Дорога до дома была полна натянутого молчания. Дилюк рассматривал прохожих, дома, деревья, проезжающие машины: что угодно, только бы не смотреть на идущего рядом Кайю. Изредка он ловил его обеспокоенный взгляд на себе, но тут же, дергаясь, словно от удара током, отворачивался и старался не думать о том, что сейчас грядет.

Они быстро прошли по подъездной дорожке, Дилюк дрожащими руками открыл входную дверь, бросил ключи в специальную тарелку, в которой они держали разные нужные мелочи вроде монет и кошельков, и двинулся прямиком на кухню.

— Я сделаю нам кофе, — коротко бросил он, не оборачиваясь. 

Кайя плелся следом, даже не пытаясь возразить или растормошить Дилюка. На его лице застыло волнение вперемешку с какой-то странной эмоцией, которую сложно было прочитать. Стыд? Чувство вины? Отчаяние? Все и сразу?

Вздохнув и оставив попытки разобраться в состоянии друга, он быстро достал фильтры, кофе, заполнил контейнер водой и уставился на капли, стекающие по стенкам кофейника. Оборачиваться и начинать не хотелось.

Руки сами потянулись к холодильнику. Где-то у него были заготовки для корзиночек, которые он собирался делать на завтра. Сейчас он взобьет крем, заполнит их и отправит целый поднос остывать.

Кайя сидел за стойкой посередине кухни и молчал. Наблюдал за каждым действием Дилюка со своим непонятным выражением, но молчал.

— Я влюбился, — наконец, когда тишина стала совершенно невыносимой, сказал Дилюк. Он так и не решился поднять глаза и взглянуть другу в глаза, чтобы посмотреть на его реакцию. 

— В кого? — мягкий, медовый голос звучал тихо и натянуто. 

Кайя не должен говорить таким тоном, ему это совершенно не подходит. Эта мысль больно кольнула под ребрами.

Дилюк был виноват в том, что Кайя расстроен и совершенно не понимает, почему его лучший друг в таком раздрае, боится сказать лишнее слово, чтобы тот снова не рявкнул на него. 

— Это… неважно. В того, в кого влюбляться было нельзя. — И тем не менее, сказать правду, как и вести себя иначе, сейчас было совершенно невозможно. 

— Она… встречается с кем-то? — медленно, почти по слогам спросил Кайя. Было ощущение, что вопрос дался ему с трудом.

Дилюк с опаской поднял глаза. Теплого оттенка бронзовая кожа посерела, разноцветные глаза выглядели тусклыми и безжизненными, но тем не менее, Кайя быстро постарался улыбнуться, когда встретился взглядом с Дилюком. Даже сейчас. 

— Нет. — Покачал головой Дилюк и отвернулся. Смотреть на эту улыбку было больно и сладко одновременно. Совершенно неправильно. Дилюк готов был сам себя похоронить в чувстве вины за свои отвратительные чувства. Как же так вышло?

— Она замужем? — сделал еще одно предположение Кайя. Его голос все еще звучал так, словно ему было больно. 

Ужасное предположение: влюбиться в замужнюю даму было бы тоже сложно и неправильно, но совсем иначе. По крайней мере, он не смотрел бы тогда в зеркало с неприязнью и мыслью: «Мужеложец». 

Дилюк снова отрицательно помотал головой и достал из холодильника ингредиенты для крема.

— Несовершеннолетняя?

Сразу вспомнились подколки Йоимии, когда Кайя разговаривал с Барбарой. Вот если бы он влюбился в нее…. О! До Дилюка неожиданно дошло, над чем именно подшучивала подруга. Она думала, что он разглядывал Барбару, а не Кайю. Уж лучше бы так. Подождать три года не проблема, а засматриваться на разноцветные глаза и пушистые ресницы, на длинные тонкие пальцы очевидно мужских рук… Дилюк быстро остановил себя. Именно из-за таких мыслей они сейчас и ведут беседу, в которой он даже голову поднять боится.

— Почему тогда нельзя? — почти с отчаянием спросил Кайя, исчерпав все идеи.

— Это не она, а он, — быстро, пока не передумал, выдохнул Дилюк и взглянул на друга с обреченностью идущего на эшафот.

Кайя уставился на него, как на невиданную зверюшку, и почему-то нервно усмехнулся.

— Ты… влюбился в парня?

— Ужасно, да? — Дилюк почувствовал себя совсем уж подавленным. Если Кайя посмеется над ним сейчас, его сердце этого не выдержит.

— Эмм… — тот сделал паузу и почесал затылок. Теперь он выглядел виноватым, и такое развитие событий оказалось самым неожиданным. — Если ты ждешь от меня осуждения или лекции о том, что мальчикам нельзя любить мальчиков, то… я не лучший для этого кандидат.

Видимо, на лице Дилюка так очевидно читался вопрос, что Кайя неловко пожал плечами и отвел взгляд.

— Я никогда не рассказывал, как я жил до церкви, да? — получив отрицательный ответ, он продолжил: — Я был… как бы выразиться… в плохой компании.

Кайя снова усмехнулся и, внимательно вглядевшись в лицо своего собеседника и убедившись, что его все еще слушают и не намерены отчитывать или осуждать, заговорил снова:

— Мы устраивали шумные вечеринки, ходили по клубам, я солировал в одной местной группе, и у нас были свои поклонники. Алкоголь, сигареты, девочки, мальчики: там все было. Кто-то баловался травкой или чем-то потяжелее. Я к этой дряни никогда не притрагивался, но остальное…

— Ты был в ЛГБТ кругах? — с неверием переспросил Дилюк, с трудом осознавая, что он только что услышал.

— Ну, можно и так сказать, — кивнул Кайя. — Там было много гетеро-пар, но и однополых хватало. К ним все хорошо относились, принимали, как своих всегда. Мы были союзниками.

— А ты сам тоже?.. — закончить свою мысль и озвучить вопрос полностью Дилюк так и не смог, только взмахнул руками, надеясь, что Кайя догадается, что именно он имеет в виду.

— Нет, мне не доводилось, — чуть более расслабленно улыбнулся Кайя, когда понял, что его собеседник, конечно, в шоке, но злиться и топать ногами на него не станет, — хотя я никогда не исключал такой возможности. А потом мы с мамой приехали сюда, пришли в церковь и… тут лучше, Люк.

Его улыбка стала совсем уж мягкой, а взгляд растерял все волнение и вину.

— Я понял, что для того, чтобы чувствовать себя хорошо, в себя не нужно вливать литры отравы, не обязательно зажиматься по углам с полузнакомыми людьми, что погоня за славой и за одобрением поклонников — это не так уж и важно. Я раньше даже не задумывался о каком-то так Боге. А теперь я себе жизнь без Него не представляю. 

Он неожиданно вскинулся и посмотрел на Дилюка так, словно сказал что-то не то.

— Но я не осуждаю, ты не думай! Я все еще, признаться, считаю, что любовь может принимать разные формы, и некоторые однополые пары, которые я видел в своей жизни… у них отношения лучше, крепче и здоровее, чем в традиционных браках.

— Кай, но это неправильно! — не выдержав, перебил его Дилюк. — Это не любовь! Это похоть! Это грязно, низко и противоестественно! В начале были Адам и Ева: мужчина и женщина.

Кайя засмеялся, и Дилюк застыл, не совсем понимая, чем вызвана такая реакция.

— Ты же не веришь в Адама и Еву, мы вроде бы решили, что они — красивая сказка для древних евреев, для которых образованный Моисей простым и понятным языком объяснял то, что они и без него знали: мужчина работает, женщина рожает.

Дилюк раздраженно фыркнул.

— Это не имеет значения, существовали ли они на самом деле или нет. Суть остается прежней: в отношениях должна быть женщина и должен быть мужчина. А я мужчина, и я влюбился в мужчину. Это отвратительно и мерзко.

Кайя улыбнулся как-то изломанно и уязвленно. Это не ускользнуло от внимания Дилюка.

— Ну что ты так на меня смотришь? Помнишь Коринфянам 6:10? «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют» В Библии же прямым текстом об этом говорится!

Кайя наморщился, словно проглотил что-то кислое.

— Ты думаешь, что сравнивать любовь с воровством и пьянством — это правильно?

— Но это не любовь! — настаивал Дилюк.

— А что это? Что это, Люк? — Кайя вскинулся, явно оскорбленный. — Расскажи мне, что именно ты чувствуешь к этому «мужчине», в которого ты влюбился!

Они встретились взглядами. Один — нахмуренный и обиженный, второй — растерянный и в отчаянии. Даже когда Кайя был зол, когда он был готов драться за свои убеждения до последнего, когда поджимал тонкие губы, когда нервно сжимал кулаки и потирал ихтис, вытатуированный на запястье — даже тогда он был прекрасен, идеален, завораживающе красив. Дилюк чувствовал себя словно под толщей воды. 

Он подошел поближе и положил ладони на стойку, за которой сидел Кайя.

— Мне нравится его улыбка. Я такой чудесной улыбки никогда в жизни не видел. Во мне все трепещет и замирает, когда он смотрит на меня с мягкой игривостью. Он красивый. Высокий, ладный, словно по самому дорогому лекалу скроенный. Веселый, умный, заботливый, внимательный. Кажется, он всегда знает, что именно мне нужно, что именно меня порадует или развеселит. У него чудесное чувство юмора.

С каждым следующим словом разноцветные глаза распахивались все шире и шире.

— Его обожают дети, и я их понимаю: сам бы его истории с утра до ночи слушал. А еще… — Дилюк нервно выдохнул и продолжил, словно рванул с обрыва. — Он так поет, аж дух захватывает. До того, как он пришел в церковь, я терпеть не мог прославления, а теперь мне хочется быть там каждый раз. Чтобы слышать и видеть, как он поет и играет.

Кайя вскочил из-за стойки. Он выглядел так, словно был в лихорадке, улыбался, словно был немного не в себе.

— Ты! Ты же обо мне? — Он подскочил к Дилюку и схватил его за плечи. — Люк, ответь, прошу тебя, иначе я сойду с ума. Ты же в меня влюбился?

Дилюк виновато опустил голову.

— В тебя, Кай. — Он вздохнул и совсем уж тихо продолжил. — Прости. Я не знаю, что с этим делать, как с этим справиться. Ты можешь уйти и больше не видеться со мной, если считаешь, что это ужасно. Прости.

Крепкие руки — абсолютно точно мужские, не ошибиться — сжали его в объятиях, вышибая из Дилюка весь дух.

— Ты дурак, что ли? — Кайя смеялся. Счастливо и заливисто. Сложно было поверить, что еще пару минут назад он сидел понурый, готовый расплакаться. — О, Боже, да как же такое могло произойти? Моя очередь, да? Посмотри на меня. Пожалуйста!

Дилюк неохотно поднял голову и заглянул в дикие разноцветные глаза, в которых сейчас не было ни капли здравого смысла. И охнув, застыл, когда понял, как непозволительно близко оказались их лица. Еще чуть-чуть и…

— Люк. Когда ты сказал, что не можешь мне рассказать, почему расстроен, я решил, что ты понял. Понял, что я в тебя влюблен. В тебя, понимаешь? Взаимно, как выясняется!

Дилюк шарахнулся от него, как от чумы.

— Ты что? — и сделал еще шаг назад. — Кай! Так нельзя! Это неправильно! Даже если взаимно!

Кайя посмотрел на него взглядом уставшего родителя, у которого ребенок носился по дому целый день, отказываясь слушаться.

— Люк, то, что ты сейчас описал… твои прекрасные чувства. Разве они похожи на похоть? На грязь? На разврат?

— Кай, я так не могу, прости, — потупившись, ответил Дилюк и еще увеличил дистанцию между ними. Для верности.

— Хорошо. Я тебя услышал. — Мягкий медовый голос звучал отрывисто и разочарованно. — И что нам теперь делать?

— Не знаю. — честно ответил Дилюк, все еще не поднимая головы.

— Я тоже. — Кайя вздохнул медленно и глубоко. — Давай хотя бы не бегать друг от друга. Ты дорог мне, Люк, я не хочу тебя потерять. Если все, что у нас с тобой получится — это дружба, я согласен. Давай дружить дальше.

— Хорошо. — обреченно и с тоской, давя жгущее чувство в груди, приносящее тяжесть и почти физическую боль, ответил Дилюк и, наконец, посмотрел на Кайю. — Нам нужно как можно скорее избавиться от этого наваждения. «Если же твоя рука или нога влечет тебя ко греху, отсеки ее и выбрось вон. Лучше войти в жизнь калекой, чем с двумя руками и двумя ногами быть брошенным в вечный огонь.» /От Матфея 18:8/ И, если для того, чтобы быть с Богом, нам придется оторвать от себя эти чувства, так тому и быть. Бог важнее.

— Бог важнее. — эхом едва слышно отозвался Кайя и отвернулся. — Увидимся перед службой в воскресенье, хорошо?

Не дожидаясь ответа, он быстрым шагом направился к входной двери. Щелчок. И тишина.

Дилюк стоял среди кухни и бессмысленно разглядывал стену. Он все сделал правильно. Он это точно знает. Почему тогда так плохо?

***

Подготовка к Рождеству шла полным ходом. В церкви поставили елку, обвесили мишурой все доступные крючки и картины, группа прославления активно готовилась к рождественской службе. 

В этом году их ждало белое Рождество, и все были этому несказанно рады. Не каждый год в Монде выпадал снег, а уж ровно под праздник, так совсем редкость. Мальчишки играли в снежки, девочки лепили снеговиков, атмосфера была праздничная, люди были в предвкушении. 

Дилюк тоже был в предвкушении, но его радость омрачали темные и невеселые мысли. 

С момента их разговора прошло примерно три недели, и с каждым днем становилось все сложнее. Они договорились дружить. Честно и искреннее: он не сомневался в искренности Кайи. И Дилюк старался. Изо всех сил старался. Они по-прежнему ходили с группой в кино, встречались на репетициях, Кайя даже заглядывал к нему домой после университета, чтобы Дилюк играл ему на клавишах.

Казалось, что ничего не изменилось. Кайя продолжал улыбаться так, что Дилюк забывал, как дышать, подкалывал, устраивал свои гамлетовские драмы, вызывавшие смех, клянчил кофе, периодически таскал пончики к службе, дразнил, дурачился, хлопал по плечу… все было, как раньше, и Дилюк никак не мог понять почему. У них же был разговор, и для них обоих он был тяжелым и неутешительным. Почему тогда Кайя ведет себя так, словно его не было? Может быть, у него просто дружить получается лучше? Или ему не так плохо, как Дилюку? Или ему уже все равно? Неужели разговоры про чистоту чувств были лишь разговорами, и как только ему отказали, Кайе тут же стало неинтересно с ним возиться?

— Ах, какая чудесная погода! Поиграем в снежки, Люк? — вытащил Дилюка из размышлений виновник всех его переживаний, шагая рядом и безмятежно улыбаясь.

— Ты что, маленький? Какие снежки? — буркнул тот и отвернулся со вздохом. Нет. Так нельзя, это грубо. — Кай, ты же знаешь, у нас нет времени на это. — поправился он. Так уже лучше.

— Да-да, у тебя никогда нет времени на веселье. — Кайя со смешком пожал плечами и продолжил рассказывать то, что они обсуждали до этого. — Кстати, Барбара сказала, что хочет в это воскресенье вести прославление.

— И что на это сказала Джинн? — Дилюк глянул на него искоса, выискивая во взгляде и поведении друга что-нибудь из ряда вон выходящее. Что-нибудь, что дало бы ему зацепиться за мысль: Кайе не все равно.

— Пока ничего. Сегодня обсудим этот вопрос. У Барбары отличный потенциал, не думаю, что Джинн будет против. Сколько ей еще в бэк-вокале болтаться?

В кармане зазвонил телефон. Увидев в этом возможность отвлечься от бесконечного хоровода мыслей, Дилюк быстро вытащил его из кармана. Отец.

С отцом, хоть они и жили под одной крышей, Дилюк старался пересекаться меньше в последние дни. Так же, как и с группой, да и в целом, со всеми остальными. Перспектива того, что он скажет что-нибудь, что раскроет его чувства, даст всем понять о том, какой он ужасный мужеложец, и что он спит и видит, как бы поцеловать своего лучшего друга, вызывала неконтролируемый ужас. 

Поколебавшись несколько секунд, Дилюк все же нажал на кнопку «Принять». Отец обычно звонил только по делу.

— Алло.

— Дилюк, ты где сейчас? — раздался в трубке глубокий голос Крепуса.

— С Кайей на репетицию иду.

— Ах, да, пятница же! — вспомнил он. — Отлично. Тогда встреть курьера с украшениями. Я не успею сегодня в церковь заехать. 

— Хорошо, отец. — послушно согласился Дилюк. 

Принять заказанные еще полторы недели назад украшения для елки ему не составит труда, а еще заставит отлипнуть от разглядывания Кайи. Чем меньше возможности для соблазна, тем быстрее, получится, справиться с грехом. Как говорится в Библии: «Если твой правый глаз влечет тебя ко греху, вырви его и отбрось прочь. Лучше тебе потерять часть тела, чем всему телу быть брошенным в ад» /От Матфея 5:29/. 

Глаза вырывать, это по мнению Дилюка было немного перебор, а вот сознательно отстраниться от ситуации и как можно меньше позволять себе думать о ней, было идеей здравой.

— И еще, если будет время, развесь мишуру в холле. И начини украшать елку.

Стоило только пожелать меньше соблазна, и теперь отец загрузит его по самые уши? Боже, за что?

— А, да, и там на кухне у шкафчика дверь болтается, прикрути, пожалуйста.

— Конечно, отец. — обреченно вздохнул он и собрался повесить трубку.

— И передавай привет Кайе! — в последний момент бросил отец.

— Тебе от него тоже, — машинально ответил Дилюк и огляделся, нажимая кнопку отбоя. Стоп. А где Кайя?

Кай? — озадаченно бросил в воздух он и, увидев свежие следы на снегу под деревом, направился туда. Что опять было на уме у этого неугомонного человека? Почему он никогда не мог быть серьезным? И вообще, Дилюк все еще злился за то, что Кайя слишком хорошо с ним дружил. Слишком. Хорошо.

Отпечатки подошв ботинок, подозрительно похожие на те, что носил его друг, уводили за массивный ствол. Дилюк подошел поближе.

— Кай?

Сзади раздался шорох и вместе с ним ему на голову прилетела охапка снега. Ясно. Понятно.

Дилюк развернулся на месте с яростным взглядом. Кайя стоял, держась за одну из разлапистых веток — абсолютно зеленую, ни одной снежинки! — и смеялся. Ярко, солнечно, так, как умел только он. Разноцветные глаза смотрели с мягким задором, с трепетной, как выяснилось, влюбленностью, с той самой эмоцией, с которой Кайя смотрел на него… кажется, всегда. Как долго он вообще был влюблен?

— Клянусь, я тут ни при чем! — прохохотал Кайя и отпустил ветку. На голову Дилюка прилетел еще ворох снежинок: оказывается, на ветке все же что-то оставалось.

Дилюк медленно наклонился и с вызывающей основательностью слепил снежок. Этот! Этот! Он ему сейчас покажет! 

Снежок полетел в точно в цель: Кайя даже не пытался уклониться. Только продолжал смеяться и смотрел так, что в груди щемило от нежности в его глазах:

— Ах, в самое сердце! В самое сердце, мое солнце! — местный Гамлет схватился за грудь и заохал.

Дилюк почувствовал, как заливаются краской те части лица и груди, которые еще не успели покраснеть от холода. Такого Кайю хотелось прижать к себе, сцеловать его улыбку, коснуться губами намечающихся от постоянного смеха морщинок уголках разноцветных глаз, провести пальцами по порозовевшим от холода скулам…

Жестко одернув себя — да сколько можно взращивать в себе эти отвратительные мысли — Дилюк наклонился и машинально собрал снег в еще один комок. Взглянув на свои руки почти растерянно, он понял, что нашел отличный способ отвлечься.

— Беги, Кай. — ухмыльнулся он. Даже очень натурально. Он снова был зол. На себя за то, что грешил; на Бога за то, что создал его таким и вложил в голову противоестественные желания; на Кайю за то, что тот был таким красивым, таким ласковым, таким понимающим, таким… Таким Кайей.

— Беги. — почти злорадно добавил он и рванул следом.

Кайя мчался вокруг дерева, продолжая смеяться во весь голос:

— Пощады! Пощады! — хохотал он. — Милосердие, Дилюк! Бог велел быть милосердным!

Дилюк тоже просил пощады и молил Бога о милосердии. Каждое утро и каждый вечер. Разговаривал, пытался услышать его голос в ответ. Со слезами на глазах изо всех сил искал в себе Святой Дух и его наставления. И ничего. Тишина. Впервые в жизни Бог молчал.

Размахнувшись, он запустил снежок. Кайя веселился, и Дилюку тоже хотелось. Очень хотелось. Но как заставить себя? Как его друг умудрялся быть таким расслабленным, как у него получалось быть рядом и продолжать смеяться? В чем секрет?

В этот раз снежок прилетел Кайя в плечо. Нелепо взмахнув руками и ойкнув, он повалился на землю, потеряв баланс.

— О, Боже! Кай, ты как? — Дилюк моментально оказался рядом.

Кайя лежал на снегу, закрыв глаза. Блаженная улыбка не сходила с его лица. Он приоткрыл один и нахально ухмыльнулся. А потом, раскинув руки и ноги, принялся делать снежного ангела:

— Прекрасно! Лучше не бывает!

Дилюк закатил глаза. Этот показушник!

— Давай, вставай. — протянул он руку и подошел ближе.

Тонкие пальцы музыканта потянулись к нему, а улыбка на красивом лице стала совсем уж злодейской. Резким движением Кайя дернул его на себя и, ловко перевернувшись, завалил Дилюка на снег. Нависнув над ним, он подмигнул и заговорил с притворным укором:

— Ай-яй! Посмотри, что ты наделал. Ты испортил моего снежного ангела. Не стыдно тебе, Люк?

Дилюк собрался возмутиться. Дилюк собрался его отчитать. Дилюк собрался…

Закатное солнце подсвечивало растрепанные пряди, делая блики на ультрамариновых волосах оттенков лаванды и розового. В улыбке была скрыта вся трепетность мира: такое не сыграет даже Кайя. Острые скулы выглядели совсем уж скульптурными в тени, разноцветные глаза смотрели на него, как на самое прекрасное произведение искусства в мире.

Как же его хотелось поцеловать. Опять. Снова. Такого красивого, теплого, родного. Такого…

Нельзя. Нельзя продолжать думать в этом направлении. Нужно остановить происходящее сейчас безумие. Неправильно. Это так категорически неправильно.

— Хватит. — буркнул он и легко толкнул Кайю в грудь, пытаясь выбраться. Тот моментально посерьезнел и отодвинулся.

— Идем. Джинн отчитает нас обоих, если опоздаем. — Дилюк поднялся и начал отряхиваться, всеми силами избегая смотреть на друга. 

— Хорошо, — обреченно сказал Кайя. — Ты прав, нужно поторопиться.

Быстро оказавшись рядом, но оставшись на порядочном расстоянии, чтобы не нарушать личное пространство раздосадованного собеседника, он тоже принялся отряхиваться.

— Пойдем. — бросил Дилюк и, не дожидаясь ответа, побрел в сторону церкви.

Когда же это прекратится? Сколько это может продолжаться? Боже, пожалуйста, дай сил и терпенья справиться с наваждением, не прогнуться и не упасть с пучину греха. Аминь.

***

Кайя нагнал его уже у входа в церковь.

— Люк, подожди. — изящная ладонь опустилась на плечо, заставив Дилюка замереть. Обернуться он так и не решился. — Я, наверное, последний человек, с которым ты сейчас хочешь что-то обсуждать, но… я же вижу, как ты мучаешься.

Кайя сделал шаг вперед и почти зашептал.

— Поговори со мной, Люк. Я не хочу быть причиной твоих страданий. — вторая ладонь легла на плечо, и Дилюк поежился. Близко, тепло, интимно. Как же они сейчас выглядели со стороны? Почти, как парочка влюбленных.

— Кай, нас могут увидеть. — чуть более нервно, чем следовало бы, шикнул Дилюк.

— Я не делаю ничего плохого. — обиженно и уязвленно ответил Кайя. Ладони сжались сильнее.

— Сделай. Шаг. Назад.

За спиной послышался удивленный вздох, тепло чужих рук исчезло с плеч. Кайя мгновенно послушался.

— Знаешь, Люк. — медовый голос едва заметно дрожал. — Я стараюсь изо всех сил. Притворяюсь, что никакого разговора между нами не было, в меру своих возможностей поддерживаю тебя, пытаюсь быть рядом, когда я нужен, но не подходить слишком близко. Ты хотел дружбы, и я…

— Это ты хотел дружбы! — резко и зло прервал его Дилюк, порывисто разварачиваясь.

— Значит… тебе не нужна наша дружба? — мертвым голосом спросил Кайя, отступая и моментально серея.

— Кай! Ну какой ты мне друг!

Гнев и обида себя, на мир, на Бога, на Кайю, на все на свете застилала глаза, мешая связно говорить и думать. Дилюк всплеснул руками и продолжил, перебивая начавшего что-то отвечать друга.

— Какой. Ты. Мне. Друг! Я же ни о чем другом не могу думать. Когда ты рядом, все, чего я хочу — взять тебя за руку и поцеловать! Я не знаю, что с собой делать! Я молюсь и молюсь, я уже перевернул весь интернет и всю Библию в надежде понять, как избавиться от этих мыслей. Как ты вообще можешь быть таким спокойным? Как ты можешь смеяться и шутить, когда знаешь, что погряз в таком грехе?

Кайя ошарашенно моргнул. Открыл рот, а потом снова его закрыл. Как выброшенная на берег рыба. Как человек, у которого только что выбили землю из-под ног.

— Вот как. — тихо и безэмоционально, наконец, сказал он. — Вот значит как. — повторил он с горечью. — Если тебе так плохо рядом со мной… оставить тебя в покое?

Кайя хмыкнул и тряхнул головой.

— А впрочем, знаешь что? Не отвечай. Я и без того знаю, что ты скажешь, но произнесенные вслух, твои слова меня добьют. — Он помедлил, а потом продолжил: — Прости, Люк. Не держи на меня зла, пожалуйста. Благослови тебя Господь.

Порывисто развернувшись и не дав Дилюку возможности ответить, Кайя ринулся прочь. Прочь от церкви, прочь от Дилюка, прочь от их чувств. 

Внутри разливалось ощущение пустоты. Ощущение, что он сделал что-то неправильно. Свернул не туда на одном из поворотов, не услышал чего-то, что Бог пытался ему сказать. 

На глаза наворачивались слезы. Дилюк только что оттолкнул того, кто — после Бога и отца — принял и полюбил его таким, каким он был: с дурным нравом, сложными вопросами, сомнениями, страхами, уязвимым и разбитым. Оттолкнул, потому что подобная связь была неправильной и полной порока. 

Но разве такая любовь могла быть грязной?

Медленно развернувшись, Дилюк побрел в сторону церкви. Бог снова молчал, а такой важный в данный момент вопрос, все еще оставался без ответа.