Он скучал по бескрайним океанским просторам.

Скучал, как влажный ветер трепал его волосы, когда он всплывал на поверхность. Скучал и по солнечному свету, отбрасывающему блики на его белоснежной чешуе. Скучал и по тьме океанской бездны, на дне которой не видно ни лучика света.

Ему нравилось рассекать океанские просторы, охотится на крупную добычу и упиваться чужим вкусом.

Сначала он охотился со своей стаей.

С самого раннего детства он рвался к охоте. Загонять отчаявшуюся добычу или же биться за свою жизнь, разрывать других хищников и погружать в них острые клыки… Азарт захватывал его с головы, распространяясь по всему телу вплоть до кончика хвоста.

Своих родителей он не видел. По рассказам взрослых из своей стаи Сатору знал, что те погибли, отчаянно защищая молодняк. Не только его, разумеется.

В их стае осталось всего пару мальков, в числе которых был он сам.

И пока он взрослел, стая измельчала. На глазах Сатору охотники умирали под мощными челюстями акул или навсегда пропадая в пасти китов.

Всё больше он в них разочаровывался.

Жалкие, слабые, маленькие.

С самого начала он был крупнее, сильнее, быстрее, хитрее. Его когти были длиннее, его клыки были острее, хвост — мощнее.

Ему не было равных.

И когда не осталось никого, Сатору уже свободно начал рассекать океан, сдвинувшись с привычного места обитания, в котором он рос и сражался. И не было ничего, что могло удержать его.

Свободу он вкусил в полной мере, всплывая на поверхность, наслаждаясь миром надводным — ветром, солнцем, луной и звёздами. И людьми.

Они были ещё меньше, ещё слабее, ещё никчемнее его сородичей.

Крошечные, с двумя хвостами, без острых когтей и клыков, которые могли бы их защитить. Такие пугливые, медлительные и очень-очень забавные!

При виде них у Сатору всё сводило от желания. Клыки болезненно чесались в желании проникнуть в мягкую плоть, раздробить косточки… Ах, это стало его навязчивой идеей, которая заставляла приближаться к суше слишком близко.

В океане его ждали битвы — тёмные воды были полны больших, опасных хищников, пожрать которых требовала его суть. Когда желудок его наполняет мясо, когда азарт охоты постепенно сходит на нет, внутри остаётся лишь чувство тёмного удовлетворения.

На поверхности его ждал ветер, игривым шёпотом касаясь бледной кожи и солнце, окутывающее его теплом. И люди, попробовать на вкус которых он мечтал с тех пор, как лишь заметил их во тьме ночной.

Мир был куда больше, чем он себе представить мог.

Вкушать всё новое, никогда не задерживаться на одном месте — этого мировоззрения придерживался он с тех пор, как вся стая его сгинула. Больше не было того, что могло сдержать его, удержать, оставить гнить в неизменности.

Он хотел познать на этом свете всё, испробовать, ощутить, прикоснуться, увидеть, познать…

Пусть у мира его границ не будет.

Так будет всегда.

Он хотел, чтобы так было всегда.

До тех пор, пока не встретил его.

Они встретились в жуткий шторм, когда всё небо заволокло мрачными, тяжёлыми тучами, когда ласковый ветер превратился в неукротимую стихию, от который вздымаются волны. На них Сатору плыл свободно, гордо, величаво, единственным пятном красуясь в мрачном течении.

Человечий корабль держался гордо под огромными волнами и мощным ветром.

Но Сатору задержал свой взгляд на мощных чёрных щупальцах, обвивающих стальной корпус корабля.

Он был прекрасен.

Сильный, опасный, с длинными волосами темнее океанского дна и карими глазами ярче дневного света. Своим весом он накренил корабль в право, свободными щупальцами хватая мелких людишек, которые встречали свою гибель в его хватке.

И кажется Сатору, что океан и небо меняются местами.

И качается они на волнах, пока в спину ему бьёт холодный ветер, взор стремится застлать тяжёлая пелена ливня…

И оторваться он не может от прекрасного существа, чьё лицо сначала застыло маской холодной ярости.

Всё казалось замерло, затихло в одни миг, когда их взгляды встретились. Когда сгустившаяся тьма в глазах его рассеялась, открывая лишь бескрайний свет. Сатору в них весь мир увидел. И всё чего хотел когда-то он — этот свет.

Хватка его щупальцев ослабла настолько, что схваченные, ещё живые люди попадали в волнующееся воды океана.

Сатору отрывает взгляд резко, уходит под воду и плывёт вперёд, хватая упавших в воду людей. Всего их трое, но рук хватает на двоих. Одного из человечков он бросает задыхаться под водой, прежде чем всплыть и протянуть ему едва живых созданий.

— Ох? Ты очень мил, да? — шелест чужого голоса едва не потонул в шуме ветра, ливня и бушующих волн.

Это было первое, что он сказал.

Это было первое, что услышал Сатору.

Его щёки залились румянцем, а взгляд невольно заметался из стороны в сторону. Смущение накрывало его куда сильнее, чем волны, стремящиеся окунуть его с головой в воду. Руки впервые дрогнули, едва не отпустив человечков.

Он улыбается мягко, осторожно спускаясь вниз, на его уровень. На прекрасном лице застыла мягкая, обнадеживающая улыбка, от которой Сатору теряет голову.

Кажется, что ради этой улыбки он готов на всё.

Он приближается так близко, почти касаясь его носа кончиком своего и выдыхает так сладко:

— Спасибо.

***

Сатору забывает обо всём в объятиях Сугуру.

Все планы по безостановочному путешествию и изучению мира остаются где-то в стороне, превращаясь во что-то такое неважное, далёкое… Как воспоминания о погибшей стае, которые никогда не тяготили его. Ни раньше, ни сейчас.

Но Сугуру слушал его сбивчивый рассказ о своей жизни с искренним интересом, особенное внимание уделяя его мечтам и чаяниям.

От такого внимания всё внутри Сатору волнительно ликует.

Ему казалось, что Сугуру пахнет океаном, звёздами и чем-то неуловимо сладким, чем пахнет с суши иногда. Сатору на самом деле не знает, как пахнет океан, ведь жил он здесь всю сознательную жизнь — этот запах был его жизнью. Сатору не знает, как пахнут звёзды, ведь они лишь нависали над водной гладью, дразняще поблескивая в ночном небе.

Но ему всё равно кажется, что Сугуру пахнет так и никак иначе.

Иногда Сатору пытается до звёзд допрыгнуть, коснуться острыми когтями яркой блестяшки, но как ты не старайся, небо ближе не становится. И звёзды лишь остаются дразнящим украшением, прикоснуться к которым не получится.

Сугуру нравилось за этим наблюдать.

— У тебя так расширяются зрачки, — улыбается он, ласково касаясь щупальцем щеки своего супруга.

Они пускаются в теперь уже совместное путешествие, останавливаясь лишь на некоторое время, лишь чтобы опустошить друг друга полностью. На суше, в океане, в пещерах, в пустых водных просторах…

В такие моменты Сатору кажется, что он касается звёзд.

Охотились они отныне вместе.

Сатору не приходилось волноваться за своего супруга — сильного, большого, смертельно опасного и безумно гибкого. Сугуру ни в чём не уступал ему, если не превосходил за счёт количества своих конечностей.

Наблюдать за ним было одно только удовольствие.

— Я люблю тебя… — выдохнул Сатору, когда отравленная ядом жертва перестала трепыхаться в щупальцах его супруга.

И Сугуру нежно хихикнул:

— Я тебя тоже, душа моя.

Охота вместе с Сугуру означала для Сатору уют. Он словно наконец-то нашёл тот самый дом, которого не было никогда, даже во время его детства. Будучи мальком, он всегда ощущал себя не на своём месте. Чужой, другой, дикий…

Но сейчас всё по-другому.

И делить с ним пищу — это самое смущающее, что с ним когда-либо происходило.

Его сердцане ошибка волнительно стучат, а плавники на голове дёргаются, выдавая всё его смущение.

Сугуру смотрит на него столь томным взглядом, пока осторожно, почти игриво поправляет свои волосы, которые всё равно расплываются и вгрызается острыми клыками в гигантскую тушу синего кита.

А Сатору не знает, куда себя деть.

А Сатору не знает, куда спрятаться от волны трепета, раздирающей грудь.

И думает, что никогда в жизни своей счастливее быть не может.

Но он, разумеется, ошибается вновь.

Когда на их руках появляются дети — не их — Сатору думает, что да. Счастливее он может быть.

Сначала это лишь два крошечных малька, которых Сугуру зовёт с любовью Нанако и Мимико. Их он бережно холит и лелеет, рассказывает им какие-то сказки, которые и Сатору слушает с удовольствием и целует в плавники так нежно-нежно.

Ох, Сатору никогда не видел на лице его столько тоскливой нежности.

— У нас никогда не будет своих мальков, — однажды горько говорит Сугуру.

И сердца у Сатору разбиваются на множество маленьких осколков.

Это ни с чем несравнимое отчаяние от осознания, что он исполнить мечту своей родной души не может. В то время, как Сугуру его мечту исполнил, отправившись с ним в путешествие по океану, Сатору не мог ответить тем же. Это просто не в его силах.

И даже когда детей становится больше — оставшихся без родителей, брошенных умирать — Сатору не отпускает отчаяние. Он впервые остаётся неудовлетворённым самим собой, ощущая полную беспомощность.

Ты бесполезен, Сатору.

Ты его не заслужил, Сатору.

Им пришлось осесть на одном месте, чуть ближе к суше, чуть дальше от океанских хищников, желающих пожрать крошечных мальков. Всё лишь ради их безопасности.

Его ловят наглые, мерзкие человечки в тот момент, когда он спасает малька. Ловушка захлопывается, отрезая его от внешнего мира. И Сатору теряется в пространстве, когда его ловушка начинает двигаться. В ней он слабеет, понимая, что это, возможно, яд, перед тем, как полностью погрузиться в сон.

Открывает глаза он уже в своей коробке. Стены и потолок на него ужасающе давят.

Сёко — эта ужасная женщина — обещает его отпустить невредимым, если он пойдёт на контакт. Но Сатору лишь скалится, не веря ни слову этой человечки.

Ах, если бы она подошла ближе…

Сатору заперт здесь — в этом странном, давящем месте, где шастают человечки, где нет ничего родного и знакомого. Сатору заперт здесь с тоской по океанским просторам, по ласковому ветру и тёплому солнечному свету. Сатору заперт здесь с мыслью, что может никогда больше не увидеть ни свою душу, своё дорогое сердце, ни своих крошечных мальков.

Сатору заперт наедине со страхом, отчаянием и тоской, которые этим жалким созданием никогда не понять.

Получив возможно, он бы сожрал каждого из них.

Но он не мог.

Он лишь осознавал, что от океана находился далеко. Так далеко…

На суше.

Как же ему хотелось домой…

СугуруСугуруСугуру.

Нечеловеческий вой стремится вырваться из его глотки, но лишь опускается вниз, раздирая своими острыми изломами грудь. Это боль заполняет тело, до самого кончика хвоста… В каждой чешуйке своей он ощущает тоску.

«Любовь моя» — хочется ему выть. — «Здесь нет тебя».

Так было до того, как подошла она.

Увидел он в ней солнца свет в погожий ясный день, а в глазах зелёных — водоросли, укрывающие их гнездо. Их дом. Там, в океане, где есть Сугу…

Он всматривался жадно, оглядывая её лицо — и пухлые губы, и нос с горбинкой, и светлые брови… Всё, что мог увидеть.

И когда она прикоснулась своей ладонью к разделяющей их поверхности, он с радостью ответил, не в силах сдержать клыкастую улыбку. Такая маленькая, такая крошечная…

Часть его души.

Улыбка покинула его лицо в тот миг, когда он внимательно всмотрелся в её хвосты. Ноги, как сказала Сёко.

Он не думал о том, как это неправильно.

Он думал лишь о том, что эта человека — часть его судьбы. Часть его души. Одно из его сердец.

Моё, моё, моё.

Но человечка, которой он коснулся — маленькая и слабая. Она почти захлёбывается, когда он затаскивает её к себе, с обожанием оставляя на тонкой шее укус.

Отпустить её сейчас — лучшее решение.

И думает он лишь о новой встрече.

Впервые за долгое время его не наполняет одна лишь беспросветная тоска по утерянному, потому что мысли наконец заполняются чем-то помимо любимого Сугу и драгоценных мальков.

«Моя» — думает он. — «Наша».

И думает наконец о том, что Сугуру она понравится.