— Поторапливайся, — тихо требует Намджун, Чимин слышит нетерпение в его голосе.
— Извините, отец Ким, — давит он из себя почти беззвучно.
Чимин, до этого аккуратно сворачивавший подрясник, который только что с себя снял, бросает его на пол бесформенной кучей. В груди болезненно давит. Он надеялся потянуть время как можно дольше, надеялся, что Намджун просто плюнет на него, потому что уже очень поздно, но, видимо, не в этот раз. Намджун напряжён. Возможно, даже зол. А это не сулит ничего хорошего. Не для Чимина уж точно.
Намджун перебирает бумаги на своём столе. Делает вид, будто занят, хотя Чимин знает, что это не так. Намджун зовёт его в свою комнату только тогда, когда все важные дела уже сделаны. Зовёт, чтобы расслабиться. Снять напряжение. Удовлетворить свою похоть. Это можно назвать как угодно.
Чимин принимает это как данность. Сейчас он даже не сможет вспомнить, как давно это началось, как долго он сопротивлялся, как долго он надеялся на то, что тот раз будет последним. Не был. И этот раз — тоже.
Ему было страшно. Тогда, в самый первый раз, он молил господа о спасении, просил отца Кима остановиться. Он не понимал. Тогда ещё не понимал.
Сейчас всё иначе. Намджун позвал, он — пришёл. И приходит каждый раз. Ненавидит, злится, но приходит. Даже когда не хочет. Хотя он никогда не хочет, но слово Намджуна — закон. Его желания — тоже. Чимин не имеет права ослушаться.
Попрощавшись с мечтами о спокойной ночи, он торопливо стягивает с себя рубашку и штаны. В комнате Намджуна холодно, с закрытых окон дует, Чимин стоит раздетый, дожидаясь, когда тот закончит прикидываться занятым. Он нервно закусывает нижнюю губу, непослушные пальцы царапают кожу бёдер.
Чимин чувствует себя отвратительно. Больше всего он ненавидит, когда отец Ким заставляет его терпеть это унижение — стоять абсолютно голым посреди комнаты и ждать.
Холодно.
Долго.
От ожидания нервозность только усиливается. Намджун именно этого и добивается. Ему нравится изводить Чимина, издеваться над ним именно таким образом.
Чимин не имеет права обратить на себя его внимание, не имеет права сдвинуться с места или сесть. Он должен стоять. Только стоять, пока Намджун не решит, что с него достаточно.
Наигравшись, Намджун отворачивается от своего стола и медленно идёт к Чимину. Лицо его расслабленно, как и движения. Ничего даже не намекает на опасность, но Чимин знает, что чем ближе отец Ким, тем хуже его дела.
Знает, но ничего не может сделать. Только принять весь удар. Выдержать.
Господь даёт только те испытания, какие под силу нам вынести.
Господь любит меня. Господь испытует меня.
— Замечательно, — с улыбкой на губах выдыхает Намджун. Его руки ложатся на плечи Чимина и ползут вниз, к запястьям.
Чимин отворачивается в сторону и опускает голову. Закрывает глаза и поджимает губы. Привычная игра в «облапай Чимина», которая сводила с ума не меньше ожидания неизбежного ужаса.
— Какой же ты прекрасный, — произносит отец Ким. Теперь его руки оглаживают бока Чимина.
Он подходит ближе, почти вплотную, ткань его рясы касается голых ног Чимина и щекочет кожу. Хочется отодвинуться. Или хотя бы почесать места соприкосновения, чтобы избавиться от этого неприятного чувства.
Нельзя.
Терпи.
Большим пальцем Намджун задевает порез на животе. Чимин знает, что специально. Не реагирует. Намджун делает это снова. Сильнее надавливает. Чимину больно, но он не позволяет себе показать это, потому что это только сильнее раззадорит священника.
Намджун любит, когда Чимину больно.
— Такое красивое тело, — говорит отец Ким. Цепляет струп ногтём. Чимин вздрагивает и жмурится. — Мой замечательный мальчик.
Чимин вбирает в лёгкие больше воздуха. Он знает, что последует дальше. Старается не думать, пытается не слушать.
В тишине, царившей в комнате, да и во всём приюте, это было невозможно.
— Какая же у тебя мягкая нежная кожа, — Намджун сжимает кожу на его боках, слегка оттягивает.
Натягиваются и старые порезы, не успевшие ещё зажить. Чимин кусает губы, чтобы не издать болезненного мычания. Его руки болтаются вдоль тела. Чимин сдерживается, чтобы не вцепиться ими в руки Намджуна, не отпихнуть его от себя.
— Как у девочки. Как у ребёнка. Какой же ты весь мягкий, — Намджун шепчет эти мерзости торопливо, с придыханием, будто перед ним кусок свежего мяса, а он не ел неделю. Жадно. Ненасытно.
К этому невозможно привыкнуть. Чимину тошно.
— Тебя так приятно касаться. Всего тебя, — руки Намджуна блуждают по телу Чимина, сдавливают, сжимают, гладят. Горячие и сухие. — Не могу не трогать. Любой позавидует мне, если узнает, потому что только я могу прикасаться к такому совершенству, могу брать тебя. Могу делать всё, что захочу.
Хочется засмеяться. От торопливого бормотания, от чужого нетерпения, от жадности и безумия его воспитателя.
С закрытыми глазами и сжатыми челюстями Чимин терпит это унижение.
Как кукла. Вещь.
— Какой же ты красивый... Был бы, если бы не это.
Чимин молчит. Боится открыть рот, потому что уверен, что ничего, кроме проклятий, оттуда не прольётся.
Красивое тело? Было бы?
Смеяться нельзя, ну же.
Для кого оно должно быть красивым? Для старого извращенцы, вроде тебя?
Чимин напрягается, его начинает потряхивать от злости, перемешанной со страхом.
— Зачем ты делаешь это? — спрашивает Намджун. Так спокойно. Будто даже с беспокойством.
Он вжимает Чимина в себя, обнимает, — фиксирует, лишает возможности выбраться из его цепких лап, — Чимин чувствует его дыхание на своей коже. Намджун с силой сжимает его бока, ведёт вниз, до тазовых косточек. Вдавливает в себя сильнее, будто хочет проникнуть в Чимина, срастись с ним. Стать единым целым.
— Разве мы не говорили об этом?
Говорили? Какая разница? Мне плевать, о чём ты говоришь, ублюдок.
Уголки губ ползут вверх. От отчаяния и безысходности. От того, что Чимин сходит с ума.
Это не смешно. Почему же ему — да?
Голос Намджуна притворно взволнованный. Будто он действительно переживает. Чимин знает, что нет.
— Это грех, мой мальчик, — он проводит пальцами по порезам, задевая их совсем слегка, но Чимин вздрагивает, ожидая совсем другого.
Не называй меня так.
— Господь не любит, когда его ослушиваются, ты же знаешь.
Ты не любишь…
— Так почему ты снова сделал это?
Намджун смотрит на его порезы, Чимин — на руки священника. Молчит.
— Отвечай, когда я спрашиваю!
Намджун с силой дёргает его за подбородок, поднимает его голову выше. Чимин смотрит ему в глаза и часто моргает. Не отвечает.
— Разве я не говорил тебе не делать этого? — в его голосе появляется холод. Такой же, как в комнате, заставляющий дрожать. — Какого чёрта твои руки снова исполосованы?
Только ли руки? Ты не видишь? Посмотри внимательнее.
— Это старое, — врёт Чимин. Голос не слушается, хрипнет от долгого молчания и напряжения.
Не надо. Только не в этот раз. Не снова. Пожалуйста.
Останови его, Господи.
Намджун хватает его руку, дёргает вверх, поднимая на уровне лица, одной своей держит, другой давит на израненную кожу. Чимин хмурится, снова кусает губы, но не издаёт ни звука.
— Старое?
Да какая разница? Тебе же плевать! Тебе плевать! Новое. Новое! Ты же видишь, так зачем?
Просто остановись. Я устал от твоих игр.
Намджун сжимает его предплечье второй рукой и стягивает кожу в двух местах. Растягивает в противоположные стороны. Подсохшие порезы лопаются и начинают кровить. Чимин вскрикивает, пытается выдернуть свою руку. Лицо опаляет обжигающей болью, по комнате разносится звонкий шлепок.
В ушах шумит. Единственное, о чём Чимин думает — теперь не так холодно.
Пожалуйста. Почему ты делаешь это, Господи? Почему ты снова делаешь это?
— Дрянь! — кричит Намджун. — Наглый мальчишка! Ты смеешь мне врать ещё! — он замахивается и снова бьёт по лицу.
Чимин не пытается укрыться от удара, принимает его, валится на пол от приложенной силы. На холодный каменный пол.
Не надо…
— Извините, — просит Чимин, когда Намджун подходит к нему и присаживается на корточки. — Извините, — повторяет он. — Извините…
Язык заплетается, поднять голову и посмотреть на Намджуна страшно. Он не любит дерзость. Он наказывает за дерзость.
Отец Ким хватает его за волосы и тянет. Чимин задирает голову, видит оскал на лице священника. В горле образовывается ком и неприятно давит.
Господи, пожалуйста…
— Бог накажет тебя, — с улыбкой произносит Намджун.
Он уже.
— Ты согрешил.
Я знаю.
Чимин смотрит в глаза Намджуну, цепенеет от безумия, плещущегося в них.
— Ты постоянно грешишь. Только это и делаешь. Бог покарает тебя.
Я знаю…
— Простите, святой отец, — шепчет Чимин.
Намджун смеётся. Тихо так. Будто даже по-доброму. Чимину бы понравился этот смех, если бы он не знал, кто такой отец Ким. Если бы он не знал, что его ждёт дальше.
Помоги мне, Господи…
— Поднимись, — приказывает Намджун. Его лицо серьезнеет, он поднимается на ноги, распахивает рясу и подрясник, приспускает штаны.
— Святой отец... — голос Чимина сипит. — Пожалуйста...
— Ни звука.
Не надо… Я прошу тебя, ты слышишь? Ты слышишь меня?
Чимин поднимается на колени, упирается ими в жёсткий пол. Намджун подходит ближе, пальцами давит на щёки, вынуждая открыть рот. Чимин открывает.
— Отец Ким, — пробует он снова, смотрит с надеждой, с мольбой и отчаянием.
Намджун сильнее давит на щёки. Больно.
Конечно, нет… Никогда нет.
— Смотри на меня, — командует священник.
Чимин покорно смотрит ему в глаза. В эти отвратительные глаза. Жадные злые глаза. Жестокие, беспощадные глаза.
Намджун помогает себе рукой, засовывая мягкий член ему в рот. Ухмыляется. Тянет его голову на себя, чтобы глубже вошло.
Чимин борется с рвотными позывами. Глаза не отводит, хотя держать их открытыми сложно.
Намджун любит совать ему в рот свой мягкий вонючий немытый член. Ощущение мерзкой тёплой кожицы на языке заставляет желудок Чимина сжиматься в спазмах. Когда-то он был уверен, что все эти игры, когда Намджун мучает его — заставляет голым стоять посреди комнаты, лапает, бьёт, говорит мерзкие вещи, — действительно игры, он думал, что его это возбуждает, на деле же оказалось не так.
Чимин старается не дышать носом, когда тот подаётся вперёд, засовывая член глубже, чтобы не ощущать запах, а о вкусе старается не думать, иначе его точно вырвет.
Однажды это случилось. Об этом он тоже не хочет думать. Не хочет вспоминать, как Намджун заставил его слизать его собственную рвоту с грязного пола.
Поэтому Чимин не дышит носом, а обильно выделяющуюся слюну языком выталкивает изо рта, чтобы как можно меньше ощущать этот вкус. Слюна стекает по подбородку, капает на грудь и живот, подсыхает, вызывая неприятные ощущения и желание вытереться. Но это лучше, чем глотать её.
Чимин сжимает пальцами собственные колени, впивается ногтями в кожу. До боли, чтобы отвлечь себя, переключить внимание на другие ощущения. Смотрит священнику в глаза и делает вид, что ему не противно.
Когда член Намджуна твердеет и увеличивается в размерах, он начинает толкаться в горло. Его не заботит то, что Чимин кряхтит и давится, напротив, его забавляет это. Веселит. Он увеличивает темп, толкается сильнее. Чимин знает, что уже через несколько часов, его горло распухнет так, что он не сможет ни глотать, ни говорить.
Но это ерунда. Главное сейчас сделать всё правильно. Проявить покорность. Терпение. Полное принятие.
— Вот так, мой мальчик, — тихо говорит Намджун. Он улыбается, на лице его отражается похоть. Чимин продолжает смотреть, смаргивая проступившие слёзы.
Намджун держит его за волосы, давит на голову, чтобы проникнуть глубже в его рот, удерживает возле своего паха. Чимин задыхается, его тело сопротивляется. Но он и не думает бороться, только сильнее расцарапывает кожу на коленях.
Это закончится. Совсем скоро закончится.
Кончает Намджун ему в глотку. Держа за волосы, вжимает голову Чимина в свой пах и кончает.
Только тогда Чимин позволяет себе отвести взгляд, зажмуриться. Он не успевает расслабить горло, давится, сперма Намджуна идёт носом. Священник тянет его за волосы, отпихивает. Чимин заваливается на бок, тут же переворачивается, приподнимается и упирается руками в пол. Он пытается откашляться и продышаться.
Дай мне сил, Господи, дай мне сил...
Горло и нос дерёт. Он пытается выплюнуть всё, что осталось на языке, но оно налипло, и это просто не получается сделать. Только проглотить. Чимин борется с собственным желудком. Не ощущать этот мерзкий вкус не получается.
— Хороший мальчик, — слышится довольный голос Намджуна за спиной. — Стоило так переживать?
Он хохотнул.
У Чимина трясутся руки от того, как сильно он хочет ему врезать.
Давай, скажи, что мне надо проваливать. Скажи, чтобы я ушёл.
Чимин оглядывается через плечо. Намджун снимает с себя рясу.
Нет. Нет, нет, надень её обратно!
Нет.
Чимин отворачивается. В этот раз Намджун на одном решил не останавливаться.
— Отец Ким, — Чимин садится на колени, руки складывает на них же и опускает голову.
Намджун не отвечает. Подходит ближе, опускается на пол возле него.
— Давай, — говорит он, — опустись так, чтобы мне было удобно.
— Святой отец, — снова пробует Чимин, ссутуливаясь ещё больше, чем до этого.
— Делай, как я сказал! — Намджун повышает голос и, толкнув Чимина, придавливает его к полу.
Ненасытный ублюдок!
Чимин повис тряпичной куклой в руках Намджуна, чувствуя, как тот устраивается сзади него, как поднимает его таз и раздвигает ноги. Он делает глубокий вдох и задерживает дыхание, стараясь как можно сильнее расслабиться. Но менее болезненным проникновение это не делает. Чимин вскрикивает, но тут же закусывает губу, чтобы не издать новых звуков.
Намджун не любит, когда Чимин кричит.
В доброе расположение духа Намджун использовал масло или мази, чтобы Чимину не было больно, но не в этот раз. Видимо, что-то случилось, что разозлило его. Отец Ким жесток только когда что-то идёт не так.
Чимин сочувствует. И себе, и ему.
— Отец Ким, пожалуйста, — просит он слабым шёпотом.
Он так и не может произнести слово «остановитесь». Страх въелся в подкорку. Он знает, что будет, если он осмелится сказать это.
Сегодня у Чимина нет сил испытывать на прочность своё тело. Оно и так еле справляется с той болью, которую причиняет Намджун, беспощадно вколачиваясь в него.
Нужно только потерпеть. Ещё немного.
— Пожалуйста, — снова срывается с его губ.
Чимин знает, что это бесполезно, знает, что Намджун не остановится, знает, но упорно продолжает просить, будто если он попросит снова, то в этот раз он точно остановится.
— Заткнись, — раздаётся сверху приглушённое пыхтение, а по ягодице приходится сильный удар, и звонкий шлепок эхом отражается от стен.
Чимин болезненно стонет. Большая ладонь священника давит на затылок, вжимая его лицо в холодный каменный пол, царапающий и так уже растёртую кожу.
— Ещё хоть звук, — пыхтит он, — и я заставлю тебя сожрать собственное дерьмо.
Чимин жмурится и закусывает нижнюю губу, сжимает челюсть до онемения, чувствует кровь на языке. Он не сомневается, что Намджун обязательно выполнит своё обещание, а потому замолкает. Теперь уже точно.
В какой-то момент проскакивает шальная мысль, что он сможет выдержать в этот раз, потому что всё тело ниже плеч онемело от боли и холода, так что Чимин не чувствует почти ничего из того, что делает с ним Намджун. Он только елозит грудью и лицом по жёсткому ледяному камню, пальцами пытается уцепиться за него, безнадёжно и отчаянно.
Даруй мне свободу, Господи, спаси мою душу. Позволь мне забыться во сне, не чувствовать этой боли.
Разодранную кожу на щеках щиплет от слёз, глаза уже не открываются — веки слишком тяжёлые.
Телу становится легко. Намджун слезает с него. Чимин сквозь шум слышит его кряхтение и вздохи. Губы дрогнут в слабой улыбке. Всё закончилось. Закончилось. Спасибо, Господи.
— Убирайся отсюда, — слышит Чимин и только после этого пытается пошевелиться.
Тело не слушается, руки слишком слабые, чтобы подняться, ноги не двигаются вовсе. Камень холодный, Чимина бьёт крупной дрожью, но для него это награда и утешение, а потому он отдаётся этому ощущению, позволяя вместе с жизненным теплом высасывать и боль.
Только вот Намджун не позволяет ему так просто лежать. Пинает ногой в живот, снова кричит выметаться из его комнаты. Чимин кое-как встаёт. Доходит до оставленных вещей, накидывает на плечи подрясник, остальную одежду берёт в руки. С опущенной головой, чтобы даже случайно не взглянуть на Намджуна, выходит из его комнаты.
В коридоре никого, и это не удивительно, поскольку на дворе середина ночи. Все спят. Все, кроме безумного воспитателя и его несчастного воспитанника. Чимин не выходит из учительского крыла, идёт в сторону купальни, заходит в неё. Запирается. Роняет на пол вещи. А после и себя.
Тело болит. В голове пусто. В ушах шумит.
В комнате тепло. Видимо, сегодня топили. И вода набрана. Чимин переворачивается на спину и раскидывает в стороны руки. Камень тёплый, воздух влажный. Чимин расслабляется.
На долю мгновения, потому что пустота заменяется роем мыслей.
В одну секунду Чимин переворачивается лицом вниз, сжимается в позу эмбриона.
Грязный. Какой же я грязный. Прости меня, Господи, прости, отец мой всевышний.
Он стягивает с себя подрясник, снова обнажаясь, откидывает его в сторону, но путается рукой в ткани. Злится. Кричит, вскакивает, отпихивает ногами несчастную одежду.
Несчастную. В этой комнате только один несчастный, и это явно не чёртова тряпка, которой место на помойке!
Горло саднит, в груди давит. Чимин сдерживает порыв разрыдаться. Всё тело зудит, он подходит к бочкам с водой, ковшиком переливает её в ванну. Механически повторяет действия и на короткий срок это освобождает его разум от давления.
Когда ванна набрана, а бочка пуста, Чимин залезает в тёплую воду. Сидит, обняв колени руками и положив на них подбородок, смотрит бездумно на очертания своих ног под водой.
Тело зудит.
Отвратительный.
Чимин дёргается ударяет руками по воде, вскрикивает. Звуки рвутся из его горла, не образовывая никаких слов. Просто отчаянное мычание.
Чимин трёт кожу мочалкой, трёт с силой, пытаясь оттереть с себя следы, оставленные Намджуном. Потому что он слишком грязный. Ему нужно очистить своё тело от этого порока, от этой мерзости. От греха.
Какой же ты жалкий. Ничтожный! Бог любит всех, но не тебя! Ты разочаровал его. Всегда только и делаешь, что разочаровываешь!
Ну же, Господи?! Скажи мне, за что?
Мочалки становится недостаточно, он не ощущает её трения. Отбрасывает в сторону и принимается ногтями стирать всю невидимую грязь.
Ты думаешь, что я такой сильный? Что я справлюсь со всем, что ты мне дашь?
Чимин кричит, ногтями сцарапывает корочки на порезах. Раны кровят, вода мутнеет, но Чимин не чувствует боли.
Никакой, кроме страшной, выламывающей грудную клетку.
Зачем ты дал мне жизнь, Господи? Чтобы я был использован им? Для его похоти? Зачем?
Что я сделал тебе?! Ответь же мне, что я сделал?!
Солёные слёзы щиплют растёртые щёки, Чимин кричит в потолок и раздирает кожу, сдирает болячки с незаживших порезов, расковыривает ранки.
Что я тебе сделал..?
Чимин останавливается. Валится в воду по нос, резко, будто кто-то переключил тумблер.
Вода капает и звонко ударяется о каменный пол. За дверью купальни тихо. Чимин знает, что никто не придёт, даже если его слышали. Его определённо слышали.
Намджун тоже его слышал.
Никто не придёт.
Это купальни для воспитателей и учителей, сюда нельзя детям. Но Чимину можно.
Я нужен ему. Он любит меня. Заботится обо мне.
Это он сделал так, что Чимину можно было в любое время дня приходить сюда. Намджун кормит его, когда все остальные дети голодают. Учит его, когда всем остальным приходится отдавать деньги, чтобы их научили хоть чему-нибудь.
Любит.
Вода в ванной остывает. Чимин вылезает, шлёпает мокрыми босыми ногами по каменному полу, не вытирается, натягивает рубашку и штаны. Выходит из купальни. За собой не убирает, знает, что кто-то сделает это вместо него. Возвращается в спальню, где тридцать мальчиков, таких же, как он сам, давно уже спят. Стараясь не шуметь, ложиться в свою кровать.