёнными терновыми стенами замками, глядя на которые можно было надолго потеряться в собственных фантазиях; кажется, где-то там же он хранил и безвкусную мазню юного Дилюка.
Оставил ли Дилюк от прошлого себя хоть что-то?
Всё-таки надо было в него влететь. И сбить с ног, уронить в серую холодную лужу. Чтобы и кружевную рубашку с рубиновой брошью, и узкие чёрные брюки, и сверкающую пряжку нового ремня – вымарать.
Сегодня у Кэйи было на удивление хорошее настроение.
– Привет, гм. – Дилюк исподлобья настороженно смотрел на него. Его свободная рука была заведена за спину, подать ладонь для пожатия он, видимо, не собирался.
Сноб. И где же было это неприятие вчера, когда Кассандра безобразно вела себя в кабинете Джинн? Воспоминание о его вчерашней пассивности до сих пор зудело под кожей раздражением. Смутной тревогой растекалось.
Кэйе стало любопытно, попытайся он обойти его, выставит ли Дилюк руки в стороны? Судя по выражению его лица, он вполне мог. Вот умора была бы.
– Мне некогда, – вместо приветствия по-хамски вперил кулаки в бока Кэйа и качнулся с носков на пятки и обратно. – Если хочешь поговорить, то можешь записаться на приём. Думаю, я смогу выделить для тебя полчаса на следующей неделе. Скажем, в четверг в пять вечера, устроит?
– Я хочу поговорить сейчас. – Дилюк не шелохнулся.
Кэйа досадливо, чрезмерно наигранно вздохнул и заозирался, но никому поблизости не требовалось его внимание и никто не мог бы помочь ему улизнуть от Дилюка по «очень срочному делу».
Что ж. Ему же хуже.
– Что, ты потерялся и не можешь найти Кассандру? – Он не собирался быть вежливым. Ничуть. – Проводить тебя к винокурне? Или сразу в серпентарий Альбедо? Думаю, она где-то там среди подруг.
– Сандра, она… – Дилюк мотнул головой, ладонью потёр горло. – Ты должен понять.
– Да уж понимаю, – криво улыбнулся Кэйа.
Но Дилюк опустил плечи и сокрушённо покачал головой, и что-то надорвалось в нём в этот момент, точно единственная нить, за которую он цеплялся, выскользнула из его ладоней – и эта эмоция оказалась настолько живой, выразительной и неподходящей, что Кэйа растерялся. Нахмурился. Он уже хотел было задать вопрос, но Дилюк опередил его.
– Она в лавке Марджори. У меня не так много времени.
– Тогда давай не будем тратить его впустую. – И Кэйа, схватив его за рукав, потянул за собой и побежал.
Опасение, что Дилюк вырвет руку и не последует за ним – хлёстким ударом в солнечное сплетение. Но Дилюк быстро подстроился, и они оба торопливо покинули город; сбежали, почти держась за руки, как когда-то. Головокружительное ощущение. Дилюк сам выбрал направление, а Кэйа просто позволил ему вести. Он запрещал себе придумывать различные варианты исхода этого разговора, запрещал себе надеяться – и просто бежал.
Дерево Ванессы накрыло их зыбкой тенью и выхолодило до костей снующими ветрами.
Кэйа забрался на низкую толстую ветвь, свесил одну ногу. Помедлив, Дилюк присоединился к нему.
Вода тихо плескалась перед ними, неслышно пела, а над ней беспокойно мерцали перламутровыми крылышками стрекозы. Сердце колотилось в висках. В груди – теснота и плотный жар, как от углей. И хотелось суматошно хохотать: да он же украл его у Кассандры! Вот так взял за руку – и увёл. Ненадолго, но острое, нездоровое счастье уже пропарывало кожу изнутри, словно портняжные ножницы; рвалось наружу в чрезмерно резких жестах, в ногтях, царапающих кору, и взгляде, жадно ищущем ответный.
Дилюк искал встречи с ним – и сейчас не было ничего важнее.
– Я хотел бы извиниться.
– Прости меня.
Кэйа прыснул, Дилюк дрогнул уголками губ. Он смотрел на Кэйю, и в его глазах растекалось золото полуденного солнца. Кэйа тонул в нём, захлёбывался и терял самого себя; слеп, точно смотрел на настоящее солнце, но упорно не отводил взгляда.
О, Бездна, как же он скучал.
– Кассандра была резка, прости ей эту эмоциональность, – решился первым продолжить Дилюк. – Конечно же, ты всегда будешь желанным гостем на винокурне.
Тёплое золото сменилось ледяной пощёчиной; Кэйа вздрогнул, вцепился в кору ногтями, словно Дилюк и вправду ударил его.
Это худшее, что он мог бы сказать. Из всего, что мог, он выбрал именно это.
– И ты прости, что наговорил тебе тогда… разного, – наконец подал голос Кэйа. Тугим комом скаталось в горле прежнее счастье, выпустило терновые шипы и ощерилось ими. Разочарование – форсированным выдохом; лживой любезной улыбкой, приклеенной наспех. – Кассандра сказала, ты перенёс сложную операцию и не можешь сражаться. Расскажи мне… как так вышло?
Вопрос не без подтекста.
Как так вышло, Дилюк?
Как мы пришли к этому: ещё три месяца назад в своих письмах ты рисовал дурацкие рожицы на полях и спрашивал, какими цветами я хотел бы украсить особняк в день нашей свадьбы, а затем исчез – и без предупреждения вернулся. А как будто бы не вернулся. И смотришь на меня так, словно видишь впервые; словно хочешь подступиться – и сам не знаешь как и зачем. И я тоже не знаю.
Как так вышло, Дилюк?
В какой единице можно измерить отчуждённость, чтобы сердце не разорвалось от боли?
– Уже на обратном пути я встретился с принцем Бездны. – Неожиданное откровение застало Кэйю врасплох. Он напряг плечи, подался вперёд. Дилюк же смотрел не на него – на мерно шелестящую воду, и говорил так же: мерно, шелестяще, как с речной гладью перекликался. – Я бросил ему вызов и проиграл. Но принц проявил милосердие: позволил мне уйти. – Он запнулся, его взгляд потускнел и подёрнулся пеленой, как белым погребальным саваном оказался зашорен. – Раны были тяжёлыми, я смутно помню, как получил помощь. Уже в больнице я познакомился с Кассандрой. Она была медсестрой, работала в блоке интенсивной терапии.
– Что ты теперь чувствуешь, Дилюк? – Кэйа качнул ногой, носком сапога толкнул его лодыжку. – Когда смотришь мне в глаза.
Осталось ли от нашей любви хоть что-то?
Осталось ли в тебе что-то от прежнего тебя?
– Сожаление, – без раздумий бросил он. Лучиками в уголках его глаз легли тонкие морщинки; а ведь раньше их не было. Теперь это были глаза человека, повзрослевшего раньше времени, пережившего много горя. – Прости. Думаю, это не то, что ты хотел бы услышать.
– Я рад, что ты выжил, – выдержал на лице спокойствие Кэйа. Потому что иногда правду говорить было легче, чем лгать. Легче, чем притворяться. – Что вернулся в Мондштадт, – «пусть и не ко мне», – несмотря ни на что. И, эй, я всегда буду на твоей стороне, ты же знаешь?
Дилюк нахмурился, а Кэйа запоздало прикусил язык. Это было лишним. Глупая, распахнутая искренность. Бессмысленная.
Оставалось надеяться, что это не прозвучало как признание в чувствах, в которых Дилюк больше не нуждался. Или как унизительная мольба. Это было ею, и во рту стало колко и сухо, как если бы он проглотил соль собственных невыплаканных слёз. Вкус был неприятен. Стоило уйти, пока он не сказал что-нибудь ещё, о чём позже пожалеет. Но три года он не видел его, не разговаривал, не держал за руку – о последнем можно забыть; но всё ещё: видеть его, разговаривать с ним – этого Кассандра не могла отнять. Пока нет.
Дилюк весь – сталь, испещрённая зарубками, сыромятная кожа и догорающее кострище на закате. Руки бы окунуть в ещё горячий пепел, сгрести золу, так чтобы забилась под ногти, пропечатала собой линии жизни и сердца, обожгла разодранный палец. Он дышал так тихо, что Кэйа не слышал – и из-за этого Дилюка словно было совсем мало. Кэйа не чувствовал его присутствия, ему было недостаточно того воздуха, который ощущался между ними стеклянной стеной; а прикосновения – неслыханная роскошь.
Дилюк не поймёт.
Нет, неправильно.
Он поймёт, но не одобрит. Он всегда был слишком правильным – впрочем! – очевидно недостаточно для того, чтобы написать одно-единственное письмо. Скопировать те же самые слова, которые Кэйа регулярно писал ему – и добавить от себя небольшое отличие, частицу.
«Прости меня».
«Я не люблю тебя».
Частицами осыпа́лись рухнувшие воздушные замки.
– Через две недели состоится свадьба, Кэйа.
– Вот как. Поздравляю! Не маловато ли времени для организации торжества?
– Просто обмен кольцами, – пожал плечами Дилюк, – мы не хотим пышного праздника.
– Вы или она? – не выдержал Кэйа.
Тишина стала красноречивым ответом. Стрекозы улетели. И, кажется, во всём мире они остались одни – и бесконечное небо в мятых складках облаков.
– Ты не носишь Глаз Бога, – перевёл тему Кэйа, ногтем ковырнул выступ коры.
– Гм. – Дилюк явно не обрадовался этому замечанию. – А смысл от него сейчас? Я не боец.
– Когда планируешь вернуться в строй? – лениво сощурился Кэйа.
– А что?
– Хочу знать, когда могу прийти и вцепиться тебе в лицо.
– Я понимаю, ты злишься на меня. Но я… Я не знаю, я правда не знаю, как…
– Как что?
– Кассандра. Сандра, она…
– Понятно.
Ладонями Кэйа опёрся о ветвь позади себя, запрокинул голову к небу, но не увидел его – только частую узорную мозаику листвы. Бледное солнце оранжевыми лучами проникало сквозь просветы, нанизывало, как бусы на нитку, слова, которые никогда не будут произнесены; чувства, которым оставалось только умереть.
– Давай ещё немного побудем здесь. Не могу налюбоваться, – вдруг попросил Дилюк, и непонятно, говорил он о пейзаже, о самом дереве или о Кэйе.
Кэйа пожал плечами. Он не возражал.
– Сесилии, – легко улыбнулся он листве над головой. – Я хотел, чтобы это были сесилии.
– Сесилии? – переспросил Дилюк. По его лицу прошлась рябь искреннего недоумения, и Кэйе вдруг отчаянно захотелось зажать уши, потому что он уже знал, что последует далее. – Прости, я не... не понимаю.
– Ерунда, – небрежно повёл плечом Кэйа и рассмеялся. – Поверь, это ерунда. Кстати, как именно ты сделал ей предложение? Хоть бы кольцом похвастался!
Вместо ответа Дилюк взял его руку, раскрыл ладонь и медленно поцеловал в центр. Губы сухие и колючие, он перестал следить за собой и больше не мажет их травяным бальзамом – это единственное, о чём Кэйа успел подумать, прежде чем осознание настигло его рухнувшем на плечи небом в оранжевых лучах-бусах.
– Там, откуда я родом, – проговорил Дилюк чужим голосом с чужой интонацией, – поцелуй руки означает прощание навсегда. Скоро всё закончится, Кэйа. Мне жаль. Мне так жаль…
– Как это? – скребущим шёпотом перебил его Кэйа, не слыша самого себя. – Как это? Ты родом из Мондштадта, Дилюк, никто здесь так не говорит.
Дилюк растерянно моргнул, стушевался, как будто сам не сообразил, что сказал, и отпустил его руку. Кэйе хотелось закричать. В груди разверзся разлом, и стекло просыпа́лось, обрушивался латунный город, некогда бывший его воздушным замком. Солёной воды – с Первозданное море из древних пророчеств, способное поглотить собой всё. Оно плескалось, вскипало и зло шипело колючей пеной; разъедало раны болью, но Кэйа удерживал его внутри, пока ещё мог.
Подул промозглый ветер. Небо потемнело, готовое вот-вот разверзнуться дождём.
– Мне пора возвращался, – неосознанно коснулся груди Дилюк.
– Останься со мной, – горячо зашептал Кэйа, обхватил его лицо ладонями. – Кем бы ни была эта сука Кассандра, я заберу тебя у неё. Мы всё исправим! Я… Я помогу, я всё для тебя сделаю, только скажи что.
– Сделай одну вещь для меня. – Дилюк осторожно отнял его руку от лица и крепко сжал в своих. В его глазах – всё то же догорающее красным кострище и взрывающиеся искры. – Пожалуйста.
– Всё что угодно.
Ещё одно прикосновение шершавых губ вонзилось в ладонь терновым шипом.
– Держись от меня подальше.