— Брагин! Ты совсем сдурел, да?
У Марины была такая интонация, что он сразу же отпустил. Впрочем, он бы и так отпустил. Наверное. Не собирался ее удерживать против воли, просто хотел хоть на секунду стереть это самодовольное выражение с ее слишком красивого лица.
«Нельзя быть такой красивой, Нарочинская. Нель-зя».
Выражение-то, может, и стер. Зато синие глаза за ту же самую секунду сделали ему трепанацию. Олег почти физически это почувствовал.
Марина отстранилась. Почти брезгливо вытерла о собственный халат ладони, которыми мгновением ранее упиралась в мужские плечи, и пошла в коридор. Брагин был уверен, что она хлопнет дверью. Но нет: та закрылась почти бесшумно.
Вот это самообладание, конечно. Ему бы так.
Мужчина снова взял ватку, налил на нее перекись и продолжил обрабатывать рану.
***
Он ее не удивил.
Марина хорошо знала этот тип мужчин. Наглые, обаятельные и хамоватые, абсолютно уверенные в том, что могут понравиться любой женщине в возрасте от 18 до 99. И абсолютно убежденные в том, что им все дозволено.
Подобные персонажи не были в ее вкусе, и Брагин исключением не стал. Он даже проигрывал своим «соплеменникам», потому что постоянно кривлялся, строил из себя шута горохового и не умел признавать неправоту.
«Без шансов, Олег Михалыч. А за распускание рук и подавно».
Нарочинская терпеть не могла, когда ее трогали посторонние. Да и не только посторонние. Прикасаться к ней могли только самые близкие, к коим Брагин явно не относился. Благо, наработанной с годами выдержки хватило, чтобы не показать, как сильно он выбесил.
«Так себе в Склифе звезды. Хоть в другое отделение переводись».
Но у Марины было ощущение, что Брагин только и ждет чего-то подобного. Значит, перебьется.
***
Он шел по коридору Склифа и не понимал, почему так темно. Пытался найти выключатели, но их не было. Нигде. И людей тоже не было, что казалось совершенно невозможным. Ладно пациенты, а где все остальные? Где хотя бы Нинка? Неклюдов, что ль, покрал?
В глаза неожиданно ударил какой-то источник света и Олег зажмурился. Когда проморгался — испугался.
Он стоял перед закрытыми дверями операционной. Внутри были люди. Он не мог распознать лица хирургической бригады — те почему-то расплывались перед глазами. Но вот острые нос и подбородок пациентки, заметные даже с такого ракурса….
Сердце сжалось и ухнуло, провалившись куда-то в зону колен.
Лариса.
Лариса.
Лариса!!!!!
Почему они ничего не делают?! У нее же потеря крови! Почему не вливают, не откачивают, почему просто стоят?!
— Впустите! — заорал Олег и заколотил в дверь. Но сам себя не услышал.
Он очнулся с бешено бьющимся сердцем и слезами на щеках.
***
— Маришка, это ты?
— Я, пап, — Марина присела на пуфик в коридоре и вытянула ноги, прикрыв глаза. — Сейчас подойду, не вставай.
Владимир Сергеевич чувствовал себя вдвойне виноватым: мало того, что свалился на шею дочери со своей болезнью в целом, так еще и на сегодняшнюю смену она опоздала. Даже не опоздала — пропустила почти половину. И тоже из-за него.
— Как на работе? — продолжил он диалог.
— Нормально.
Нарочинский скривил губы. Бережет его Марина. Нормально у нее все. Всегда нормально. Да разве может быть такая жизнь нормальной?! Сначала Джон Смит, черт бы его побрал, потом Лизавета слегла, теперь он сам…. И исход будет тот же, что у Лизы. Только затянуться может.
— Точно? Ты меня не обманываешь? — совсем по-детски уточнил он. Понимал, что никаких рычагов воздействия на дочь у него нет. Да она в принципе с детства была себе на уме, что уж там. Как и он сам, впрочем.
Марина зашла в спальню:
— Не обманываю, пап. Меня коллега подменил, — подошла к отцу и взяла его за руку. — Никто ничего не заметил.
— Хорошо. А что за коллега? — заинтересовался Владимир Сергеевич.
Нарочинская усмехнулась:
— Пап, он маленький. Не так давно обучение закончил. Просто хороший человек.
— Хоть так. Хорошими людьми не надо разбрасываться. Их мало.
— Я не разбрасываюсь, — ответила Марина, лишь бы что-то сказать и не дать повиснуть пустоте. — Ты как?
— Лучше чем вчера вечером. Маришка, — Нарочинский сжал ее руки. — Я тебя очень прошу, — он пытался держаться, но в голосе отчетливо послышался надлом. — Не сдавай меня в больницу. Не надо. Там все равно не помогут, лишь продлят это все…. Ты же сама знаешь.
Она знала. И то, что болезнь отца неизлечима, и то, что он скажет ей дальше. Попросит не вызывать скорую, что бы ни случилось, и будет умолять никому не рассказывать о том, что с ним. Такие разговоры случались еженедельно.
Будто отец боялся, что она сдастся и передумает.
— Пап, я же тебе обещала.
***
Тамарка Олеговна косплеила Юлия Цезаря. То бишь делала несколько дел одновременно: гулила басом, строила глазки обоим родителям, пыталась съесть папин палец и, вместе с тем, перевернуться со спины на живот. Пока не получалось, но Тамарка не унывала.
Она вообще была идеальным ребенком: спокойным — видимо в Эмму, веселым — в Олега, и общительным — в них обоих. О своей идеальности она, в силу возраста, не подозревала. Но чувствовала, что ее любят, и ей этого было достаточно.
Хотя с папиной-то веселостью в последнее время было что-то не то.
Не было этой самой веселости.
— Ты есть будешь? — Эмма положила руку Брагину на плечо. Он, не отрывая взгляда от дочери, кивнул. — А кофе тебе сделать? — продолжила тормошить мужчину Луспарян.
Она видела, что с ним происходит. И знала причину.
Сама была в ужасе, когда ей Нина рассказала.
Это же надо: сбежать от бывшего мужа-изменщика в Москву за лучшей жизнью и тут же, в этой самой Москве, эту самую жизнь потерять. Страшно потерять. И ребенка оставить фактически сиротой.
Об онкологии Сергея Эмма тоже знала.
Если бы Куликов не изменял, Лариса Николаевна до сих пор жила бы в Екатеринбурге. Жила бы….
Луспарян посмотрела на Тамарку и поежилась. Не дай бог….
— Сделать, — выдернул ее из мыслей Олег.
— Что?
— Кофе, говорю, буду, — он попытался улыбнуться. — Сделай, пожалуйста.
Они ели молча, но тишины не было: Тамарка пожелала на ручки и, когда ее требование выполнили, загулила еще радостнее. Дочь была такой крохотной, что Брагин без проблем удерживал ее одной рукой. А другой, соответственно, держал вилку.
Когда закончили, Эмма не выдержала:
— Папа тоже себя винил. До сих пор винит, наверное, — как бы между прочим сообщила она, собирая тарелки.
Олег поднял на нее глаза в немом вопросе.
— За маму, — Луспарян повела плечом. — Он ребенка больше хотел. Ей-то тогда всего девятнадцать было. Боялась, не была уверена, но папа обещал ей во всем помогать. И сдерживал обещание… вплоть до моего дня рождения, — на этих словах Брагин напрягся, но Эмма все равно продолжила. — Он не виноват. И никто не виноват. Просто так бывает. Не мы первые и последние тоже не мы.
Олег криво ухмыльнулся:
— Все уже было. Нас только не было. Не было только нас, — зачем-то повторил он.
Луспарян кивнула и сменила тему:
— И ты, — сделала акцент на втором слове, — не виноват. Ты же Зименскую не винишь, что она этого наркомана притащила в Склиф. Да ты сам бы его притащил, Брагин.
У мужчины заслезились глаза и он часто заморгал. Эмма погладила его по плечу:
— Лариса точно не хотела бы, чтобы ты себя так закапывал, — взяла тарелки и ушла на кухню.
Олег проводил ее собачим взглядом и снова посмотрел на дочь. Когда-то он сам был таким же маленьким. И что из него выросло?..