Кэйа сам не знал, как позволил уговорить себя на прогулку.
И для чего.
По возвращении из Сумеру первое время он работал без выходных: вызвался сам, потому что его отдых и без того неприлично затянулся, а ещё потому что взглянуть в глаза Джинн оказалось неожиданно сложно. При встрече она не закричала на него. Не сделала выговор. Не определила на принудительные работы в качестве наказания. Она не сказала ничего.
Но в её глазах серым покрывалом стелилась усталость, прятала собой разочарование и ломкую печаль. Он сбежал и оставил её одну разбираться с последствиями действий Кассандры. С разнесёнными стенами города. С жертвами чудовищ. С самими чудовищами, которые уже не могли вернуться в Бездну, а без лидера разбрелись по окрестностям и доставили немало проблем местным жителям.
И с куклой Дилюком.
Как он позже узнал от Лизы, Джинн провела не одни закрытые переговоры с Фатуи, затребовала останки Дилюка и выслала в Снежную письменную претензию в пяти листах, отвечать на которую пришлось самой Царице. От Дилюка остались только обрывки одежды, твёрдые от давней застывшей крови, и несколько трубчатых костей в чёрном футляре – всё это было похоронено рядом с мастером Крепусом ночью, втайне от общественности. Не было даже могильного камня.
Открыть правду Мондштадту должен был Кэйа. Если захочет.
Так решила Джинн.
Он же медлил. Ночами простаивал у безымянного участка, зябко обнимал себя за плечи и не мог выдавить ни слова. Моргал редко, и тогда веки колюче смыкались над сухими воспалёнными глазами; ему казалось, он слышит шорох, с каким ресницы цепляются друг за друга. В груди было безмолвно и пусто, по-осеннему промозгло, как на кладбище.
Ответа не находилось.
Дилюк должен быть погребён по-человечески, под звуки церковного хора и долгие прощальные речи близких. Он заслуживал цветов и скорби. Памяти. А Кэйа своей трусостью эту возможность у него отнимал. Вонзая ногти себе в плечи, он хмурился и виновато опускал голову; вопрос, всего один, не позволял ему сделать правильный выбор: а что случится с куклой, когда правда раскроется? Лже-Дилюка уничтожат? Изгонят из Мондштадта? Позволят остаться, но уже едва ли смогут относиться к нему как прежде и этим обрекут его на участь вечного отщепенца?
Как оказалось, вопросов было больше, чем один.
Кэйа не обязывал себя опекать куклу, но он спас её, лже-Дилюк спас его в ответ, и как-то вдруг всё затянулось тугим узлом. Появилось чувство ответственности.
Их связь была достаточно крепкой, чтобы после разрыва оставить зацепки.
Эта же связь оказалась неразрывной.
И Кэйа, продавливая синяки на собственной коже, беззвучно выл на кладбище ночь за ночью.
Вариант подать в отставку и вернуться в Сумеру всё ещё тлел возможностью, которую он мог бы не упускать. Прощание с Айменом было коротким, но трогательным.
– Я сразу понял, что он увезёт тебя, – невесело улыбнулся тогда Аймен.
Он больше не пытался прикоснуться к Кэйе, обнять или поцеловать его. Но сиротливо стоял у причала, облитый бронзой позднего заката, и явно не знал, куда деть руки. Словно уже признал собственное поражение и смирился с ним; поражения не было: лже-Дилюк никогда не был ему соперником – он и сам не мог бы соперничать с настоящим Дилюком. Никто не мог.
Но Кэйе было жаль Аймена.
Он оглянулся: Дилюк стоял на отдалении и о чём-то негромко переговаривался с капитаном. Расслабленный, с лучиками-морщинками в уголках глаз и вежливой улыбкой, в идеально подогнанном сумерском костюме, он больше не производил впечатление заморской диковинки. А походил на местного зажиточного торговца, умеющего распоряжаться морой. Тратить её и на себя в том числе. Рубашка с широкими рукавами была полупрозрачной на просвет, выделяла очертания торса и плеч, скрыто подчёркивала их рельеф золотой нитью. Туго стянутые на затылке, раскрашенные солнцем, волосы стекали на спину буйным огненным водопадом. Казалось, сунешь руки в непослушные кудри – опалишь докрасна.
Только это было неправдой.
И лгать себе можно было сколько угодно, но красивая кукла куклой и останется. Не превратится в живого мальчика из сказок.
В сказки верить Кэйа перестал давно.
– Никто меня не увозит. Тем более он. – Он вернул взгляд Аймену и сам шагнул к нему, заключил в объятия и хлопнул по спине ладонью. – Ещё увидимся, Аймен.
– Разумеется, принц Кэйа. – Аймен крепко обнял его в ответ.
Они оба знали, что это было ложью.
Когда Кэйа повернулся к Дилюку, то успел заметить лишь его ровную, как струна, спину: тот уже поднимался по трапу. Весь путь до Мондштадта он пребывал в полном молчании. Кэйа и сам не стремился завязать разговор.
А по возвращении времени поговорить у него попросту не стало. Да и желания особого не было. И вот – предложение прогуляться. На плотном бумажном прямоугольнике, каллиграфическим почерком, не имеющим ничего общего с хаосом нацарапанных линий в журнале регистрации бракосочетаний. От бумаги тонко пахло дорогим горьковатым парфюмом – Кэйа не собирался вдыхать аромат и прижимать бумагу к губам, это вышло непреднамеренно.
Но разочарование не заставило себя долго ждать: парфюм не тот. А вот почерк оказался неотличим; Кэйа прочёл достаточно писем, чтобы запомнить ход каждой линии.
Так и получилось, что впервые со дня возвращения он по своей воле постучал в кабинет к Джинн и попросил отгул на один день.
Она заглянула ему в лицо и вдруг тепло улыбнулась:
– Передавай ему привет.
– Нет. – Кэйа выскочил в холл и свирепо захлопнул дверь. А затем распахнул и вновь сунулся в кабинет. – И я понятия не имею, о чём ты говоришь, так-то!
Ответом ему послужил звонкий, журчащий весенним ручьём, смех.
А теперь он неспешно шагал рядом с Дилюком в сторону винокурни и старался смотреть куда угодно, но не на него. В записке Дилюк просил его выбрать удобную одежду, которую не жаль будет испачкать. Просьба странная и как будто бы неуместная: сейчас не сезон сбора винограда, – но Кэйа послушался.
Дилюк встретил его утром у каменного моста, в город не заходил. Сам он был в чёрной рубашке с закатанными рукавами, в складках которых просматривались мелкие круглые прорехи, и в коротких перчатках. Простые брюки, ремень с неброской пряжкой и высокие сапоги. На плечи небрежно наброшен сюртук. Но даже так он умудрялся выглядеть возмутительно хорошо.
А Кэйа злился, сам не зная на что, и старательно отводил взгляд.
Зима в Мондштадте никогда не делилась снегом, но была сухой и ветреной. Поэтому он поёжился и сунул руки в карманы тонкого пальто, спрятал нос за воротником. От Дилюка едва уловимо тянуло всё той же ароматной горечью, тёплой бумагой и чем-то ещё. Чем-то свежим, приятным, как горная роса; запах Кэйе был знаком, но он никак не мог вспомнить, чему он принадлежал.
Теперь так пах Дилюк.
– Слышал, ты активно осваиваешь Глаз Бога и холодное оружие, – попробовал всё же развеять тишину Кэйа. – Как успехи?
– Мне неплохо подчиняется катализатор. – Дилюк искривил губы и пнул мелкий камешек. – Но, скажем так, я хотел бы попробовать себя в чём-то новом. К несчастью, оказалось, что я совершенно бездарен в обращении с копьём.
– Попробуй двуручный меч, – стиснул руки в карманах Кэйа.
– Нет, – резко выдохнул Дилюк и замолчал.
Он больше ничего не сказал, но Кэйа понял. Разговор продолжать расхотелось. Захотелось развернуться и уйти.
С каждым днём Дилюк, кукла, демонстрировал более явные отличия от Дилюка настоящего: он не желал быть точной копией, а пробовал найти себя, своё собственное «я». Он говорил иначе, обзавёлся собственными жестами и мимикой, даже сменил парфюм – и теперь выбирал себе новое оружие. Кэйа ему не препятствовал, хотя всё внутри рвалось и протестующе выло «будь им!» Но он не был.
И с этим приходилось мириться. Как и со смертью Дилюка, его Дилюка, которого он знал и любил всю жизнь; кто рисовал ему смешных совушек на полях и обещал скорую встречу, которой не случилось. Как и с тем оглушительным горем, которое приносило с собой осознание простого: его не вернуть. И не заменить.
Никем. Никак.
Даже искусно сконструированной фальшивкой.
Кэйа всё ещё сопротивлялся правде, но близость Крио Глаза Бога в чужой груди отрезвляла, била наотмашь – и, может быть, в этом и заключалась главная причина, почему он согласился увидеться с Дилюком. Чтобы взглянуть на него ещё раз. Чтобы удостовериться.
И наконец перестать цепляться за внешнее сходство, отпустить Дилюка Рагнвиндра; развеять надежды на его возвращение вместе с пригоршней пепла, которой рассыпалось его, Кэйи, мёртвое иссушенное сердце – в тот день на винокурне.
Лучше бы он бесславно истёк кровью у корней дерева Ванессы и не дожил до него. Но тогда его Глаз Бога погас бы, а без элементальной энергии и сердца – осколка льда в слезах и дождевой воде – не выжила бы и кукла. Всё сплеталось, затягивалось тугим узлом, который не разорвать.
От крика, который допустить было нельзя, саднило горло. Кэйа поправил воротник пальто, расстегнул две верхние пуговицы.
– Уже устал? – по-своему истолковал его действие Дилюк. – Можем передохнуть на заднем дворе, я приготовлю тебе…
– Не нужно, – перебил Кэйа и ускорился, обогнал его и вышел к винокурне первым. – Так зачем мы здесь?
И сам же замолчал, с открытым ртом уставившись на… океан. Белый, кипящий тихим шелестом лепестков и пахнущий – о, этот дивный запах! – изысканно, свежо и приятно, как горная роса, не тронутая лучами занимающегося солнца. Взметнулся ветер, ударил в лицо – и аромат шёлковой вуалью оплёл с головы до ног, сбил дыхание и устлал горло хрупкой сладостью. Глаза заслезились, повязка намокла и неприятно пристала к коже. Сдерживая вопль, Кэйа зажал рот ладонью.
Винокурня была усажена пышными клумбами сесилий.
«Какими цветами ты хотел бы украсить особняк в день нашей свадьбы?»
Нет.
«Сесилии».
Нет!
«Я хотел, чтобы это были сесилии».
Резко отняв ладонь ото рта, Кэйа развернулся на каблуках и налетел на Дилюка. Вцепился ему в воротник – и влепил крепкую пощёчину.
– Как ты?.. – Горечь парфюма и роскошное благоухание цветов смешивались, петлёй затягивались вокруг горла и душили. Растягивали слова в тонкий унизительный вой. – Да как ты посмел?!
– В бумагах Кассандры я отыскал несколько твоих писем. – Дилюк перехватил его запястья. Он выглядел спокойным, но даже сквозь перчатки его ладони ощущались ледяными и неподвижными. Фарфоровыми, блядь. – У меня появились вопросы, но Аделинда отказалась мне о чём-либо рассказывать. Тогда я отправился к Джинн: в твоём столе она нашла письма… его письма. И отдала их мне.
Кэйа молчал, ногтями вонзившись в воротник и с ненавистью разглядывая лицо предателя. Лицо того, кто предать никак не мог.
Но предал: без разрешения забравшись туда, где ему никогда не было места, – в душу. И Джинн тоже хороша: она-то о чём думала?!
– Вы были близки, – медленно смежил веки Дилюк.
– Были, – лязгнул зубами Кэйа и грубо выдернул руки из его хватки. Сделал шаг назад, спиной – к белой пене цветника. – Повторяю вопрос: так и зачем мы здесь? Ты пригласил меня обменяться воспоминаниями, к которым не имеешь никакого отношения?
Он не хотел быть жестоким. Не настолько. Но ощущения утраты, бесстыдного предательства разъедали нутро ржавчиной, и ломкой стружкой ссыпа́лись злые слова. Кэйа не мог их удержать. Больше не пытался.
– Я прощаю тебе твою грубость, – вскинул подбородок Дилюк. Поджал губы. – Ты потерял дорогого человека, тебе больно и хочется ранить окружающих. Но моей вины в этом нет.
– Видеть тебя не хочу, – скрестил руки на груди Кэйа.
– Прекрати, Кэйа, – мотнул головой Дилюк и протянул к нему ладонь. – Ты сам говорил, что не враг мне. И что мы всегда могли поговорить, в том числе и после размолвки.
– Я говорил это ему, а не тебе! – свирепо прошипел Кэйа и отвернулся. На ладонь он даже не взглянул.
– Но он мёртв. Остался только я.
– Чем не повод для ненависти, скажи?
А затем его схватили за плечо, развернули назад и бесцеремонно встряхнули; лицом к лицу он оказался со взбешённым Дилюком.
– А может, ты злишься на меня, потому что я не веду себя в точности как он? Потому что не соответствую? – рявкнул тот и крепче впился пальцами в плечо; Кэйа дёрнулся – безрезультатно. – Считаешь себя жертвой, единственным пострадавшим… А ты хоть раз спросил, каково мне? Может быть, я не хочу соответствовать? Не хочу проживать чужую жизнь и без конца притворяться? Не хочу быть не собой? Сандроне заковывала меня в цепи и прошивала нитями, как блядскую марионетку, и это – единственное отличие от всех вас!
– Неправда! – толкнул его в грудь Кэйа, но уже без прежней ярости.
– Ей тоже был нужен Дилюк Рагнвиндр, и только он. – Дилюк не шелохнулся. Он не пытался ударить в ответ или выхватить оружие, больше не повышал голос. Но его ресницы сделались белыми от инея, а дыхание засеребрилось изморозью; от него разило опасностью, чем-то страшным и неуправляемым, непредсказуемым. Кэйа рванулся прочь, и снова – безрезультатно. – Скажешь, я ошибаюсь? – Хватка на плече стала грубее. – Тогда почему даже спустя полгода те, кто знают правду, продолжают смотреть на меня как на призрака? Аделинда в моём присутствии всегда опускает взгляд, не улыбается, почти не разговаривает; она даже писала заявление на увольнение по собственному желанию, ты знал об этом?
Кэйа медленно моргнул и покачал головой.
Он не знал.
Правда не знал.
– Эльзер отговорил её. Сказал, что без неё ему не справиться. Не справиться со мной, понимаешь? – Дилюк оттолкнул его и тут же с силой впечатал кулак в ствол близстоящего дерева; со звонким треском ветвь расщепилась, просыпалась на землю ломкими белыми фрагментами. А Кэйа, шатаясь, уронил себя в колючий куст, вяло смахнул с волос древесные щепки. И не попытался встать: во все глаза он смотрел на Дилюка, словно видел его впервые. Впервые и видел: такого – таким. – Они в ужасе от меня, хотя я не сделал ничего дурного! По их рекомендациям я изучаю виноделие, этикет, математику и историю, просиживаю штаны в библиотеке, только чтобы соответствовать. Беру уроки фехтования, хотя насилие мне претит. Но этого недостаточно! И никогда не будет! Потому я – не он.
Дилюк выдохнул.
Он согнулся и ладонями упёрся в собственные колени; тяжело свесившись и распустив огненные языки, волосы полностью закрыли его лицо. Со своего места Кэйа мог видеть только его руки: оголённые предплечья со вздувшимися венами под мраморно-белой кожей, напряжённые пальцы; их кончики вонзались в брючины, и ткань неприятно скрипела.
Он был по-настоящему зол.
Пугающая, опустошающая ярость – таким Дилюка Кэйа наблюдал лишь единожды. И, как оказалось, это был последний день, когда он видел его живым. По позвоночнику пробежал мороз, руки заледенели. Кэйа вжался в тугие шипастые ветви позади себя, как загнанный зверь, который не мог больше ни обороняться, ни бежать – он не знал, как вывести Дилюка из этого состояния.
Сказать было нечего.
Оправдываться – пустая трата времени.
Не оправдания были нужны Дилюку.
– Я понимаю твой гнев, но…
– Да куда тебе! – не распрямляясь, горько рассмеялся Дилюк. Его волосы затряслись, как живые; мороз на их кончиках засиял перламутром. – Ты же первым шарахнешься от меня, стоит мне подать тебе руку! Но Эльзер говорит, если кто-то узнает, что настоящий Дилюк мёртв, немедленно найдутся желающие присвоить винокурню себе. По закону единственным наследником остаёшься ты, но… прости, не знаю подробностей, меня попросили не взваливать на тебя ещё и это и просто остаться. Помочь. – Наконец он отнял ладони от колен и собрал волосы в низкий хвост. Выпрямился и взглянул на Кэйю уже спокойнее, яснее. – Хотя я почти готов сорваться и открыто объявить, что я самозванец. Только бы меня вышвырнули прочь и наконец оставили в покое.
Он снова выдохнул. Глубоко вдохнул. И вернул себе самообладание.
– Но я готов дать тебе шанс. – Приблизившись к Кэйе, Дилюк снова протянул ему ладонь. – Если разрешишь не притворяться хотя бы в твоём присутствии.
Кэйа ухватился за его пальцы и выбрался из плена жёстких стеблей.
– Прости. – Он должен был это сказать, и он скажет. Даже если на языке вертелось противоположное, агрессивное «да пошёл ты!» – Я поговорю с ними. Да. Да, конечно, веди себя как тебе хочется. И спасибо. Что делаешь это всё для меня.
Дилюк тонко, жестоко улыбнулся, как если бы безмолвный посыл Кэйи не был для него откровением. А Кэйа ответил ему такой же улыбкой и с силой сжал ладонь, намеренно причиняя боль.
Ну что же, хотя бы в причинении боли друг другу они были безусловно хороши.
– Идём. – Дилюк первым отпустил его руку и подбородком указал в сторону винокурни. – Есть ещё кое-что, что я хотел бы тебе показать.
– Может, хватит на сегодня сюрпризов? – недовольно взъерошил волосы Кэйа.
– Тебе должно понравиться.
– Угум. Я весь в предвкушении.
– Раньше отправимся – раньше освободишься.
Кэйа пожал плечами и неохотно последовал за Дилюком. А тот, на удивление, повёл его в обход винокурни: похоже, маршрут пролегал по тропе на юг, в сторону Драконьего Хребта. Интересно.
Но не очень.
– Они не приживутся, – решился Кэйа подать голос уже после того, как благоухающие клумбы остались далеко позади. Под ногами хрустели сухие ветки. В спину впивались фантомные ощущения шипастых стеблей. – Недостаточно света, а обилие влаги быстро погубит корни. У мастера Крепуса когда-то была роскошная оранжерея, но все цветы в итоге погибли, увы. Условия не те.
– М-м, что? – Дилюк остановился и оглянулся, вопросительно изогнул бровь. Похоже, мыслями он был уже далеко.
– Цветы. – Кэйа замер напротив него. – Сесилии.
А Дилюк вдруг склонил голову набок и странно улыбнулся. В этой улыбке была и монохромно-серая, ровная, как водная гладь, печаль, и задорная мальчишеская дерзость; так мог улыбаться лишь человек, которому нечего было терять, но это измучило его настолько, что свою боль он превратил в забаву – и смеялся, смеялся, смеялся над ней. Над самим собой. Над своим страданием.
Какие страдания могли быть у пустоголовой куклы?
Кэйа неуютно зарылся носом в воротник пальто. А Дилюк щёлкнул пальцами у него перед лицом и улыбнулся шире.
– В конце концов, – сказал он, – я могу попробовать, правда?
***
Путь к озеру не занял много времени: Дилюк передвигался быстро, не оставляя ни времени, ни возможности для разговоров, а Кэйа был ему за это благодарен. Он тоже не жаждал общения. Чего он жаждал по-настоящему, так это оказаться как можно дальше, где-нибудь в «Кошкином хвосте» в компании фирменного глинтвейна Дионы.
Но перед ним не дымилась горячим высокая чашка, а постепенно удалялась спина Дилюка. И Кэйа со вздохом опустил воротник и ускорился, нагнал его и поравнялся.
Тот искоса взглянул на него, но промолчал.
Редкие дома сменялись пролеском, холодное белое солнце раскладывало в листве мозаику, и Кэйа щурился, запрокидывая голову и разглядывая густые кружевные кроны.
У озера их ожидала свежая грубо сколоченная постройка, приземистая, с добротными стенами, маленькими окнами и красной черепичной крышей. По периметру она была обнесена невысоким каменным забором. Совсем невысоким: по пояс. Узоры на заборе были сложными, но присматриваться Кэйа не стал. Крио-слаймы, с давних пор облюбовавшие это место, кучковались на отдалении у берега и опасности не представляли; гул водопада скрывал хруст их ледяных панцирей. Было тихо и безлюдно.
Спокойно.
Даже слишком.
Кэйа настороженно заозирался, но Дилюк остановился и взмахом руки велел ему сделать то же самое.
А затем легко перемахнул через забор, заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул.
Ничего как будто бы не изменилось. Но вдруг символы на заборе замерцали рубиновыми нитями, и они, нити, устремились в небо и словно бы заключили постройку, территорию вокруг и самого Дилюка в клетку. Но сразу же перестали быть видимыми; одни лишь узоры на камне перемигивались красным, обозначая активность магического барьера. Двери постройки распахнулись, и на Дилюка выскочила свора гончих Разрыва. Кэйа ахнул и схватился за рукоять меча, но Дилюк, не оборачиваясь, предупреждающе поднял руку, и Кэйа нехотя спрятал оружие.
Гончая Разрыва, самая крупная, самка, вплотную подошла к Дилюку и сунулась мордой к нему в лицо, но тут же задрала нос, через его макушку взглянула на Кэйю и угрожающе оскалилась.
Тот невольно попятился.
– Тише, тише, Маруся, – ласково забормотал Дилюк и бесстрашно врыл пальцы в жёсткую топорщащуюся шерсть. – Сидеть.
Гончая – Маруся, серьёзно?! – и ухом не повела, но продолжила пристально наблюдать за Кэйей. Слюна вязко капала из её пасти, пачкала рубашку Дилюка, но тот этого словно бы не замечал и чуть ли не обнимался с тварью Бездны. Заметив волнение матери, гончие размером поменьше, щенки, тоже устремили востроносые морды к Кэйе.
– Маруся, – врыл пальцы в шерсть на груди гончей Дилюк и грубо, с силой прочесал против роста. – Я сказал сидеть.
Гончая нехотя села. Но клыки не спрятала.
– Свои, – дал новую команду Дилюк, и оскал чудовища сузился до тонкой влажной полосы зубов. – Сейчас можешь подойти, Кэйа, только без резких движений. И не вынимай оружие!
– Ну и ну, – только и смог выдавить Кэйа. Он перебрался через забор, и красные нити легко пропустили его. – Твои новые друзья? Представишь меня? Или я иду в качестве закуски?
– Ты спрашивал, для чего я приезжал в Сумеру. – Дилюк устроился на земле, скрестил ноги и спиной бесстрашно привалился к боку гончей; та широко зевнула, вновь обнажив устрашающих размеров клыки, и замела землю хвостом. Носом ткнулась ему в макушку, а Дилюк небрежно отмахнулся. Щенки с любопытством обступили Кэйю, принялись обнюхивать, при этом бессовестно топчась по ногам и оставляя на одежде влажные отпечатки носов. Позволяя им познакомиться с его запахом, он поднял руки и замер. – Мисс Хания содержит питомник с плесенниками. Я хотел взять у неё несколько советов по уходу и содержанию диких животных. Гончие, конечно, не плесенники, но зато они куда умнее.
– И кровожаднее.
– Да брось, ты их полюбишь.
Один из щенков вдруг поднялся на задние лапы и умостил передние Кэйе на плечи, ткнулся мокрым носом ему в лицо. От неожиданной тяжести шатнуло, Кэйа беспомощно взмахнул руками, но удержался на ногах. Маруся навострила уши, а остальные щенки радостно завизжали, с ещё большей активностью принялись соваться к нему.
– Это Шерил, – тепло улыбнулся Дилюк. – Самая младшая из помёта. И самая контактная.
– Кажется, я ей нравлюсь, – неуверенно пробормотал Кэйа и, набравшись смелости, запустил руки в шерсть щенка.
Как он и предполагал, шерсть ощущалась жёсткой и колючей, словно он решил погладить ежа. Ежа размером с годовалую кобылу.
– Похоже на то, – подтвердил Дилюк. – Я знал, что так будет. Поэтому и хочу подарить её тебе.
– Что?! – Он не удержался и всё-таки грохнулся на задницу, с довольным лаем Шерил упала на него, а остальные щенки весело завыли и обступили их. Отовсюду в бока и живот Кэйи втыкались твёрдые собачьи носы, два раза – розовые ленты языка обвивали его руки.
Ну и ну!
– Ей ещё предстоит строгая дрессировка, поэтому будет лучше, если пока что она останется под моим присмотром, – торопливо, словно опасаясь, что Кэйа тотчас встанет и уйдёт, пояснил Дилюк. Он выпрямил спину, беспокойно застучал пальцами по коленям. – Но через год-два из неё вырастет верная подруга.
– Дилюк, ты… – Кэйа наконец выбрался из щенячьего окружения, ошеломлённо взглянул на него.
– Ты примешь мой подарок?
Он растерянно перевёл взгляд на Шерил. Та облизнулась и грохнулась перед ним на спину, обнажая живот, покрытый тонким белесоватым пушком; завиляла хвостом. Маруся строго рыкнула на отдалении, но Шерил высунула язык и завиляла хвостом ещё активнее, намела на обувь Кэйе пыли и травинок.
– Да, я… – Он растроганно прочесал ногтями тёплый собачий живот. – Спасибо.
– Вот и отлично, – с видимым облегчением выдохнул Дилюк. И скомандовал: – Щенки, обниматься!
– Что это за?..
Кэйю словно утянуло в водоворот. Гончие, закружив его и едва не сбив с ног, со всех лап бросились к Дилюку и с визгом набросились на него. Мордами они подныривали под его руки и ноги, тёрлись носами, а от виляния их хвостов рябило в глазах. Дилюк хохотал и гладил, чесал их бока и морды; с переменным успехом отбивался от языков, так и норовящих дотянуться до его лица. А затем вдруг ухватил Кэйю за рукав и потянул к себе. Тот упал рядом и расхохотался уже сам.
Маруся внимательно наблюдала за ними, не присоединяясь к суете. Следила, чтобы люди не обидели её потомство.
– Это команда их любимая, – с улыбкой пояснил Дилюк, когда они уже поднялись, а щенки вылизали их, казалось, с ног до головы. Прорех на рукавах его рубашки прибавилось, за целостность и чистоту своего пальто Кэйа также уже не смог бы поручиться.
– Джинн знает? – полюбопытствовал Кэйа.
– А, ну… – Дилюк опустил голову, сунул руки в карманы и пнул листву под ногами.
– Ладно, я что-нибудь придумаю, – фыркнул Кэйа. – Но как же так вышло?
Он распахнул руки и крутанулся на месте, обозначая постройку, мерцающий рунический забор и свору гончих.
– Они телепортируются, – сосредоточенно потёр лоб Дилюк и испачкал себя: оставил на коже размазанную полосу грязи. – Поводки и намордники бесполезны, как и прочные стены, поэтому мисс Мона любезно подсказала мне удерживающее руническое заклинание. Я пока думаю, где лучше организовать псарню, ну а до тех пор собираюсь держать их здесь. Из-за слаймов сюда почти никто не ходит.
– Нет, я… – Кэйа замахал руками. Усевшись перед ним, рослый щенок, самец, задрал морду и навострил уши; он умостил между ними ладонь и погладил его по макушке. Щенок довольно сощурился. – Как ты их нашёл? Сколько их вообще?
– Шестеро. – Дилюк тоже протянул руку и потрепал щенка по холке. – Маруся и пять щенков: Эвелина, Блез – вот он, – Ада, Касс и Шерил.
– Ого.
– Было шесть. – Дилюк помрачнел. – Она сама нашла меня, может, учуяла во мне Чтеца Бездны или что-то знакомое, но пришла и позвала на помощь. У её щенка между рёбрами застрял обломок копья. Но я уже ничего не мог сделать.
– Жаль это слышать. – Кэйа невесело улыбнулся. И добавил, сам не зная зачем. – Знаешь, он тоже всегда был добр к животным. Добрее, чем к людям.
– Гм. – Дилюк пожал плечами и рассеянно тронул щенка за ухо. И вдруг напомнил: – Ты так и не дал мне ответа.
– И не дам. – Кэйа спрятал руки за спину и отступил. – Мне нужно время.
– Придёшь завтра с утра? Планирую научить Шерил паре команд, думаю, не будет лишним, если она начнёт привыкать к тебе с первой же дрессировки.
Пока он говорил, Маруся подкралась сзади и нахально просунула морду ему в подмышку, боднулась и высунула длинный язык. Дилюк хохотнул и щёлкнул её по носу. Обиженно фыркнув, Маруся толкнула его лапой, отскочила и тут же налетела всем весом, смела с ног; щенки завизжали, заплясали вокруг, толкая друг друга и тоже желая принять участие в шутливой потасовке. Вяло отбиваясь от снующих длинных морд, Дилюк смеялся – раскатисто, чисто и совершенно безудержно. Искренне.
Чарующе.
Внутри что-то лопнуло, как металлической струной хлестнуло и пустило кровь. Кэйа никогда не слышал, как смеётся этот Дилюк.
Глядя на них, он почувствовал, как тепло разливается в груди разогретым мёдом; может, это была всё та же кровь; может, ему просто припекло макушку и он сошёл с ума, если заслушался смехом куклы и нашёл его прекрасным.
– Почему Маруся? – всё же позволил он любопытству взять верх.
– Ах, это... – Дилюк спрятал угасающую улыбку в шерсти гончей. – Так звали ассистентку, которая, гм, приводила меня в порядок после каждого лабораторного испытания. Думаю, ей действительно было жаль.
Кэйа опустил взгляд. И правда. Он мог бы не спрашивать.
– Так ты придёшь?
– Приду, – буркнул себе под нос Кэйа.
В конце концов он может попробовать, правда?