Время Тростниковой луны[1] постепенно проходит, надвигается месяц Старшей луны[2]. Быстрые ноги несут Брайану [3]всё дальше в лес, силки уже скуднеют на дичь, а ветви деревьев становятся более ломкими в преддверии морозов. День идёт на убыль, а ночь Дикой охоты неминуемо приближается, заставляя замирать в испуге каждый раз, когда из чащи слышится стылый вой.

Оставляя под ясенями откуп, Брайана непроизвольно оглядывается, все время оставаясь настороженной. Поэтому, еще издалека заметив под массивным деревом свёрток, она подходит к нему медленно, неслышно ступая по отдающей последнее тепло земле.

Ребенок молчит. Огромные темные глаза на осунувшемся личике глядят испуганно, беззубый рот кривится, но не слышно ни звука. Брайана разламывает краюху хлеба, щедро осыпая крошками корни древнего дерева, наливает в чаши вино. Ребенок смотрит на нее, не отводя взгляда, и стоит ей сделать шаг назад, как он, наконец-то, заходится в плаче.

Каждый шаг дается Брайане тяжело, и вскоре она поворачивает назад, подхватывает младенца на руки, укачивая его.

— Ну, ну, тише, тише хороший мой. Ты мальчик или девочка? А? Наверное, девочка, вон, какие глаза красивые да ресницы пушистые, зачем мальчику такие? На девичью погибель только… А ты хорошая малышка, правда?

Оставить ребенка на откуп Дикой Охоте — слишком для неё, и Брайана молча идет по Дуну[4], ловя на себе удивленные взгляды. Ребенок пригрелся, замолчал, тельце в руках совсем легкое, как перышко. Кажется, вот-вот осыплется туманом, пожухлой листвой и трухлявой корой, которой в избытке в лесу.

Рыжая Бригитта, притаившаяся среди ветвей на окраине леса, улыбается вслед удаляющейся фигурке и осеняет её своим благословением. Лучшей матери для её творения не сыскать — мало кто способен принять чужое дитя как своё.

Она знает, что муж Брайаны — Марве[5], — лишь удивленно поднимет брови. Связавшие свои судьбы не по любви, они учатся слышать друг друга, не отвлекаясь на горячий шепот крови, что мог бы затмить разум. Детьми боги их пока что не наградили, так что найдёныша Марве принимает благосклонно, нарекая Ингенойх[6]. Ведь если боги послали им в такой день дитя — это что-то значит. И девочка растёт, оправдывая своё имя. Волосы её черны, как ночь, а кожа смуглая. Она не походит на остальных детей её народа, и Брайана может лишь гадать, откуда могло взяться это дитя в лесу. Не иначе, Ночь с Вороном согрешила, смеется Марве, опуская тяжелую ладонь на макушку не родной, но любимой дочери. После у них один за другим рождаются два сына, оба светлокожие и светловолосые — все в отца. Брайана нарадоваться не может на крепышей и долгими ночами укачивает их, напевая под нос колыбельные. Ингенойх всегда рядом. Она помогает матери, сдвигает брови, крепко держит в руках кульки с младенцами. Выпрашивает у отца острый ножик и вырезает какие-то немыслимые обереги из дерева, Брайана таких и не видела никогда. Там распахнувшие крылья птицы, витые символы, быстрые олени, раскинувшие ветвистые рога. Откуда маленькой девочке знать такое? Ингенойх редко говорит, но мать с отцом знают — видит она куда больше, чем они.

Время идет.

И когда Ингенойх минует пятнадцатая весна, взоры на неё обращают всевидящие друиды. Темные глаза становятся серьезнее, руки — сильнее, а устами её теперь могут говорить боги, во всяком случае, так кажется старейшим. Теперь она знает всё о травах, может по полету птицы предсказать, каким будет время до следующего рождения луны. На девятнадцатую весну на её руках впервые появляется кровь, а друиды лишь благосклонно кивают головами. Боги принимают жертву Ингенойх, на алтаре вспыхивает золотистым пламенем огонь, искры его отражаются в темных, почти черных, глазах новой жрицы.

Её приёмные родители умирают от настигшей Дун неизвестной болезни, которую чужаки зовут «черной». В тот день лицо Ингенойх темнеет от горя, а на глаза впервые наворачиваются солёные капли, будто дождь заглянул в них. Друиды говорят, это слёзы. Она плачет впервые и недовольно поджимает дрожащие губы, оказывается, чужая смерть — это больно.

— Почему глаза так печёт? — Неужели, её голос умеет дрожать? Она впервые слышит от себя такие ноты, и неприятно удивляется, оказывается, и она может оказаться… Слабой?

— Это слёзы, дитя. — Наставница терпелива, ладони у нее сухие и чуть прохладные, ложатся на пылающие щёки, вытирают с них мокрые дорожки.

— Я не хочу, чтобы они были! Их можно как-то убрать?

В любой другой день жрица бы рассмеялась такому наивному вопросу, но здесь и сейчас — она серьёзна.

— Слезы есть у всех, дитя. Ты можешь лишь пытаться сдержать их, если сумеешь. Они значат, что ты живая. Ты человек. Ты чувствуешь и существуешь. Это отличает тебя от мертвых — они не плачут, потому что им уже всё равно.

Ингенойх убегает в лес и плачет, прижимаясь к коре ясеня, под которым нашла её когда-то мать. На затылок ложатся полупрозрачные ладони — это Бригитта пытается утишить горе одной из своих дочерей. Ингенойх крутит головой, но никого не видит, и падает на колени, чувствуя чьи-то невесомые объятия. Будто золотые крылья прячут её в теплый кокон, как в детстве в одеяло.

В лесу ей лучше, чем в Дуне. Она пропадает там от зари до зари, возвращается задумчивая, а после уходит опять. Говорят, ей являются духи предков, а возможно, призраки погибших в этих лесах чужеземцев.

Попасть в болотину ей не везет лишь однажды, и в этот день Ингенойх прощается с жизнью. Она уже готова прервать свои мучения точным ударом ножа и произносит молитву, прося богов благосклонно отнестись к добровольной жертве, как вдруг в загривок вцепляются острые зубы, тянущие её на твердую почву.

Золотистый пес отряхивается, косит насмешливым взглядом и припадает на передние лапы, предлагая поиграть.

Ингенойх не чувствует от него угрозы, но как-то привычно боится, как всего, что не может понять. И кидает псу пойманную куропатку, а сама несется прочь, пока не видит снова стены родного поселения. Только тогда она останавливается, чтобы перевести дух, и снова видит пса. Всё это время он бежал следом, а теперь бодает лобастой головой ладонь и опускает в ноги куропатку.

Ингенойх смеется, и зовет пса с собой, перед этим присев на корточки и серьезно сказав в зеленые — совершенно не собачьи — глаза:

— Я в долгу перед тобой. Жизнь за жизнь. — Она надрезает палец и ведет кровавый след по оберегу на шее, закрепляя клятву. Сверкают золотые искры в глазах, вдалеке раздается раскат грома.

Клятва принята, а уж кем — есть ли какая-то разница, когда в лесу пахнет смолой, теплые дни впереди, а в воздухе витает колкое напряжение приближающейся грозы?

Пёс скулит, зализывая рану, а она поднимается на ноги.

— Вперед!

Старая Кааси[7] говорит, что пёс принесет лишь беду. Он смотрит на друидов умными глазами, заставляя отводить взор. Ингенойх ступает с ним на раскаленные жаром кострища плиты храма, и пёс поджимает лапы, но упрямо идет следом. Босые пятки горят огнём, старейшины не спешат помочь, и весь путь они преодолевают сами, останавливаясь перед спуском в нижние помещения, где служители богов устроили свои комнаты. Звонко цокают по каменным ступеням когти пса, гулко шлепают босые ноги.

— Выкинуть его. — Веско звучит голос Кааси. Ингенойх впервые готова спорить. Тонкие руки судорожно сжимают шерсть, губы кривятся в оскале: за это время она научилась многому. Например, не отводить взгляд, высоко держать голову и крепко — сталь в руках. Пес щурится на огонь в кострище, греет теплом ногу и Ингенойх чувствует, что она не одна. Это придает сил. Когда они, спустя пять заходов солнца, удаляются в сторону леса, Ингенойх ждет стрелы в спину. Она не верит, что её отпустят просто так: в конце концов, её сильное тело могло бы стать отличной жертвой для богов. Но проходит время, она отдаляется все сильнее от Дуна. И дышать становится легче. Одинокая хижина на поляне когда-то принадлежала одному из её племени, скорее всего — такому же отвергнутому другими друиду. И Ингенойх занимает обветшалое строение, не забыв предварительно похоронить его владельца, чей скелет она находит внутри. Это заставляет её увериться в том, что хижиной не пользовались уже долгое время.

Пёс пытается оттащить её от скелета, укоризненно смотрит и в его взгляде читается грустное «Не пристало тебе скелеты таскать!». Но Ингенойх давно уже не ребёнок, и не в первые видит мертвого, пусть и в первый раз остается с ним почти что один на один. Почти что — потому что пёс не отходит от неё, двигаясь следом, как ниточка за игольным ушком.

— Мертвые не страшные, их бояться не нужно, — шепчет она псу, оглаживая между ушей. Он роет лапами землю, трясет лобастой башкой и недовольно фырчит, будто ёжик. — Живые страшнее, хороший мой. Их бояться нужно. Поэтому будь осторожен, и я буду.

Наука друидов пошла Ингенойх на пользу, и она не испытывает трудности в том, чтобы собрать себе лекарственные травы, а утварь, которую она, не испытывая угрызений совести, запихнула в мешок вперемешку с рубахами, пришлась как нельзя кстати.

[1] Тростниковая луна: 28 октября - 23 ноября

[2] Старшая Луна: 24 ноября - 23 декабря

[3] Брайана – благородная, добродетельная (кельтское имя)

[4] Дун или дунун - поселения — мини-города — типа «холмовая крепость», то есть сооружённые на возвышении, что облегчало их оборону. Такого рода поселения, характерные обычно для древних индоевропейских народов, обнаружены во многих местах Европы.

[5] Марве – чудесный (кельтское имя)

[6] Ингенойх (Ingenoíche) - Инген (дочь) + Ойхе (ночь) (кельтский, переведено автором)

[7] Кааси – из священного города (кельтское имя)