— Почему ты морщишь носик? — Чанёль будто издевается таким вопросом, но Бэкхён и правда морщит нос, когда выходит на улицу, подгоняемый Чондэ. Рыцарь выпытал у того, чтобы он взял что-то помимо вина, а это явно послужит созданию некоторых вопросов. На самом деле, на улице не холодно, нет ветра, а Чондэ нарядил Бэкхёна в свою теплую кофту с высоким горлом под куртку. А внутренний холод всё еще не вернулся, будто бы причин выйти на улицу появилось больше.

— Меня не радует быть насильно ведомым куда-то, куда я идти не хочу, — признается Бэкхён, отмечая, что Чондэ идет впереди, если говорить тихо, тот и может не услышать. Бэкхён всё же ввязался в работу после обеда, мышцы от непривычной деятельности уже стали немного ныть.

— Ты же любишь греть уши чужими разговорами, — Бэкхён показательно зыркает на Чанёля, даже в шутку делает пальцы, словно царапается. Тот смеется, привлекая этим внимание Чондэ, которому приходится оглянуться, — расскажешь потом матери, чем мы тут занимались, всё для тебя.

— Если бы вы меня попросили не говорить, я бы не сказал.

— Я попрошу, — вмешивается Чондэ, смотря достаточно строго, — вы не хотите с нами? Мы так себе компания, но я посчитал, что в одиночестве будет еще скучнее.

— Я бы предпочел не пить вино.

— Рыцарям нельзя пить? — уточняет Чондэ. Будто бы его какой-то внутренней целью было сбить с Бэкхёна звание рыцаря в своем доме. Получалось почти идеально, если не учитывать, что он и не пытался. Рыцарям нельзя было ничего, что было частью светских мероприятий. Даже есть на людях. Что же говорить про алкоголь, не распитый даже во время войны.

— Можно, просто я не могу.

— Что-то не так?

— Я напиваюсь, — Бэкхён неловко улыбается, смотря на Чондэ, которого это удивляет. Он понятливо кивает и отворачивается, чтобы наконец не идти спиной вперед. Он поверил? Чанёль — нет, скептический смешок его Бэкхён слышал. Тот знает слишком много, а что не знает, может додумать в силу своего знания.

— Зато рыцари могут пить яды.

— Правда? — уточняет Чондэ, не оборачиваясь. Бэкхён даже было замахивается на Чанёля, чтобы его отругать за такое, но вовремя себя одергивает и неловко моргает, отводя взгляд. Он убьет этого Ким Чондэ, если королеве вдруг покажется, что рыцарь стал слишком свободным. А он стал. За один день ничего не изменится, но это странное чувство вседозволенности губило. Бэкхён проглатывает смущение.

— До поры до времени, — неуверенно отвечает он, — просто более устойчивые.

— Тогда даже не буду предлагать вино.

Место, в которое их вел Чондэ, оказывается беседкой в глубине сада. Вероятно, летом тут происходит какой-то рай, но в зимней период просто тишина и пустота. Конструкция застекленная, в ней есть освещение, расположенное почему-то не сверху, а чуть ниже уровня глаз, небольшой столик, сейчас с парой листиков, высохших за зиму, четыре стульчика. В мраке позднего вечера это место кажется таким нежным и тайным, хочется в нем остаться, чтобы спрятаться от бед. Только вот, в голове не находится ни одной "беды", которая тревожила бы сейчас. Чондэ ставит обе бутылки на столик, а Бэкхён только сейчас понимает, зачем ему вручили небольшие пледы - кинуть на стульчики, как раз три, чтобы не было холодно сидеть. Пока хозяин разливает вино по двум бокалам, Бэкхён немного отсаживается от них, надеясь отгородиться. Чанёль отдает ему еще горячую булочку, несколько из которых он, словно и не принц вовсе, украл из-под рук кухарки, Чондэ же еще раз предлагает Бэкхёну вино, молча, просто указывая бутылкой в его сторону.

— Только один бокал.

— Щедро, — беззлобно ворчит Чондэ, всё же наливает и передает рыцарю. Бэкхён опасливо принюхивается, ощущая какое-то необычное послевкусие от этого самого запаха. Сладко, но так захватывающе, что от одной только мысли о вкусе слегка колит язык и кружится в сознании.

— Благословение снизошло и до королевских приближенных, — выдыхает Чанёль с каким-то нескрываемым восторгом, когда проделывает примерно то же, что и Бэкхён, но не так вдумчиво. Чондэ немного нагло, но скорее смущенно, улыбается, откидываясь в своем стуле.

— Еще слово и ангелы запоют, — смеется он, а потом тянет руку, предлагая скрестить бокалы, — тоста не будет, просто за встречу.

Гости с ним спорить не берутся, да и не хочется вовсе: эта встреча была самым настоящим поводом для того, чтобы распить дорогое вино. Интересно, вина с птицей считаются чем-то дорогим в этом доме? Теряет ли их производитель столько же, сколько при продаже, когда пьет сам? Бэкхён правда быстро пьянеет, что связано, скорее всего, с тем, что он просто очень редко вообще прикасается к таким вещам, поэтому сейчас осторожничает, делая первый глоток. Что там было? "Благословение"? "Песни ангелов"? Бэкхён не пробовал никогда благословение и прочие такие вещи на вкус, но теперь точно был уверен, что вкус у этого такой. Сладостный, но с каким-то древесным обволакивающим послевкусием, тяжелым и пьянящим. Цена этого вина будто бы оправдала сама себя парой скромных глотков, едва ли убавивших количество напитка в бокале. Бэкхён не уверен, что сможет допить его полностью, не уснув.

— Совершенно не то, что можно купить или найти во дворе, — признается Чанёль, слегка поворачивая бокал так, чтобы вино плавно переливалось по стенкам бокала. Чондэ подтягивает одну ногу под себя, смотря на него с милейшей, той самой игривой, улыбкой.

— А я и не продаю такое, — мурлычет он, — это только для дорогих гостей. В продажу идет что-то совершенно другое.

— Не создавай таинственности тому, технологию приготовления чего я знаю, — Чондэ отмахивается, так легко, словно ему комплименты делают, а не пытаются привлечь за ложью. Судя по всему, Чанёль правда разбирался в этом саду, в производстве вина, — интересно, отвесил бы тебе дед пару шишек за то, что ты сделал с его именем?

— Дед любил меня, — Чанёль кивает на это утверждение, — думаю, если бы всё, что произошло, произошло бы при нем, но с моим руководством, он бы не был против таким изменениям.

— Мне кажется, даже мать не против.

— Я слышал, она закупила вино через другие руки, — шепчет Чондэ, — неужели она еще не знала в октябре, что умирает?

— Мне не отчитывалась, — признается Чанёль, как раз в моменте, как Бэкхён снова пьет вино из своего бокала. Неужели королева и вправду не сказала ему?

— Ее Величество знала с июля, но этот шарлатан делал вид, что сможет ее спасти, — вставляет Бэкхён, — в сентябре ей было настолько плохо, что мы успели подумать, что она вот-вот умрет. Но стоило отменить всё лечение и смериться со смертью, как вся болезнь отошла на второй план.

— Почему она молчала? — удивляется Чанёль, но Бэкхён пожимает плечами. Чондэ опирается локтем в колено, совсем неаристократично, но почему-то так игриво и привлекательно. Бэкхён думает о нем весь день, как глупо, новые люди, если с ними можно говорить, не вызывают у него таких эмоций обычно. Хотя, когда они были в последний раз?

— Из нас, рыцарей, про это знает не больше троих, сомневаюсь, что кто-то сторонний еще в курсе. Поэтому мне кажется нормальным, что она не сказала сразу, — признается Бэкхён, а потом лениво улыбается, — хотя, сыну я бы сообщил...

— Как будто она со мной вообще считалась, — усмехается Чанёль, — если бы я ни был единственным наследником, узнал бы последним. Даже вот такие засранцы, как Чондэ, знали раньше меня.

— Думаю, это знаем только мы с Доёном и Падраджей, — Чондэ чешет пальцами кончик носа, смотря на принца, словно немного в чем-то виноват. Едва ли, — может быть еще и Минсок, но мы с ним не говорим про королеву на досуге.

— Думаю, он узнал раньше всех, — предполагает Бэкхён, — видел его во дворце еще ранней осенью.

— В его привычке ничего никому не говорить, — Чанёля это всё же немного раздражает, наверное, как ребенка королевы всё же обижает. Он правда рисковал не узнать, если бы не его звание наследника. Как глупо. Но его вправду не было всё это время рядом, чтобы ему что-то доверять. Бэкхён не уверен, что не хочет знать настоящей причины. Любопытства много, но не настолько, чтобы спросить. Чондэ будто что-то вспоминает и выпрямляет спину, рукой привлекая к себе внимание, мягко гребя ей по воздуху.

— А вот про вино мне Минсок говорил, что в столице есть настроения на Карнавал.

— Ну, она еще живее всех живых, не удивительно, если правда соберется проводить, — рассуждает Чанёль, а Бэкхён фыркает, стараясь хоть как-то сдержать раздражение, но получается плохо, хотя бы потому, что он не может сдержать усмешку на это заявление. Это заставляет обоих его спутников посмотреть на него удивленно, потому что такого они точно не ожидали, — не живее всех живых?

— Ненавижу Карнавал, — Бэкхён удивляется своему спокойствию, когда говорит это, — там уже яблоня цветет, всё красивое, а от одной идеи холодно изнутри.

— Какой он смелый после глотка вина, — усмехается Чанёль, говоря это Чондэ, но указывая на Бэкхёна даже рукой. Тот бы обиделся такому, но не в том положении. Чондэ качает головой, не находя это замечание уместным, — твое вино — зелье храбрости?

— Что-то мне подсказывает, что он бы прямо тебе сказал, если бы ты спросил про Карнавал, — защищает Бэкхёна Чондэ, Чанёль смотрит на него, они будто бы жестами переговариваются, очень коротко, но друг другу понятно. Бэкхён вникать не желает, но Чондэ качает головой и улыбается, ответ этот Чанёля устраивает.

— Наверное, нет никого из ее подчиненных, кто любит Карнавалы.

— Не спрашивал у других, — Бэкхён не врет, говоря это, но всё же знает, кто как себя ощущает от этих самых Карнавалах, рыцари всё же обсуждают это иногда, — но мне не нравится.

— Если вдуматься, у этого такой ужасный осадок: заключение мира в отвратительной войне мы празднуем Карнавалом, — рассуждает Чондэ, — во время этого Карнавала всё такое...идентичное нашей народности, которой у нас и не осталось толком, а сама идея Карнавала - чужая, будто мы под чужую дудку пляшем.

— Каждый из нас ощущает войну так, будто проиграл ее, — Бэкхён только сейчас замечает, что в его бокале явно меньше вина, чем у остальных. Хотя, Чондэ с самого начала налил ему меньше, может быть, дело было в этом, а не в том, что где-то в голове уже плыло сознание, — я не брезгую этой работой, но каждый Карнавал хочу уволиться и никогда больше не думать про войну и королевство.

— Можешь прийти работать ко мне в сад, — смеется Чондэ, но это не звучит от него издевательством, он и правда примет Бэкхёна у себя на работе, если тому захочется. Но пока что такого желания не было. Только легкая тошнота от одного конкретного праздника, — а ты, ваше высочество, можешь отменить этот Карнавал, когда станешь королем.

— Не в ближайшее время, — ворчит Чанёль, не находя в этом ничего привлекательного, — это всё же похоже на привычную традицию, которую все стараются блюсти. Есть вещи, которые мне не нравятся, но не смущают, поэтому пусть будут.

***

Вечер кончается постепенно, естественно и приятно. Чанёль с Чондэ обсуждают и сторонние вещи, никак не связанные со двором, говорят о мелочах их общей жизни, словно они близкие родственники. У них есть общие знакомые, общее прошлое, общие взгляды, а еще есть Бэкхён, у которого нет с ними ничего общего, кроме вот этого одного вечера. Эти двое выпивают бутылку полностью, Бэкхён, разморенный одним бокалом, больше к ним в этом не присоединяется. Прохладный воздух будто бы расслабляет, кажется, что время вообще не идет, но пальцы замерзают настолько, что еле сгибаются в какой-то момент. Чанёль время от времени шмыгает носом, стоит им допить последний бокал, Чондэ гонит его домой, чтобы греться. Приходится собираться и уходить в более теплое место. Чондэ предлагает чай, но Чанёль отказывается, говорит, что засыпает на ходу, но уходит не сразу, всё еще продолжая начатый разговор.

Когда же Чанёль уходит, Бэкхён понимает, что может просто молчать рядом с Чондэ и не ощущать себя неловко. Тот убирает вымытые бокалы, наводит легкий порядок на кухне после них. Почему-то и уходить не хочется. В рамках какого-то разговора Бэкхён услышал о том, что домой они поедут уже завтра, после обеда, а не так рано утром, но теперь это кажется таким скорым событием. Долгие переезды давались Бэкхёну тяжело, в разы тяжелее, чем нахождение вне двора, но именно тут он ощущал себя так, словно и не готов был куда-то возвращаться. Ловит вопросительный взгляд и понимает, что прямо сейчас думает лишь о том, а есть ли ему хоть какой-то смысл возвращаться. Всё было предрешенным и очевидным, но откуда это вообще взялось в его голове?

— Кажетесь сбитым с толку, — всё же произносит Чондэ, вытирает руки и подходит ближе, — что-то случилось? Мы наговорили гадостей?

— Я обычно столько гадостей за пару часов слышу, что вы за два дня всё равно не наберете, — улыбается Бэкхён, а сам думает, что Чондэ выше его. Вот с этими расправленными плечами, слегка приподнятым подбородком он кажется будто бы возвышающимся над Бэкхёном. Бэкхёном, который будто бы в секунду теряет свою невозмутимость, — почему вы об этом подумали?

— Потому что я представлял себе рыцарей не такими.., — он задумывается, игриво улыбается, будто любой из вариантов ответа в его голове будет хитрым и колким, — не такими болтливыми? Вы не сказали ничего лишнего, но всё время с нами разговаривали.

— Моя черта рыцаря, которая совсем не нравится другим рыцарям и Ее Величеству, это и есть болтливость. Я не разношу сплетни и не сдаю чужие секреты, особенно королевские, но если где-то можно говорить, то я пытаюсь наговориться вдоволь.

— В прошлой жизни вы были активным и общительным? — в последнее время вопросы про прошлую жизнь звучат как-то излишне часто. Настолько излишне, что осознание о пробеле в памяти кусается всё сильнее и сильнее. Бэкхён не знает. И он самому себе устает повторять, что не знает. Ничего о себе в детстве, хотя теперь понимает, что тогда хотя бы не было так безумно холодно изнутри. Он улыбается Чондэ, немного нагло, решая переводить внимание на совсем другое.

— А вы — осторожным и замкнутым?

— Да, — Бэкхён осекается от чужого спокойствия, — лет до десяти все вокруг думали, что я умру, поэтому сдували пылинки и скрывали ото всех. А потом появился этот дед с этим чертовым вишневым садом, общаться всё еще было не с кем, зато осторожничать со мной перестали.

— Вам не нравится...

— Оу, что вы, — Чондэ прекрасно понимает вопрос, отмахивается и случайно задевает рукой руку Бэкхёна, словно извиняясь, берет своей и мягко сжимает, — я обожаю это место и эту работу. Сад стал каким-то безумно-увлекательным образом жизни для меня во время войны.

— Почему во время войны?

— Нужно было выживать, приходилось общаться с таким количеством людей, что даже деду не снилось за его огромную жизнь, — признается Чондэ, — особенно это пригодилось, когда королевское покровительство с меня тоже спало в этом производстве.

— Почему вы перестали сотрудничать с двором?

— Потому что Ее Величеству я продавал только вино, — он смотрит на их руки, а потом отпускает, слегка отступая, — вино не является моим главным заработком, поэтому было бы глупо тратить такой важный материал, уходящий на производство дворцового вина, если учитывать, что мне приходилось отдавать его в разы дешевле.

— Вино — не ваш главный заработок? — слышать это было как-то странно и неожиданно, потому что Бэкхён ни единожды видел это вино, слышал о его божественном вкусе, но никогда не видел ничего другого с этой милой вишневой птичкой. Чондэ лениво кивает в ответ, — а что же тогда?

— Сама вишня. Чем меньше вишни уходит в продажу в любом переработанном виде, тем больше будет выручка. В богатых кругах есть некая очередь на покупку, поэтому я не брезгую завышать им цену, так еще и выбирать, кто же мне нравится больше. С королевой так себя вести не будешь.

— Я никогда не пробовал вишню, мне не совсем понятна ее ценность, — Чондэ выдыхает тихое "чего?" на это заявление, слегка приподнимая бровь в вопросе. Бэкхён неловко улыбается на это, — правда не пробовал. Вряд ли воровал в детстве, а во дворе она и не растет.

— В столице днем с огнем не сыщешь, — смеется Чондэ, — ценность моей вишни не в самой вишни, а в ее...лице? Хотя, многие говорят, что она отличается от вкуса, который у другой вишни.

— Сравнимый с вином?

— Почти, но другой, — Чондэ задумывается, а потом хитро улыбается и оказывается как-то странно близко, — я обязательно угощу вас самой лучшей вишней в августе, сравните вкус.

— С вином? — Бэкхён смотрит на улыбку Чондэ, его умилительные уголки губ, которые кажутся сейчас такими привлекательными. Он будто у них и спрашивает, а не у владельца. А они отвечают беззвучное "нет" прежде, чем поцеловать. Почему-то Бэкхён даже не пугается и не смущается этому действию, даже когда Чондэ мягко пальцами придерживает его за подбородок. Его поцелуй совсем ненастойчивый, мягкий, но нескромный, с привкусом этого самого вина. Головокружительно, отчего Бэкхён слегка отшатывается, отступая назад. Это заставляет Чондэ разорвать поцелуй.

— Ходят слухи, что целоваться со мной — испробовать вишню моего сада на вкус, — шепчет Чондэ, настолько нагло, что Бэкхён задыхается, теперь всё же смущаясь, отводит взгляд, а потом вовсе отворачивается, прикрывая лицо руками. Чондэ отходит, возвращая ему пространство более безопасное.

— За что?

— За любопытство.

***

Мысли о том, что за ночь забудется, в голове Бэкхёна не имеется, но почему-то он искренне огорчается утром, когда сразу же всё вспоминает. Целоваться с Чондэ — удовольствие редкостное, такого больше не будет, но есть в этом что-то, что Бэкхён сам себе объяснить не может. Если бы можно было целоваться с ним вечность, Бэкхён бы попробовал. Хочется рассказывать всем вокруг, но Чондэ утром смотрит на него совершенно буднично, будто и не было ничего. А это его, видимо, и не трогает. В этот раз Бэкхён умудряется проснуться чуть позже, чем начинается завтрак, поэтому ему даже перепадает компания за столом. Чанёль уже приходит позже, рассказывает, что у них не будет много времени, чтобы собраться. На самом деле, собираться особо и не нужно. Чондэ предлагает в подарок бутылку вина, от которой Чанёль отказывается. Зато нескромно просит себе Бэкхён, даже глазом не поводит, когда та парочка смотрит на него удивленно.

Бэкхён отмечает, что они прощаются как-то скомкано, хотя Чанёль говорит, что они обязательно встретятся в скором времени. Вероятно, это всё же связанно с разговором про Карнавал, который должен случиться действительно скоро. Столица отчасти уже готовится к нему, моргнуть не успеют. Когда они уезжают, начинается дождь со снегом, потому ощущения сожаления не наблюдается - убежать от такой погоды было тем еще награждением. Совсем расслабившийся Бэкхён выбирает еще одну наглую выходку, садится с Чанёлем назад, чтобы без зазрения совести спрашивать его про Чондэ. Тот вроде даже шутит про сплетников, но совсем не отказывается рассказать. Наверное, потому что это не какая-та глубокая тайна, а Чондэ явно ворвется в их жизнь очень плотно, когда Чанёль станет королем. Если Бэкхён, правда, останется с ним.

Семья Чондэ является на самом деле достаточно влиятельной династией врачей по линии матери, а вот дед, со стороны отца, и владел вишневым садом. Вино с птицей — его рук дело, старик ставил в основном на него, имя было сделано. Но вот отдавать свое дело никому из трех детей не захотел. Все его пятеро внуков проводили время в саду, все они были хорошими работниками и могли бы даже что-то смыслить в бизнесе, но дело осталось Чондэ. Чанёль говорит, что это дело в том, что дед был вредным, на Чондэ ставки никто не делал, а вот он решил пойти против всех и скинуть всё на мальчишку. Чондэ — мальчишка. Ему только-только двадцать четыре, дед умер, когда ему было семнадцать, а потому мальчишка варится в этом аду тяжелой работы, сложнейшей череды связей и контрактов так долго, что и не поверишь.

В разговоре они шутят о том, что Чондэ может посоревноваться в седине с Бэкхёном. Бэкхён бы поспорил на самом деле, потому что седых волос у него нет. Удивительно, но ни одно потрясение, ни одна травма не нанесла ему таких следов как седые волосы, только шрамы и пару видов боли. У него даже морщин-то не очень много, хотя ему и тридцати нет, откуда им взяться. Зато им есть откуда взяться у Чондэ: его имение пережило пожар в самый тяжелый год войны, пока они даже вино не успели продать. Чондэ было тогда только девятнадцать, он даже не был совершеннолетним тогда, как это можно было вытерпеть. Чанёль делится, что по слухам к этому пожару причастны военные Ее Величества, а потому, чтобы не разводить скандал, она отдала Чондэ огромную сумму денег. Только вот, Чондэ ими не пользовался, всё было сделано их собственными силами, кропотливой работой и совсем полезными связями.

Чанёль не вдается в подробности многих вещей, но в общих чертах не брезгует рассказывать про этого человека. Так Бэкхён выясняет, что работать с Чондэ отвратительно, будь ты его работник, товарищ, сообщник. То ли из-за обостренной скрытности, то ли из-за какого-то врожденного подозрения ко всем остальным, он хранит в своей голове безумное количество цифр, а потому, стоит тебе ошибиться, это может привести к конфликту. Сокращать, сводить к примерным — нельзя. Дело даже не в деньгах, во всё, что хоть как-то можно посчитать. Людей и их продуктивность, к слову, он тоже отлично мог считать. Перед войной у него было много взрослых мужчин в работниках, но по особенным причинам у него остались только женщины, после пожара им пришлось буквально уживаться. Для него работа с женщинами оказалась более продуктивной, возможно, из-за того, что они как-то проще шли на обучение и признание ошибок, но мужчины от тридцати до сорока просто вылетали с осколками у него с работы.

Во всем этом причина влиятельности Чондэ не становится понятнее, но точно становится понятней, что человек это будет сложный, если не тяжелый. В этот раз не было заметно настолько. Бэкхён бы хотел, чтобы этот человек для него остался приятным воспоминанием. Но это воспоминание должно остаться только для него. А потому, когда Ее Величество зовет его к себе, он выбирает самую странную для себя тактику. Они приезжают уже поздно, обычно двор спит в это время, но явно не королева Коын, которой почему-то очень срочно нужен Бэкхён. Бэкхён, который еще не успевает перестроиться на дворцовый, свой рыцарский, настрой, слегка щурится от усталости и не может вернуть на лицо серьезность. Его снова укачало до тошноты, он правда собирался прийти и упасть в постель, не думая ни о чем. А сейчас неловко стоит, опустив взгляд вниз, про себя озвучивая все вопросы, которые предполагает от нее услышать.

— Мой Бэкхён, — выдыхает она, — как тебе поездка?

— Головокружительно, — признается Бэкхён, — там безумно холодно и ветрено, я не в восторге.

— Что насчет Чондэ? — Бэкхён пожимает плечами, правда не зная, что должен сказать. Но неожиданно Ее Величество мягко приподнимает пальцами его голову за подбородок, смотрит серьезно, — не ври.

— Работает, громко разговаривает и очень быстро считает цифры в уме.

— И всё?

— И всё, — Бэкхён не знает, какой эмоцией он должен сейчас поделиться с ней: тем, что удивлен, что Чондэ не стоит против нее? Может быть тем, что он влиятельный, хотя такой молодой? А может быть тем, что при всей угловатости его внешности его губы такие мягкие? Королева смотрит на него с подозрением, чтобы всё же опустить руку от его лица. Только вот, отвести взгляд Бэкхён пока что не решает. А так хочется.

— Бэкхён, Чондэ очень опасный человек. Его мысли кажутся логичными, удобными и правильными. Всегда кажется, что он на твоей стороне, но это никогда не будет так.

— Он казался тем, кто поддержит господина Чанёля в любом случае, — всё же решается сказать Бэкхён. Он выгораживает Чондэ? Чанёля? Себя? Ему не нравится это странное ощущение вины за то, что он что-то знает. Королеве явно не нравится не знать, что там происходило.

— Все мужчины, попавшие под его влияние, танцуют под его дудку, даже не представляя этого, — она не нагнетает, Бэкхён прекрасно это осознает и сам, — для меня является загадкой, как такое удается этому ребенку, но даже если он может взять под свое влияние Чанёля, тебе нужно постараться быть с ним холодной головой.

— Моя работа — быть вашим щитом, роль холодной головы мне никогда не была дана, — Бэкхён невольно улыбается, неловко и виновато, но королева понятливо кивает. Бэкхён правда не был головой. Ничьей головой. Даже своей. Ему не давалось далеко продумывать что-то наугад, его просто воспитали быть исполнителем. Он не спасет Чанёля от влияния Чондэ и кого-то еще. Потому что сам себя не спасет.

***

Кое-что ощутимое меняется за то время, что Бэкхёна не было дома — его работа теперь стала вообще не идентичная работе Кёнсу. Того будто бы определила себе королева, отдав самого Бэкхёна Чанёлю. Ни первый, ни второй этому рады не оказываются. На самом деле, Кёнсу тоже не был рад такому раскладу, но успел за пару дней свыкнуться. Почему это случилось, рыцари не собирались друг другу объяснять, потому что не понимали. И если в начале дня они были в одних местах, то к вечеру перестали даже в коридорах пересекаться, потому что разные властители делали разные дела, а это не способствовало успокоению. С Чанёлем Бэкхён больше не разговаривал про поездку, да и вообще не разговаривал, снова вернувшись в свое состояние рыцаря, молчаливого и серьезного. Ходить с прямой спиной, в каком-то диком напряжении и опаске ему было будто бы даже привычнее, чем всё, что он мог сделать у Чондэ. Чондэ, который сегодня из головы выпал с самого утра, но почему-то вернулся, стоило ему попрощаться с принцем.

Точнее, стоило встретиться после этого с Кёнсу. С Кёнсу - спокойствие. Оно совсем не похоже на то спокойствие, которое ощущается рядом с Чондэ. От этого Бэкхён и вспомнил его. Но, наверное, его пришлось бы вспомнить, потому что с другом они еще не виделись и не разговаривали, а тому явно любопытно. Бэкхён наспех переодевается в комнате Кёнсу, захватив из своей вещи, и пытается понять, что из всего того, что его воодушевляло, он может рассказать Кёнсу. Тот кажется заинтересованным, но не особо взволнованным в этом. Он будто бы специально тянет, рассказывая про мелочи дня, которые успели случиться за день с королевой. Рассказывает и про нее, пока их с Чанёлем не было, а потом выдает тихое:

— Ее Величеству совсем не нравится этот парень, к которому вы уезжали.

— Мне она тоже сказала про это, — признается Бэкхён, как раз тогда, когда Кёнсу садится за маленький столик в углу. Бэкхён стоит к нему полубоком, всё еще не решаясь на что-то откровенное, — на самом деле, он тоже мне говорил про это.

— Ты даже умудрился с ним поговорить? — Бэкхён бы сказал, что он умудрился с ним даже целоваться, но от этой мысли глупо улыбается, слегка скалясь как раз на ту сторону, которой к Кёнсу повернут, — о боже, ты что?

— Что? — удивляется Бэкхён, почти переставая улыбаться, зато Кёнсу смотрит на него с каким-то сводническим азартом, приподнимая одну бровь, — ну?

— Влюбился? — Бэкхён качает головой, — да он же почти враг Ее Величества, не боишься?

— Я не влюбился, — отмахивается Бэкхён, как-то излишне шутливо и кокетливо, сам себя на этом ловит, в моменте замирая с приподнятой взмахом ладонью, и удивленно смотрит куда-то мимо Кёнсу. Что? Друг его удивление видит, но ничего не говорит, просто смотрит, облокотившись подбородком на ладонь, словно тут должно случиться что-то безумно увлекательное. Бэкхён не влюбился. Какова на вкус влюбленность? Есть ли хоть у одной эмоции вкус, кроме горя и серьезности, граничащей с вечной тревогой? — ты когда в последний раз общался с живыми людьми?

— Пока что королева жива, так чт...

— Среди людей во дворце нет никого, кого мы могли бы сюда внести, ты понимаешь, о чем я, — перебивает его Бэкхён, — даже Чанёль, пришедший из другого измерения, перестал быть живым чуть ли не в первый день. Я тебе больше скажу, он им не становился при мне даже на воле. Даже тогда, когда распивал алкоголь и говорил про дворцовые заговоры.

— А этот Чондэ был живым, — предполагает Кёнсу, хотя на деле просто продолжает мысль. Бэкхён вздыхает и уверенно кивает. Чондэ был живым. Его "живой" никак не подходило ни слову "влюбленность", ни слову "счастье", потому что всё в нем было таким же беспокойным, как в Бэкхёне. Только вот, свободным, — все живые люди, с которыми мы с тобой общаемся, обычно умирают очень скоротечно.

— Вряд ли я стану с ним общаться снова.

— Если ты влюблен, то кто тебя остановит?

— Я не влюблен. Наверное, удивлен, воодушевлен, но даже не "жив" от этого.

— Вот поэтому он и опасен, — усмеется Кёнсу, словно в манере самой королевы говоря это, — ты можешь быть самым верным запуганным псом Ее Величества, но она так боится, что ты сможешь уйти за чьей-то свободой и тягой к жизни. А ты уйдешь, стоит тебя позвать.

— А уйду, — без стыда соглашается Бэкхён, совсем не удивляя таким заявлением Кёнсу, — только он меня не позовет. И никто другой, живой, тоже не сделает этого. Мы тут с тобой будем, пока кто-то из нас не умрет окончательно или не выберется в эту самую жизнь.

Почему-то прямо сейчас Бэкхён думает, что и правда ушел бы. Без раздумий. Никогда бы не стал таким же живым, не свыкся бы с этим, но ушел бы. Если бы прямо сейчас пришел Чондэ и сказал, что ждет его в своем вишневом саду жить эту жизнь, Бэкхён бы ушел. Наверное, он действительно никогда не любил, никогда не был счастлив, никогда не был свободен, но точно бы попробовал. Что-то внутри него, пусть и не явное, но хотело быть частью совсем другого мира. Как будто бы у чувства свободы должен быть такой же вкус, как у губ Чондэ. Королева права в своем страхе: кто-то, кто совсем отличается от их привычного ритма дворца, без проблем мог бы вселить в ее любимого рыцаря сомнения в правильности решений. Мог. Но Бэкхён и так знал, какое из решений было верным, а какое — чертовски ошибочным. Каждое из них было его выбором, потому что жизнь так требовала. А что требовала жизнь Чондэ?

***

На самом деле весь остаток марта сводится к монотонной работе, почти превращающейся в методичную подработку "унеси - принеси", как и начало апреля. Всё еще холодно изнутри и жутко хочется не думать про чувство голода, но Бэкхён просто шмыгает носом в такие моменты и надеется хотя бы выспаться. Хотя бы раз в неделю. Ничерта. Чем ближе Карнавал, тем меньше отдыха становится. Если в обычное время ему перепадало просто постоять в стороне или даже отдохнуть, то теперь с Чанёлем приходилось чуть ли не бегать в разные концы дворца, а также по столице, потому что связи всё еще нужно было использовать для таких важных дел. Вставать приходилось всё еще рано, зато ложиться — еще позже, снова пропускался и обед, и ужин, и даже его остатки. Да даже завтрак не всегда случается, обычно, он является чем-то, что оставили с ужина, а не нормальной горячей едой. У Кёнсу ситуация похожая, правда, телодвижений чуть-чуть меньше. Зато больше стресса, потому что королева всё же стала чувствовать себя хуже, ему, ощущающему смерть слишком остро, это было будто бы не по плечам.

Не по плечам Бэкхёну были собственные волосы, которые оставались после расчесывания на расческе всё больше и больше: они ломались снова, как будто весна — сезон для такого. Бэкхёну не было всё равно на то, как он выглядит. Королеве Коын было не всё равно на то, как он выглядит. Поэтому решение сделать короткую стрижку приходит перед сном, когда сил уже не остается даже на то, чтобы глаза открытыми держать, но он настойчиво обрезает всё, что кажется способным обломиться, трясущимися в руках ножницами. Плакать хотелось бы, но нет сил на это тоже. Чанёлю не нравится. Бэкхёну, если честно, тоже. Его узкое лицо кажется еще более худым, от этого то ли уши в глаза бросаются, то ли шея, будто бы рыцарю должно быть не до этого, но хочется одеться. Попытки отрастить волосы были сродни попыткам закрыться от самого себя, но оно не работало.

Но это всё было таким неважным, когда Кёнсу принес парадную рубашку с кителем и хитро улыбался. Карнавал был уже завтра, от этого будто бы тошнило невероятно сильно. Чанёль уговаривает Ее Величество отпустить своих ближайших рыцарей немного раньше, чтобы они были поживее в такой яркий день. Бэкхён искренне наедается до тошноты, а потом еще и у Кёнсу уверенно уплетает булочки, ощущая себя нисколько не живее. В планах было наесться, а потом упасть спать. Они обсуждают пару переживаний, расходятся на достаточно радужной ноте, что позволяет расслабленно уснуть. Не думать о форме, о том, как она пугает каждый раз, когда он ее надевает. Отвратительная пара холодного марта сменилась не менее отвратительной порой яркого апреля. Всё это надо просто снова пережить.

Утром Бэкхён нервно разравнивает воротник рубашки, торчащий из-под кителя, не ощущая себя уверенно. Прическа уже привычная, даже будто бы подходит такому виду воротников. Тошнит от волнения с самого подъема, но это достигает такого пика, что аж покачивает, когда начинается торжество. Обычно Карнавалы начинаются с королевской речи, залпов огня и гимна. В остальном Карнавал просто похож на огромный праздник, в котором запрятано много развлечений, подорожавших в этот же момент, концертов в разных местах с разными настроениями. В прошлом году Ее Величество уходила после объявления начала. В этом — само собой. Уверенная, словно совсем здоровая, ведет себя статно и властно. Бэкхён искренне пытается не жмуриться, когда звучат выстрелы, но легче ему будто бы совсем не становится после окончания церемонии. Нужно пережить этот день.

Сегодня, словно в особенно опасный день, рыцарей вокруг королевской семьи четверо, а не двое. Но это всё равно не заставляет королеву задержаться на улице дольше, чем она могла бы. Чанёль уходит с ней, потому что оставлять его без своего важного присмотра, Ее Величество не собиралась. Внутри какая-то безумная усталость и паника, которую Бэкхён ощущает подкатывающей к горлу тошнотой. Должно что-то случиться. А должно ли? Кёнсу смотрит на него, словно спрашивая, всё ли в порядке. Не в порядке, но ничего нового или необычного. В какой-то момент он прикрывает рот рукой, как бы желая показать состояние, но тошнота подкатывает настолько, что приходится в какой-то несдержанной панике выбежать на улицу, благо, недалеко. На прохладе становится легче, Бэкхён откидывает голову назад, пытаясь нахватать воздуха и как-то это всё сбить. Он руками заглаживает волосы назад, сейчас с короткой длиной они будто даже не меняют форму, понимая, что весь взмок. Шея мокрая, лицо, будто даже ладони в воде. Какой кошмар.

Самое интересное, что Чанёль отпускает его на сегодня. Выходит к нему и говорит уйти и отдохнуть. Насколько плохо он выглядит? В комнате смотрит на свое отражение и понимает, что вот ровно настолько, чтобы его отпустить. Но так обычно выглядит вот этот необъяснимый страх, который он не может сдержать и как-то понять. Так сильно стискивает голову и горло, что темнеет в глазах, становится нечем дышать. Случается безумно редко, но длится слишком долго, чтобы жить. Бэкхён просто устраивается в углу комнату, закрывается руками и ждет, пока не станет лучше. Отвратительно. В попытках успокоиться Бэкхён вдруг вспоминает, что королева и сыном обсуждали человека, которого он уже успел выкинуть из своей головы. Чанёль говорил о том, что мог бы увидеться с Чондэ вечером, но Ее Величество была против, мотивируя это тем, что завтра они смогут пересечься на ужине. Но Чондэ здесь.

А раз он здесь, то почему Бэкхён должен отказывать себе в этом человеке? Наверное, потому что он опасен? Бэкхён встает со своего места, не понимая, сколько часов провел в этом уголке, стягивает с себя парадную форму и надевает обычную, чтобы слишком нагло ворваться в комнату Кёнсу и украсть у него рубашку, с их формой никак не пересекающейся. Тому же явно не нужно сегодня. Бэкхён планировал найти Ее Величество, но встречает Чанёля с другим рыцарем, как-то смущается и не знает, нужно ли спросить это у него. Чанёль оглядывается на второго рыцаря и отходит подальше, словно собираясь с Бэкхёном секретами делиться. А может и собирается, раз делает голос таким тихим.

— Рыцари боятся выстрелов?

— Это травма, — принимает правила игры Бэкхён, — мы можем стрелять сами и оказываться в перестрелке, но торжественные выстрелы звучат точно также, как и похоронные.

— Никогда бы не подумал, что самого отчаянного среди вас будет брать такой кошмар из-за такой простой вещи, как Карнавал, — признается Чанёль, а Бэкхён не берется спорить, что отчаяния в нем не больше, чем во всех. Может быть даже меньше. Карнавал правда вызывал в нем ужас, как и все события в нем, все люди и звуки. В других праздниках тоже есть торжественные залпы, но они не такие тошнотворные, как эти.

— Я об этом и хотел поговорить, — шепчет Бэкхён, заставляя Чанёля вопросительно вскинуть бровь, — хотел бы отпроситься в город: толка от меня сегодня уже не будет, а там праздник...я никогда не был.

— Не потеряешь сознание?

— Вы издеваетесь?

— Тебе плохо от одной только процессии, не думаешь, что не справишься с тем, чтобы быть в гуще событий и одному? — поясняет Чанёль, но меньше на издевательство это не становится похожим. Бэкхён пожимает плечами, потому что он не знает настоящего ответа на этот вопрос. У него маленькая цель, которой он будет себя развлекать, чтобы не думать про свое местонахождение.

— Если всегда бегать от страха, из него не вырасти.

— Так радикально? — Бэкхён кивает, — маленькие ястребы обычно маневрируют между высокими деревьями.

Бэкхён не сдерживает удивленного лица, когда понимает значение: малый ястреб являлся символом вишневого вина. Про название птицы Бэкхён узнал из какого-то глубоко случайного разговора, в котором даже не участвовал, а просто мимо проходил. Чанёль дает ему подсказку, как найти Чондэ? Зачем? В случае, если Бэкхён не знает, это будет просто какая-та фраза с глубоким смыслом. Но Бэкхён знает. А Чанёль по его лицу видит, что не ошибся. Видит, а потом мягко похлопывает рыцаря по плечу, словно товарища, а не подчиненного, и мягко толкает вперед.

— Беги, я тебя прикрою. Только постарайся вернуться, чтобы никто тебя не видел.

— Если Ее Величество узнает, что вы меня отпустили без ее ведома, так еще и для...

— А я ей не скажу. Единственный, из-за кого она может узнать, тут только ты. Вот и думай.

***

Разрешение такое странно, словно между ними негласный договор, такой странный и сам по себе обманчивый. Бэкхён наспех приводит себя в порядок, надевает эту глубоко-синюю рубашку и кофту, надеясь хотя бы не замерзнуть. Искать птиц среди высоких деревьев — задачка из отвратительных, потому что до аллеи еще нужно добраться, а в шуме праздника это дается Бэкхёну тяжело. Уйти из дворца было в разы проще, чем уйти подальше от него через толпы людей. От многолюдных мест не тошнило, наоборот, голоса и движения забивали панику внутри, будто ее и не было до этого, только сердце билось быстрее, чем обычно. Правда, аллея не кажется менее многолюдной, хотя обычно в приближающихся сумерках там людей не сыщешь. Сейчас же среди огромных хвойных деревьев висят фонарики, освещающие слабо, но всё же. Романтичная атмосфера вместе с праздником так и манит к себе.

К удивлению Бэкхёна, Чондэ встречается излишне легко и быстро. Словно специально, а может быть особенно случайно, но он как раз направляется в сторону, с которой Бэкхён пришел, но не один. Его компаньона Бэкхён не единожды видел, а по разговорам с Чанёлем и самим Чондэ он даже знает, что они знакомые. Господин Ким Минсок был основателем одной из лучших клиник в столице, говорят, врачом он тоже был с золотыми руками, а потому последнее время у королевы он всё же появлялся. Какая-та напущенная уверенность в Бэкхёне пропадает, сменяясь смущением, похожим на стыд, когда он видит, как открыто и ярко Чондэ улыбается Минсоку, что-то рассказывая. Он думает, что нужно просто развернуться и уйти, чтобы не попадаться даже им.

Но словно специально, именно в тот момент, когда Бэкхён приходит к этому, Минсок ловит его взгляд. Смотри пару секунд, а потом указывает на него Чондэ. Тот сначала вопросительно вглядывается, а потом ярко улыбается и машет рукой. Что Бэкхён должен сделать? Помахать в ответ? Бэкхён неловко пытается улыбнуться и слегка приподнять руку, но Чондэ жестом зовет к себе. Отказаться не получается, тем более, что он уверенно тащит Минсока за собой в сторону Бэкхёна. Ну что за человек? Почему-то Бэкхён позволяет подумать, что эти двое - любовники. Подсознание говорит о том, что у Минсока есть жена, но кому вообще так мог улыбаться Чондэ, если не любовнику? Бэкхёну он улыбается совсем иначе.

— Один рыцарь имеется, где же один король? — спрашивает Минсок уже после приветствия. Чондэ мягко толкает его, словно просит не говорить этого. Бэкхён улыбается сдержанно, дежурно, как обычно улыбается всем вокруг королевы, если говорят что-то в его сторону.

— Короля мама не отпускает гулять, — решает ответить он, точно зная, что останется безнаказанным за эту фразу. А еще вспоминает одну очень странную деталь: Минсок его не слышит. Мужчина слегка наклоняет голову направо, смотря при этом очень пристально на лицо собеседника. Ее Величество говорила, что с этим человеком тяжелее общаться из-за особенностей его слуха, а тут столько шумных источников вокруг, что Бэкхён теперь не до конца уверен, как ему нужно говорить.

— Значит, у вас выходной? — уточняет Чондэ, получая кивок, — разве вы не стараетесь избегать Карнавала?

— Я не люблю работать в Карнавале, но и дома сидеть было слишком печально. Решил, что нужно посмотреть на праздник, находясь в нем.

— Всё же весна заслуживает каких-то красок, а Карнавал этому очень способствует, — говорит Чондэ, а Бэкхён отмечает, что черное строгое, пусть и совсем легкое, пальто на нем смотрится безупречно. В другом образе он кажется действительно аристократично утонченным, не простым ремесленником. Минсок кажется на него чем-то похожим, может быть вот этой самой необъяснимой дороговизной за счет черной ткани его одежды, а может общего ощущения.

— Тебя каждый год приходится уговаривать явиться на эту самую "весну", — напоминает Минсок, но Чондэ удивленно смотрит на него, что-то беззвучно пытается сказать, слегка сильнее, чем с Бэкхёном, жестикулируя, но Минсок ловит его руки своими и указывает на рыцаря, — видимо, всех людей, находящихся близ будущего короля, так пугает холод?

— Какой король, такие и близкие, — усмехается Бэкхён, получая очень уверенный кивок от Чондэ, который, словно что-то вспоминая, оглядывается. Он кажется заведенным, но таким спокойным при этом. Как это называется? Воодушевленным, но в безопасности? Бэкхёну он кажется похожим на какое-то совсем другое чувство.

— Там дальше очень красиво, не хотите пройтись? — предлагает Чондэ, но Минсок не успевает отказаться, — можешь идти, я догоню.

— Главное, домой вернись, можешь не догонять, — Чондэ кокетливо его передразнивает, что-то показывая жестами. Минсок отвечает ему примерно тем же, но при этом очень вежливо прощается с рыцарем. Стоит ему уйти, черты лица Чондэ становятся как-то мягче, он будто немного расслабляется.

— Так мы пойдем? — Бэкхён кивает, а Чондэ жестом зовет за собой. Сопротивляться не хочется, тем более Бэкхён тут никогда не был. Так близко живет, но никогда не заходил. В освещении, пусть и слабом, вся эта толща хвои кажется каким-то сказочным лабиринтом, прячущим и от ветра, и от невзгод. Тут даже пахнет иначе. Горько, но свежо. Как пахнет от Чондэ, но совсем другим запахом, грандиозным. Только сейчас определение самому Чондэ будто бы находит само себя, потому что его больше описывает слово "интимный", вот то самое, которое говорят обычно за закрытыми дверями, чтобы ни с кем не делиться.

— Вы знаете язык жестов? — спрашивает Бэкхён, чтобы сбить с самого себя дымку мыслей о Чондэ. Тот выравнивает шаг, чтобы идти рядом, почти касаясь плечами, — или это что-то другое?

— Я знаю язык жестов, — соглашается Чондэ, — но помимо этого у нас с Минсоком есть пара жестов, которые мы используем только между собой. Жизнь не готовит нас к тому, что придется общаться с глухими, а вот случилось. Благо, он хотя бы как-то меня теперь слышит.

— Вы давно знакомы?

— Дольше, чем с Чанёлем, — Чондэ задумывается, словно пытается понять, как давно он знает Чанёля. Бэкхён почему-то может по этому ответу отсчитать что-то похожее на "всю жизнь", — но они, должно быть, знают друг друга даже дольше, его родители уже до моего рождения были из тех, кто не может побороться за звание лучших.

— Господин Минсок тоже...связан с королевской семьей? — удивляется Бэкхён, совершенно не понимая логики их отношений. Чондэ удивленно моргает, смотря на него, а потом криво улыбается, словно Бэкхён — тот еще дурак. Это даже не обижает, он правда ничего не знает.

— Чанёль не говорил, да?

— О чем?

— Значит, ни о чем, — от этого становится интересно. Если бы в другой ситуации Бэкхён даже не придал этому внимание, то теперь любопытство его кусало. Но Чондэ всем своим видом показывает, что секреты не рассказывает, пусть и мягко улыбается при этом, — мы с Минсоком братья.

— Разве он не значительно старше?

— На девять лет, — он разводит руками, — как и Чанёль?

— Его высочество - на десять.

— А, вы значит осведомлены, — смеется Чондэ, — у нас разные матери, но отец один. Чанёль уже был наказуемым моим дедом к тому моменту, как я ходить научился, а то и раньше.

— Никогда бы не подумал.

— А я бы не подумал, что вам так идут короткие волосы, — Бэкхён смущается, проводит рукой так, словно хотел убрать выбившиеся прядки с лица, но их там теперь нет. Ему не нравится. Но Чондэ не кажется тем, кто врет прямо сейчас. Может быть и пытается перевести тему, но думает он именно так, — вас это так волнует?

— Это была вынужденная мера, я не рад.

— Чужое решение?

— Только мое. Лучшего другого бы всё равно не было, — Чондэ кажется озадаченным таким заявлением, будто бы даже пытается подобрать какой-то комплимент, но Бэкхён решает, что это ему не нужно. Льстит безумно, но всё же не для него, — я же просто военный, какая разница, как выглядеть. Тем более, многие считают, что в нашей работе будет удобнее без длинных локонов.

— Рыцари — лицо власти. Все знают, что вы красивые, — напоминает Чондэ, — должно быть, это то еще давление.

— Сейчас уже нет, из-за того, что я нахожусь в основном с Его Высочеством, вопросов ко мне меньше, — Бэкхён будто бы пытается отойти от этого разговора: вопросов всегда было много. Настолько, что иногда терялось понимание того, как ты выглядишь на самом. Черты лица, состояние его кожи, растительности на лице и волос на голове, рост, тип фигуры, вес и состояние всего тела, а также осанка, позиции, руки — всё было вопросами, из-за хотя бы одного которого можно было ни разу не выйти с королевой в люди. Сейчас, когда некогда было есть, не оставалось сил ни на какие тренировки и пробежки, отчего Бэкхён прекрасно понимал, как ослабевает тело, даже стоять без движения часами становилось сложнее.

— Весной нужно вносить в свою жизнь что-то новое, предлагаю считать, что новая прическа — часть весны, — Бэкхён бы искренне послал любого другого человека с таким заявлением, но это Чондэ, от него оно звучит как-то иначе. По-весеннему свежо. Глупости. Бэкхён пожимает плечами.

— Вишня тоже цветет в это время?

— Яблоня зацветает позже вишни, — это кажется не самым достоверным заявлением, если учитывать, что в вишневом саду даже листочков еще на деревцах не было, когда Бэкхён там был, — но дома вишня начнет цвести недели через две, а там с недельку и яблоня явится. У нас ее никто не садит ради продовольствия, а для красоты — только вдоль дорог, особо и не уследишь.

— Удивительно, что символом страны является цветок яблони, хотя во многих ее регионах даже не найдешь яблочных деревьев.

— Южнее — только слива и виноград? — Бэкхён кивает, — наверное, в этом тоже есть некоторая особенность, благодаря которой именно столица такая привлекательная во время Карнавала.

— Вы же не любите Карнавал, почему приехали? — Чондэ выглядит так, будто планирует сказать, что на самом деле обожает Карнавал, но вспоминает, что признавался в обратных чувствах, мягко отмахивается, — потому что позвал господин Минсок?

— Завтра экономическая встреча, — напоминает Чондэ, — подумал, что с Чанёлем точно будет один безумно красивый рыцарь, смогу хотя бы полюбоваться им, пока мерзкие богачи рассказывают, как хорошо живут.

— Господин Чондэ.., — выдыхает Бэкхён, не зная, как бы показать свое недовольство этой фразе. Ему нравится. Но это ложь. Чондэ флиртует с ним, если бы на месте Бэкхёна был кто-то другой, тот мог бы с легкостью сказать нечто похожее. Чондэ, пусть и не смотрит на него, но становится немного серьезнее, словно пытается сбить с себя эту личность, которую использует в людях, — со мной ничего не случится, если вы не будете делать мне комплименты по каждому поводу.

— Обычно людям нравит...

— Я ничего не чувствую.

— Что? — его удивление кажется чем-то, что граничит с огорчением. Что его удивляет? Он смотрит на Бэкхёна, как будто собирался услышать совсем не это. Как будто он надеялся, что сможет расположить к себе рыцаря таким поведением. Как будто это должно было безошибочно сработать. Это разочарование на его лице? Бэкхён закрывает глаза и переводит дыхание, чтобы серьезно посмотреть на него в ответ.

— Вы же тоже ничего не чувствуете, улыбаясь вот так людям и говоря им красивые слова. Я и без этого куплюсь на любые ваши уловки, не нужно мне сыпать звезды в глаза.

— Вы же мне не поверите, если это будет честным, да? — Бэкхён кивает, что заставляет Чондэ усмехнуться как-то излишне печально, — в шестеренках влияния Чанёля должен быть и я, поэтому я тут, чтобы завтра всех убеждать, какой же наследник прекрасный и достойный, чтобы, как только королева умрет, никто не решил, что может вершить судьбы престола. Нет никакой особенной причины, чтобы я тут был, я мог ему отказать, как мог отказать и Минсоку, всё же королевская семья мне принесла больше бед, чем радостей. И я правда ничего не чувствую. Но если тут есть вы, рядом с Чанёлем завтра, сегодня со мной, мне правда в разы лучше.

— Во мне нет ничего особенного.

— Во мне тоже, — он кажется таким честным, что Бэкхён не берется спорить, — кто-то другой, отдельный от меня, придумал, что я особенный, а все вокруг поверили. Кто-то отдельный от вас придумал, что рыцари особенные, вот вы и страдаете под этой графой особенности. Обычные люди могут быть обычными людьми, пусть и ничего не чувствуют.

***

— А ну иди сюда, пигалица, ты, краснощекая, — Кёнсу хватает его за рукав рубашки и затягивает к себе в комнату. На самом деле, Бэкхён вернулся никем незамеченный, почти дошел до своей комнаты, но Кёнсу тот еще охотник. Он закрывает дверь и прижимает Бэкхёна к ней, смотря как-то злобно и взволнованно одновременно, — ты посмотри на себя, как вор, крадешься ночью. Как ты вообще умудрился уйти?

— Принц меня отпустил, — улыбается Бэкхён, ощущая себя совсем невиноватым. Уже поздно, даже огни столицы погасли, весь дворец спит, а наличие Кёнсу тут только подтверждает это. Кёнсу трогает его щеки руками, носа касается, что не может не забавлять. Бэкхён правда замерз, врать не приходится, но совсем не думал про это.

— Если ты завтра заболеешь, я тебя даже мертвого отправлю с ним.

— Тебя и так не поставят к нему, тем более, на такие вечера.

— Кем вы себя оба возомнили? — Кёнсу не злится на самом деле, он даже не осуждает, это его переживание, что Бэкхёна поймают. Возможно, он еще и потерял его, а зная, как плохо себя чувствовал Бэкхён, было бы странно не волноваться и вовсе. Бэкхён мягко гладит его по плечам руками, словно успокаивая.

— Всё в порядке, не волнуйся.

— Тебя кто-нибудь видел еще?

— Я не смотрел.

— Да ты посмотри на себя, — Кёнсу его мягко толкает, — такой довольный. Не смотрел он. Ты еще скажи: "я целовался с Ким Чондэ у всех на виду и не думал о последствиях", идиотина.

— Да, — Бэкхён правда целовался с Чондэ. В моменте он думал и о последствиях, а еще точно знал, что их никто не видит. Но удивленное лицо Кёнсу того явно стоит. Тот наклоняет немного голову набок, словно не расслышал, но скорее от того, что ему нужно обработать эту информацию. Смотрит на Бэкхёна удивленно, а потом тянет за рубашку к себе ближе. Это заставляет Бэкхёна посмеяться, пытаясь вырваться, — да никто нас не видел, не видел.

— Но разве это отменяет, чт...

— Не отменяет, — мурлычет Бэкхён, ощущая себя каким-то пьяным прямо сейчас, — меня никто так никогда не целовал, Кёнсу.

— Ты же не уличная кошка, чтобы по первой проявленной к себе ласке падать на бочок и урчать, — он кажется правда расстроенным, когда говорит это, но Бэкхён не может ничего изменить в этой ситуации, — с чего вообще?

— Он сказал, раз мы всё равно друг другу никто, никем и дальше будем, то почему бы нам не вести себя как-то...как мы хотим? — Бэкхён не помнит точных формулировок, но он и не думал о них в моменте, когда скромно кивал Чондэ и точно знал, что ему всё равно, чем это кончится, — показал мне столько разных мест этого самого Карнавала, даже покормил. А потом просто проводил ближе к дворцу, поцеловал на прощание. Личных границ никаких нет у человека.

— Потому что ты сам хотел, — ворчит Кёнсу на шутливое замечание, а Бэкхён кивает, — фу, еще и в моей рубашке.

— Ну мне же идет темно-синий?

— Твоя довольная рожа тебе идет, — ворчит Кёнсу, окончательно выпуская Бэкхёна, даже отходит немного. Бэкхён смотрит на него, не зная, что и сказать. Он не влюблен. Он бездомная кошка. Его правда по шейке погладили, чтобы он уже разомлел, оказалось, более чем достаточно. Чондэ никому про это не расскажет, возможно, оно для него и ничего значить не будет. Почему-то Бэкхён безоговорочно верит и ему, и чувству, что больше такого всё равно никогда не случится, — не смотри на меня так.

— Спасибо.

— Страшно смотреть на то, как привычный мир разваливается? — почему-то вопрос Кёнсу в голове Бэкхёна звучит так, как под толщей воды. Далеко, совсем его не касаясь. Страшно. Привычный мир разваливался, словно песочный замок волнами омывало.

— Как никогда. Всё утро только и думал, что мы прописали себе место в аду ради королевы, а не случится ли этот ад сразу, как она умрет?

— Бледнее я еще тебя не видел, — смеется Кёнсу, — ну, если бы меня так пугало будущее, наверное, я бы тоже выбрал поцелуи с королевскими запретами.