В третий раз пробежавшись глазами по строчкам, он закрыл глаза рукой и устало откинулся на спинку кресла. Бумага в руках была чуть смятой, на ней здесь и там виднелись пятна, подмывшие чернила и смазавшие скачущие, написанные нервной рукой слова. Он даже мог предположить, откуда эти пятна взялись и что они значили для автора письма. Которое, кстати, было длинным и в некоторых местах совсем нечитаемым. Тома сбивался с мысли, перескакивал, повторял некоторые предложения. Какие-то буквы были обведены несколько раз, а какие-то совсем не прописаны. В общем, ощущение складывалось, что его старый приятель был совсем не в себе. И в целом содержание письма это его состояние объясняло всецело. 

Если убрать все лишнее, то суть сводилась к трем мыслям: Аято умирает, и Тома не знает, что делать, потому что тот категорически отказывается с ним на эту тему разговаривать. Госпожа Камисато что-то знает, но тоже молчит. Второе: болезнь, которая свалила господина комиссионера с ног, называется ханахаки, в переводе «болезнь цветов», и при всем своем романтичном названии она была ужасающа и смертельна. Но обычно незаразна. Для того, чтобы подцепить ее от другого человека, нужно — здесь Кайе пришлось перечитать абзац несколько раз, чтобы убедиться, что он понял его правильно — чтобы эмоции обоих срезонировали и болезнь «увидела» что-то схожее в их ситуациях. Что практически невозможно, и именно поэтому ханахаки такая редкая, что добрая половина Иназумцев о ней уже не помнит. И третье: он умирает от любви. Так же, как и Аято, с которым они почему-то и как-то эмоционально «срезонировали». Дичь какая.

В висках нарастала пульсирующая боль. Пора было принимать очередную настойку, чтобы избавиться хотя бы от нее и от трясущихся в ознобе рук. А может, не в ознобе сегодня дело было. А в том, что в письме черным по белому было написано: он умирает. От чрезвычайно редкой и неизлечимой болезни. И от нее не было лекарства. Целители не могли избавиться от корней, потому что эта магия была сильнее них. Она не проходила сама, как простуда. Из нее был один «выход»: получить взаимность. И именно поэтому практически все, кто имел несчастье любить кого-то до цветов в легких, умирали. Потому что слишком мало историй о чувствах в реальной жизни заканчиваются хорошо.

Он отшвырнул ни в чем неповинную бумагу в сторону и решительно встал. Раз уж ему осталось жить недолго, то у него впереди целая куча дел. Все нужно привести в порядок, со всеми попрощаться. Но так, чтобы они не поняли, что видят его в последний раз. А потом исчезнуть бесследно. Может быть, даже дать им всем намек, что он их предал, а потом подло сбежал из города. Пусть лучше злятся и ненавидят, чем слезы по нему льют.

Но сначала он еще раз устроит допрос с пристрастием тому, кто все прекрасно знал с самого начала, но отмалчивался и смотрел на него грустными глазами. Ему нужны ответы и все подробности. Хотелось бы знать хотя бы, сколько ему еще осталось и по каким признакам он поймет, что дело совсем дрянь и пора уезжать.

Прихватив настойку из шкафчика и влив ее в себя на ходу, он вылетел из дома и помчался к храму. Добрался он до него, едва дыша — все же бутоны в легких не располагали к продолжительным физическим нагрузкам, особенно на этой стадии. Огляделся вокруг, нашел лавочку поудобнее и потише за собором — куда уж тише, чем кладбище ночью — и позвал своего безалаберного Архонта. Он знал, что даже кричать не нужно, Венти услышал бы и шепот, и с другого конца города. Венти всегда все знал и слышал.

Он откинул голову на спинку деревянной скамейки и поискал глазами до боли знакомые созвездия Павлиньего Пера и Мудрой Совы. Это было настолько давней привычкой, что стало уже до автоматизма доведенным действием: ищешь одно, ищи и второе. В те времена, когда все еще было ярче и легче, они частенько выпрашивали у мастера Крепуса бутерброды, лимонад и мягкий плед, а потом часами могли валяться и разглядывать небо и мириады крошечных светящихся точек на нем. Дилюк всегда разбирался в астрономии лучше и очень любил с важным видом тыкать пальцем в созвездия и рассказывать истории о них.

— Прекрасная ночь, правда? — раздался рядом звонкий голос. Кайя вздрогнул. Он, как всегда, пропустил момент, когда Венти появился, ведомый своими разноголосыми ветрами.

— Для кого-то, может быть, — горло, раздраженное бесконечным кашлем и лепестками, саднило, и речь его теперь почти всегда звучала хрипло и натужно. — А я вот только что узнал, что жить мне осталось совсем недолго.

Венти издал удивленное «О» и осторожно присел рядом.

— Теперь, когда я все выяснил про эту «ханахаки», не хочешь поделиться тем, что знаешь про нее? — Кайя, наконец, оторвался от созерцания звездного неба и перевел взгляд на своего собеседника.

— Хм, — задумался Венти, потом тяжело вздохнул и пожал плечами. — Ну что же, значит, время для очередной истории.

Из ниоткуда в его руках появилась лира, и он легко перебрал пальцами по струнам.

— Ты же не собрался мне тут баллады петь? — подозрительно глядя на инструмент, поднял бровь Кайя.

— Нет-нет, это просто для атмосферы, — виновато улыбнулся Венти и, собравшись с мыслями, начал. — Это началось пятьсот лет назад. 

Конечно, вся дрянь в Тейвате началась именно в то время и именно по вине его проклятой родины, чего же он еще ожидал.

— Жили-были две сестры: свет и тень, жизнерадостность и серьезность, дипломатия и боевое искусство. Жили душа в душу, не всегда сходились во мнениях, но любили друг друга всей душой, и это сторицей окупало их разногласия. Обе ценили вечность, но понимали ее совсем по-разному. Одна ценила каждый момент, другая почитала статичность.

О, кажется, Кайя начинал понимать, куда сейчас свернет эта история. Вечность. Венти ведь вел рассказ об Электро Архонте. Правда, о том, что у нее была сестра, он слышал впервые.

— И пришла в их дом беда, их владения атаковали монстры из Бездны, и отбивались они яростно, но корень проблемы был не в монстрах, а в проклятии, насланном Селестией на Каэнрию. И для того, чтобы спасти свою страну, отправилась одна из сестер прямиком на поле боя. И вернулась она оттуда лепестками сакуры, горькими слезами и отчаянными обещаниями второй сестры. И не смогла она этим переболеть, и душила ее вина за то, что не успела, не спасла. И летели лепестки вместо проклятий и причитаний по всей стране. И если вдруг те, кого эти лепестки касались, были тоже больны несчастной любовью, расцветали в их легких прекрасные цветы — последняя дань тем, с кем никогда не быть. Но в той красоте таилась опасность — жесткие корни разрастались и раздирали своих носителей на части. Был только один шанс на спасение…

— … Получить взаимность, — тихо закончил за него Кайя. — А сама Сегун, что стало с ней?

— О, она закрыла страну, отгородила ее от всего мира и надолго заперла себя в свой маленький ментальный кокон, даже сквозь века неспособная справиться с утратой. И только совсем недавно, благодаря нашему дорогому Путешественнику, который как-то умудрился достучаться до нее, она, наконец, начала путь к исцелению. Потому указ Сакоку и был снят. 

Они оба замолчали, каждый погрузился в свои мысли и воспоминания. Венти продолжал машинально перебирать пальцами по струнам. Кайя лениво переводил взгляд с Павлиньего Пера на Мудрую Сову.

— И что ты теперь планируешь делать? — беззаботно прервал молчание Венти.

— Зависит от того, сколько времени у меня есть.

— Где-то пара-тройка месяцев, может быть.

 — Значит, еще немного поживу. Пожалуй, приведу все дела в порядок, передам полномочия и уеду? — с вопросительной интонацией сказал Кайя, пожимая плечами.

— И даже не попытаешься с ним помириться? — несколько удивленно воскликнул Венти, а потом продолжил уже тише и мягче. — Это твой выбор, Кайя, но ты же знаешь, что он тебя примет? 

Невольный хриплый смешок сорвался с губ.

— Конечно, примет. Особенно, если я ему объясню всю ситуацию, — сказал он почти весело. — Он не сможет пройти мимо возможности кого-нибудь спасти. Наш доморощенный супергерой. Наверняка сделает свое взволнованное лицо, будет извиняться, что мне пришлось через все это пройти из-за нашей ссоры, предложит все забыть и начать сначала. Я прям закрываю глаза и вижу эту очаровательную картинку.

Венти хихикнул. Наверняка тоже представил Дилюка, который мучается чувством вины, что чуть не убил своим поведением названого брата.

— Вот только это не поможет, Венти, — со вздохом продолжил он. — Он пожмет мне руку, похлопает по плечу, на следующий день я задохнусь в этих цветах, а он даже не поймет, почему.

Зеленые глаза посмотрели на него внимательно и пронзительно. Потом он снова сделал удивленное «О» и замолчал на некоторое время.

— Вот как, — наконец протянул он. — А я даже не догадывался. Ты слишком хорошо это скрываешь, Кайя.

— А зачем ему и всему городу это знание? — фыркнул Кайя в ответ. — То время, когда я надеялся на взаимность, ушло и больше никогда не вернется. А пытать его своими чувствами было бы слишком жестоко. Его глупое благородство замучило бы его, утопило в чувстве вины, что вот он я, так отчаянно в него влюблен, а он ничем не может ответить. Поэтому пусть лучше будет так: я уйду и дам ему спокойно жить его жизнь, дышать полной грудью, без удушающего сожаления и скорби. Ему уже досталось немало на его век, я не могу себе позволить добавлять еще больше груза ему на плечи.

Венти медленно кивнул.

— Я… понимаю. И я уважаю твой выбор.

Кайя поднялся со скамейки.

— Спасибо, Венти. Это была… занятная история. И за то, что усмирил мой приступ в прошлый раз, тоже спасибо.

Дождавшись кивка в ответ, Кайя потянулся и, беззаботно насвистывая, отправился назад, домой. В конце концов, завещание само себя не напишет.

***

— Ты… уезжаешь? — в растерянности спросила Джинн, наконец, поднимая голову от своих документов и фокусируя взгляд на стоящем перед ней Кайе.

— Да, дорогая. Моя глупая простуда что-то затянулась, и я хотел наведаться в Фонтейн, слышал, там есть хорошие целители, может быть, они смогут мне помочь, — лучезарно улыбнулся он, пытаясь дышать как можно ровнее и не показывать, как сложно ему это дается.

Он долго думал, какую историю состряпать для Джинн, чтобы не вызвать у нее подозрений, но, как и водится, все гениальное просто. Он уезжает из-за болезни, значит, об этом можно и не врать. А вот о пункте назначения… Можно немного приукрасить. Он еще не был уверен, действительно ли собирался в Фонтейн и сможет ли он вообще туда доехать, в конце концов, он с каждым днем теперь видел изменения в своем состоянии. Неутешительные, изрядно раздражающие и портящие ему жизнь. Руки трясло мелкой дрожью теперь постоянно, дышать получалось только со свистом и хрипом, и для того, чтобы появляться на людях и не перепугать весь Монд своим состоянием, ему приходилось брать себя в руки и делать короткие, но частые вдохи и выдохи — только так он мог остановить приступы кашля, которые теперь случались с ним по несколько раз на дню, и их интенсивность стала отвратительно непостоянной. Один раз он мог заходиться кашлем по десять минут и потом отплевываться целой горстью лепестков, а в другой — удавалось немного продышаться, и приступа как такового не случалось.

Притворяться, что все в порядке дольше, чем несколько минут становилось все утомительнее: кислорода в легкие поступало слишком мало, голова начинала кружиться, ноги заплетаться. Поэтому нужно было быть лаконичным и скорее бежать, пока он не потерял сознание перед Джинн.

— О, да, в Фонтейне наверняка найдется кто-нибудь, кто знает, что с тобой происходит, — согласно закачала головой она. — Ну что же, не буду тебя останавливать. Когда ты уезжаешь?

— Где-то через неделю, — задумчиво протянул он.

С их разговора с Венти и его неприятного открытия прошло около месяца. И если тот был прав, то у него в запасе был еще минимум месяц, а значит, пока он был в состоянии самостоятельно передвигаться и потенциально выдержать долгую поездку верхом, стоило убраться подальше с глаз своих близких и не маячить своими ухудшающимися симптомами. А потом найти нору подальше от дома и задохнуться там от своей любви. Не совсем тот финал, на который он когда-то рассчитывал, но смерть не выбирают, и приходится иметь дело с тем, что есть.

— Да, конечно, Кайя, — снова послушно согласилась она, потом замялась. — Ты же заглянешь ко мне еще перед отъездом?

Он смотрел на нее, и ощущение, что где-то глубоко в душе она все понимает, не давало покоя. И просила она… попрощаться с ним. Навсегда. И как бы ему не хотелось избежать этого болезненного и печального «До встречи», отказать в такой малости он ей не мог — не чужие они все-таки были друг другу. Их дружба пережила многое.

— Конечно, дорогая, — совершенно фальшиво-жизнерадостно растянул губы он. — Обязательно заскочу еще. 

Джинн ответила ему теплой и искренней улыбкой, и что-то темное и когтистое заскребло под диафрагмой — он снова ей врал. Все время. Клялся в верности и дружбе, а потом юлил, недоговаривал и лгал. И ничего не мог поделать ни раньше, ни сейчас. Были вещи, от которых ее стоило уберечь, даже если цена будет — его душа. Она уже давно погрязла в мутном болоте греха и мрака, ее не жалко.

— Ну что ж, бывай, милая. Еще свидимся! — он поспешно махнул рукой и быстрой походкой, пока еще какой глупости себе не надумал и совсем не утонул в чувстве вины, покинул ее кабинет.

***

— Ну и зачем ты меня сюда позвал? — не тратя времени на приветствия, с подозрением в голосе спросила Розария. Своей фирменной походкой от бедра — залюбоваться можно, если не боишься получить под дых, заметь она, что пялишься — и облокотилась на перила.

— Просто поболтать о том, о сем, — беззаботно засмеялся Кайя, даже не поворачиваясь посмотреть на нее.

— Ага, — саркастично хмыкнула она. — И поэтому мы тут в такой романтичной обстановке собрались?

— Все самое лучшее для такой прекрасной девушки, — попытался сладко пропеть Кайя, хотя вышло больше похоже на воронье карканье — голосовые связки больше не слушались, голос хрипел и сипел, вместо того, чтобы выдавать положенные звуки.

— Я бы заехала тебе по яйцам за прекрасную девушку, но бить больных — против моих принципов, — усмехнулась Розария, даже не попытавшись вложить в свои слова хоть крупицу агрессии, так, выделывалась, как обычно.

— Ах, ты ранишь меня в самое сердце, Роззи, — наконец посмотрел на нее он, положив руку на грудь. — Я же от всей души, а ты — по яйцам.

Розария закатила глаза.

— Альберих, давай либо ближе к делу, либо пошли выпьем чего-нибудь. Не могу с тобой трезвая общаться.

— Вот такая она, дружба с самой горячей, — он мельком глянул на собеседницу, недовольно поднявшую бровь, и быстро поправился, — точнее, с самой холодной женщиной этого города.

Никакой реакции на свою инсинуацию он не получил: Розария уложила локти на перила и задумчиво уставилась на воду. Он сделал то же самое, и они замерли — рядом друг с другом, но каждый в своем коконе. В конце концов, с хорошим другом иногда приятно и просто помолчать.

— Уезжаю я, Роззи, — наконец выдохнул он, когда понял, что готов начать разговор.

— Надолго? — тихо спросила она.

— Не знаю пока что. Может, и надолго. Наведаюсь в Фонтейн, слышал, там целители хорошие, — почти скороговоркой выдал он свою отрепетированную ложь.

Розария застыла на секунду. Ее глаза расширились, пальцы сжали перила чуть сильнее.

— Я знаю, когда ты врешь, Альберих. И сейчас именно такой момент.

Кайя усмехнулся себе под нос. Конечно, она видит его насквозь — всегда видела. Тоньше и проницательнее, чем кто-либо, таким уж она была наблюдательным человеком и так хорошо его знала.

— Может и вру, — послушно согласился он, не считая нужным отнекиваться. Все равно она уже все поняла.

— Сбегаешь? — недовольно поджала губы Розария.

— А что, лучше весь город на уши поднять, когда в один прекрасный день кто-нибудь найдет мое бездыханное тело? Лучше уж сбежать и не причинять никому неприятностей.

— Ты думаешь, что приносишь себя в жертву, как всегда, а на самом деле просто не осознаешь, насколько эгоистично поступаешь, — процедила она.

— И чем же мой поступок эгоистичен? — удивленно вскинул бровь он, не ожидав подобной отповеди.

— Ты не даешь им шанса с собой попрощаться, узнать, что с тобой произошло, увидеть тебя в последний раз, в конце концов. Закрыть все гештальты, знаешь ли.

— Кому нужны эти гештальты. Лучше уж пусть не видят и не знают, чем льют слезы и помнят меня мертвым, — раздраженно повел плечами Кайя. — Уж кому, как не тебе, понимать, что знание и правда — не всегда благодетель.

— Признайся, что просто хочешь остаться в их памяти молодым и красивым, — неожиданно смягчилась Розария, переведя тему.

— И это тоже.

Они помолчали еще немного — сказать в такой ситуации можно было мало что, а Розария была не из тех, кто стал бы сопливо высказывать соболезнования и реветь на плече. Кайя вообще не был уверен, есть ли у этой женщины слезные каналы.

— Послушай… — неуверенно начал он, когда мысль о том, что она все знает, привела его к новой идее. — Я могу попросить тебя кое о чем?

Бледно-розовые глаза взглянули на него с настороженностью.

— Не переживай, ничего сложного, — замахал руками он. — Просто… знаешь, я не против, если обо мне забудут со временем. Это нормально. Жизнь идет, у каждого свои дела и проблемы, каждый занят, и кому там будет дело до однажды уехавшего и не вернувшегося капитана. Но считай это последним желанием умирающего — все мое существо мелочно и эгоистично сопротивляется мысли, что он забудет обо мне.

Тонкие губы сложились в понимающее «О».

— И что ты предлагаешь?

— Кроме тебя никто не знает, поэтому и попросить мне больше некого. Не могла бы ты раз в год, в тот день, когда я уеду, анонимно отправлять ему, скажем… букет сесилий?

Это было бы иронично и жестоко, если бы Дилюк знал, от чего Кайя скоро умрет, но раз он не знает, то в этих цветах не было ничего, кроме символизма. Был шанс, что Дилюк вообще не поймет, от кого это и для чего, но хотелось думать, что догадается.

— Сесилии? — задумчиво переспросила Розария. — Ты ничего попроще не мог придумать?

Кайя виновато улыбнулся.

— Ладно, Бездна с тобой, сесилии, так сесилии, — махнула рукой та. — Будет напоминанием для него… и для меня.

Нельзя было разреветься, как маленький мальчик. Не сейчас, не при ней, и вообще нет. Но это «и для меня» было таким резким, неожиданным и ударило так глубоко, что он сам даже не подозревал у себя наличие настолько мягких и уязвимых мест.

Он порывисто сократил дистанцию между ними и неловко обхватил ее за плечи. Розария напряглась на секунду, застыла натянутой струной, потом осторожно подняла руки и легко похлопала его по спине.

— Если ты сейчас расплачешься, я скину тебя в воду, — пригрозила она, но по тону можно было понять, что она и сама была к этому близка.

— Я болен, меня нельзя в воду, — так толком и не справившись с лавиной своих эмоций, отстранился он и попытался свести все к шутке.

— Манипулятор, — фыркнула она, но уголок ее губ приподнялся, и это было настолько редким зрелищем, что Кайя засчитал себе это как победу и улыбнулся в ответ. — Пойдем уже пить, от твоей сахарности у меня в горле пересохло.

— Пойдем. Только в «Кошкин Хвост», — радостно согласился он, понимая, что если намешает настоек с алкоголем, то ему неминуемо станет плохо. Но было уже без разницы, все равно, он доживал последние дни. Грех было бы отказываться от простых человеческих наслаждений из-за каких-то лекарств.

Розария понимающе кивнула и, кивком головы указывая в сторону города, постучала каблуками в нужном направлении.