Уснуть в эту ночь так и не удалось, найти в себе силы собрать вещи — тоже. Кайя несколько часов подряд сидел в своем любимом кресле и, искоса поглядывая на то, как солнце начинало выкатываться из-за горизонта, все оттягивал момент, когда нужно было отправляться.

Мондштадт уже давно стал ему домом, а уходить из дома для того, чтобы никогда больше в него не вернуться, оказалось душераздирающе трудно. Вообще, чем хуже ему становилось, тем четче он понимал: скоро конец. И та маленькая часть, которая всегда стремилась к саморазрушению, ликовала: «Вот же, вот! Именно так все и должно закончиться. И больше никакого разбитого сердца, никаких метаний, что же выбрать, никаких неоправданных надежд. Только покой.»

Но был и второй голос, который даже в самые отчаянные моменты говорил: «Борись», «Рви глотки, но выживи», «Все будет в порядке, ты не одинок». Тот, который всегда хотел жить. Тот, который всегда мечтал быть счастливым. И вот именно он теперь дрожал, выл и бился в агонии, потому что уже ничего не будет хорошо. Больше не было смысла бороться. Это. Конец.

Стук в дверь прервал его мысли. Хм, кто бы это мог быть. Кто бы ни был, Кайя сейчас совершенно не был в настроении вести светские беседы и раскланиваться, поэтому он не шевельнулся, даже когда стук повторился. Снова и снова. За дверью послышались тихие ругательства знакомым голосом, Кайя на полном серьезе задумался, стоит ли ему попытаться выпрыгнуть в окно и бежать куда глаза глядят, пока Дилюк по ту сторону не понял, что Кайи тут больше нет.

— Кайя, — судя по звуку, его нежелательный собеседник привалился к двери с той стороны. — Я знаю, что ты там. Открой.

Он звучал устало. Разбито. Как будто так же, как и сам Кайя, не спал всю ночь. А может быть, даже для того, чтобы выпустить пар, носился по всему Монду и устраивал геноцид бедным хиличурлам и магам Бездны.

— Кайя, — сделал он еще одну попытку, — поговори со мной. Дай мне еще несколько минут.

Он отчетливо услышал треск где-то за грудной клеткой. Был ли это непослушный цветок или его сердце только что треснуло от отчаяния в любимом голосе, больше он не мог выдерживать это.

Резко поднявшись со стула, он подошел к двери и распахнул ее. Дилюк по ту сторону, который и правда стоял, привалившись к ней, покачнулся и почти вкатился в квартиру.

— Дилюк, — он сложил руки на груди и недовольно уставился на собеседника, — ты рано, еще пяти утра даже нет.

— У тебя из окна видно свечу на столе. Я решил, что ты не ложился, — немного виновато ответил тот, переминаясь с ноги на ногу. Вся его решительность, с которой он ломился сюда, слетела, как вуаль.

— Что ты хотел? — чуть надавил Кайя.

— Я пойду с тобой, — снова завел свою шарманку Дилюк уже более уверенно.

— Куда ты со мной пойдешь? — усталый вздох.

— Не знаю. За тобой.

— Дилюк, ты чокнулся. Мы же уже выяснили, что ни за каким лечением я не еду. Еще раз спрашиваю, куда ты за мной собрался ехать? — он раздраженно потер переносицу, эта глупая затея начинала действовать ему на нервы.

— Да не знаю я, Кайя, — взорвался Дилюк неожиданно. — Разреши мне просто остаться с тобой до конца. Неужели я многого прошу!

— Угу. Уедем с тобой на самый край Тейвата, забьемся в какую-нибудь Селестией забытую пещеру, и я торжественно задохнусь в твоих руках. Сомнительная какая-то романтика, не находишь?

— Тогда останься, — насупился он.

— Люк, родной мой, — тихо и терпеливо начал Кайя, словно пытался говорить с ребенком. — Я уже принял решение. Я не останусь. Им не надо всей этой драмы. И я не могу взять тебя с собой — я не смогу спокойно смотреть на твои страдания. Просто дай мне уехать. Запомни меня таким, как сейчас. С улыбкой, на своих двоих. Запомни меня таким, каким я был раньше — верным другом и соратником. Запомни меня таким, каким ты увидел меня впервые — маленьким и напуганным. Пожалуйста, не оставляй меня в своей памяти больным и мертвым. Это уже буду не я.

— Это… несправедливо, — Дилюк выглядел так, словно сейчас расплачется. — Я ничего не смог сделать для отца тогда. А теперь ты не даешь мне ничего сделать и для тебя. Даже если и просто быть рядом. Никто не заслужил провести последние часы своей жизни где-то на краю света в одиночестве.

Он сделал шаг вперед и протянул руку, словно хотел дотронуться, но потом передумал.

— Кай, — тихо сказал он, заставив Кайю вскинуться на детское прозвище, — вернись на винокурню. Пожалуйста. Если ты не хочешь, чтобы они знали, мы спрячем тебя там. Тебе… не нужно никуда уезжать. У тебя всегда была и есть тихая гавань здесь. Там тебя никто не потревожит. Даже я. И… несмотря на наши разногласия, это никогда не менялось.

Кайя смотрел на него в растерянности. Он не видел Дилюка таким открытым и уязвимым много лет. А сейчас тот глядел на него, как те долгие годы назад, когда все еще было хорошо, легко и беззаботно. И губы его некрасиво кривились, как раньше, когда он был чем-то сильно расстроен. И точно так же он подавался вперед, когда пытался в чем-то убедить. И пальцы дрожали мелкой дрожью, как когда ему было трудно сдержать свои эмоции. Словно в прошлое на секунду отбросило. И перед ним предстал тот человек, любовь к которому он пронес через годы. Думал, что этого человека больше не существует, и любил его новую версию. Тем больнее было узнать, что он, оказывается, все еще там, просто все это время прятался за маской спокойствия и ироничной невозмутимости.

Такого Дилюка хотелось обнять и не отпускать до самого конца. До последнего вдоха.

Вся его уверенность и непоколебимость песком сыпались к ногам, оставляя после себя лишь неприятное скрипящее ощущение на зубах. Как уйти, когда Дилюк творил с ним такое? Когда лишь от одного взгляда на него сердце начинало биться птицей о прутья реберной клетки. Когда цветы в легких разворачивали свои бутоны в полную силу, напоминая: вот он, тот, ради которого ты уже предал свою родину, решив защищать его город; тот, ради которого ты всегда готов был броситься под любой удар; тот, ради которого ты собираешься задохнуться в лепестках, но уберечь его от еще большего количества горечи и скорби.

— Люк, — прохрипел он, неспособный заставить слушаться даже собственный голос, — это будет очень тяжело. Я не понимаю, почему ты так упорно хочешь быть рядом.

— Ты столько сделал для Мондштадта. И для винокурни. И для меня. И даже сейчас все еще продолжаешь делать. Должен быть хоть кто-то, кто сделает то же самое для тебя. А я… у меня никого ближе тебя нет. Даже спустя все эти годы. Поэтому позволь это сделать мне. Прошу.

— Даже спустя все эти годы, — тихо повторил Кайя, сражаясь с собой и отчаянно проигрывая. — Хорошо, Дилюк. Я останусь на винокурне. Но никто не должен знать, что я там. Объясни это своим языкастым девочкам.

Дилюк резко сдулся и расслабил до сих пор напряженные плечи, словно кто-то выпустил из него весь воздух.

— Конечно, Кай. Я предупрежу их. Давай я помогу перенести тебе все нужные вещи. И нам стоит уйти отсюда, прежде чем город проснется.

Он засуетился, пытаясь помочь Кайе собраться. Кайя смотрел ему в спину и не мог поверить, что только что эгоистично согласился причинить страшную боль своему любимому человеку, и тот выглядел разве что не счастливым от этого. Ужасный конец ждет эту историю.

***

В какой момент он потерял счет времени? Сколько времени уже провел на винокурне? Было ли это пять дней или уже две недели? Интересно, сколько ему осталось? Судя по приступам, совсем немного. Вчера вечером он снова достал целый цветок. Сегодня его скручивало уже дважды. Все вокруг теряло смысл и было затянуто мутной пеленой, минуты превращались в часы, часы в дни, дни в недели. И весь этот состав неуклонно мчал его к конечной.

Он медленно брел среди виноградников. Солнце было в зените, мягкий ветерок теребил зеленые листья на лозах, земля под ногами была еще едва заметно мягкой после ночного дождя. Пальцы сами тянулись к спелым ягодам, перебирали тяжелые гроздья, каждая из которых была наполнена воспоминаниями. О том, как они в детстве приезжали сюда с отцом. Как бегали среди рядов и дурачились: бросались виноградом, притворялись, что сухие ветки были мечами, и сражались на них, засовывали листья друг другу за шиворот, а потом получали нагоняй от Аделинды, которая бранилась, что молодые мастера снова заляпали свои белые рубашки. Потом к ним выходил мастер Крепус — отец, фактически единственный, которого он действительно знал — и смеялся над тем, как нелепо и виновато они оба выглядели. Аделинда смотрела на него строго, и он резко становился серьезным и пытался копировать ее, отчитывая их. Но тень улыбки из уголка рта так никогда и не уходила. И они оба тоже переглядывались друг с другом, хитро, задорно, опускали головы, синхронно и ужасно фальшиво извинялись, а потом шли переодеваться к ужину.

Или несколько лет спустя, когда они приезжали сюда, уже будучи рыцарями. Дилюк был уже весь вытянувшийся, затянутый в свою капитанскую форму, застегнутый под горло, деловой и строгий. На предложение Кайи выйти к виноградникам он высокомерно фыркал и говорил, что испачкает белые перчатки. И Кайя целый вечер ловил его по всей винокурне, подтягивал к себе и шептал на ухо: «Сделаю тебе венок из цветов». И Дилюк улыбался уже чуть теплее, но все еще отрицательно качал головой. «Будем любоваться звездами», — и снова отказ, хотя в алых глазах уже зажегся огонек интереса. «Устроим соревнование, кто больше кристальных бабочек поймает», — и Дилюк оттаивал. Склонял голову набок, смотрел на Кайю с упреком, но не всерьез, так, для вида. Улыбался ярко и солнечно, потом кивал, сжимал его руку и шептал в ответ: «В полночь». И когда Кайя подходил, он был уже там, аж притопывал от нетерпения. Как ребенок, честное слово. И они летели через всю винокурню так, словно у них за плечами было по паре крыльев. У Кайи в руках была корзинка и плед. Дилюк, конечно же, совсем не готовился — растяпа. Находили укромное место, прятались среди виноградников и сидели там до рассвета. И Кайя смотрел, смотрел, смотрел. И никак не мог насмотреться. Видел Дилюка каждый день с самого детства, но был так отчаянно влюблен, что его всегда казалось мало. Особенно когда он теперь был капитаном и был все время занят. Тянул к нему руки, заправлял прядь огненных волос ему за ухо. И Дилюк смотрел своим сияющим взглядом, смотрел так, что Кайе казалось, наклонись он сейчас и попытайся поцеловать, Дилюк не будет возражать. Но сдерживался. Обещал себе, что не сегодня, но вот очень скоро он нормально позовет Дилюка на свидание и скажет ему. Нужно было все сделать правильно. Нужно было…

— Мастер Кайя? — прервала его размышления возникшая рядом, бесшумная, как кошка, Аделинда. — Я подумала, что Вы снова не захотите идти внутрь на обед, поэтому принесла Вам сэндвичей. Поешьте, пожалуйста.

— Спасибо, Аделинда, — тепло улыбнулся он ей и взял из ее рук корзинку. Та коротко кивнула и поспешила назад на винокурню.

Он проследил за ней до самого дома и зацепился взглядом за фигуру в кремовом жилете, застывшую, облокотившись на поручни у входа. Дилюк, кажется, совсем перестал выезжать с винокурни. Он часто просто стоял и наблюдал за ним оттуда. Но, как и обещал, не тревожил и не подходил. Они вообще мало пересекались в эти дни. Не только с ним, но и со всем персоналом. Дилюк держал свое слово, и никто к нему не лез с расспросами или просьбами. Разговаривали, только если он обращался к ним первым. Кроме Аделинды. Но она была ему как мать, поэтому могла делать, что ей вздумается, он не возражал. А она этим пользовалась и постоянно пыталась убедиться, что ему не холодно и он вовремя обедал и ужинал. Милая-милая Аделинда. И тебе тоже пришлось все узнать и увидеть.

Он осторожно поставил корзинку на землю в стороне и вернулся к своей прогулке. За сэндвичами он вернется позже, он не был голоден сейчас.

Несколько ветряных астр крутили своими головками недалеко от лоз. В голову пришла идея, которой стоило бы прийти туда как минимум на неделю раньше. Он осторожно сорвал цветы, добавил туда сахарных цветков и разных травок для украшения, вернулся к корзинке, сорвал с одного из сэндвичей бечёвку, перетягивающую сверток, и аккуратно перевязал их дрожащими руками. Махнул все еще наблюдающему за ним Дилюку. Тот удивлённо вскинул брови: Кайя обычно не обращался к нему просто так. Но послушно двинулся в его сторону.

— Все в порядке? — обеспокоенно спросил он, подходя.

— Да, Люк, — на выдохе ответил Кайя, которому уже нельзя было двигаться слишком быстро и резко — дыхание моментально перехватывало, а это грозило очередным приступом. — Я хотел… попросить тебя кое о чем, — и, получив кивок в ответ, продолжил: — Ты не мог бы передать этот букет Кли? Она так хотела сходить со мной в долину ветров и сделать венки. Теперь… этого, конечно, не случится, но венок она все еще может сделать из них.

— О, — тихо ответил Дилюк, принимая цветы. Помолчал немного, потом словно решившись, добавил: — Ты скучаешь по ним?

— По Кли и Альбедо? — удивленно переспросил Кайя, потом печально усмехнулся. — Конечно, скучаю. Ты же знаешь, они мне тоже как семья. А я… даже не смог зайти и попрощаться с ними.

Дыхание перехватило в очередной раз. Ему стоило разговаривать меньше и беречь остатки легких. Он задышал часто и резко. Мир перед глазами на секунду побелел, и он покачнулся. Дилюк моментально перехватил его за плечо и помог выровняться.

— Но знаешь, это уже неважно, — рассеянно улыбнулся он, пытаясь собрать мысли в кучу. — Зато ни мне, ни тебе, ни Альбедо больше не придется смотреть на меня и думать, стану ли я однажды угрозой для Мондштадта.

— Что? — растерявшись, переспросил Дилюк. — Ты к чему это?..

В груди зашевелились стебли, обжигая корнями раздраженную и поврежденную ткань легких, и ответить он не успел, заходясь в очередном приступе кашля. Крепкая горячая ладонь помогла ему опуститься на землю — Дилюк уже понял, что в такие моменты устоять на ногах Кайе было слишком сложно — и переместилась на спину, мягко поглаживая. Чем еще он мог помочь во время приступов, Дилюк не знал.

Снова что-то большое мешало дышать в глотке. Снова целый цветок. Только бы вытащить, только бы не задохнуться.

Кайя по уже отработанной схеме запустил пальцы за корень языка и резким выдохом попытался вытолкнуть цветок из горла. Получилось только с третьей попытки. Он вытянул расчерченную красным сесилию и лихорадочно отбросил ее в сторону. Все тело било крупной дрожью, продышаться было сложнее обычного. Он тянул воздух ртом и носом, но его все равно не хватало. Еще один приступ кашля и на ладони осталось несколько лепестков. Как же он устал. Может, и не стоило ее вытаскивать, а просто позволить ей окончить его мучения.

Он изнуренно потянулся к находящемуся рядом источнику тепла. Дилюк подставил свое плечо, чтобы Кайя мог положить туда голову, а сам протянул руку и поднял лежавшую рядом с ним сесилию. Стер с нее кровавые разводы и покрутил в руках за стебель.

— Я все еще не знаю, кто это, — тихо начал он, разговаривая скорее с цветком. — Но эти сесилии… они навевают столько воспоминаний. Мы с тобой практически выросли в отцовском саду. Я вспоминаю их и иногда даже немного жалею, что продал поместье. Особенно сейчас. Знаешь. У меня все это время ведь тоже был секрет.

Кайя устало открыл глаза и прислушался.

— И это, наверное, самый неуместный секрет из всех возможных. Ты ведь умираешь от любви к кому-то. Но теперь, наверное, уже ничего страшного, если я скажу. По крайней мере, ты будешь немного лучше понимать, что произошло той ночью.

Его голос дрогнул и, приподняв голову, Кайя увидел, что по бледным щекам катятся слезы. О нет, Дилюк, не плачь, пожалуйста, это же невыносимо! Он потянулся и провел пальцем по любимому лицу, стирая влажные дорожки. Алые глаза закрылись, принимая ласку.

— Я любил тебя, Кайя. Так любил, — сорвавшимся почти на шепот голосом продолжил он, — не как брата. Никогда как брата. Всегда гораздо больше.

Смуглые пальцы замерли, и Дилюк открыл глаза, глядя прямо на него.

— О, не смотри на меня так, не надо. Просто дай мне договорить, — и он снова отвел взгляд. — Я думал, что однажды все же решусь и расскажу тебе об этом. Тогда мне даже казалось, что ты примешь мои чувства. А потом. Той ночью. Я услышал: «Это все было ложью». И сорвался. Думал об этом четыре года. А когда вернулся, было уже поздно. Ты был… собой. И больше не смотрел на меня так, как раньше. И я думал, что пройдет со временем, отпустит, переболею. Ан-нет. Болеешь почему-то ты. Любовью к кому-то другому. Ты не подумай, я не упрекаю. Просто, наверное, сожалею, что не сказал своевременно.

Дилюк упорно отказывался смотреть на него, а Кайя, широко распахнув глаза, пытался переварить услышанное.

— То есть мне можно не умирать? — наконец неверяще спросил он скорее у Провидения, чем у Дилюка.

— Что? — алые глаза взглянули на него с непониманием.

— Ох, Люк. С кем у тебя ассоциируется эта сесилия? — он ткнул пальцем в цветок, который Дилюк все еще крутил в руках.

— С тобой? И с отцом? — рассеянно ответил он.

— А как думаешь, с кем она ассоциируется у меня? — Кайе было почти смешно, потому что Дилюк уже дал ответ на этот вопрос раньше, когда пытался выпытать, из-за кого же у Кайи в легких растут сесилии.

— Со мной? — недоуменно нахмурился он.

Кайя кивнул.

— Но ведь ты говорил, что это не из-за меня, — совсем уж жалко пробормотал Дилюк.

— Я сказал, что не из-за той ночи. Потому что тогда мы рассорились, разорвали все семейные связи. Но моя болезнь, она о другой любви. Такой же, как у тебя.

— Ты меня совсем запутал, — огорченно выдохнул тот.

— Тогда позволь мне показать, о чем я говорю, — усмехнулся Кайя и потянул за черный воротник расстегнутой на первые две пуговицы рубашки, притягивая Дилюка к себе и касаясь его полураскрытых губ. Солено. Отстранился, прижался к уголку мягкого рта и снова отстранился. Потянулся еще раз, и замершее тело под его руками ожило. Дилюк прижал его к себе и сам накрыл его губы своими. В этот раз дольше, серьезнее, настойчивее. Соль смешалась с металлическим привкусом крови и цветочной горечью. И ничего слаще и приятнее в своей жизни Кайя не испытывал. Восторг затапливал, затмевал все остальные мысли. Дилюк его тоже любит, ему можно не умирать, можно еще пожить. Рядом с Дилюком. Вместе.

Он окончил поцелуй первым. Цветы в легких не давали разгуляться, голова начинала кружиться от недостатка кислорода, но единственное, чего ему сейчас хотелось — смеяться.

— Почему ты сразу мне не сказал? — возмущенно воззрился на него Дилюк, снова подставляя плечо. Потом взглянул на красноречивый взгляд в разноцветных глазах собеседника и раздраженно вздохнул. — Да, я понял, ты не хотел, чтобы я чувствовал себя так, словно это я тебя убил. А я ведь и правда своим молчанием тебя чуть не убил.

— Это уже неважно, Люк, — легкомысленно ответил Кайя, отмахиваясь от самобичевания своего собеседника. — Никто же в итоге не умер, так что давай не будем об этом. Там Аделинда сэндвичей принесла. Наверняка столько, что можно весь Ордо накормить. Пойдем к статуе Барбатоса, устроим пикник?

— А ты дойдешь? — с подозрением спросил Дилюк, тем не менее, помогая Кайе подняться на ноги.

— Дойду, у меня же теперь есть ты, — ласково улыбнулся он.

— Всегда был, ты просто об этом не знал, — отзеркалил улыбку Дилюк. Как раньше.

Что же, может, теперь жизнь наладится, и эта болезнь мучила его не зря. Если еще не слишком поздно, конечно, и изменения в его легких обратимы.

***

Боль обжигала легкие раскаленной лавой. Казалось, что кто-то засыпал туда стекла до самого верха, и теперь мелкие острые осколки волокно за волокном разрывали его внутренности. Ему казалось, что он их даже чувствует: неправильной формы битый хрусталь. Каждое движение, каждый вдох отзывался искрами из глаз, и единственное, чего ему сейчас хотелось — чтобы боль прекратилась. Даже если это значило долгожданное забвение и вечную темноту «ничего». Он так боялся ее, этой смерти, цеплялся за остатки жизни, еще теплившиеся в нем, а теперь, когда казалось, что все должно было миновать, когда ровно на секунду он поверил, что впереди его ждет их маленькое «долго и счастливо» на двоих, он только о ней и мечтал.

Настойчивый стук в дверь его комнаты остался где-то за гранью, незамеченный, неважный, перекрытый единственным, что сейчас существовало для него — болью.

— Кайя, — раздался знакомый бархатный голос, полный взволнованной дрожи, там, за пеленой. — Кай!

Кровать прогнулась под чьим-то весом, на его взмокшие волосы осторожно легла горячая ладонь. Сейчас даже она, даже присутствие Дилюка рядом не помогало.

— Ты кричишь, — в панике заметил он сипло. — Что происходит, Кайя?

Все, на что он нашел в себе силы — сдвинуться с места, не открывая глаз, и уткнуться в теплое бедро ледяным лбом, в поиске комфорта.

Чужие пальцы продолжали осторожно поглаживать его по голове. Дилюк шептал что-то утешающее, но уверенности в его интонациях не было — скорее злое бессилие и отчаяние.

— Корни, — наконец нашел в себе силы прохрипеть Кайя. — Жгутся. Они меня разорвут, Люк.

Неужели и правда было слишком поздно, точка невозврата была пройдена, и теперь уже не имело значения, взаимными ли были его чувства, потому что корни разрослись слишком сильно, не оставляя шанса на исцеление.

Ласковые пальцы осторожно стерли с его щек соленую влагу. Он даже не осознавал, что они крупными каплями катились по лицу, раздражая кожу до покраснения.

— Потерпи, хороший мой, — уговаривал его Дилюк. — Аделинда сейчас принесет настойки и станет легче.

— Не действуют больше, — прошипел Кайя, тем не менее, подставляясь под такую необходимую сейчас ласку. С болью она поделать ничего не могла, но морально становилось не так мучительно. Наверное, Дилюк был прав, когда говорил, что быть в последние часы рядом с кем-то, кому не все равно, гораздо приятнее, чем страдать в одиночку.

— Это другие. Я… попросил у Барбары сильных. На всякий случай, — почти стыдливо заметил драгоценный бархатный голос.

— Хах, наркотой меня накачаешь? — невесело усмехнулся Кайя, тем не менее, молясь всем известным Тейвату богам, чтобы Аделинда пришла поскорее. Он был готов сейчас проглотить что угодно, хоть яд, только бы все это прекратилось.

— Прости, — без капли юмора попытался извиниться Дилюк.

Вот дурак. Он же не мог на полном серьезе думать, что Кайя обиделся на него за такую предусмотрительность.

Но сказать ему об этом сил уже не было, поэтому он не нашел лучшего способа показать, что не злится, чем прижаться сухими, искусанными до крови губами к раскрытой ладони, нежно скользящей по его лицу.

— Мастер Дилюк, — раздался рядом другой любимый голос, напуганный, взволнованный, но все еще твердый, ни разу не сорвавшийся. — Давайте я Вам помогу.

— Ад’лин’а, — ее имя сейчас казалось слишком сложным. — Все в порядке.

Он приоткрыл глаза. Мир перед глазами плыл от слез, застилавших его, и в лунном свете он мог видеть только ее силуэт. Она сжимала, наверняка до побелевших костяшек, пальцы на переднике и стояла, опустив голову.

— Я сам, — выдохнул он, когда она приблизилась, и, шипя и продираясь сквозь невыносимую боль, он все-таки поднялся на локтях и позволил Дилюку подтянуть его в сидячее положение.

— Кайя, — наконец тихо сказала Аделинда. — Не геройствуй, сейчас это никому не нужно. Разреши нам помочь… И доживи, пожалуйста, до утра.

До утра? Интересно, почему именно до утра? Что поменяется, когда солнце снова взойдет над горизонтом? Сработает какая-то магия, которая уничтожит все цветы в его легких, и он неожиданно затанцует и запоет? Или это была ее просьба побыть с ними хоть еще немного? Отрицание реальности, если хотите. Да, скорее второе. В конце концов, любой матери, пусть и чисто номинально матери, и даже не родной, да и не матери совсем, но все же — больно терять своего ребенка. Так что, кажется, у него только что и правда появилась мотивация пережить эту ночь.

— Пей, — Дилюк сунул ему под нос склянку с прозрачной жидкостью. Кайя послушно выполнил приказ, едва не давясь горечью, влитой в него. Да, с такими настойками, кажется, целители не церемонились и не добавляли туда никаких вкусовых добавок. В конце концов, подобные обезболивающие были крайней мерой. Для неизлечимо больных. Помочь им пройти до конца без мучений.

— В ней Гидро Барбары, она лично их для меня делала. Должна подействовать быстро, — утешил его Дилюк и аккуратно помог ему улечься назад.

Кайя снова свернулся калачиком, закрывая глаза и утыкаясь лбом в жесткую ткань брюк.

— Люк, — тихо попросил он, когда понял, что связывать слова в предложения легче не становилось — сознание путалось и плыло — но теперь это получалось не так болезненно. — Останься.

— Конечно, — легко согласился тот, тихо отдал распоряжение Аделинде, отправляя ее и уверяя, что глаз с него не спустит. Осторожно поднялся под возмущенное мычание Кайи, который потерял свой основной источник тепла, объясняя, что ему нужно хотя бы снять ботинки и жилет. Сбросил с себя все лишнее и нырнул к Кайе под одеяло, окутывая запахом своего парфюма и теплом.

Боль постепенно отступала, оставалась только блаженная пустота и отсутствие любых рамок и барьеров. Сознание оставило его на границе реальности и сна. И когда жжение прекратилось совсем, а Дилюк рядом перестал возиться, найдя удобное положение, Кайя, вымотанный таким долгим приступом, уткнулся ему в плечо, закрыл глаза и провалился в столь желанное небытие.