Из окна льется молочный, практически белый свет. Но если поднять взгляд на окно, то можно утонуть в утомляющей серости. “Слишком много серого,” - думается ему. Он пытается медленно моргнуть, но не слишком, иначе надсмотрщик напротив решит, что он вот-вот заснет или отключится. А ему новые вопросы не нужны. Вопросы здесь постоянно превращаются в проблемы.
Врач что-то говорит, как ему самому кажется - важное. Парень смотрит равнодушным взглядом на то, как шевелятся чужие полные губы. Ему хочется хмыкнуть - вид у доктора нелепый. Большие губы, квадратная челюсть, сверкающая лысина (чересчур сверкающая для такого молодого человека), и весь несуразный образ завершают нелепые круглые очки.
Очки.
Овальные, прямоугольные, скругленные, квадратные, сетчатые и полосатые. Все они мелькают картинками из прошлого, ворошат память и заставляют неприятный холодок пробежаться по спине. Круглые в толстой черной оправе лежат на журнальном столике в гостиной, пока их хозяин, заботливо завернутый родителями в плед, дремлет на диване. Полосатые ярко красные он сам нахлобучивает прямо в магазине, бумажка ценника неприятно врезается в кожу, а за спиной слышится гиенистый хохот дружков. Скругленные, перебитые, с каплями крови и треснувшим стеклом валяются в мусорке у бара в центре города - он определенно где-то видел их до этого.
- Рауль? - его имя отзвуком доносится до него, заставляя заметно выпрямиться на неудобном стуле.
Он сосредотачивает взгляд на человеке в белом халате. “Арсений Дмитриевич” - напоминает себе имя лечащего врача, проскользнув взглядом по именному бейджику, прикрепленному к карману. Смотрит выше, спотыкается о кусочек серого дешевого пиджака - полиэстер сверкает даже в тусклом, естественном освещении. Раулю хочется усмехнуться, но он сдерживается (по крайней мере старается сдерживаться).
- Я сказал что-то забавное? - Арсений Дмитриевич пытается звучать доброжелательно: бархатистый баритон заполняет комнату, пока на чужих губах появляется легкая полуулыбка.
Рауль видит за всем этим заготовленное наказание. Он почти уверен, что его накачают таблетками, если он скажет что-то не то.
- Нет, пиджак у вас симпатичный, - нагло лжет, сдерживая рвущийся наружу оскал.
- Спасибо, - доктор крутит в пальцах ручку, противно поскрипывающую так, что Рауль морщит нос, - Я считаю, что ты отлично справляешься. И уже почти идешь на поправку.
“Идешь на поправку” - Рауль позволяет себе повторить эту сладкую, покалывающую кончик языка, как конфета-шипучка из далекого детства, фразу. Он в очередной раз медленно моргает, смотрит в сторону окна и замирает. Неподвижная черная точка приковывает его внимание, отрезая от происходящего внутри маленького кабинета. Он почти вздрагивает, когда она начинает шевелиться. Только он боязливо думает о том, что далек от “выздоровления”, как понимает, что это обычная муха. Насекомое сидит на стекле, перебирает лапками и даже не пытается выбраться наружу.
Странная она.
- Заторможенные реакции это нормально, побочное действие лекарств, - доносится до него голос Арсения Дмитриевича, заставляющий оторвать взгляд от равнодушного насекомого.
“Откуда здесь взяться мухе в конце зимы?” - запоздало думает парень, возвращаясь к окну. Он рыщет по стеклу взглядом в попытке отыскать ту же черную точку. Но ее уже нет.
- Ты можешь быть свободен на сегодня, - произносит ровным голосом и сверкает желтоватыми зубами.
Естественно никто не отпускает его слоняться по больнице - за ними всегда присматривают сотрудники. Стоят у стен, поливают цветы, чересчур внимательно читают книжки. Рауль не знает зачем этот спектакль - все же все понимают. Но может им самим это нравится? Так убогая работа в больничке превращается во что-то значимое, в подобие сложной игры или квеста какого-то.
Какие же они все жалкие.
В общей гостиной, зале, холле - Рауль не знает, какое название дать этому помещению, - как всегда, высажен лес из одинаково серых лиц. Блеклые головешки выглядят пугающе, все словно выкрашены в одинаковый бледный цвет, даже парнишка с рыжими волосами как будто занесен слоем пыли. Рауль пытается скрыть гримасу презрения, тут же сменяющуюся на страх. Он боится оказаться таким же. Устраивается у стены - здесь редко сгоняют в общую кучу и, если не обращать внимание на пациентов-зомби и решетки на окнах, то можно подумать, что он в санатории. “Сто лет в санаториях не был,” - смутно припоминает Рауль, пытаясь выцепить обрывочные воспоминания, но все оказывается без толку. Он возвращается к разглядыванию собравшихся. В серых лицах, уставившихся перед собой или в экран плоского, новенького телевизора, нет ничего интересного. Во всех кроме одного.
Какая банальщина.
Ему самому стыдно за такие мысли, но против фактов идти не получается. Рауль отфыркивается, когда замечает улыбку на искусанных красных губах. Он не знает, как описать отношения с этой особой: имени ее он не знает, ни разу с ней не заговаривал, но все время ловит ее взгляд на себе во время прогулок. И так продолжается с начала зимы - вероятно, это была зима, Рауль не очень уверен, поскольку плохо ориентируется во времени теперь. По крайней мере он помнит, что тогда шел снег.
Знакомая незнакомка вновь смотрит на него, выдергивая из бессмысленных размышлений, пилит взглядом карих глаз, словно пытается подозвать парня к себе. Рауль вспоминает нелепую сцену: она удивительно ясно помнится. Забавно, ведь все его прошлые воспоминания дребезжат и ломаются, стоит чуть сильнее на них сосредоточиться.
- Здесь занято, - звучный голос разбил тишину помещения, когда он подошел к свободному креслу.
Девушка тут же вытянула ноги на сидение, замерев в очевидно неудобной позе, и принялась прожигать Рауля взглядом. Смешливые искры веселья заплясали в чужих глазах, заставив парня неприятно скрипнуть зубами. Он мог бы скинуть ее ноги, но умалишенная возможно закричала бы, а это означало настоящие проблемы. Рауль старался избегать даже мелких стычек со своими соседями по несчастью.
Сегодня же они молча перекидываются взглядами. Пока он не проходит мимо, чтобы выйти к коридору, ведущему в сторону его палаты. Цепкие пальцы хватают за запястье и удерживают на месте. Рауль не сразу понимает, что происходит - его давно никто не касался. Он медленно поворачивается к девушке, сверкающей озорным взглядом.
- Чего тебе? - раздраженно шипит он, прежде чем та успеет хоть что-нибудь сказать.
Стоит ему задать вопрос, как девушка, готовящаяся что-то сказать, захлопывает рот и сжимает губы в тонкую линию. “Красивые,” - отрывисто думает Рауль, скользнув по фигуре облаченной в темно-серую одежду.
- Ты тоже их видишь? - заговорческим шепотом произносит девушка, приподнимаясь с насиженного места и сильнее цепляясь отросшими ногтями в схваченную руку.
Раулю почти больно от этой хватки - еще немного и останутся вмятины от ногтей. Такое будет тяжело объяснить лечащему врачу.
- Кого? - он с трудом удерживает себя от того, чтобы закатить глаза.
- Мух, дурачок, - она смягчает свой тон, смотрит на его растерянное лицо, а потом, встряхнув волосами, отталкивает его.
Рауль таращится на эту сумасшедшую, заливающуюся громким, визгливым, почти ведьмовским хохотом. Он ожидает, что сейчас набегут санитары и устроят им обоим взбучку, но все как-будто испарились.
- Ну и лицо у тебя, - говорит девушка, просмеявшись, и перекидывает ноги через подлокотник кресла.
Ему очень хочется послать ее, но он сжимает кулаки и уговаривает себя держать рот на замке. Зато психичка вновь ерзает в кресле, приподнимается и протягивает руку.
- Я Тори, кстати, а то че мы в кошки-мышки играем, - ладонь у нее тонкая, с длинными, аккуратными пальцами и короткими ногтями.
Рауль цокает языком и отворачивается - ему хочется поскорее сбежать в комнату от этой девушки. Он не собирался заводить тут дружбу, особенно, если его планируют скоро выпустить. Потому прячет руки в карманы (довольно глупо со стороны руководства позволять им носить одежду с незашитыми карманами, какой-нибудь псих может протащить что-то опасное) и презрительно - он надеется, что взгляд вышел именно таким, - смотрит на Тори.
- Не хочешь? Ну и ладно, - она равнодушно пожимает плечами, резко опуская руку, и поворачивается в сторону телевизора, - Вали куда шел.
Он смотрит на нее еще пару секунд, но девушка уже не обращает на него никакого внимания. Рауль разглядывает короткие волнистые локоны, тонкое запястье с черным пятном-татуировкой - отсюда он не может разглядеть, что изображено на бледной коже. “Чем я занимаюсь?” - рассерженно думает он, разворачиваясь и шагая в свою комнату, сталкиваясь по пути с сотрудницей. Парень почти готов зарычать на нее и брякнуть что-то из разряда “Почему вы не следите за этими психами?”, но вовремя сворачивает по коридору направо и оказывается у двери собственной спальни.
Нет. Камеры.
Рауль пластом падает на скрипнувшую кровать и утыкается лицом в мягкую подушку. Зарывается носом в наволочку, пахнущую порошком и больницей. Даже постельное белье провоняло этим чертовым запахом. Рауль думает сдернуть все с кровати, следом избавившись от одежды, но знает, что этот жест никто не оценит. А если он будет “хорошим мальчиком”, то у него появится шанс выбраться отсюда.
Его выпустят на волю.
Не в очередную клетку. А туда, где морская вода оседает солью на плечах, где ветер закручивает волосы в ненавистные кудри, где солнце согревает кожу сколько угодно времени, а не отведенные два часа прогулок. Он невольно ныряет в дробные воспоминания о прошлом. Тогда ему плевать было на все эти вещи, его больше волновали длинноногие девчонки, ядреный кислый алкоголь, дорогие вещи, пахнущие натуральной кожей, и яркие колеса. Эти самые таблеточки только с ним и остались. Да и те: траурных цветов. Приглушенных, как вся его жизнь.
Руль издает невнятный звук раздражения, поворачивает голову к окну и смотрит на решетчатое небо. Он прикрывает глаза и старательно восстанавливает вид из окна его спальни. Там не было никаких решеток, только тень, отбрасываемая синей елью, и безграничный простор светлого неба.