— Пойдём со мной, — говорит Намджун с улыбкой и дёргает рукой в подзывающем жесте.
Чимин медленно вертится по сторонам, будто рядом есть кто-то ещё, кроме него и паренька, которому он помогает, но в итоге останавливает свой взгляд на Намджуне.
— Вы решили сами прийти за мной, Отец Ким?
Что-то случилось? Что ты хочешь? Ты же не приходишь сам. Почти никогда...
— Три этажа обошёл, чтобы найти тебя, пока добрые люди не подсказали, где ты.
Намджун снова дёргает рукой и разворачивается боком, готовый вот-вот уйти.
Чимина охватывает тревога, он не знает, как ему лучше поступить. Он смотрит на Хёнсо, которому помогал накрывать виноградники, но тот стоит в стороне и делает вид, что не замечает ни Намджуна, ни их с Чимином разговор. Которого, в общем, и нет. Притворился тенью лопаты, которую держит, и смотрит в землю. Напряжён. Так же как и Чимин.
— Извини, мне нужно идти, — говорит он тихо.
Хёнсо будто не слышит его.
Ну же, прости, ты знаешь, что у меня нет выбора.
— Я приду чуть позже, ладно? — он пробует уговорить парня, но тот всё так же не реагирует.
Странный парень, Чимин знает это и давно уже привык, поэтому ответа не ждёт, втыкает свою лопату в сырую землю и поворачивается к Намджуну, которой продолжает его ждать и даже виду не подал, что его может напрягать медлительность Чимина.
Что ты придумал?
Боже, забери все его дурные идеи.
Чимин кивает в знак готовности, и Намджун, развернувшись к нему спиной, шагает в сторону приюта.
Это странно. Приподнятое настроение священника, его терпеливость. Чимин чувствует себя беззащитным, уязвимым. Он не контролирует ситуацию, а Намджун ведёт себя иначе, чем Чимин привык, и это пугает. Больше, чем его обычное поведение.
Намджун вспыльчивый, требовательный, жестокий. В добром расположении духа он бывает редко. Но, возможно, Чимину не о чем беспокоиться.
Пусть так и будет, Господи, пусть в этот раз всё так и будет.
По пути в комнату Намджуна Чимин задерживается помыть руки после работы на улице, и это тоже не злит священника.
Слишком всё хорошо. Не должно быть так хорошо, что ты придумал?
Ответ быстро настигает Чимина — стоит только оказаться в комнате, за спиной раздаётся звук закрывающегося замка, но Чимин не обращает на это большого внимания, потому что взгляд его останавливается на мальчишке на вид не старше десяти лет. Он сидит на кровати Намджуна, завернутый в одеяло, смотрит затравленно, дико. Жмётся спиной в угол, сильнее кутается.
— Раздевайся, — доносится из-за спины, и только тогда Чимин отрывает взгляд от ребёнка.
Намджун уже сидит в своём кресле. Сложил нога на ногу и вальяжно откинулся на спинку.
— Не заставляй меня ждать, — требовательно произносит он и, нахмурившись, вздыхает. Махнув рукой в сторону мальчика, он добавляет: — времени у меня не много.
— Что вы хотите, чтобы я сделал?
Почему ты просишь меня раздеться? Что здесь делает ребёнок?
— Ох, мальчик мой. — Намджун смеётся.
Чимин невольно улыбается в ответ. Скорее, от нервов, чем от того, что ему тоже весело. Потому что не весело совсем. В мыслях куча идей о том, что от него хочет священник, но Чимин боится думать о каждой, потому что все они жуткие. Возможно, он просто неправильно понимает, поэтому ему нужно, чтобы Намджун ответил ему.
— Я хочу, чтобы ты взял его.
Что?
Чимин оглядывается на ребёнка. Тот тихо сидит, слушая всё, о чём они говорят. Следит за каждым из них, как загнанный в угол зверёк.
Он им и был.
— Я вас не понимаю, Святой Отец.
Ты же шутишь, да?
Чимин мнётся посреди комнаты, чувствуя себя огородным чучелом. Уродливым, смешным, глупым. Будто Намджун придумал новый способ поиздеваться над ним. Хотя почему «будто»? Очевидно, всё так и есть.
— Ты же знаешь, что я не люблю повторять дважды, — недовольно произносит священник. — Это мой тебе подарок.
Подарок?
Господи, пожалуйста, пусть мне это всё снится...
— Если это подарок, — с трудом выговаривает Чимин, боясь ошибиться в словах, ведь любое неверно сказанное может повлечь неприятные последствия. — Могу я воспользоваться им в другой раз?
Взгляд Намджуна настолько осязаем, что Чимину кажется, что он способен пробить его грудь насквозь.
— Не можешь, — тихо отвечает он.
Не могу. Верно, я не могу.
Господи, пожалуйста, я не хочу! Почему ты позволяешь этому случаться?
— Отец Ким... — тот смотрит на него, подняв одну бровь. Чимин знает, что отказ он не примет, потому что это не предложение. Это приказ. Это воля Намджуна, которую Чимин обязан исполнить. — Позвольте мне не делать этого. Пожалейте ребёнка.
Священник снова смеётся.
— О себе лучше побеспокойся, а не о мальчишке.
О себе... Я о себе и беспокоюсь! Ты хоть представляешь, о чём просишь меня? Ты подумал о том, как мне потом с этим жить? Конечно нет.
Как потом жить..? Верно, он же вряд ли отпустит меня, если я не сделаю этого. Этому ты хочешь меня научить? Я должен исполнить его прихоть? Смирение, да? На всё твоя воля, Господи, верно?
Тогда мне нужно просто сделать это. Всё будет хорошо, если я выполню его приказ. Это правильно, да? Я должен.
Чимин поворачивается к мальчишке. Честно говоря, Чимин бы и забыл о том, что он тут — так тихо он сидит. Возможно, с этим не будет проблем.
Я просто сделаю это. Намджун будет рад, если я сделаю это, так ведь?
Ладно. Это не должно быть сложно.
Чимин расстёгивает куртку, снимает её и бросает на пол.
— Молодец, мальчик мой.
Твой мальчик, да. Мне нужно всего лишь быть послушным. Чтобы ты был доволен мной.
Руки трясутся от страха, дышится в разы тяжелее, чем было на улице. Чем было до тех пор, пока Чимин не узнал, что хочет от него Намджун. Но это ничего. Он справится.
Если именно этого от него хотят они оба. Если Намджун привёл его сюда, если Господь позволил Намджуну привести его сюда. Они оба этого хотят. Чимин должен просто подчиниться их воле.
— Да, Святой Отец, — говорит Чимин.
Он смотрит на ребёнка, снимая с себя одежду. Медленно, чтобы оставить себе время собраться и приготовиться. Благо, что Намджун сейчас в хорошем расположении духа и совсем не возражает его медлительности. Чимин, опустив голову, бросает на него короткий взгляд, после чего снова смотрит на мальчика.
Ему жаль ребёнка, ему мерзко от того, что он сейчас сделает с ним, но вместе с этим на Чимина вдруг нахлынули злость и обида.
Для тебя Намджун не пожалел своей кровати, когда моё место всегда было на каменном полу. Как у собаки.
Ты что же, лучше меня?
— Поторопись, — тихо говорит Намджун.
Чимин слышит его копошения, но не оборачивается, чтобы не видеть, как он стягивает с себя одежду. Не полностью, нет, он оголяет лишь одну часть своего тела. Чтобы удовлетворить себя, глядя но то, как Чимин будет насиловать этого мальчика.
Ничего нового, он всегда был извращенцем. Чимин привык.
Что ж, раз тебе мало меня одного, то, пожалуйста, наслаждайся зрелищем.
Ребёнок с ужасом смотрит на Чимина, а сам он не смотрит на него, только в пол, безжалостный своим холодом, беспощадный своей жёсткостью — молчаливый свидетель всех прегрешений.
Чимину страшно.
Глаза мальчика раскрываются шире, когда Чимин обнажается полностью. Конечно. Конечно. То, что сотворяет с ним Намджун, тяжело даже представить, то, что сотворяет с собой Чимин сам, оставаясь один в купальне, только добавляет ужаса.
На теле нет живого места. Жёлтые и фиолетовые пятна гематом перекрываются неровными бугристыми линиями, некоторые из которых ещё покрыты струпьями. Кожа неестественно стягивается шрамами, собирается складками, где не должна.
Вам нравится, Святой Отец? Видеть то, что вы сделали со мной? Видеть то, что делаю я по вашей воле?
Смотрите же.
Чимин залезает на кровать. Мальчик ещё сильнее жмётся в угол. Начинает рыдать в голос и просит не трогать его. Надо же, Чимин и не заметил, что он плакал, только сейчас увидел, что всё его лицо мокрое от слёз.
— Пожалуйста, — дрожит его тонкий голосок.
Пожалуйста?
Пожалуйста?!
Чимин смеётся. Он хватает ребёнка за руку, дёргает на себя, роняет его на спину.
— Как тебя зовут, дитя? — мягко тянет он, улыбаясь напуганному мальчишке.
— Ынсок, — шепчет тот.
— Будь спокоен, Ынсок, я не наврежу тебе, — так же шёпотом отвечает ему Чимин.
Но ты мне, конечно, не поверишь. Верно, не нужно. Ты же не дурак?
Посмотри на меня, Господи! Я достаточно покорный? Я всё делаю правильно? Ты доволен мной?
— Не трогайте меня, — просит мальчик и стирает с лица слёзы.
— Я не могу.
Мне жаль тебя. Правда жаль. Ты понравился Намджуну — только в этом твоя вина.
И моя.
Господи, сохрани жизнь этому ребёнку, позволь ему не знать всего этого. Пускай Намджун больше не тронет его. У него есть я, послушный пёс, верный и преданный. Пускай он больше не тронет его!
Мальчик сопротивляется. Чимину приходится прикладывать усилия, чтобы раздеть его. От резких движений на предплечье лопается пара порезов и тёплая густая кровь пачкает лицо и грудь Ынсока.
Такой маленький. Кожа белая, мягкая. Ещё не тронутая. Я буду первый, кто прикоснётся к тебе, к невинному ребёнку.
Господи, не смотри...
Прости меня.
Что-то жгучее обжигает лёгкие, Чимин закрывает глаза, пытается дышать ровно. Он не должен наслаждаться, не должен благоговеть от одной только мысли о нетронутом теле. Чёртов Ким Намджун, что же ты сделал? Что же ты сделал, дьявол?! Прости меня, Ынсок, прости меня, Господи, прости меня.
— Не надо!
Чимин переворачивает ребёнка на живот. Одной рукой давит на его затылок, впечатывая лицом в одеяло, другой раздвигает его ноги. Мальчишка дёргается, сопротивляется, Чимин злится.
В этот момент он понимает Намджуна. Понимает его раздражение и нетерпение. Вот почему Отец Ким редко бывает ласков с Чимином. Эти жалкие просьбы только раздражают.
Почему ты не можешь просто лежать?! Не дергайся, иначе хуже будет.
Но даже это не самая большая проблема. Как он должен сделать это, если не возбуждён? А Чимин не был. Только такие извращенцы, как Намджун, могут получать удовольствие от подобного, Чимин же злится, он хочет, чтобы всё побыстрее закончилось, чтобы он мог уйти и забыть это как страшный сон.
Он оборачивается и смотрит на священника. Лицо его до безобразия довольное, он развалился в кресле и гладит себя. Ему нравится то, что он видит.
Чимин цепляется за это.
Он должен быть послушным для Намджуна. Он должен сделать всё так, чтобы ему понравилось. Вот что важно. Даже если Чимину придётся сделать ужасные вещи, он сделает, ведь об этом попросил Намджун.
Он возвращает своё внимание ребёнку, тот лежит тихо. Не пытается сопротивляться.
Неужели ты решил, что мы на этом остановимся?
Чимин усмехается.
Прости, мальчик, ты должен меня понять. Возможно, так и будет, когда ты вырастешь.
— Лежи смирно, — шепчет он, склонившись над ребёнком.
Он перестаёт удерживать его, и мальчишка не дёргается. Это вызвает короткую усмешку.
Так легко, оказывается.
Ты так же развлекаешься, Господи? Пугаешь нас, отдаёшь в лапы безумцам-мучителям, а потом смотришь, как мы страдаем? Как я страдаю...
Одной рукой Чимин принимается оглаживать юное тело, мальчишка трясётся под ним, вздрагивает каждый раз, стоит ему посильнее сжать мягкую тёплую кожу. Другой рукой Чимин обхватил свой член.
Он старается не думать, как будоражит его мысль о том, что он собирается сделать.
Он надрачивает себе и лапает мальчика, но всё никак не решается приступить к делу. Радует только то, что Намджун не торопит его.
Всё-таки страшно.
Самому смиренно принимать всю ту боль и весь ужас не идёт в сравнение с тем, чтобы причинить это всё слабому, беззащитному существу.
Чимин глубоко вздыхает и закрывает глаза.
Нужно только начать, верно? Дальше будет легче. Я надеюсь, ты простишь меня.
Чимин давит ладонью между лопаток Ынсока, чтобы тот не попытался уползти, другой рукой он приставляет свой член к анусу мальчика и подаётся бёдрами вперёд.
Ребёнок вскрикивает. Чимин снова толкается.
Нужно только начать, дальше будет проще...
Проще не было.
Ребёнок сопротивляется. Сжимается, дёргается, кричит. Пытается выбраться из-под Чимина, просит остановиться, прекратить.
Чимину кажется, что он сойдёт с ума. Потому что это не должно быть приятно. Но было. Если бы он только не кричал...
Чимин перемещает свою ладонь на его затылок и вжимает голову в постель. Сильнее и сильнее, лишь бы тот только замолчал.
Он толкается в маленькое тело, такое маленькое, что легко уместилось бы в руках Чимина. Или ему это только казажется, от того, каким большим и сильным он ощущает себя.
За их спинами раздаются чавкающие звуки и громкое дыхание Намджуна. Чимин не хочет это слышать. Он просто не может выносить этих звуков.
Это отвратительно. Но это означает, что Отец Ким доволен, что ему всё нравится. Поэтому Чимин продолжает вбиваться в несчастного ребёнка.
Он думает о Господе, чтобы заглушить крики и рыдания мальчика. Чтобы не слушать отвратительные звуки, которые издаёт Намджун. Чтобы не слышать себя и свои мысли. Чтобы не слышать Бога.
Чем же ты отличаешься?
Чимин насилует маленькое хрупкое тельце, держит его руки за спиной, вжимает в мягкую кровать.
Вдавливает лицом в постель, чтобы мальчишка задохнулся. Чтобы больше не чувствовал ничего. Забери его, Господи, пожалей его. Не дай ему знать об этом. Стань руками моими, лиши его этой боли. Забери его, Господи.
Или меня.
Бог не слышит. Чимин жмурится до боли в глазах. Он толкается в мальчишку. Запах крови ощущается на языке. Он не смотрит на ребёнка, не смотрит на то, что сотворил он с ним.
Молит Бога о прощении.
— Хватит.
Намджун оказывается рядом внезапно. Отпихивает Чимина от Ынсока. Проверяет, дышит ли он, после чего заворачивает в одеяло и быстро выносит из комнаты.
Чимин не соображает, что только что произошло.
Намджун ничего ему не сказал. Значит ли это, что он сделал всё правильно?
Я справился, да? Он будет мной доволен. Доволен ли ты, Господи?
Состояние мальчишки его нисколько не волнует, важно только то, что скажет ему Намджун, когда вернётся, поэтому Чимин, раскинувшись на тёплой кровати, лежит и ждёт его возвращения.
Ему нужно, чтобы священник похвалил его, чтобы сказал, как хорошо он справился. Он же этого просил, верно? Сам привёл его сюда, сам сказал, что нужно сделать. Чимин сделал и теперь он заслуживает похвалы.
Только вот Намджун уже слишком долго не возвращается. Чимину становится скучно, но уйти он не может, он должен дождаться. Чтобы всё это имело смысл, он должен дождаться возвращения священника.
Лежа на кровати, мягкой и такой убаюкивающей, Чимин начинает засыпать. В теле ощущается приятная тяжесть, веки слипаются. Чтобы не допустить этого, Чимин поднимается, через силу, потому что совсем не хочется, и одевается.
Он вышагивает по комнате взад-вперёд, чтобы разогнать немного кровь, но это не помогает избавиться от скуки. Время от времени он поглядывает на стол Намджуна, заваленный всяким хламом, большая часть из которого была бумажной, и борется с искушением.
По чужим вещам ведь нельзя лазить, да? Намджуну это не понравится.
И снова взад-вперёд.
И снова на хлам.
Ты не будешь злиться, если не узнаешь.
Чимин проигрывает своему любопытству. Он прислушивается к звукам за дверью, проверяя, не раздаётся ли поблизости шагов, и, ничего не услышав, подскакивает к столу.
Как он и предполагал, ничего интересного в бумакжах нет. Куча отчётов, писем в администрацию с просьбой о финансировании, списков трат за месяц и того, что необходимо преобрести.
Скучные взрослые дела, мало заботящие Чимина.
Перебирая бумажки, он складывает их по разным стопкам, наводит своеобразный порядок на столе. О том, что Намджун поймёт, что он там копался, Чимин не беспокоится. Сегодня он хорошо постарался и Отец Ким не будет строг к нему.
Закончив с бумагами, Чимин косится на ящики. На них нет замка, а значит он может спокойно открыть их и посмотреть, что там лежит.
Он же может, да?
Но хлама там оказывается ещё больше, чем сверху на столе. Куча коробочков в сигаретами, некоторые из которых были начаты и забычкованы, какие-то странные мешочки, плотно завязанные и дурно пахнущие, — некоторые из них Чимин развязал и заглянул внутрь, — там оказались незнакомые порошки и высушанная измельчённая трава. Всё это совсем не интересно. Неужели Намджун живёт такую скучную жизнь, что ему даже нечего скрывать?
Добравшись до нижнего ящика, Чимин обнаруживает шкатулку. Небольшую, старую, деревянную, и вот она уже закрыта на замок.
Любопытство разыгрывается ещё больше. Что-то Намджун всё-так прячет, и Чимин хочет узнать, что же. Он пытается открыть её, ковыряет найденным ржавым ножиком, пару раз даже ударил днищем по столу, но замок не поддаётся.
Терпение заканчивается, а любопытство переростает в принцип. Чимину нужно открыть её. Любой ценой. В голову приходит идея, за которую он точно отхватит от Намджуна позже, когда тот узнает, но сейчас это не имеет значение, поэтому, долго не раздумывая, Чимин с силой бросает шкатулку на пол.
Этого достаточно. Она щепками разлетается по всему полу, только один листок, сложенный вдвое, оказывается у ног Чимина.
Он поднимает его.
Бумага выглядит очень старой, заломы и уголки крошатся, но выглядит она так, будто в руки её не брали. Как новая, только местами разрушенная временем.
Чимин осматривается по сторонам, но ничего, кроме деревянных осколков разбитой шкатулки, на полу не замечает.
Зачем Намджуну прятать один листок?
Чимин разворачивает его и видит, что это письмо. Чернила размылись и выцвели, но текст прочитать возможно. Только Намджун остановил бы его, но Намджуна нет, поэтому Чимин читает его.
Правильно говорят, что чужие вещи трогать нельзя, что чужие письма читать нельзя, что лучше вообще не лезть в чужую жизнь, любопытство всегда наказуемо.
Этого же не может быть, да?
Чимин отказывается верить в прочитанное. Это похоже на какую-то шутку. Неумелую и совсем не смешную.
От тебя это не могло укрыться, Господи. Не могло!
Я неправильно понял. Просто неправильно понял.
Чимин отбрасывает письмо так, будто бумага пропитана ядом. Сердце начинает биться с огромной скоростью, Чимин чувствует каждый его болезненный удар.
Почему я должен поверить в это?
Конечно, нет, не должен. Никто бы не поверил. Но стал бы тогда Намджун хранить его?
Письмо написано девушкой. Совсем юной, как Чимин сумел понять из прочитанного. Наверное, такой же, каким сейчас был он сам. Она много рассказывала о том, как ей нелегко пришлось, но это всё не имеет смысла. Чимину плевать, кому и как может быть трудно, не ему нужно волноваться о других, когда у самого жизнь не легче.
Она дала ему имя. Чимину. Просила оставить, не менять.
Она родила от Намджуна и принесла в приют, туда, где он работал воспитателем. Попросила сберечь их сына, ведь у неё самой нет угла, и ребёнка просто некуда деть.
Смешно.
Чимин отказывается в это верить. Девушка писала о каком-то другом Чимине, это не может быть он.
Ведь получается, что Намджун знает об этом.
И ты знал... Ты не мог не знать...
Тогда почему..?
Чимин не хочет думать об этом. Он выбегает из комнаты Намджуна, впервые за последнее время радуясь, что тот так и не вернулся. По пустым коридорам идёт по выученному пути.
Ему просто больше некуда.
Намджун позаботился о том, чтобы у Чимина был свой угол — хоть эта купальня и предназначалась для учителей, взрослые пользуются ей редко. У Чимина даже хранятся некоторые вещи в этой комнате, и никто никогда не прикасается к ним.
Намджун действительно постарался. Или теперь его лучше называть отцом?
Это родительская забота?
Он знает. Он хранит это письмо уже много лет. Явно же не просто так. Бесполезные бумажки выкидывают сразу, а эта лежала пятнадцать лет. Хранилась в шкатулке на замке, в дальнем ящике. Чтобы точно никто не добрался до этого письма.
Намджун берёг эту тайну и охранял.
Чимин заходит в холодную пустую купальню, хлопает дверью, закрывая её. Приваливается спиной к стене и оседает на пол.
Господи, что же ты наделал? Зачем ты показал мне это письмо? Лучше бы я просто не знал этого.
В памяти всплывают яркие образы того, что Намджун делал с ним. Чимин зажмуривается, ударяет затылком о каменную стену.
Что же ты сделал?!
Чимина передёргивает. Всё было бы намного проще, если бы Намджун оставался только его воспитателем. Он давно смирился со странными пристрастиями священника, он потакал им, радуясь тому, чем оплачивал ему Намджун, и желая получить ещё больше.
Чимин ненавидит его, презирает, мечтает, чтобы в один момент игры Намджуна закончились, но вместе с этим желает, чтобы всё это продолжалось, потому что всё это делает Чимина особенным.
Только ему одному Намджун уделяет столько времени, только с ним он возится, позволяет очень многое, договаривается за него, если что-то нужно. Всё это время Чимин находится под его крылом, и потому с благодарностью отдаёт ему себя. Это его плата. Чимин чувствовует себя особенным.
Что ж, я же и оказался особенным. Родной сын, как никак, кровь от крови, плоть от плоти. Этим, видимо, и заслужил особое отношение.
Чимин смеётся, беззвучно, сотрясаясь всем телом.
В груди страшно давит — сложно сделать вдох, а со смехом его лёгкие покидает последний воздух.
Отец Ким. Просто отец.
Столько лет насиловал собственного сына.
Чимин не может в это поверь, у него не укладывается это в голове.
Чудовище...
Скажи мне, зачем? Что ты хочешь от меня, Господи? Зачем ты делаешь это с моей жизнью? Со мной...
Чем я виноват перед тобой? Чем я заслужил?
Чимин не может перестать смеяться.
Только что... Чем заслужил? Только что я сделал то же самое. Мой отец чудовище, но и я не лучше!
Бедный ребёнок.
Это я... Я отвратительный. Я даже хуже Намджуна! Это ты хотел мне показать? Что я такой же монстр, как и он?
Чимин поднимается с пола и медленно бредёт к дальней стене купальни. Там есть небольшой закуток, где он прячет свои вещи — небольшое полотенце, бывшее когда-то белым, теперь же имевшее цвет старой заляпаной тряпки, и нож.
Небольшой такой ножик. Чимин стащил его из кухни, когда Намджун отвёл его туда, чтобы накормить. В тот год в приюте совсем не было денег, дети не ели по несколько дней, а Чимин имел удовольствие отъедаться за всех них, потому что Намджун позволял ему это.
В одну из тех ночей Чимин украл небольшой ножик. Точильный камень он нашёл и стащил позже. Такой же маленький. Намджун знает о его тайнике. Знает, но ничего не делает, позволяет Чимину кромсать свою плоть, а после наказывает.
От понимания того, что Намджун его родной отец, Чимину тошно. Как будто только это и имело значение, как будто, если бы они не имели родства, всё было бы в порядке.
Чимин кладёт свой нож на край ванны, медленно снимает с себя одежду и садится на пол. Берёт нож в руки и долго вертит его, рассматривая. Будто никогда раньше не видел, будто не знает ни об одной царапине на лезвии и сколе на ручке.
Я такое же чудовище, как и он. Они должны знать об этом. Все они.
Резким движением Чимин полосует по руке. Боли нет, есть только кровь и плоть. И освобождение. С каждой пролитой каплей весь груз уходит.
Проводит лезвием по коже снова, и ещё раз, продолжает кромсать свою руку, пока вся она не оказывается в крови.
Кровь стекает на пол, пачкает ноги Чимина, стекает тёмной блестящей лужицей. Чимин завороженно наблюдает за тем, как она становится больше.
Он смотрит на израненную руку и не чувствует удовлетворения.
Этого мало. Никто не поймёт.
Этого мало, потому что легче не становится.
Забери меня, Господи. Я не хочу так. Я не хочу возвращаться к нему, я не хочу возвращаться вообще.
Прямо сейчас, слышишь меня? Посмотри, что я делаю, Господи! Я согрешил, я пал слишком низко, ты видишь?
Что я сделал с Ынсоком... Пускай они все видят, кто я такой, пускай каждый знает, насколько уродлива моя душа!
Чимин с размахом полосует по бедру. Кожа расходится, показывая то, что под ней прячется, но хлынувшая кровь не даёт рассмотреть, заполня собой рану.
Он наносит ещё один порез, глубже предыдущего. И снова. Ему не нужна эта кровь. Ему не нужна его плоть. Испорченная, гнилая плоть. Плоть Намджуна и его скверные мысли.
Его копия. Настолько же жесток и беспощаден, настолько же отвратителен.
Чимин снова и снова режет кожу на бёдрах. Кровь заливает весь пол под ним, новые порезы наслаиваются на только что сделанные, но он с упоеним продолжает это делать, веря в то, что весь его яд, переданный Намджуном, покидает его тело вместе с ней.
И чем холоднее становится, чем больше трясутся его руки, тем упорнее Чимин наносит порезы, уверенный в том, что это поможет, это спасёт его.
Пока нож из рук просто не вываливается от бессилия держать его.
Пока перед глазами не появляется темнота. Блаженная, желанная темнота. Успокаивающая, окутывающая своей безопасностью.